-Он скрыл мою ошибку, — произнесла Вайола, почти не размыкая зубов. — И чуть не поплатился за это жизнью. Этого не сделал бы ни один маг...я бы сама так не поступила, — дойдя до дверей, она открыла их и первой ступила за порог. — Идемте. Отец может что-то заподозрить, если мы пробудем здесь так долго.
-Если он еще не в курсе, — буркнул Вешатель.
-В последние годы он совсем плох, — последовал тихий ответ. — Он не замечает уже и того, что делается под самым его носом...
У лифта дочь Бенедикта остановилась на мгновение, зачем-то обернувшись назад. И — тихо, почти грустно — проговорила, смотря куда-то вдаль:
-Как я уже сказала вам ранее, я не собираюсь никому угрожать. Я просто доношу до вас один-единственный факт. Тот, на чьих руках будет его кровь, свою отдаст тем деревьям. Всю до капельки.
Ответа не последовало — все время, что они поднимались наверх, Хит был погружен в свои мысли. И одна из них все никак не желала его оставлять.
В следующий раз договор он обговорит куда как подробнее.
В конце концов, он палач, а не актер мыльной оперы.
5. "Пока не двинулся Бирнамский лес..."
За окном подрагивают листья
Словно пальцы тянутся в мой дом
То в ночи затеплилось убийство
Красным воспалённым угольком...
(С. Калугин — Ночная гроза)
1986 г.
Рассвет никак не желал выполнять свои прямые обязанности и наступать, оставляя город в холодном мраке. Метель, до того яростная и безумная, словно устала от своих трудов в дни прошедшие и тоже прилегла отдохнуть — кто знает, на сколь долгий срок?
В просторной комнате — последний этаж самого дорогого в городе отеля, прекрасный вид из тронутых изморозью окон, тяжелые бархатные шторы — верхний свет был притушен, но даже так было прекрасно видно дрожащую на стене тень. Тень плясала в такт движениям высокого человека в темно-зеленом костюме, кто, сцепив за спиной руки, мерил комнату широкими, размашистыми шагами.
-Еще раз говорю, то, что вы предлагаете, сопряжено со слишком большим риском, — в который раз произнес Хит.
-Да неужели? — огрызнулся Бенедикт. — Это ваша работа, не так ли?
-Верно, — кивнул толстяк. — И именно потому я предлагаю вам поступить иначе.
-Как же? — завернув на очередной круг, прорычал маг.
-Смотрите, — рассудительно произнес убийца, навалившись на стол, за которым восседал. — Давайте прежде всего успокоимся...
-Успокоиться? Я третью ночь глаз не могу сомкнуть при одной только мысли о том, что этот щенок рядом!
-...и взглянем на ситуацию трезво. Четыре прошедших с нашего приезда дня я не потратил попусту, — продолжал Хит. — Нужные люди в местной полиции уже не только информированы, но и обработаны должным образом. В настоящий момент мы можем рассмотреть один или два варианта. Вообще-то куда больше, но с вашим терпением...
-Полегче, — раздраженно произнес маг. — Не забывайте, вы не на моем месте.
И слава Богу, а то пришлось бы вить петельку самому себе...
-Наша цель хорошо окопалась. Конечно, духовная жила тут довольно-таки слабенькая, но маг его уровня сможет выжать при необходимости все крохи. И он не постесняется это сделать — ему здесь не жить, а хозяев у города нет. Терять ему точно так же совершенно нечего: если мы прижмем его к стене, он может уже перестать думать о какой-либо секретности. Прикиньте риски сами — полноценный магический поединок в центре города, да еще днем...вам оно надо?
Бенедикт повернулся к убийце, в очередной раз заставив последнего задуматься о том, как маг изменился за последний год. Осунувшийся и заметно отощавший, с движениями резкими и нервными, он выглядел так, словно застарелая злоба, не найдя более ничего в этом пустом каркасе, принялась обкусывать его уже снаружи — так, что это начинало бросаться в глаза.
-Звучит разумно, — выдохнул маг, наконец, прекратив свои хождения и опустившись на диван напротив. — Продолжайте.
-Вот что я предлагаю, — выдохнув с заметным облегчением, произнес Хит. — Мы не станем торопить события. Мы позволим Вайтлю покинуть текущее укрытие, а затем, как только представится такая возможность, осуществим захват. Мы сделаем это, используя наших новых друзей из полиции, и сделаем это в месте людном — так, чтобы у него не было возможности обратиться к магии...скажем так, заметной невооруженным глазом. Мы примем его из рук в руки, и спокойно ликвидируем...нет, лучше даже не так. Завидев нас, он все-таки может решить рискнуть. Пусть уж его задержат по всем правилам, а потом я обеспечу одно небольшое, но определенно трагическое самоубийство. Что скажете?
-Я не могу пойти на это, — вновь вскочив на ноги, произнес Бенедикт. — И я скажу вам, почему. То, что вы предлагаете — не месть. То, что вы предлагаете — банальное убийство из-за угла. Он даже не узнает, от кого...
-Он прекрасно знает, с кем имеет дело, — язвительно прервал его Хит. — Во многом благодаря тому, что вы пренебрегли год назад предложенным мною планом и выступили против старших членов семьи, когда я говорил вам, и говорил не раз — вступать в игру нам следует тогда и только тогда, когда будет возможность поразить все три цели одновременно. Вы не вняли моему совету год назад и к чему это привело? Весь этот год мы провели в погоне, мало того — мы не имеем возможности подобраться к их мастерской, потому как до сих пор...
-Я понимаю ваши мысли, — маг уже снова мерил комнату шагами, дорогая обувь утопала в не менее дорогом ковре. — Они весьма типичны для кого-то вроде вас. Вам важно лишь выполнить дело...
-А разве это не все, о чем нужно беспокоиться? Вы уже дали понять мальчишке, кто нанес удар. Зачем подставляться вторично? Наша задача — покончить с ним и с этим делом максимально быстро и с минимальными затратами. Я не прав?
-Нет, вы не правы, — прохрипел Кальдервуд. — Моя задача — расквитаться с родом Вайтль за оскорбления, что были нанесены мне и моей семье. И если с прочими я мог себе позволить принять вашу тактику, то с ним...нет. Нет, нет, тысячу, десять тысяч раз нет. Этот щенок всему виной. Этот щенок должен заплатить. Он должен заглянуть мне в глаза, прежде чем я сброшу его в преисподнюю. Он должен признать свою вину. Все остальное запятнает мою честь еще сильнее.
Вешатель снова вздохнул — тяжело и глухо. Казалось, он больше не скажет уже ни слова, но вот Хит все-таки заговорил: привычным своим глубоким и размеренным голосом:
-Вам следовало остаться дома. Следовало передать это дело мне, и просто-напросто запастись терпением. Я не пытаюсь никого оскорбить, но...прошел год. Мне приходилось выслеживать добычу и дольше, но почти никогда — из-за того, что меня кто-то постоянно толкал под локоть. Именно поэтому, кстати говоря, я предпочитаю работать в одиночестве...
-Вы ничего не понимаете, — вновь зарычал Бенедикт. — Я должен убить его сам, своими руками. Только так и никак иначе. Тогда, год назад...вы отказались, когда я предложил вам узнать мои причины так поступать. И весь год, что мы бежим по его следу, вы к этой теме не возвращались.
-Стоит ли это делать сейчас?
-Когда-то давно мы встретили их с добром, — выплюнул Бенедикт. — Когда-то давно мы были близки к тому, чтобы породниться, но нам стоило внять предупреждениям, к которым мы тогда остались глухи. И мы поплатились за это...о, как же мы поплатились! Моя дочь искалечена этим щенком — он пытался убить ее, заманив в их треклятые катакомбы. Я вышел на поединок с его отцом, я защищал ее честь и свою, я был готов отдать жизнь, если бы то потребовалось, чтобы смыть это оскорбление их кровью! Что же итогом? Что? — на лице мага проступила испарина, он почти задыхался от холодной своей ярости. — Этот подлейший из людей, что рождались на земле, разбил меня, прилюдно опозорил и оставил в живых, только лишь для того, чтобы поглумиться! Я лишился жены — она не пожелала остаться со мной. Я едва не лишился дочери. Пять долгих лет я жил, каждой клеточкой ощущая, что жить недостоин, что не смогу ни передать Метки, ни сойти в могилу, когда придет мой срок, покуда не свершу мести! А теперь вы хотите, чтобы я переложил то, что должно быть сделано мною и только мною, на плечи какой-то вши в полицейской форме? Не бывать тому!
-Есть еще второй вариант, — сдаваться Хит и не думал. — Мы используем, как вы соизволили выразиться, "вшей", для нашей выгоды и поддержки. В наших силах устроить целый штурм...
-Никаких штурмов, — глухо произнес Бенедикт. — И никаких людей. Я казню его лично, а поддержкой моей займетесь уже вы. Только так...только так...
Маг шаркающей походкой добрался до окна, и, остановившись там, проговорил с горечью и злобой в равной мере:
-Вы просто не понимаете, я уже говорил, и не раз. Я должен восстановить честь семьи и свою собственную. Я должен избавиться от кошмара, что приходит ко мне каждый день и каждую ночь. Я словно вновь и вновь слышу ее крики...я вновь и вновь там...я вижу...что он сделал...что ему приказали — я в том уверен — с нею сотворить...
Вцепившись закоченевшими пальцами в подоконник, Бенедикт прижался лицом к покрытому инеем стеклу — и продолжил говорить, заставляя то стекло запотеть, покрыться теперь и дымкой:
-Пять лет. Пять долгих лет я избегал смотреть в глаза своей собственной дочери, — выговаривал он, сжимая подоконник побледневшими пальцами. — Я, я сам исцелил ее, сам выходил, сам поставил на ноги и выучил всему, что знал, дал ей все, что мог дать, но этого мало, я знаю. Мне не нужно спрашивать, чтобы это знать. Ее страдания искупит только месть. Только когда последний Вайтль падет, она вновь сможет улыбнуться. Только когда я придушу этого щенка вот этими вот руками...моя...моя девочка...сможет меня простить...
Лицо Хита оставалось непроницаемым. Мысли за тем лицом, впрочем, прятались, но высказывать их убийца поостерегся — неизвестно, как бы отреагировал Кальдервуд на замечание о том, что если бы можно было бы одержать победу одной только патетикой, он бы уже давно расправился со всеми своими врагами за раз. В этой семье ни иронию, ни просто добрую шутку, похоже, не ценили — ответили бы ему, скорее всего, какими-нибудь смертоносными чарами.
-Будь по-вашему, — только и вздохнул Хит. — Встречаемся через час на стоянке. Часа вам хватит, чтобы собраться?
-Мне нужно куда меньше, — не отходя от окна, бросил Бенедикт. — Идите уже, идите...
Выждав пять или около того минут с момента, когда за толстяком захлопнулась дверь его номера, маг — сгорбленный, напряженный, словно пружина и нервно крутящий головой, будто разбуженная сова — добрался до дальней стены и нашарил впотьмах старенький телефон.
-Кофе, — бесцветным голосом проговорил он в трубку, после чего, почти ощущая в голове щелчок — то лопнули последние нити сетей его когда-то стальной воли — резко оправился. — Стакан виски-сода...нет. Бутылку, — глухо закончил он, скрежеща ногтями по гладкой черной поверхности.
Молоденькую горничную, которой маг открыл спустя какое-то время дверь, от страха разбил паралич. Бенедикт не обратил на то внимание — сейчас, когда его истязатель, его желанный враг был так близко, его не волновало уже ничего в целом свете.
Предрассветная мгла тянулась к окну словно с каким-то своим интересом. Тут, в этой стылой комнате с единственной кроватью и притушенным светом, творились — вернее сказать, готовились — вещи, которые нечасто увидишь в людских домах.
Эльза лежала на ковре без всякого движения — если не считать прерывистого, едва слышного дыхания, которое давало понять, что девушка все еще на этом свете, что у нее забрали не жизнь, но лишь волю и сознание — и то временно. Веки ее чуть заметно подрагивали, словно хотели вздернуться вверх, но никак не могли, лицо же оставалось спокойным, как у мертвеца.
Склонившийся над ней сейчас человек тоже чем-то напоминал последнего — быть может, бледностью, а может, костюмом, что впору был бы только покойнику. С его сознанием все было в относительном, но все же в порядке — а еще, если это так уж важно, человеком он никогда и не был.
Наблюдая за распростертой на полу Эльзой, улавливая в глухой, мертвой тишине дома ее слабое дыхание, Юст то и дело бросал взгляд на свои собственные руки, давно уже без перчаток — озябшие, бледные руки, на левой следы ожога...
Сколько уже минуло — полчаса, час? Может, два? Он сидел тут, на полу, рискуя отморозить ноги, он ходил по комнате, то включая, то снова избавляясь от света, но всегда неизменно возвращался к ней. Готовился приступить к делу и чувствовал, как руки тотчас же опускались. Почему? Почему? Ответ никак не шел.
Он попытался успокоить мысли и обратиться в них к своему отцу. Нейтгарт фон Вайтль прошел настоящую школу жизни, был истинным магом — существом, что до последней своей клеточки натренировано для борьбы. Глядя на спящую Эльзу, Юст вспоминал, как принимал решения отец, старался рассуждать, как он.
Вот фантазия Нейтгарта находила что-то, что стоило его внимания. Вот вступал в игру здравый смысл: оценить, сравнить, принять взвешенное решение — полезно или же нет. Допустим, полезно. Подсчитать, учесть, подвести баланс. Задействовать всю свою страшную волю и достичь цели, неважно, чего это будет стоить ему или другим.
Так старался сейчас поступить и его сын, даром, что это было несложно: практический ум уже давно все решил, давно уже определил судьбу той, что лежала сейчас на полу. Память изъять, улики уничтожить, дом — покинуть. Остальное — не его забота. Под "остальным" в данном случае понималось и то, что будет с девушкой и стариком, когда они очнутся. Он не врал себе — на полноценную, тонкую работу с памятью этих людей времени не было, и самым логичным решением было попросту вырвать все, что лежит ближе к нему. Неделя, месяц, год...какая разница? Никакой — его уже здесь не будет, а их судьбы больше не пересекутся. И волновать эти люди его нисколько не должны. Все так...и все же почему он медлит, медлит именно там, где должен задействовать волю и исполнить задуманное?
Ответ никак не желал приходить, зато это радостно делали различные странные мысли — некоторые из них откровенно беспокоили мага. Почему она с таким гневом отреагировала на его слова о старике, о тех чарах? Что могло ее так возмутить? Он чувствовал, что не понимает чего-то важного, снова не понимает, как уже было с ним не раз, когда приходилось иметь дело с людьми. У людей все повернуто с ног на голову, все перемешано до чистого хаоса, и нет, кажется, никакой возможности с этим свыкнуться, только если ты сам не родился одним из них.
И все-таки — почему? Почему она — да и другие — могли себе позволить все это? Могли радоваться каким-то мелочам, которых он бы и не заметил без указки, могли грустить о каком-то совершеннейшем вздоре, могли быть счастливы, всю жизнь проживая в своей крохотной клетке? Почему она — все-таки она волновала его отчего-то больше прочих, и одно это вселяло страх — так удивлялась? Он не делал ничего предосудительного, он просто использовал средства, что были у него под рукой. Разве она бы не сделала того же, чтобы спасти свою жизнь? Ну конечно бы, сделала — разве бывает иначе?
