Возрожденный молнией

— Не надо, — сделал быстрый жест адвокат. — Он успокоится сам. Хорошо, и кто вы такой?

Мне хотелось выпалить, что я — идиот! Полнейший, законченный кретин! Надо было принять условия игры, а потом просто сбежать. Наверняка за пределами этого мрачного места какой-нибудь российский посёлок, где проводят опыты эти странные люди.

Не дождавшись ответа, Дэвис аккуратно сложил папку в кейс, щёлкнул замком, подошёл ко мне.

— Вас переведут в другую камеру. С вами побеседует психолог. Вы не будете возражать?

— А у меня есть выбор? — хмуро буркнул я.

— Безусловно. Вы можете отказаться. Это ваше полное право, — он был удивительно вежлив, без намёка на попытку надавить на меня. В тоне сквозило сожаление. — Не уверен, что это поможет нам выиграть дело. Жаль, очень жаль, что так произошло. Впрочем, я должен был догадаться заранее, — закончил он печально.

Конвоиры провели меня по длинному узкому коридору, с одной стороны шли высокие окна, из которых просматривался вид на залив, с другой — тянулся длинный ряд камер, закрытый решётками. Мы оказались в помещении с высокими потолками и уходящими в немыслимую даль двумя этажами камер, вызывающие в памяти один из уровней классической игры Half-Life2, в которую я так любил играть раньше.

Около одной из камер охранники остановились, подождали, когда автоматически отъедет решётка и подтолкнули меня внутрь. Крошечное помещение метр на два, где с трудом умещалась аккуратно застеленная серым пледом койка с металлической спинкой, унитаз и столик. В стенку была встроена маленькая раковина.

Я без сил упал на койку и задумался. Черт возьми, что со мной произошло? На ум пришёл секретный проект "МК Ультра", который проводило ЦРУ в 50-е годы прошлого века. Манипулирование сознанием человека. С помощью пыток, электротока, химических веществ человека погружали в коматозное состояние, стирали полностью память, внушали, что он — совершенно другая личность. Но я-то прекрасно помню, кто я такой.

Олег Верстовский, журналист, родился в Красногорске, окончил МГУ, работаю в Москве, в журнале "Паранормальные новости". Каким образом, черт возьми, я мог оказаться в американской тюрьме? Я не мог сомкнуть глаз, ворочался на жёсткой койке. Вставал, вслушиваясь в мерные шаги охранников. Вновь ложился, вглядываясь в темнеющий над головой потолок. Душу постепенно заполняло глухое, безнадёжное отчаянье.

Жутко завывающая сирена вырвала меня из тяжёлой дрёмы, которой я забылся под утро. Вместе с другими заключёнными меня привели в огромный зал, уставленный ровными рядами деревянных столов и табуреток, прибитых к полу. Оконные проёмы, как в зале ожидания на вокзале, из-за частых решёток плохо пропускали дневной свет. У стойки с раздающими в белых халатах я получил еду, но даже не притронулся к ней.

После завтрака конвоиры повели меня вновь по длинному коридору, и ввели в комнату, где стоял письменный стол с полированной столешницей, пара кресел, обитых мягкой темно-коричневой кожей, выкрашенные охрой стены с несколькими акварелями в простых рамках.

За окном, насколько хватало глаз, над горизонтом раскинулась невысокая горная гряда в бирюзовой дымке, отделяя ясную лазурь неба с акварельными мазками пушистых, словно взбитые сливки облаков от темно-синей дали моря. Это могло вызвать приятные ассоциации с отдыхом на роскошном курорте, если бы я не рассматривал живописный вид через частую решётку, выкрашенную потрескавшейся грязно-белой эмалью. Залив резко обрывался высокой каменной стеной с кроваво-красными потёками, которая по периметру окружала широкий двор, засаженный невысокими деревьями. Слева возвышалась башня из светло-серого кирпича под остроконечной крышей, разделённая на сектора, словно китайская пагода. Справа — ряд грязно-жёлтых пятиэтажных зданий с узкими высокими щелями оконных проёмов.

Если кто-то и пытался промыть мне мозги, строить подобные декорации для меня одного, не стал бы. Это действительно тюрьма, хорошо охраняемая.

Скрип открываемой двери заставил вздрогнуть и обернуться. Вошёл высокий мужчина лет тридцати-тридцати пяти, в безупречно сшитом темно-синем костюме в тонкую полоску. Густые иссиня-чёрные волосы взбиты в роскошный кок над высоким лбом. Светлые глаза, длинный прямой нос с изящными крыльями. Тонкие складки обрамляли резко очерченный рот, придавая лицу полупрезрительное выражение аристократа, забредшего в притон, неприличная атмосфера, которого заставляет морщиться.

— Добрый день, мистер Стэнли, — произнёс он строгим, деловым тоном. — Вы помните меня? Меня зовут мистер Ларсен. Роберт Ларсен, консультант офиса окружного прокурора по клинической психологии. Мы с вами встречались во время процесса.

С такой внешностью голливудского красавчика, избалованного женщинами и восхищением фанатов, только и служить психологом. Он присел в кресло у стола, вытащил из папки пачку листов, продемонстрировав белоснежные манжеты, скреплённые запонками тёмно-серого металла с вкраплением блестящих камней. Быстро пролистав, устремил пристальный, сканирующий меня насквозь взгляд и холодно поинтересовался:

— Как вы себя чувствуете? Вас ведь осматривал врач, не так ли?

Придвинув кресло поближе к столу, я присел на край, мрачно осматривая свои руки. Мне так и не удалось придумать стиль поведения, разработать "легенду", которой стоило следовать. Сделать вид, что я и есть Стэнли, только потерявший память или признаться, что не понимаю, как оказался в этом странном месте.

— Отвратительно, — буркнул я, наконец. — Сильно болит голова, тяжело дышать, кожа обожжена.

— Понятно. Это последствия неисправного электрического стула. Разряд попал не в голову, а в тело и частично рассеялся. Если бы администрация позаботилась, чтобы все работало стабильно, мы бы с вами не разговаривали. Не так ли? Скажите, что вы ощутили, когда вам объявили о помиловании? Радость, облегчение, что вам даровали жизнь?

Пять баллов! В доме повешенного не говорят о верёвке, этот лощёный мерзавец не скрывал чувства превосходства над бывшим "проклятым". Я не смог сходу придумать соответствующий ответ. Откровенно врать не хотелось. Но с другой стороны, я помню, как отступил сводящий с ума страх, заменившись на обычное ироничное отношение к жизни. Откинувшись на спинку кресла, я усмехнулся.

— Да, ощутил радость и счастье непомерное, что меня не прикончили.

— Ясно. А сейчас, как бы вы оценили своё состояние по десятибалльной системе? Эмоциональное, физическое?

— Не знаю, не могу точно сказать. Скорее всего, на тройку.

— Хотите закурить? — поинтересовалась он, придвигая ко мне пачку сигарет и плоскую коробку спичек. — Что вас угнетает, мучает?

Затянувшись и выпустив к потолку струйку дыма, задумался. Если бы я был на месте Стэнли, то вряд ли лишение свободы угнетало бы меня. Он провёл здесь года два после окончания процесса и вынесения смертного приговора. В мучительных размышлениях, где судьба проставит решающую запятую во фразе, которую я помнил с детства: "Казнить нельзя помиловать". Тогда, в мультике все разрешилось легко. Мальчик, плохо знающий русскую грамматику, осознал, что от места, где стоит запятая, зависит его жизнь. Я не знал, чьей рукой запятая была перенесена для Стэнли после слова "казнить". Впрочем, по-английски это звучало совсем иначе.

Что Стэнли ощущал? Каждый день гнетущего ожидания, апелляции, кассации. Ужасная, пугающая неопределённость. И мрачный финал. Если моё сознание переместилось в его тело, то он находится в 21-м веке. Скорее всего, растерян, подавлен значительно больше моего. По крайней мере, я представляю это время по старым фильмам, книгам, мемуарам. А будущее для него — неизведанный, фантастический мир с компьютерами, космическими аппаратами, мобильной связью. И главное, мир той страны, о которой он ничего не знает. Это только в плохих фэнтези, главный герой, попавший в другую эпоху, легко и просто включается в новое бытие, хватает меч, надевает доспехи и бежит бесстрашно рубить врага. Судьба дарует ему регалии королевской власти, магический жезл или легендарный меч Экскалибур. Хотя Стэнли в моем теле был свободен, а я-то пребывал в тюрьме. Врагу не пожелаешь.

— Вы осознаете, где вы находитесь? — склонив голову, Ларсен рассматривал меня, как экспонат в кунсткамере.

— Конечно. В тюрьме.

— Вы понимаете, почему оказались здесь? Помните процесс, арест?

— Нет. Не помню, — честно признался я. — Мистер Ларсен, я не могу помнить того, чего со мной не происходило.

— Совсем ничего? — так идеально выглядевшие на холёном лице губы, тронула насмешливая улыбка. — А до ареста вы помните, что произошло с вами? Вашу обычную жизнь. Чем занимались раньше?

— Помню, отлично. Я — журналист. Ну, то есть я тоже журналист, как и ...

— Вы понимаете, почему оказались здесь? — совершенно не слушая меня, перебил он. Создавалось полное ощущение, что он лишь воспроизводит стандартные вопросы, которые задаёт всегда. — Причину, которая привела к заключению?

— Да, Дэвис мне рассказал.

— Ваш адвокат, мистер Дэвис? — отчеканил он. — Вы сказали, что не осознаете, кто вы такой. Это действительно так?

Прекрасно осознаю, кто я такой. В голове всплыла триггер-фраза из любимой игры "Bioshock" — "Would you kindly" — "Будь любезен", с помощью которой главный злодей руководил действиями главного героя. Будь так любезен, признайся, что ты американский журналист, который убил пятерых невинных человек, взорвав лабораторию. Зачем мне это делать? Что это изменит?

— Мистер Ларсен, я великолепно знаю, кто я такой, — попытался объяснить я. — Московский журналист Олег Верстовский. Я не совершал никакого преступления и не собираюсь брать чужую вину на себя. И почему оказался здесь, совершено не понимаю. Мне пытаются вбить в мозги, что я — американец. А я даже Америку не знаю толком, ни культуру, ни историю, ничего. Бывал в Нью-Йорке лишь, как турист.

— Вот как? Значит, вы русский, который работает на Советы? Вы в этом признаетесь?

Слова зазвенели оглушающим громким набатом, отдающимся эхом в стенах уютного кабинета. Я по-настоящему испугался. Пульсирующий ужас поднялся из солнечного плетения, заполнив до горла тошнотой. Он сказал — вы русский шпион? Ну, тогда мы казним вас, как чету Розенбергов.

— Я не работаю на Советы, мистер Ларсен, — быстро ответил я, рефлекторно проглотив комок в горле. — Никаких Советов не существует больше. Советский союз распался, перестал существовать в 1991-м году. Я живу в России, в условиях рыночной экономике, как и США.

Психолог не удержался от вздоха, хотя незаметного. И с глубоким сожалением взглянул на меня. Мне показалось, что в глазах мелькнула, если не жалость, то нечто, близкое к этому.

— Скажите, кто сейчас президент США? — устало поинтересовался он, перекладывая с места на место бумаги, подравнивая их, вновь раскладывая.

— В каком году? — переспросил я.

— Сейчас, это значит, в том времени, где находимся мы с вами, — равнодушно, по слогам, словно маленькому ребёнку, разъяснил Ларсен. — Вы понимаете, какой сейчас год?

Аккуратно положил на стол кейс, щёлкнув замками, выложил пачку газет. Сверху лежал номер "The New York Times", источающий резкий запах едва высохшей типографской краски, на первый взгляд, мало отличающийся от современного — титул набран готическим шрифтом, в рамочке слева девиз — "All the News's. That's Fit to Print", даже шрифт заметок похож, но всё выглядело старомодно, без красочных фотографий, нечёткие буквы, грязноватая, тонкая бумага.

— Мистер Ларсен, — я провёл рукой по лбу, стирая испарину. — В 1952-м году в США у власти был президент Гарри Трумэн. От партии демократов. Знаю также, что он был непопулярен. Следующим президентом стал Эйзенхауэр от партии республиканцев. И так далее.

— Ну, это мы посмотрим, — с чуть заметным раздражением бросил Ларсен. — Видите, вы вполне адекватно реагируете на реальность. Я могу сделать предположение, что испытав сильный шок, вы пытаетесь отказаться от вашего "я", идентифицируете себя с персонажем вашего любимого романа или комикса. Защитная реакция. Ваше "я", которое совершило ужасное преступление, перевоплотилось в другую личность, от которой вы решили отказаться, потому что испытываете сильное раскаянье.

Монотонный, холодный тон, словно он произносил эту фразу по десять раз на дню.

— Да, наверно, — буркнул я.

Отдать должное, ему удалось с дьявольским профессионализмом напугать меня обвинением в шпионаже в пользу Москвы. Я посчитал, что выпендриваться больше не стоит.

— Хорошо, мы проведём ряд тестов. Вы не возражаете?

Оставив пачку бумажек, он вышел. Я быстро расставил крестики, подошёл к окну, бездумно рассматриваю проходящие по заливу пароходы, которые казались отсюда игрушечными. Промелькнула крыша поезда, где-то рядом проходила железная дорога. На ум пришёл фильм "Маньчжурский кандидат". Персонажу обработали мозги, чтобы он убил кандидата в президенты. Правда, там вербовкой занимались коммунисты. Я усмехнулся. Ладно, пусть они решат, что успешно "промыли" мне мозги. Если они готовят из меня наёмного убийцу, надеюсь, смогу в этом разобраться. Главное, не сойти с ума от тоски и одиночества.

Ларсен вернулся минут через пятнадцать, вновь устроился в кресле. Поправив манжеты, идеально выглядевшие и без его усилий, он углубился в изучение тестов, полностью забыв обо мне. Я мог схватить стул и трахнуть его по башке — он бы не заметил. Предоставленный самому себе, я присел в кресло и начал внимательно изучать пачку газет, которую Ларсен оставил на столе.

Пресса была явно напечатана совсем недавно. И мало того, использовалось устаревшее полиграфическое оборудование. Множество мелких нюансов — недостаточная белизна бумаги, непропечатанные буквы, размазанная краска, двоение, фотографии очень низкого качества. Сама бумага была абсолютно новой, но в то же время явно сделанная не в наше время. Не в 21-м веке. Хотя я не смог бы сказать, почему так решил. По сравнению с современными газетами с идеально набранным шрифтом, привычными цветными высококачественными фотографиями, эта пресса выглядела, как дешёвый бульварный листок.

Послышалось деликатное покашливание, я оторвался от изучения макулатуры. Ларсен пристально изучал меня с такой снисходительной надменностью, что мне реально захотелось его задушить.

— Я напомню вам, — начал он, сцепив пальцы с идеальным маникюром, — Во время процесса, мы уже проводили эти тесты. Так вот. Сейчас, вы ответили на все вопросы практически так же, как два года назад. Ваше интеллектуальное, психоэмоциональное состояние не изменилось. Отклонения ничтожны. В пределах нормы. Точно также не изменились ваши вкусы, предпочтения. Ваш мифический журналист из будущего почти полностью совпадает с вами. Вы тот же самый человек, каким были сразу после ареста. Симулянт из вас посредственный, мистер Стэнли. Возвращайтесь в вашу камеру и не пытайтесь больше обмануть меня.