Возрожденный молнией

Выпустив сизую струйку дыма, Франко понаблюдал, как она расплывается в цветок лилии у самого потолка, и только потом перевел на меня магический взгляд каких-то совершенно неуместно ярких и немыслимых в своей голубизне глаз.

— Тебя копы э...э...э пытали? — поинтересовался я.

— Н-е-е-е-т, — протянул он, сузив глаза, будто пытался четче рассмотреть своих врагов, и от этого взгляда реально хотелось скрыться, как от красного кружка лазерного прицела оптической винтовки. — У них другие методы. В комнате для допросов включили отопление на полную мощь, а когда я попросил воды, принесли пару бутылок рутбира.

— Заботливые.

— Угу. Забота — первый класс. Когда мне припёрло в сортир, они сказали, что нет — сиди, пока не расколешься. А потом с мокрыми штанами бросили в камеру. Ну, а там меня уже обработали. По полной. Но всё оказалось не так просто. Кажется, я сломал кому-то руку.

— Или шею? — подхватил я.

— Возможно, и то, и другое, — хмыкнул Франко, но как-то совсем не весело, и задумчиво добавил: — Но все равно они меня отпустили. Признавайся! — он шутливо ткнул в меня длинным указательным пальцем, как кольтом. — Твоя работа?

— Ну, да. Ко мне приходил Макэлрой. Нынешний помощник окружного прокурора. Я попросил его освободить тебя.

— А, этот "pezzo di merda" (кусок дерьма — итал.). Заявился ко мне в Райкерс (тюрьма предварительного заключения, находится на острове) и сказал, если не признаюсь, что участник банды, которая грабанула банк, они кинут меня в общую камеру к мексиканцам. И там я пожалею, что вообще родился на свет.

— И что?

— Что-что? Сказал ему, что латиносы лучше, чем его "faccia da culo" (лицо как задница — итал.). А он расхохотался и предупредил, что мне стоит подумать о собственной заднице, которую могут поджарить на "Старине Спарки".

— Вот не могу понять, твою мать, — я реально разозлился. — Ты же вообще не причастен. Почему они вообще тебя арестовали?

— А что тут непонятного? Потому что я — "грязный итальяшка", "белый мусор". Этого достаточно. Кто-то же должен был ответить за шесть трупов? А я вовремя подвернулся. Помнишь дело Сакко и Ванцетти? Да где тебе. Ни хрена ты не помнишь, — махнул рукой и очень точно запустил в окно окурок.

Тот пролетел по красивой дуге и спланировал в щель, что я оставил между рамами.

Слова Франко задели до глубины души, хотелось описать в ярких красках, что историю итальянских анархистов, которых мифологизировали в Союзе, знаю наизусть. Их именем называли улицы, санатории и фабрики. И фабрику, которая выпускала карандаши.

— Почему же. Хорошо помню. Их обвинили в ограблении кассира и его убийстве. Казнили на электрическом стуле. Все свидетели, которые пытались обеспечить им алиби, были итальянцами, поэтому присяжные им не поверили. А свидетели обвинения путались в показаниях.

— Вот! — Франко поднял вверх длинный указательный палец, загнул его, словно упирался им в спусковой крючок кольта. — А чего ж ты тогда удивляешься? Правда, Макэлрой сам пришёл ко мне, сказал, что моё алиби подтвердилось. И даже извинился. Впервые! Наверно, потому что он — ирландец.

— И чего? — не понял я.

— Мдя, здорово тебя шандарахнуло, что ты забыл об этом. Вы ирландцы тоже "белый мусор". Как и мы служите Папе Римскому. А он управляет из Ватикана всеми католиками, как марионетками.

Вначале слова Франко показались бредом, но потом я вспомнил, что это действительно так. Основная религия в США была протестантизм. А к католикам итальянцам, ирландцам они питали недоверие и неприязнь. Впрочем, не только из-за Папы Римского. В начале века в Америку хлынул поток эмигрантов — из Италии, Ирландии. Те, кто выжил и доехал живым, пытался обустроиться в "свободной" стране, но та приняла их настороженно и постаралась выкинуть на помойку. Ну а те, кого делают изгоями, обычно сбиваются в стаи, банды, начинают грабить и убивать. Не всё, конечно.

— Слушай, у меня созрела офигенная тема для статьи. Америка — "плавильный котел", в котором можно свариться живьем.

— Не парься. Никому это не нужно, — пробурчал Антонелли, но по легким морщинкам, разбежавшимся от уголков глаз, я понял, что он благодарен за эти слова, хотя и не верит, что реально можно что-то изменить. — Тебя и так считают комунякой, агентом Москвы, красным придурком, а тут еще будешь за всякий сброд заступаться.

— Ну да, если мы ничего делать не будем, останемся сидеть в собственном говне. Хочешь этого?

— Не хочу. Но ты все равно ничего не изменишь, — он отмахнулся от моих слов, как от мухи. — Слушай, а похитители с тобой на связь не выходили?

— Нет. Наверно, ждут, когда я из клиники выйду. Сейчас опасаются.

— Понятно. Вот и сиди тут, и не рыпайся. Пока в норму не придешь. А я пока попытаюсь вытащить Лиз.

Последнюю фразу он сказал в том же спокойном тоне, будто говорил о чем-то само собой разумеющемся, а я ушам своим не поверил. Этот сукин сын развлекал меня болтовней, скрывая важнейшую информацию!

— Ты что, знаешь, где она? И молчишь, ублюдок!

— Не трепыхайся. Просто беспокоить тебя не хотел. Ну ладно. Вот смотри, — вытащил из внутреннего кармана куртки конверт.

На черно-белых фотографиях я увидел остров, смахивающий на кота, раздавленного колесами джипа, густой лиственный лес, особняк с эркером в левой половине. Всё это меня не сильно убедило.

— А почему ты решил, что Лиз там? Я на снимках ее не вижу.

Повисла пауза, Франко сжал рот в упрямую линию, покусал нервно губы, и я понял, что он колеблется, говорить или нет.

— Она позвонила и сказала, что держат ее где-то в особняке, на острове. Дала пару зацепок. Сказала, что из её окон виден маяк. Я смог определить.

— А почему она тебе позвонила, а мне — нет? — ревность холодными пальцами сжала сердце.

— Она домой звонила, не знала, что ты в клинике.

— Не знала?! Серьезно? — насмешливо воскликнул я. — В новостях об этом говорили. Напечатали в куче газет, и она не знала?!

— Не кипятись, Стэн. Ей и так не сладко. Если мне удастся её вытащить...

— Я с тобой пойду.

— Нет, Стэн, не получится. Это опасно. Дом хорошо охраняется, добраться туда можно только на катере...

— Я понял. Ты узнал, что старый Джозеф фонд создал по поиску племянницы — он же обожает её, — я вложил в свои слова весь сарказм, на какой был способен. — Вот и решил все денежки заграбастать.

— Чушь! На хрен нужны мне его деньги! — взорвался Франко, на скулах выступили темные пятна. — Старый Джозеф пристрелит меня сразу, когда я только появлюсь на пороге его дома. Моретти-Антонелли и Шеппарды — кровные враги.

Здорово, прямо Монтекки и Капулетти. Может, поэтому Франко скрывает свои чувства к Лиз? Сукин сын.

— И всё-таки Франко я пойду с тобой. Слиняю из клиники. Ну, по крайней мере, у меня будет алиби.

Франко только покачал головой и тяжело вздохнул.

* * *

Лунный свет холодно серебрил чешую волн пролива Лонг-Айленд Саунд. Откуда-то издалека слышался хрипловатый баритон Перри Комо, исполнявший свой хит "Пленник любви", и, казалось, пел усталый, немолодой человек, хотя певцу едва исполнилось тридцать.

Жестокая реальность пытается разлучить нас,

Но мы становимся ещё ближе друг к другу

Чувствую, что мы через многое можем пройти.

Я всего лишь пленник любви, просто пленник любви...

Мне удалось слинять из клиники незаметно вечером, после отбоя. Я добрался до станции метро на 103-й стрит зелёной ветки Лексингтон-Авеню, а по ней до станции Пэлхем Бэй Парк, где ждал меня Антонелли на своем форде. Это было совсем рядом с клубом гребли Пэлхем.

Здесь у пирса на волнах покачивался катер. Два диванчика, отделанные красной кожей, темно-красное лакированное дерево бортов ловило лунные блики. Большое рулевое колесо, похожее на то, что ставили на автомобили. И торпедо, тоже отделанное лакированным деревом с двумя циферблатами. Шикарный аппарат.

Антонелли отошел к багажнику и начал вытаскивать оттуда свертки, какие-то коробки. Я помог ему загрузить всё в лодку.

— Надевай и запрыгивай, — бросил Франко, подавая мне сверток.

Развернув, я обнаружил точно такой же жилет, какой был на Антонелли. Довольно легкая, тонкая, но плотная ткань, между слоями которой прощупывалась твердая прокладка, так что, скорее всего, это выглядело, как пуленепробиваемый жилет.

Рассекая антрацитовую гладь пролива, катер легко и почти бесшумно понёсся вперед.

— Крутой у тебя аппарат. Мне бы такой для рыбалки.

— Движок обошелся мне на полсотни баксов больше. Но это стоило того. Только ты забыл, Стэн, — проронил он с каким-то сожалением и даже жалостью. — Мы же с тобой раньше рыбачили. Форель ловили. Вот такущую! — он на миг отнял руки от рулевого колеса и развел их метра на полтора. Настоящий рыбак.

— Ну, ты же знаешь, у меня амнезия, — пробурчал я, отворачиваясь.

Вначале мы обогнули с севера остров Дэвис, слева остались острова Колумбия и Пи, и устремились к цели — острову Хаклберри, лежащего прямо по курсу от нас километрах в четырех. Мы решили добраться туда кратчайшим путем с западного побережья, затеряться среди таких же любителей покататься ночью по проливу.

Вдоль западного побережья шёл, оставляя вокруг себя густые белые буруны, большой трехпалубный теплоход. На верхней палубе громко и бестолково биг-бэнд выводил какой-то танцевальный джазовый стандарт, и нестройный обрывки звуков саксофона, трубы и рояля разносил ветер. Ярко-оранжевый свет из иллюминаторов, как расплавленная сталь из мартеновских печей, проливалась в воды пролива, оставляя дрожащие золотистые столбы. Франко перевел катер за теплоход и сбросил скорость.

Справа от нас вырос усеченный конус маяка Execution Rocks в центре пролива, вызвав неприятные воспоминания о злоключениях в российском Дальноморске, где снимался в кино. Местный маяк играл там жуткую роль в событиях, в водоворот которых я попал. А справа мрачно чернел на фоне темно-синего неба лесной массив, сквозь кроны деревьев призрачно мерцали огни особняка, который разглядеть я не мог, конечно. Но знал, как он выглядел.

— Они что там никогда свет не гасят? — поинтересовался я.

— Нет, только под утро.

Франко, переложив руль влево, лихо развернул катер и повел его к острову Хаклберри.

— Пригнись, — скомандовал он, выключил движок, заставив катер совершено бесшумно, как призрак, скользить по поверхности воды. Едва заметный плеск и вот уже днище заскрипело по камням. Мы остановились около выступающей отмели, где шумели высокие раскидистые кленами, сквозь рыхлые кроны синело небо, и мерцали огни особняка.

Франко спрятал катер в густых зарослях ивняка и уверенно двинулся вглубь острова, ступая осторожно и мягко, как пантера. Он и производил впечатление дикого, грациозного зверя.

Сквозь листву засияли огни, всё ярче и ярче. Мы вышли на открытое пространство и на фоне синего, исчерченного красными всполохами, неба возникла мрачно чернеющая громада особняка. Две высокие квадратного сечения трубы по краям крыши. Слева выступающий эркер, похожий на башню готического замка, увенчанного треугольной крышей.

Из окон бил яркий оранжевый свет, ложился золотистой кисеей на дорожку, заросшую по краям растрепанными кустарниками, явно незнавших ножниц садовника. Фонарь, висящий слева от высокой арочной двери, высвечивал ступени крыльца из белого камня и стоящих там охранников — грузного крепыша с круглой, как арбуз, головой и второго поменьше ростом, худого и сутулого. О чем говорили было не разобрать, только слышалось бу-бу-бу, прерываемого изредка гоготом.

Естественно нас тут не ждали, и я ломал голову, как мы сможем попасть, но Франко уверенно обогнул особняк. Используя какие-то малозаметные выступы, по-кошачьи быстро взобрался по стене на балкончик верхнего этажа, сбросил мне веревочную лестницу. Проклиная себя за неуклюжесть и медлительность (от холода и напряжения сверлило правый висок просто невыносимо) я взобрался, старательно переставляя ноги по ступенькам. И остановился за спиной Антонелли.

За полупрозрачной занавеской просматривалась, словно окутанная легким туманом, округлая комнатка, тесно заставленная мебелью — низкий и широкий диван и два изящных на гнутых ножках кресла, обтянутых красной кожей, невысокий столик резного дерева. На паласе со сдержанным геометрическим орнаментом стояло несколько больших ваз с яркими цветами.

На диване сидела, склонившись над книгой, девушка. Заслышав шум, вскинула головку, встряхнув жестко закрученными белокурыми локонами. И сердце замерло у меня в груди. Это была Лиз! Одетая в бледно-лиловую блузку и светло-серые брючки до середины икр, она выглядела невероятно милой, вызывая страстное желание схватить её в охапку, прижать и никому не отдавать.

Франко проскользнул первым и, увидев его, она вскочила, выронив книгу, бросилась к нему, обняла за шею. Он приобнял её одной рукой за талию, но как-то неловко, будто стыдился своих или её чувств.

— ... тебе удалось! О, Франко!

Я сумел уловить последнюю фразу, когда попал в комнату. Когда итальянец мягко отстранил девушку, Лиз подняла на меня глаза, широко и счастливо улыбнулась. Прижалась ко мне всем телом, приложив щеку к груди, будто бы не обнималась только что с моим лучшим другом. Чёрт возьми, шальная ревность опять впилась мне в сердце холодными острыми зубами.

— Господи, как же тебе досталось, дорогой.

Она отстранилась и с грустью, которая показалась мне какой-то надуманной, вгляделась в меня. У Антонелли рожа выглядела гораздо хуже, чем моя, но Лиз даже не обратила на это внимание. Может быть, уже видела его?

— Ладно, пошли, — скомандовал Франко.

Подождал, когда мы вместе с Лиз направимся к окну, пошёл за нами следом.

— Это ещё что такое?

В крошечной комнатушке выстрелы прозвучали оглушительно громко. Франко, обернувшись на голос, молниеносно выхватил из кармана жилета массивный отливающий вороненой сталью револьвер. Остро запахло порохом. И так не вовремя появившийся верзила в дверях странно замер, уронив руки по швам. Из пары дырок под левым глазом начала сочиться кровь, все быстрее и быстрее, закапала на белую рубашку. Челюсть медленно отвисла, вытягивая лицо вниз. Остекленели и перестали что-либо выражать глаза. Он свалился ничком с грохотом книжного шкафа. Стрелял Франко не просто метко, а убойно. Сунув револьвер в карман, ринулся к окну и отшатнулся. Охранники, которые травили байки на крыльце, выбежали на середину двора, заглядывая в окна, и через мгновение уже бросились в дом.

— Мы можем сбежать через потайной ход. Он в погребе, — быстро проговорила Лиз. — Я покажу.

Я едва не уронил челюсть, с трудом вернув её обратно на свое законное место — рухнувший замертво охранник не вызвал у девушки никакого страха или оторопи. Как будто для нее было привычным делом присутствовать при убийстве.

— Хорошо, — бросил Франко. — Пошли.