Возрожденный молнией

Нас окружили зрители, хлопая в ладоши подбадривали девушку. И тут из толпы выскочил танцор, худой парень, одетый в такой же черный, расшитый серебром костюм, стал кружиться вокруг Эстеллы, дополняя её импровизацию. И вот последний аккорд. Танец закончился.

Но тут Эстелла замерла, пошатнулась, обмякла, уронив вдоль тела худые руки. Я бросился к ней, но Франко поспел раньше меня. Подхватил девушку на руки и прижал. Зрители и мариачи замерли в замешательстве.

— Отвезем в больницу, — предложил я, пытаясь вглядеться в лицо девушки.

— Не надо, — тихо, будто через силу проталкивая слова сквозь зубы, процедил Франко.

И голос его звучал как-то сдавленно, словно он держал штангу в полцентнера весом, а не прижимал к груди тощенькую девчушку. Губы упрямо сжаты, кожа обтянула скулы.

И тут Эстелла пошевелилась и, глубоко вздохнув, выпрямилась. Глаза вновь блеснули, порозовела. И улыбнулась, чуть застенчиво, но радостно.

Франко дышал тяжело, свистящие звуки вырывались из горла, будто он пробежал марафон. На виске блестела струйка пота. Стоял, чуть сгорбившись. Черты лица заострились. Но длилось это недолго. Оглядев притихших мариачи, криво усмехнулся, и сделал успокаивающей жест — мол, всё в порядке. В порядке. Не беспокойтесь.

Я думал, что мы опять потащимся слушать национальную музыку, но Франко мягко обнял Эстеллу за талию, и увёл к машине. Она не сопротивлялась, шла за ним, как сомнамбула. Сев на переднее место пассажира, уткнулась в пушистого зайца, словно черпала из него силы.

Антонелли обошел машину, забрался за руль, но включать зажигание не стал. Схватив початую пачку сигарет, жадно затянулся. Я ждал, что он скажет. Судя по его сосредоточенному лицу, напряженной позе, итальянец что-то обдумывал, решал какую-то серьёзную проблему.

Докурив сигарету наполовину, загасил окурок в пепельнице и повернулся ко мне:

— Не возражаешь, мы съездим кое-куда?

— Не опоздаем на самолет? Может де Сильва нас ждет уже?

— Нет. Ещё рано, — отмахнулся он. — Ещё успеем пообедать.

— Хорошо, поехали.

Антонелли долго кружил по городу. Так долго, что я хотел спросить, не заблудился ли он? Но Франко не останавливался, не раскрывал карту, не пытался спросить у прохожих, как проехать. Просто мы ныряли то в один, то в другой переулок, выезжали вновь на ту же самую улицу, так что то и дело в голове мелькала мысль, что у меня дежавю. Я видел в салонное зеркало, как итальянец сосредоточен, губы сжаты в тонкую линию, ходят желваки под кожей, а глаза смотрят куда-то вглубь души.

Солидные кирпичные дома сменились на домишки, смахивающие на сараи, плоские крыши которых виднелись за серой кирпичной кладкой заборов, явно по прочности превышающих сами жилища.

Наконец, остановились у ничем непримечательного одноэтажного дома из зернистого серо-голубоватого камня с парой квадратных подслеповатых окон. И деревянной дверью.

Когда я вылез и огляделся, сердце как-то странно екнуло и заныло — это место о чем-то напомнило, но я не мог вспомнить что. Будто что-то из моего сна, или из далекого прошлого.

— Останешься в машине или с нами пойдешь? — поинтересовался Франко, выключив мотор.

— А что здесь такое? Казино? Кабаре?

— Нет, сувенирная лавка. Всякой фигней торгуют.

Я усмехнулся. Это мы столько времени убили на то, чтобы приехать к какой-то убогой лавке? Ну, Антонелли, врать совсем не умеет.

— Пойду с вами. Куплю что-нибудь Лиз в подарок, — нашёлся я.

Звякнул колокольчик, когда мы вошли внутрь. Тесное помещенье. Стены обшиты старыми, почерневшими от времени досками. В рамках за стеклом тускло темнели фигурки, грубо отлитые монеты с дырками, кресты, маленькие чаши, засохшие пучки трав, пахнущих одуряюще сильно, дурманящих голову.

— Чем могу быть полезен? — фраза прозвучала по-испански, сипло, так что я едва смог разобрать.

Обернулся и замер. На миг показалось, что за прилавком вижу знакомую фигуру — высокий кряжистый старик, чуть сгорбленный. С колючим взглядом темных глаз. Я мотнул головой и видение рассеялось. Обычный мексиканец, полный, с тонкими усиками на верхней губе. В просторной полосатой рубахе, расстёгнутой на груди. Действительно очень высокий, с покатыми округлыми плечами. Ничего, кроме роста не роднило его с тем человеком, который привиделся мне.

Франко шагнул к нему и что-то тихо сказал. Непонятно, на каком языке. Только владелец лавки отшатнулся, будто итальянец наставил на него револьвер или показал ядовитую тварь. Взлетела удивленно линия темных зачесанных назад волос. Улыбка сползла, а лицо застыло, будто маска.

— Да, синьор, я понял, — закачал головой, как китайский болванчик.

Исчез за незаметной дверью, прикрыв совершенно бесшумно. Вернувшись, выложил на прилавок, отливающий серебристым металлом плоский кругляш на длинной цепочке. Франко повертел его в руках и положил Эстелле на ладонь. Девушка бросила быстрый взгляд, подняла глаза на итальянца. И тут же попыталась вернуть кулон, но Антонелли помешал это сделать, мягко сжав руку.

— Надень. Так будет лучше. Поверь.

— Я... я... не знаю... — тихо, едва слышно пролепетала девушка, и всхлипнула. — Не стоит... Наверно.

Но послушалась. Надела цепочку через голову, спрятав амулет на груди под платье. А Франко вновь обратил свой взор на продавца. А тот медлил. Несколько раз быстро и оценивающе всмотрелся в девушку, потом в итальянца, словно сравнивал. И, наконец, выложил что-то в прямоугольной коробочке на край прилавка, рядом с собой. Франко выпрямился, застыв, как караульный на посту. Потом осторожно, будто боялся, что старая деревянная доска обдаст сильным жаром, положил, распрямив левую ладонь. И едва заметно кивнул.

Ш-ш-ш-ш. Резкий треск, шуршанье. А я глазам не поверил. Из коробочки вылетел с глухим жужжаньем отливающий сталью большой жук. Опустился рядом. Сложил крылья и, тихо цокая маленькими лапками, пробежался по прилавку до безымянного пальца Франко. Опустившись у основания ладони, крепко обхватил его своими лапками. И застыл, превратившись в перстень.

Антонелли вздрогнул, будто от боли. Но приподняв руку, посмотрел, как переливается золотистый узор, смахивающий на арабскую вязь, на крыльях жука. И улыбнулся, вздохнул незаметно, но облегченно. Мягко приобнял Эстеллу и она прильнула к нему, бросила взгляд, в котором светилась благодарность, и такая нежность, что на миг зависть кольнула в сердце.

— Ну, мы в машину. А ты что-то хочешь купить?

— Да, я останусь.

Когда они вышли, я подошел к прилавку, вытащил из внутреннего кармана записную книжку и написал там несколько фраз.

— Вы знаете, что здесь написано? — продемонстрировал продавцу.

Он бросил быстрый взгляд. Пробежал глазами и показалось, что в уголках его полных губ мелькнула понимающая усмешка.

— И что это?

— Наречие индейцев утмари. Вы знаете его?

— Знаю, но не очень хорошо. И вряд ли смогу вам помочь.

— А кто может?

Он вытащил из-под прилавка ручку и быстро черкнул пару фраз.

— Мария Те-ре-са де ла Аль-ба-ла-те, — прочитал я по слогам, ох уж эти мексиканские имена. — Паласио де Лас Лейлас. И где это? В Паленке?

— Совершенно верно, синьор Стэнли. Совершенно верно.

Я непроизвольно воззрился на него.

— Я знаю, кто вы такой. Читал в газетах, — объяснил он спокойно. — И да, у меня есть для вас кое-что.

Он вновь исчез за дверью позади прилавка, тихо прикрыв за собой. Вернувшись минут через десять, выложил передо мной вещицу, от вида которой зашлось в тоске сердце и молоточками застучала кровь в висках.

— Этот амулет будет оберегать вас.

"Амулетом" оказался массивный серебряный крест, почерневший от времени, на простом чёрном шнурке. Именно такой дал мне дед. Снял с себя и надел мне на шею. И я носил этот крест там, в другой жизни — в России. Но взять с собой в иной мир, разумеется, не мог. Он остался на моём старом теле. Которое теперь, скорее всего, покоилось где-то на дне Чёрного моря. Или в морге Дальноморска. Если какой-то отдыхающий наткнулся на мой труп с бетонным блоком, привязанным к ногам. И вот теперь я вновь обрел этот крест. Странным непостижимым образом он перенесся сюда в Мехико-сити, в убогую лавку.

— Сколько вы хотите за это? — я с трудом сглотнул комок в горле.

— Десять песо, синьор.

Я не поверил своим ушам. Десять песо? Всего каких-то паршивых десять песо?! Это звучало издевательски. Мизерная, символическая сумма за вещь, которую я считал бесценной. Ни слова не говоря, я выложил несколько банкнот с изображением президента Улисса Гранта на прилавок.

— Это слишком много.

— Но ведь эта вещь стоит гораздо больше, — мне не хотелось врать.

Усмехнувшись, он покачал головой и оттолкнул от себя серо-зеленые банкноты, будто даже с презрением. Порывшись в бумажнике, я нашел пару серебряных монет, которые продавец небрежно смахнул в ящик под прилавком.

— Извините, я хотел спросить ваше имя, синьор... ?

— Диего Гонсалес Эстебан Кастильо.

Кастильо? Меня будто жаром обдало. Совпадение? Мистика? Или Касьян Кастильский вдруг понял, что направил меня по ложному пути и решил явиться сюда, в 52-й год, чтобы исправить свою ошибку? Нет, это слишком сложно, слишком притянуто за уши. Нет-нет, не может этого быть.

— Синьор, ваш амиго ждет вас.

— Да-да, конечно.

Я схватил с прилавка крест, надел его. И будто теплые волны пробежали по всему телу. Вызвав приятную дрожь, прилив радости от мысли, что я прикоснулся к кусочку моей родины.

Вышел в ясный, пропитанный пылью и свежей зеленью день, и сразу услышал звонкий переливчатый смех. Так беззаботно смеются дети, пьяные и очень счастливые люди. В машине я заметил Франко и Эстеллу, выглядевшую теперь не сравнимо лучше, чем прежде. Реально Антонелли делился с девушкой своей энергетикой, или просто она внушила себе это и сработал эффект плацебо. Но на щечках играл яркий румянец, и, наверно, она уже не думала о том, что ее заберет Санта Муэрте.

Когда я открыл заднюю дверь и залез в машину, Франко обернулся и спросил:

— Поедем теперь пообедаем?

— Домой?

— Нет. В кафе.

— Да-да! Давайте поедем в парк Аламеда! — Эстелла запрыгала на месте, хлопая в ладоши.

Франко уже не кружил по городу, словно пытался замести следы. Молнией промчался через город, выскочил на самый известный проспект в Мехико — Пасео де ла Реформа, а с него свернул на другой, более узкий, но не менее красивый, и также утопавший в зелени. И мы проехали мимо величественного явно созданного в греческом пафосном стиле памятника из белого мрамора — стоящие полукругом дорические с вертикальными желобками колонны. Перед ним на высоком постаменте восседал мужчина в тоге, за ним стоял, расправив белые крылья, ангел и женщина, державшая в руках нечто, смахивающее на факел, что сразу вызвало у меня в памяти статую Свободы.

— Эмисикло, — видимо, заметив мой интерес, подала голос Эстелла. — Памятник был открыт сорок лет назад в честь столетия независимости Мексики.

— Ясно. А кто там сидит на постаменте?

— Бенито Хуарес — первый президент-индеец. За ним стоит ангел, символизирующий родину. И венчает его лаврами. А рядом другая фигура, которая олицетворяет закон.

— Красиво, — сказал я искренне, хотя имя президента мне ни о чем не говорило.

Франко припарковал машину чуть дальше, напротив выкрашенного тёмно-розовой краской одноэтажного заведения со странным названием "Nutrisa". Рядом с входом торчала башенка, крыша которой напоминала огромное сомбреро.

Помещение оказалось уютным, хотя и тесноватым. На эстраде наяривал какой-то национальный мотивчик оркестр из пяти гитаристов и одного саксофониста, одетых в короткие жёлтые куртки, брюки, расшитые серебряной вязью. Но, кажется, их никто не слушал.

Мы нашли свободное местечко у стены, отделанной грубой кирпичной кладкой. Украшениями служили постеры из фильмов, в основном мексиканских. Усатые красавцы в сомбреро среди кактусов, полуобнаженные красотки, среди которых особенно выделялась своей роскошной классической внешностью Мария Феликс. Тут же висели изображения скелетов, черепа, но похоже ни на кого мрачного впечатления не производили. Сизой кисеей висел сигаретный дым. Как шум прибоя накатывался гомон голосов, в котором невозможно было разобрать слов.

За спиной я услышал какой-то шум и смог разобрать испанскую речь. После того, как нам принесли поесть, за нами расположилась компания в количестве трех человек — плотный плечистый мужик и двое его собутыльников, мелких и не отличимых для меня, как братья, смахивающие на крыс. Заводила уже сильно набрался, язык у него заплетался, но твердил он одно и то же. Я понял, что у нашего соседа, разгорячённого спиртным, недавно погибла жена и он размышлял, как встретит ее душу на празднике Мёртвых и узнает, кто убийца. И отомстит. Свое намерение он подкреплял, размахивая здоровенным тесаком, который несколько раз втыкал с силой в стол. Его собутыльники слушали пламенную речь невнимательно. Больше интересуясь содержимым здоровенной бутылки, в которой за зеленым стеклом плескалось какое-то мутное пойло.

— А ты что, смеешься надо мной? — голос нашего соседа прогремел прямо рядом со мной, заставив вздрогнуть.

Сердце ёкнуло, взмокли ладони, но осторожно повернув голову, я понял, что сосед упёрся взглядом в Антонелли. Он поднял глаза от тарелки и смерил взглядом нарушителя спокойствия.

— Что молчишь, чёрномазая обезьяна? — мексиканец не унимался.

Франко явно не понравились эти слова, лицо будто окаменело, рот сжался в одну линию, а глаза зло сверкнули ледяной синью.

— Мне жаль твою жену. Надеюсь, её душа теперь в хорошем месте.

— Да-а-а, она-то в хорошем месте, а я вот не знаю, кто ее туда отправил! Но узнаю, узнаю, я тебе говорю! И никто мне не помешает!

Я бросил взгляд на охранника, застывшего неподвижной глыбой у входа. Но он даже не пошевелился. Уронив двойной подбородок на грудь, сложил волосатые руки на внушительном пузе, будто спал.

— А может быть ты знаешь, кто отправил мою Анхелу на тот свет? А?

Я отстранился, и мексиканец наклонился над столиком, приблизившись к лицу Антонелли.

— Откуда мне знать? Я только вчера приехал в Мексику, — лицо итальянца выглядело невозмутимым, но в голосе уже зазвенели металлические нотки, а руки, лежавшие на столике, сжались в кулаки.

— А на кой чёрт ты сюда припёрся? — зло ухмыльнулся мужик. — Что вы, макаронники сюда лезете? Небось скрываешься от кого-то? А? Знаю я вас, — он пошатнулся, громко икнул, — Наворотите всяких дел, а потом прячетесь у нас. А ну говори, зачем приехал?! ?Ah, cСmo chingas!

Франко поморщился, пару раз быстро взглянул на Эстеллу, которая явно не испугалась, скорее разозлилась. Глаза горели, ноздри раздувались. Ещё немного, она вскочит и отхлещет скандалиста по щекам.

Мужик явно нарывался на драку, просто жаждал сцепиться с первым встречным, и выбрал из всех именно итальянца.