Подождав, когда экипаж с Ириной, поравнялся с ним, он вскочил на подножку, и опустился рядом с ней на бархатное сиденье. Ирина, сидящая рядом, вздрогнула, но, посмотрев на него, быстро взяла себя в руки, и стала совершенно спокойна, очаровательна и женственна, как никогда. Глядя в ее фиалковые глаза, я уловил какую-то грусть и печаль, словно бы она ехала с чьих-то похорон. Мы ехали молча. Она положила мне на руку легкую ладонь, словно невзначай придвинулась поближе, прижалась на мгновение бедром и грудью. Такие мимолетные, незаметные со стороны, но всегда меня жутко возбуждавшие прикосновения она практиковала еще в молодости, когда мы с ней только-только познакомились и ничего еще фривольнее обыкновенных поцелуев между нами не было. Я даже подумал тогда, что эта девочка только прикидывается неопытной скромняшкой, а на самом деле весьма сексуальна и изощренна и провоцирует меня, чтобы потом сразу же потащить под венец.
С некоторыми знакомыми ребятами такие штуки барышни проделывали, тогда достаточно было "обманутой" обратиться в деканат или партком, чтобы безнадежно испортить человеку биографию. Правда, я вовремя сообразил, что уж такой немыслимой красавице, как она, подобные ухищрения ни к чему, и без них стоило ей лишь намекнуть, и самые завидные женихи Москвы (хотя бы и уже женатые) униженно припали бы к ее ногам. Как оно потом и получилось, после моего отъезда в Никарагуа. Секретарь Союза писателей, трижды лауреат, количество сберкнижек у которого едва ли не превышало суммарные тиражи его романов, наплевав на выговор с занесением, бросил ради нее свою жену и года три влачил жалкую участь подкаблучника и "крыши" для ее шпионской деятельности...А вот сейчас прикосновение едва прикрытой тонким муслином тугой груди и сильного бедра оставило меня равнодушным. Зря стараешься, дуреха. Сделаю свою работу, и у меня таких, как ты будет целый гарем, по сотне на день. Захочется и тебя клонирую. Будешь смотреть на меня своими грустно-осуждающими глазами глазами, и реветь от ревности по ночам, наблюдая как я гуляю с роскошными женщинами. Но только если захочется! Твоя образованность, и твой интеллект, честно говоря меня уже достали, была бы ты поглупее, я бы пожалуй тебя и клонировал, а так — извините май бьютифул леди, но нам в разные стороны. Сейчас отъедем чуть подальше от патрулей, и у перекрестка, я выстрелю тебе живот, а затем в голову, спрыгну с экипажа и исчезну в лабиринте московских переулков. Похоже, Ирина поняла, что ее чары на меня не действуют — она вытащила заколку из прически и тряхнула головой, рассыпав по плечам роскошные золотистые волосы. Зря стараешься дура! Скоро я с Шульгиным на пару стану властвовать этим миром и определять, что как в нем жить, и скоро только от нас с Сашкой будет зависеть жить человеку в этом мире или умереть. Она повернулась ко мне лицом. Пытается наверное загипнотизировать! Но я не боюсь, ибо твои чары Ириша, никогда на меня не действовали. Ну что ты так смотришь на меня осуждающе? Наверное, тебе хочется жить? Чувствуешь, что сейчас умрешь? Так не строй из себя саму гордость и неприступность! Упади мне в ноги , попроси прощения! Ведь все началось именно из-за тебя! И карьера моя рухнула из-за тебя! Ты конечно мне кое в чем помогла, но этого мало, чтобы компенсировать то, что мы тогда с ребятами для тебя сделали! Мы ведь тебе жизнь тогда спасли! А ты за это до сих пор не рассчиталась, да и не рассчитаешься уже, потому что ты расходный материал. Ты ведь все равно была камикадзе с билетом в один конец, так что не обижайся, что именно я пущу тебя в расход. Интересно, ты что, научилась читать мои мысли? Что это за презрение появилось в твоем взгляде? И тут у меня перед глазами будто опустился экран из толстого поляризованного стекла. Голоса друзей доносятся глухо, и яркие краски женских нарядов стали уныло серыми. А сердце осторожно, но жестоко стала сжимать мягкая когтистая лапа.
Вот так, возможно, умирают от инфаркта. Господи! Почему так больно! Я задыхаюсь! Что за...!
— Ирина Владимировна! — раздался голос генерала Глебовского, она посмотрела на ряженного извозчика, — может не стоило так рисковать? Мы бы сами справились! Если Лаврентий Павлович узнает...
— Этой мой крест, — ответила Седова генералу, выдергивая из тела Новикова, заколку от волос смазанную ядом кураре, — я не привыкла прятаться за чужие спины, и перекладывать ответственность на других, я должна была сделать это сама... Сашку Шульгина жалко, — тут, взгляд Ирины, стал печальным, и в глазах мелькнули слезы, он ведь так и не понял, что все можно было решить миром, никого не убивая, я ведь до последней секунды надеялась, что он подойдет ко мне и просто скажет "Здравствуй мать! Шикарно выглядишь!", а он...
Шикарный Ландо, с плачущей женщиной катился по Тверской, и прохожие с сочувствием оглядывались...
* * *
Павел Владимирович Кирсанов мерил шагами гостиничный номер уже второй час. Время контрольного возвращения их нанимателей закончилось два с половиной часа назад. На связь они не выходили, и на запросы по рации не отвечали. Нужно было что-то предпринимать. Только вот что? Энтузиазм, с которым их группа ехала в Россию, спасать ее от коварных происков большевиков и сионистов уже прошел. Наблюдая из окон гостиничного номера и с балкона за жизнью Москвы, он лично убедился, что ничего подобного и похожего на то, что говорили Шульгин и Новиков в природе не существует. Конечно же, большевики были, но как он успел убедиться, находились они чуть ли не в подчиненном положении у людей одетых в форму офицеров русской армии. Никаких потоков крови, растерзанных и распятых на дверях магазинов барышень гимназисток он тоже не увидел. Город жил напряженной, но мирной жизнью. Особенно его смутила, вышедшая из ресторана напротив странная толпа, состоящая из русских офицеров, немецких офицеров, русских пролетариев, и каких-то немецких граждан в черных рубашках. Прохожие на улицах отнеслись к ним весьма благосклонно, и подвыпившая толпа, увеличившись в размерах, отправилась в ближайший парк, где играл духовой оркестр. Посовещавшись с Басмановым и командирами взводов, было решено, что он отправиться в ближнюю разведку вокруг окрестностей гостиницы, так, что бы его было постоянно видно из окон гостиничных номеров, в которых остановились офицеры его батальона.
Щурясь от солнца, Кирсанов вышел из гостиницы. Лица прохожих, которые он увидел на улице, были открытыми и спокойными, конечно же у многих на лице была какая-то озабоченность, но не та, которая заставляет людей по ночам вздрагивать от каждого шороха или шума на улице. Это была озабоченность людей занятых повседневными делами, и как бывший офицер жандармского управления Кирсанов в этом деле хорошо разбирался. Взгляд его скользнул вдоль улицы, и задержался на на практически пустых столиках летнего кафе чуть в стороне. Все столики в нем пустовали, за исключением одного, за которым сидела читая газету одинокая посетительница. Прикинуться провинциалом, который первый раз в Москве, познакомиться и попытаться в беседе узнать что-нибудь интересное? Хорошая мысль, Павел поправил мундир и направился в кафе. Однако, когда он поравнялся с первым столиком, посетительница опустила газету, и потянулась за чашечкой кофе. Увидев ее лицо, Павел чуть не споткнулся. Это была она! Одна из тех, чьи фотографии показывали их наниматели. Чтобы не выдавать себя раньше времени, и не выглядеть несуразным со стороны Павел сел за столик, у которого чуть не споткнулся и заказал себе кофе. То, что ее облик не шел ни в какое сравнение с убогими фотографиями, это еще слабо сказано. Она была потрясающе красива. Кирсанов поймал себя на мысли, что он бесстыже пялится на ее полупрозрачное платье, и покраснел. Черт! И что же теперь делать? Павел искоса посмотрел на окна гостиницы, и увидел, что не он обнаружил один из объектов, подлежащих уничтожению — то тут, то там в окнах блестела оптика снайперских винтовок. И тут объект посмотрел на него!
Тонкий прямой нос, надменного выреза губы, не делающие, впрочем, ее облик слишком уж неприступным, роскошные пепельные волосы. Но главное — глаза! Огромные, небывалого фиалкового цвета, грустные, уставшие и печальные. Черт! И я должен вот так выстрелить в эту женщину? Это одно из тех чудовищ, которые тайно руководят бесчеловечным большевистским режимом в России? Не верю! И почему она так смотрит на меня? Внезапно, она кивнула мне приглашающе, скосив взгляд в сторону своего столика. Мне почему-то стало не по себе. Стоп, а чего я боюсь! Она же одна, и без оружия — под таким платьем и не спрячешь ничего! Что с тобой Павел? С каких это пор ты стал бояться женщин? Я встал и направился к ее столику. Подошел и попросил разрешения присесть — она молча кивнула в знак согласия. Сел. И...
— Может быть, Вы сразу сложите оружие, или сразу застрелите меня, Павел Владимирович, — произнесла она и посмотрела мне в глаза, — Вы ведь русский офицер, а значит воспитанный человек, и не станете мучить женщину неизвестностью ожидания! Мне ведь очень страшно сидеть здесь, в этом кафе, под прицелом ваших людей, поэтому пожалуйста или делайте свое дело или сдавайтесь. Я очень устала за сегодняшний день, и потеряла человека, которого считала своим другом. Давайте решим все сразу, без этого трепа о судьбах России! Мы ведь взрослые и серьезные люди!
Черт! Я почувствовал, что краснею под ее взглядом. И что я ей сейчас скажу? Что я борюсь за будущее России? За какое будущее? Таскать как Шульгин Золотые часы на золотой цепочке, трость с золотой рукояткой, и двухфунтовый золотой портсигар с бриллиантами? И еще за то, чтобы по утрам пить коньяк, а вечером трахать девок в этой, как его , в сауне? Что она чудовище, которое помогает большевикам губить цвет русской нации? Простите, а кто тогда гуляет сейчас по улицам Москвы? Откуда этот счастливый детский смех, который доноситься из близлежащего парка? А эти улыбки у прохожих на лицах? Что я ей могу сказать, чтобы не выглядеть идиотом? Что она по ночам пытает на дыбе... Ты, сам то хоть веришь в это Павел? Думай быстрее идиот! Ей же действительно страшно — сигарета, которую она достала из портсигара подрагивает в ее руке. И не тормози а достань зажигалку и дай даме подкурить!
— Как должна выглядеть наша сдача?
— Просто выйдете из гостиницы и сядете за столики в этом кафе. Да это и не сдача вовсе а собеседование! Вы ведь присягали России Павел Владимирович? Или для Вас и ваших товарищей эта присяга ничего уже не значит? Если Россия для Вас не пустой звук — продолжите службу в подразделении генерала Глебовского. Он готов прибыть сюда для собеседования со всеми офицерами.
Я кивнул в знак согласия, и задумался. То, что все наши в гостинице согласятся с предложенным вариантом, я не сомневался. Но до них это нужно еще донести! А сейчас, я находился в такой ситуации, что любое мое движение, может быть истолковано, как сигнал к открытию огня по этой женщине!
— Я не знаю, как подать своим сигнал о сдаче! — произнес я.
Она задумалась на мгновенье, а затем... А затем она быстрым и неуловимым движеньем оторвала кусок подола своего платья, обнажив еще больше и без того бесстыдно открытые красивые ноги, я покраснев отвел взгляд в сторону. Протянув мне оторванный кусок белого материала, она сказала:
— Держите его на виду, когда пойдете в гостиницу!
— А если наши откроют стрельбу, когда я зайду внутрь, посчитав, что перемирие закончилось.
Она грустно на меня посмотрела, и я понял, что тогда.... Черт! Как не хотелось бы! Я шел обратно в гостиницу на негнущихся ногах. Самое ужасное, что опасность угрожала не мне, а бывшему объекту номер один — одинокой женщине сидящей за столиком в кафе. Зайдя в гостиницу, я пулей метнулся наверх, кажется, я сшиб кого-то по дороге, не помню, помню только, что после этого забега на короткую дистанцию минут пять сердце пыталась выпрыгнуть из грудной клетки. Но я успел. Впрочем, как выяснилось позднее, никто и не стал бы ничего делать до моего возвращения и моих объяснений.
Как и было оговорено, мы вышли из гостиницы и сели за столики в кафе. Вскоре подкатил автомобиль, из которого вышел человек в мундире генерала. Ирина Седова представила нам его как генерала Глебовского, после чего, попрощавшись со всеми, она пошла к автомобилю. Я и все наши смотрели ей вслед, на ее фигуру, еще больше открытые, благодаря экзекуции с платьем ноги и чувствовал, что краснею, она села в автомобиль и уехала.
А где-то, совсем рядом, сбоку, саданул по нервам звонкий смех. Он был такой неожиданный, что я вздрогнул и резко обернулся. Молодая дама, лет двадцати с небольшим, прогуливалась с двумя дочками лет семи. Девчушки играли с котенком, поддразнивая его солнечными зайчиками, которых пускали с помощью зеркалец. Он смешно прыгал от одного зайчика к другому, пытаясь их поймать.
* * *
— Ну и что мы будем делать уважаемые? Кого теперь и куда пошлем? Время-то идет!
-Давайте клонируем психоматрицу Новикова в двух десятках экземпляров и пошлем клонов с повторной попыткой!
— А почему Новикова, а не скажем Берестина и Воронцова?
— Ну да, а через полчаса эти клоны истыкают нас флотскими кортиками и десантными ножами! Вы, что не поняли милейший, что только у Новикова есть слабина — виде жажды к власти и известности, которую мы можем использовать, остальные помешаны на патриотизме, любви к Родине и прочих пещерных атавизмах.
— А Шульгин? Почему не растиражировать и его? Его боевая эффективность выше чем у Новикова!
— Извините милейший, но здесь на Земле, мы не можем корректировать психоматрицам память — с теми воспоминаниями, что у него остались, от него мало проку. Он и так колебался между симпатиями к объекту номер один и поставленной целью, в условиях же повторной операции, он скорее убьет все клонов Новикова. Представляете десяток без умолка болтающих объектов? Такого ни в одном парламенте мира еще нет! Не выдержат у Шульгина нервы, да и слабоват он на передок!
— А Новиков Ваш? Какой от него толк? Он ведь тоже...
— Да не тоже! Во первых он в отличие от Шульгина не колебался, нажать на курок или нет, во-вторых, объект номер один нанес удар по его самолюбию. Он ведь был уверен, что как мужчина неотразим. Поэтому клонируемый повторно, он с радостью кинется выполнять задание. Что до недостатка его боевой подготовки, то мы компенсируем это количеством копий.
— Интересно, откуда у него этот эгоизм? Скажите милейший, вы не знаете, он ходил в детстве с отцом в баню?
— Причем здесь баня?
— Как причем, если он ходил в баню и увидел, что его фаллос меньше чем у отца, у него затаилось...
— Вы киньте Вашего Фрейда вместе с его фаллосами и либидо на помойку! Вы бы еще сюда Фен-шуй притянули!
— А чем Вам не нравиться Фрейд! У него все толково...
— Ваш Фрейд — шарлатан-недоучка! Если рассуждать по его схеме, то четыре ножки кресла, на котором вы сидите, суггестивная подготовка к осознанию полигамии, а чернильница и перо в руках женщины, которое она туда макает, завуалированный призыв к лесбийской любви, в которой она будет выполнять роль мужчины.
