— Не очень там, а то...
— Что? Когда даже с таким оружием не можете одолеть исчадий с отродьями, воюющими против вас примитивными методами! Где дозоры, а наблюдательные пункты? Когда и холмы должны были загодя срыть! А изначально на них обустроить оборонительную линию!
— Где ж ты раньше был такой умный?
— Где и все — в пекле на рубеже ада с преисподней! Да сами от нас отгородились!
— И много вас там таких?
— А самих в оазисе? И без нас вам не выстоять? Как будете восполнять потери в живой силе и технике? Авиация есть?
— А вот это не твоего ума дело!
— Тогда делайте, что советую! А не верите, так проверьте!
— Уже! Куда валить отродий с исчадиями?
— Из чего — орудийных расчётов батареи или...
— Или...
— РСЗО?
— Ага...
— ГРАД?
— Те не всё ли равно? Короче...
— Можно... Дайте залп...
Последовал запуск десятка ракет, прогремевших в удалении от того места, где творилось настоящее столпотворение исчадий вперемежку с отродьями.
— На один километр-полтора левее.
— Точно — не правее?
— Я знаю, что говорю! Если дело выгорит — пекло у исчадий под лапами — сами поймёте: пришло время делать вылазку колонной бронетехники!
И ещё легло десяток НУРС. Пристрелку вели посредством "ГРАД".
— Значит и мощнее имеется вооружение, — отметил Глеб про себя. — Не иначе "СМЕРЧ"...
Догадка была близка, и подтвердить её могли при точном попадании в цель.
— Почти! Уже ближе, а лучше, но не совсем то...
— Корректировщик из тебя... — последовал ответ от префекта.
— Скорее из вас стрелки! Какие вы нахрен артиллеристы-ракетчики, когда артисты погорелого театра! Из музыкантов, что ли гарнизон набирали или прапорщиков?
— Но-но, не очень там...
— Ох-ё-о...
— Чего-чего?
— В яблочко! А теперь всем, что есть из РСЗО и прочих орудий, пока эти твари не разбежались, а уже запаниковали.
Глеб и не думал хорониться, находясь в непосредственной близости от места предстоящего массированного ракетного удара. Как вдруг поверхность пекла содрогнулась под бродягами в следующий мгновение и на какой-то миг даже показалось: образовался разлом, и они угодили в него.
Видимость исчезла. По расположению исчадий пронёсся огненный ураган, сметая всё на своём пути, не взирая на ранги и различия. Смешались исчадия, отродья и порождения.
Ударная волна поднятой взвеси докатилась и до бродяг. Их оглушило и разметало. Рация накрылась, больше Глеб ничем не мог помочь защитникам оазиса. И как префект не старался докричаться до него — тщетно.
— А смертник ничего — вызвал огонь на себя, — дошло наконец-то до него. — По машинам!
Люди приготовились нанести сокрушительный удар по исчадиям, собрав в единую колонну чуть ли не всю имеющуюся в наличии бронетехнику.
— Хана... — зашёлся Ёбыр, разыскивая примата.
Эпилог
— СРОК -
Тьма беспроглядной пеленой, навалившаяся на Глеба, заставила погрузиться сознание в небытие. Где он теперь, что с ним и куда угодил? Эти и другие мысли роились жуткими страхами, не находя подтверждения. Он снова выпал из того временного пространства, которое уже считал своим. И вновь провал. Затем ещё один и не один. Следовали вспышки не то света, не то подсознания, выталкивающие эпизоды из прошлой жизни, и какой нынче — не определиться, как и что на самом деле твориться. А нечто невообразимое и вновь заставило его погрузиться в кромешную тьму. Она везде и повсюду. Возможно мгла, а возможно и сумерки, либо иное неведомое проявление какого-то нового мира.
Глеб дёрнулся и сподобился на пронзительный крик — души, поскольку тело не издало ни малейшего звука, даже конечности не были подвластны ему — его мозгу. Не слушались. А повсюду всё та же бесконечная и вездесущая тьма, как спутник любого мертвеца. Не ад, но и не преисподняя. Да и не пекло. Хотя опять же чувство жгучей боли возросло то такой степени, как тогда, когда он провалился в пекло.
Его трясло и лихорадило, но всё по-прежнему оставалось за кадром для него. Глаза не удавалось открыть, впрочем, и уста. Затих. Ненадолго. И когда прежние чувство захлестнули его взбунтовавшийся разум, противившийся кончине, снова всё повторилось, только на этот раз более чётко. А затем очередная попытка и снова иная, пока на него не отреагировал некто.
Глеб точно уловил чей-то голос — женский. Ему даже показалось на какой-то миг: он серьёзно переполошил девицу. Она вскрикнула, что-то уронила и завизжала не своим голосом, бросившись куда-то прочь от него.
"Да что же это такое? И твориться со мной?" — никак не удавалось ему взять в толк. А уж где находится и присутствует, в каком мире из двух — загадка.
Глаза по-прежнему были неподвластны ему — веки словно налиты свинца, и не поднять. А так хотелось взглянуть на то, что творилось вокруг него.
Жар нарастал, усиливаясь. Казалось, тело горит изнутри. Ещё немного и он воспламениться.
И снова крики боли, а возможно и души рвущейся наружу из-за вопиющей несправедливости. Застонал. И сам, похоже, уловил на слух собственные стоны. А затем боль, и всё явственней навалилась на него, накатываясь волнами.
Он задыхался. Лёгкие жгло и саднило. К горлу подступил комок, и едва не перекрыл кислород.
Как вновь странные звуки извне, словно из прошлой жизни — но какой из двух? Глеб запутался. И точно слепец пытался хоть что-то нащупать. Но руки... крюки. Лежали вдоль тела и точно не его. Про ноги и вовсе отдельный разговор. Он не чувствовал их под собой. То ли отсутствовали — ему оторвало их, то ли ещё что-то случилось с ним. Причина пока не столь очевидна.
Наконец раздались голоса — два. Один Глеб сразу признал и принадлежал взбалмошной девице.
— Люба... — зашептал он, силясь ворочать устами.
— Он что-то пытается сказать нам, Степан Иванович...
— Помолчи, Кукушкина...
— Я — Зязюлина!
— От ты честное слово она! Хуже дятла!
— Так это ж ваша фамилия!
— Не долби...
Обладатель мужского голоса занялся осмотром пациента.
— Ну что я могу сказать, — отметил он в продолжение.
Глеб прислушался — ещё бы — говорили про него, отсюда и такой интерес.
— Пациент скорее жив, чем мёртв! Или как говориться: медицина тут бессильна — выжил, но возможно, что из ума! Пролежать почти весь срок в коме...
— Какой срок? — выдала на-гора спутница врача.
— Сегодня, какой день?
— Пятница...
— Нет, ты не поняла меня! Я не про то, а...
— Число? Тринадцатое! И Мая...
— То-то и оно — пациент долго маялся! Нам доставили его сорок дней тому назад! И собирались уже отключать от аппаратуры! Если бы не настоял "полкан" обождать до понедельника, отключили бы ещё с утра. А оно вон как, и вышло — оклемался к обеду!
Точно — дошло до Глеба: он на земле в военном госпитале. А как же ад — неужели всё кошмар сродни дурного сновидения? Но Люба — он помнил её... поцелуи! Такое не забыть даже при смерти или в приступе безумства.
"Выходит, я чокнулся — псих?" — напрягал Глеб извилины мозга, силясь хоть что-то понять из того, что с ним произошло. А такое...
И снова эти голоса из небытия земного мироздания с привычными на слух и восприятие созданиями. Одно слово — люди. Человеки...
Глеб силился докричаться до них. Ему хотелось, чтобы они услышали его, но уста предательски молчали, правда, чуть заметно подёргивались. Губы едва шевелились. А возможно дрожали.
Подле него собрался поспешно целый научный консилиум. Все решали, как быть дальше и продолжить лечение, коль столь тяжёлого пациента удалось вывести из комы да ещё на сороковой день клинической смерти. Успех небывалый, но не факт — выживет. Достаточно незначительного обострения сродни воспаления и... поминай, как звали.
Кто-то настойчиво пытался достучаться до подсознания спецназовца. Голос был мелодично приятный — поначалу, а затем предательски назойливый. И что самое важное женский.
— Как твоё имя? Назови себя? Ты можешь говорить? Начни... Попробуй...
Глеб сморщился, скривив губы. Получилось. Это было подобно на начальный этап разминки для них. Тело по-прежнему было словно не его, а он в чужом вместилище. Ощущение не из приятных, но деваться некуда. Это его мир и ему пришлось вернуться сюда оттуда, а откуда и сам не знал, но попал и так, что хуже некуда.
Из-за чего не видят глаза? Что стало с его зрением? Почему его до сих пор донимает тьма? А и боль, но уже не столь острая, а скорее тупая, но когда прорывалась в подсознание — сходил с ума.
Несколько раз девица срывалась с места и вызывала дежурного врача. Знать медсестра. Прямо как Люба. Сознание ещё держалось, подкидывая новые нюансы из той жизни, которую прожил Глеб, и ему казалось, что за двоих, когда нынче и за себя в том мире, откуда был сам, а вновь явился — ни за что на свете не осилить.
Тьма и продолжала скрывать всякую видимость. Неужели я слеп — ослеп?
Пациент попытался встать, что, несомненно, насторожило и встревожило сиделку, она вызвала дежурного врача, пытаясь понять: хорошо это или плохо?
На Глеба накинули стягивающие путы, когда он начал ощущать отдельные сокращения мышц тела, улавливая, как по нервным окончаниям проскальзывает приятная дрожь.
Кто-то массажировал ему их, и не только, а старался растирать тело. Прикосновения были болезненны, но не всегда. Нечто он ощущал, и не сказать, что сам.
"Так и есть!" — дошло до него: он парализован, отсюда и прикован к больничной койке.
Его кровать для него отныне это всё — весь узкий мирок, который собой представляла палата-одиночка. Но был не одинок, с ним постоянно находилась сиделка — денно и нощно.
А один раз он не уловил её присутствия. Силился позвать, подав голос. Сам слышал его, а тот, кто сменил её — вряд ли. Иначе бы не продолжал надменно храпеть ночную смену напролёт.
И вновь привычно-ободряющий голос Кукушкиной-Зязюлиной, точно бальзам на истерзанную душу в аду.
Лицо подавало предательские сигналы боли в виду отсутствия у него там достаточного кожного покрова. Всё-таки стреляли в голову — в упор.
— Умар...
— Кто умер?!.. — встрепенулась девица, и оглянулась назад на дверь. Она была закрыта, а в палате никого кроме неё и парализованного немого. — Ты... заговорил?!..
— Ёбыр... — последовала очередная реплика в его исполнении.
Пациент в бреду нёс какую-то околесицу. Она записала её. На том настоял полковник, взяв с главврача слово чести как с офицера. В госпитале все были при звании. Даже сиделка. Передала запись дежурному врачу, а тот далее по инстанции. Отчитались.
С наступление нового дня в гости пожаловал старый знакомый.
— Ты как, сынок? Слышишь меня? Очень надеюсь, что так! Это я — твой командир — и не бросили тебя! Ты ещё выздоровеешь! Врачи уверяют — идёшь на поправку...
Глеб молча вникал в каждое слово того, кто ещё совсем недавно являлся его начальником. И было всё равно — эта жизнь, а заботила та, откуда вернулся сюда. Продолжал отрешённо лежать, не желая реагировать на всё то, что ему втирал полковник. Эта жизнь в прежнем теле больше не его — он не тот, кем его считали здесь — больше не человек. Он призрак — смертник пекла, и состоит на службе Адского легиона. А Люба...
Вновь задёргал губами, силясь выкрикнуть её имя.
— Что-что? Не расслышал! Повтори... — склонился полковник над ним, опускаясь на колени. Взялся за руку — сжал.
Сиделка уловила изменение пульса. Датчики электроники, поддерживающей жизнедеятельность пациента зашкалило. Давление резко подскочило, а с ним и сердцебиение. Пришлось звать бригаду реаниматоров и откачивать Глыбина.
— Одно слово — Глыба, а не человек! И живучий ведь... — отметил главврач госпиталя, уводя полковника из палаты.
— Это его позывной — псевдоним... — твердил сам гость, словно в бреду. — Он будет жить?
— Ну как сказать...
— Правду, какая бы горькая не была!
— Тут медицина бессильна...
— В смысле?
— Том самом! Но вот то, что инвалид — следует смириться! Он больше не боец! Не бегать ему, если вообще встанет на ноги, да и то на костыли...
— Плохо вы его знаете... — не сдавался полковник. — Он ещё не из таких переделок выкарабкивался! И выходил...
— А пора бы и в отставку. За счастье что выжил и в том аду, каком...
Не знали они сами, что говорили, а их подопечный пережил на самом деле. Оставили в покое.
— Люба... — отчётливо уловила сиделка.
На миг ей показалось, будто послышалось. Но нет, данное имя прозвучало повторно — и явственно.
— Началось... вновь... — переполошилась она, но не стала звать дежурного врача. Больной лежал и просто стонал, точнее раз за разом повторял одно и то же самое имя, которое... А впрочем...
— Я здесь! Не беспокойся! С тобой... — наговорила медсестра всё то, что пришло на ум, и при этом положила свою руку на пальцы Глеба, торчащие из-под бинта, в котором была не только его рука, а практически всё тело.
— Ты... слышишь... меня... Я...
— Молчи, ничего не говори! Не трать силы! Хорошо? Всё будет хорошо!
Ответом послужило молчание. Глеб усомнился в том, что уловил его мозг, и сейчас вникало подсознание в полученную информацию. В голове творился сумбур. И ладно, но факт вещь упрямая — она откликнулась. И кто — возможно сиделка — она же медсестра и звать её Люба.
Так прошёл день, затем ещё один и далее не один. Он стал сам принимать пищу, правда, с ложки и кормила сиделка, ухаживая за ним так, как ни за кем другим. Казалось, привязалась к нему, и Глебу: точно как к маленькому ребёнку. Выносила "утки". Даже шутила по данному поводу. Он также старался подыгрывать ей, но чувство безысходности не покидало его, и незавидное положение сродни приговора звучавшего: ты инвалид — ни на что больше неспособен в этой жизни, как на те же муки, кои испытал в аду.
Уж лучше пекло с его чудовищной жизнью и проявлениями, а тварями всех мастей и исчадий. Это не жизнь — калеки. Не для него. Вот возьмёт и выдернет капельницу, как только наберётся сил и сможет сносно двигать рукой — любой. А уж слепота выводила его из себя. Кому он такой нужен, когда даже себе противен. И ни тебе не родных, не близких — круглый сирота — прошёл путь от детского приюта до суворовского училища, а там и до капитана спецназа. На этом всё — калека — инвалид — живой труп. Хуже грудного младенца. Балласт...
Однако сиделка упорствовала, словно ничего не замечала этого за ним, подшучивала, стараясь развеселить пациента. И надо заметить ей в какой-то миг удалось завести его своей непосредственностью.
Научившись сносно говорить — выговаривать отдельные слова с продолжительными паузами — Глеб старался сложить их в предложения, а предложения во фразы.
— Что... со... мн-Ой...
— А что с тобой? — выдала сиделка.
— Я... кто...
— Ой, больной, да вы и впрямь больной...
— Я... серьёзно... говорить...
Язык общения с сиделкой напоминал Глебу тот, каким с ним разговаривал Ёбыр.
— Упырь...
— Где? Кто? Ты что такое говоришь?
— Ты... мне... на...
Сиделка осеклась.
— ...вопрос...