| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Э-э-э... — сдвинув брови, Хавьер надолго задумался. — Интересная мысль, Костя. Может, ты в чем-то и прав... Звезды как испытание... Возможно, возможно... Но это только подтверждает необходимость объединения всего человечества! Прежде чем отправляться в далекий космос, вероятно, встречаться там с другими цивилизациями, нам необходимо сплотиться вокруг общих...
— Общечеловеческих, — подсказал я.
— Да, очень правильное слово! Именно общечеловеческих ценностей, которые разделяют все разумные люди Земли! Мы больше не можем позволить себе отсталого, неэффективного, подавляющего личность государственного устройства! На нашей планете должны произойти важные изменения! — Хавьер чуть не ударил кулаком по пульту, но в последний момент удержал руку. — Madre de Díos! Как я жалею, что мы сейчас оторваны от мира! Я бы обязательно поместил бы на "Стену" все, о чем мы только что говорили!
Глубоко вздохнув, Хавьер повернулся к экрану монитора. Мне тоже не хотелось продолжать разговор. Энтузиазм баска, его искренняя убежденность в своей правоте вызывали у меня весьма неоднозначные чувства.
Что на Западе всегда хорошо умели, так это качественно промывать людям мозги. Проповедь единения человечества, естественно, на основании традиционных ценностей европейско-американской цивилизации встречалась мне в инфорсети неоднократно и в самых разных видах. От этого так и несло чем-то знакомым, что успели подзабыть в этом сравнительно мирном и сбалансированном мире, но очень хорошо помнил я. Уж не станут ли инопланетяне, которых мы, очевидно, обнаружим в системе Хары, поводом к "долгожданному" объединению землян — понятно, на чьих условиях?!...
Задумавшись, я едва не пропустил этот момент. Корабль внезапно пронзила дрожь, словно где-то поблизости заработал исполинский отбойный молоток. Но это была не обычная вибрация, как на вводных в центре подготовки. Все мои внутренности будто затряслись в такт молниеносно сменявшим друг друга приливам и отливам тяготения. Ощущение было премерзким, казалось, что меня разрывает на части. К горлу подступил комок, содержимое желудка отчаянно рвалось наружу, грудь пронзил острый спазм. Внезапно меня охватил страх, и это была даже не боязнь смерти в разрушающемся корабле, а некий глубинный, первобытный ужас.
Но я еще и был в шлеме, поэтому к этим донельзя неприятным впечатлениям прибавилась почти физическая боль, которую испытывал корабль. Ему было тоже плохо. Тревожным огнем пылали индикаторы основного блока гравикомпенсаторов. Красными проблесками сигнализировала о нештатной ситуации система аварийной остановки двигателя. Вокруг все стонало и визжало на разные голоса.
К счастью, все это продолжалось всего несколько секунд. Как оказалось, не дожидаясь, пока компьютер наведет порядок, я чисто на автомате одним махом отключил всю основную группу гравикомпенсаторов. Внезапно наступившая невесомость едва не выдернула меня из кресла, но вовремя сработавшие ремни безопасности удержали меня на месте. К тому же, я тут же ввел в действие резервную группу компенсаторов, которой понадобилось не больше десятка секунд, чтобы выйти на режим. Красные огни на тревожных индикаторах гасли один за другим, сменяясь успокаивающими зелеными. Рядом проводил диагностику двигателей взъерошенный Хавьер. С запозданием взвыла сирена, оповещая экипаж об опасности, которая уже успела отступить.
Дверь рубки с тихим шорохом отошла в сторону. На пороге появился тяжело и прерывисто дышащий капитан с болезненно бледным лицом. Из-за его спины высовывался красный как рак Дэвид, вытирающий рот платком.
— Компенсаторы?! — зло выдохнул Коржевский сквозь зубы.
— Так точно! — немного повозившись, я вывел на экран монитора запись нашего "черного ящика". — Вначале отказали первый и второй, через две секунды вышел из строя и третий номер. Колебания были невелики — от 0,4 до 2,2 "же", но происходили с инфразвуковой частотой...
— Семь и две десятых герца, — подсказал Хавьер.
— Да, благодарю. Поэтому мною было принято решение об отключении основной группы гравикомпенсаторов до того, как автоматика осуществит подстройку.
— Правильное решение, — прохрипел Коржевский. — Черт! Чуть наизнанку не вывернуло!
— Согласно инструкциям, система произвела автоматическое отключение двигателя! — отрапортовал Хавьер. — В настоящее время проводится расширенная диагностика. О повреждениях пока не сообщалось!
— Повреждений нет — это хорошо! — оскалился Коржевский. — Что с ориентацией?
— В норме! — ответил я. — Отклонения от курса не произошло.
— Еще лучше, -тяжело опершись на пульт управления, капитан включил громкую связь. — Экипажу доложить о повреждениях. Дэв, что с компенсаторами?
— Сейчас разберусь!
Дэвид стремительно исчез из рубки, а по громкой связи и по видео начали приходить доклады — в принципе, достаточно оптимистичные. Похоже, резкие скачки тяготения тяжелее всего перенесли люди. Мартин, сам то и дело слизывавший кровь с прокушенной губы, сообщил, что медицинскую помощь пришлось оказывать двоим — Стиву, перенесшему гравитационные колебания хуже всех, и Кэнджи. Наш инженер-механик во время аварии занимался мелким ремонтом климат-системы на жилой палубе и, когда опора начала уходить из-под ног, преодолел искушение ухватиться за трубу, которую он мог с большой вероятностью согнуть или даже сломать, и полетел вниз с двухметровой высоты. При этом, он в прямом смысле слова чуть не убил себя об стену и набил солидную шишку.
Впоследствии, на разборе полетов, Кэнджи огреб за это грандиозный разнос от Коржевского, сердито напомнившего японцу, что любой аппарат можно починить, а второго инженер-механика Кэнджи Охары у нас нет. В то же время, я, можно сказать, получил благодарность в приказе и вообще был признан чуть ли не героем.
Дело в том, что авария ярко и красноречиво продемонстрировала ограниченность автоматики — даже такой совершенной, как в двадцать третьем веке. При составлении алгоритма подстройки гравикомпенсаторов никто не подумал о том, что колебания с инфразвуковой частотой 7 герц представляют серьезную опасность для организма, и не предусмотрел какого-либо особого решения для таких случаев. Как показало компьютерное моделирование, система, опираясь на уцелевшие блоки, погасила бы колебания за полминуты, но кто знает, что успело бы произойти за это время? Отключив всю группу почти сразу, я, похоже, спас товарищей от весьма серьезных неприятностей.
Кстати, интересно, а почему программой вообще не было предусмотрено такого варианта?! Вот еще одно следствие слишком совершенной компьютерной техники: любую проблему здесь стараются обязательно решить самым оптимальным образом, иногда в ущерб разумной простоте.
Но все это было позже. А пока мы с замиранием сердца ждали доклада Дэвида. Ведь что могло быть хуже, чем оказаться с недействующей основной группой гравикомпенсаторов и отключенным двигателем на скорости в сорок три процента от абсолютной и за девятьсот миллиардов километров от Земли?! Разве что, попасть в точно такую же ситуацию в системе Хары...
Кажется, впервые я начал по-настоящему осознавать, что наша Первая Звездная в действительности представляет собой жуткую авантюру, типа американской программы "Аполлон". Причем, американские астронавты постоянно были на связи с Землей, которая при нужде могла им чем-то помочь — хотя бы добрым советом. Мы же могли рассчитывать только на себя. И мы еще слишком многого не знаем, слишком многое намечено лишь в теории и не прошло реальной проверки практикой. А каждая шишка, которую нам еще предстояло набить в процессе приобретения необходимого опыта, могла в нашей ситуации оказаться смертельной.
Дэвид был мрачен, но в его голосе явно чувствовалось облегчение. Как говорится, могло быть и хуже. По его словам, по не выясненной пока причине произошло нарушение центровки сердечника первого блока. Сверхпрочный цилиндр из иридиевого сплава, легированного рением, не выдержав напряжения, буквально разлетелся на части, из-за чего компенсатор был мгновенно выведен из строя. Блок номер два получил тяжелейшие, судя по всему, несовместимые с дальнейшей эксплуатацией, повреждения. Третий тоже сильно пострадал, но, кажется, был еще ремонтопригоден. Правда, глядя на лицо Дэвида, с которым он докладывал о повреждениях, в это как-то не сильно верилось. Наконец, четвертый, в принципе, остался цел, но нуждался в замене некоторых узлов и вообще не внушал доверия.
Сейчас Дэвид проводил подробнейшую диагностику остальных восьми блоков, и она пока не показывала ничего угрожающего или подозрительного. Резервная группа работала в штатном режиме, без малейших отклонений. Эрик сообщил о полной исправности двигателя и его готовности к запуску. Так что, можно сказать, что на этот раз мы отделались, в прямом смысле, испугом.
Однако что нам делать дальше? Мне невольно вспомнилась вводная с точно таким же отказом нескольких блоков из основной группы гравикомпенсаторов, которую мы отрабатывали в начале октября, более полугода тому назад. Тогда мы не стали искать ответ на этот вопрос, а вот теперь это сделать придется...
Видимо, эта мысль пришла в голову и капитану. Выслушав последний доклад, Коржевский коротко прокашлялся.
— Внимание, — сказал он, наклонившись к микрофону громкой связи. — Экипажу собраться в главной рубке! Будем смотреть, на каком мы свете.
— ...Такова сложившаяся ситуация! — короткими, словно рублеными, фразами Коржевский обрисовал наше положение. — Выход из строя трех... даже четырех гравикомпенсаторов — безусловно, неприятно для нас, но далеко не смертельно. Ни в коем случае не смертельно! Прочие компенсаторы функционируют в штатном режиме. Все системы корабля в норме. Двигатель не получил никаких повреждений и может быть снова запущен в любой момент!
Закончив, капитан выразительно посмотрел на Марка и сделал шаг в сторону, уступая ему свое место.
— Итак, общий итог заключается в том, что мы в состоянии продолжить выполнение своей задачи! — произнес Марк резким и сухим голосом, словно говоря о чем-то неприятном. — Однако случившееся происшествие подпадает под определение серьезной аварии, поэтому, согласно уставу экспедиции, я должен вынести на Совет экипажа вопрос о наших дальнейших действиях. Вариантов всего два: продолжить полет или повернуть обратно. Прошу каждого из вас, как следует все обдумав и все взвесив, дать на него аргументированный и развернутый ответ. Заседание Совета экипажа назначаю на завтра, на десять часов утра по корабельному времени. Надеюсь и верю, что мы примем правильное решение! На этом все свободны!
Вот это поворот! Хорошо, что в этот момент компьютер не подкинул мне очередной вводной, иначе я бы позорно провалил задачу. Устав экспедиции и раньше производил на меня впечатление совершенно неуместного в наших условиях демократизма, но это положение, которое я, признаться, упустил из виду, прямо таки выбило меня из колеи.
Нет, иногда я решительно не мог понять товарищей потомков! Конечно, в двадцать третьем веке народ в целом более думающий и ответственный, чем двести лет назад, а в экспедицию, разумеется, отобрали не худших, но привычка принимать важнейшие решения путем дискуссий и голосования казалась мне не совсем верной.
Впрочем, поговорку о своем уставе и чужом монастыре тоже никто не отменял. И раз уж оказался в шкуре Константина из двадцать третьего века, будь любезен соответствовать. Сказали: Совет экипажа, значит, будет Совет экипажа. И уж, конечно, там я выскажу свое мнение.
Сменившись с вахты, я отправился в оранжерею и с удовольствием растянулся на крохотном прямоугольнике зеленой травки — нашем излюбленном месте для психологических релаксаций. Если закрыть глаза, можно было подумать, что лежишь на настоящем газоне — настолько совершенной была имитация, воспроизводящая не только далекое стрекотание кузнечиков и порывистые дуновения чуть прохладного летнего ветерка, но даже запах нагретой солнцем травы.
Конечно, любая иллюзия — это не более чем изящный обман, но все равно мне здесь нравилось. Я лежал с закрытыми глазами на спине, подложив под голову сложенные руки, а в моей голове крутились памятные строчки, которые в этом времени, увы, помнили только специалисты:
Что ж, обратиться нам вспять,
Вспять повернуть корабли,
Чтобы опять испытать
Древнюю скудость земли?
Нет, ни за что, ни за что! В этом я был полностью согласен с поэтом. Нас не для того отправляли в путь длиной в двадцать семь светолет, чтобы мы поворачивали назад при первой же трудности!
Однако на Совете экипажа не выедешь на одних только моральных факторах. В этом веке в дискуссиях принято приводить рациональные доводы, а проявление эмоций считают незрелостью. Что же, здесь мне тоже есть, что сказать.
Возвращение будет однозначно воспринято на Земле как поражение, и никакие обещания десятикратного сокращения продолжительности и стоимости следующего полета это не изменят. Чтобы это понимать, не надо быть аналитиком. Резко пошатнутся позиции тех политиков, которые, как мне уже ясно, поспешили отправить "Одиссей" в систему Хары. По-умному, перед этим надо было бы сделать два-три пробных полета, чтобы поднабраться опыта и выявить узкие места, да хоть те же гравикомпенсаторы. Похоже, кому-то не хватило то ли денег, то ли терпения, и сейчас на головы тех, кто допустил эти ошибки, — пусть даже вынужденно и в силу обстоятельств, обрушатся все шишки. Одновременно сразу же оживятся все противники космических исследований, так что Первая Звездная экспедиция вполне может стать последней — на многие и многие годы.
Но даже если "Одиссей" смогут снова отправить в путь, что это даст мне лично? Наш экипаж, скорее всего, не допустят ко второму полету подряд, а на Хару, наверняка, пошлют наших дублеров. Я не страдаю излишним тщеславием и, в принципе, готов уступить первородство... или, точнее, первопроходство кому-то другому. Но я хочу летать к звездам, иначе что мне тогда делать в этом чужом для меня веке?! Хорошо, если меня оставят в группе, которая будет готовиться к новым дальним полетам. А если нет?! Что, если врачи или психологи или кто-то там еще, выявив отличие моей новой личности от исходной личности Константина, закроют мне дорогу?! Возвращаться на челноки или идти в напарники к земному человеку Лешке Лобанову?! Простите, меня это не устраивает! Мне незачем возвращаться назад, я могу идти только вперед!
Риск? Конечно, в этом полете, где все происходит в первый раз, мы все рискуем, и чем дальше, тем больше. Но мне ли, уже фактически пережившему смерть в своем прежнем времени, бояться Старухи с косой? К тому же, где-то в глубине души я ощущал некую детскую, иррациональную веру в то, что силы, перебросившие меня на двести лет вперед, не дадут мне так просто выйти из игры.
Что же касается самой аварии, то она не слишком отяготила наше положение. В принципе, во время полета при большой нужде хватит и четырех блоков гравикомпенсаторов. Во время прыжка, конечно, задействуется вся основная группа и половина резервной, так что значительной части "подушки безопасности" мы лишились. Но эта проблема станет актуальной только на обратном пути — и то, если у нас выйдут из строя еще несколько блоков. На крайняк, домой можно будет вернуться и в обычном пространстве. Если использовать все возможности нашей оранжереи, с голоду мы не умрем, а чтива, сваленного в накопитель, мне хватит не на сорок лет полета, а на все сто!
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
