"А знаешь, кто это сделал? — продолжала громко шептать Танька прямо в ухо. — Ну, вылечил ее кто и моложе сделал? Ведунья Пелагея! Она в лесу живет! У нее там избушка стоит на поляне! Вот так если прямо, прямо долго — долго идти, то и придешь!" "Врешь, наверное?" — усомнился Митька. "Не вру! Чем хочешь поклянусь! Взрослые говорили, а я все слышала!"
Вот так сама судьба дала Дмитрию знак. И на следующее утро ни свет, ни заря, он бросился в лес, искать таинственную Пелагею.
Воспоминание прерывалось на этом. Как дошел до дома Пелагеи, он не помнил. Помнил только, что бежала за ним следом Танька, кричала: "Не ходи, о ней слухи плохие ходят! Она не только лечит, она и порчу навести может!" Но он лишь отмахнулся, побежал дальше, и Танька вскоре отстала...
Воспоминание возобновлялось, когда он уже стоял возле дома ведуньи, под глухим, без единой щелочки, ее забором, когда нашел — таки маленькую круглую дырочку — след от сучка в доске — и припал к ней как к последней своей надежде. Сначала почудилось — будто ослеп он, так сиял дом Пелагеи, будто золотом сверкал. Потом он понял, что это рассветное солнце так озарило дом. Просто солнце, и все. Но в тот момент казалось, что он попал в сказку, в волшебство, а может, и на небеса, в заоблачный райский мир какой — то. И мир этот звал, манил к себе. Здесь каждый кустик, каждый лист на дереве в саду возле дома, казалось, несет в себе великую тайну. Где — то здесь, рядом, был загадочный вход в другой мир. И ключ от этого входа Дмитрию ох как надо было отыскать...
А потом он увидел и саму Пелагею. Не сразу ее приметил. Маленькая, невзрачная с виду старушка стояла под высокой яблоней и беззвучно шевелила губами, что — то шепча. Будто с деревом разговаривала. "Ворожит", — сразу понял Дмитрий. А старуха неожиданно обернулась и посмотрела прямо на него, будто могла видеть сквозь забор, что он там прячется. Во всяком случае, так ему показалось, будто молнию ее глаза метнули, и прямо в его правый глаз, припавший к дырочке в заборе. Невольно отпрянув, он не выдержал, и бросился прочь. И мерещилось ему, будто вслед бабка шепчет ругательства и пальцем ему грозит...
Весь день он ходил как во сне, все перед глазами стоял сияющий на солнце дом и старуха с глазами — молниями. И ночь всю не спал. А потом решил, что померещился ему взгляд Пелагеи и гнев ее. Не могла она его видеть, значит, и бояться нечего.
Утром, чуть рассвело, переборов страх, снова отправился к дому Пелагеи. Ну и дела — дырочка в заборе была аккуратно залеплена глиной! Не померещился, значит, бабкин взгляд...
Удивительно, но это обстоятельство лишь раззадорило его еще больше. Теперь он точно знал: не отступится. Добьется своего! Хотя чего точно он хотел от Пелагеи — и сам пока сказать не мог.
Крадучись, он пошел вдоль длинного глухого забора. Калитка, глухая и высокая, как и забор, была накрепко закрыта. Обойдя вокруг и зайдя за дом сзади, он сам засмеялся своему неразумению. Нет, чтобы сразу догадаться сюда прийти! Сзади к забору вплотную примыкал лес, высокие мохнатые ели ветвями упирались в доски. И забор здесь был не глухой, как с фасада. Это был обычный редкий частокол. Продираясь сквозь колючие сильные ветки, которые били по щекам и царапали колени и руки, словно намеренно не желая подпускать чужого к дому колдуньи, Дмитрий добрался до потайной калитки, которая, в отличие от парадной, не доставала до земли. Немного не доставала — щель была шириной с две ладони, не больше. Ничего, главное, чтобы голова прошла. Обдирая щеки о песок и землю под калиткой, Дмитрий медленно и плавно, как уж, стараясь не порвать рубаху, прополз в ведуньин огород. С замиранием сердца, стараясь прятаться за кустами, подкрался к дому, подтянулся снизу к окошку, чтобы хоть одним глазом глянуть, не выдавая себя...
В комнате у старухи горели свечи. Сама старуха стояла среди свечей и делала руками какие — то причудливые движения. Только теперь Дмитрий заметил, что старуха была не одна, перед ней на низкой лавке сидела женщина. Дмитрий узнал ее: это была вечно болезная тетка Люба, которой вся деревня сочувствовала, а иные тайком шептали: "Не жилец она на белом свете". И Пелагея ее лечила! Завороженный огнем свечей, таинственными движениями рук ведуньи, Дмитрий забыл об осторожности. Он и не заметил, что уже, не таясь, смотрит сквозь окошко на происходящее во все глаза.
И тут опять провал в воспоминании. А следующее, что сохранила память — что — то твердое изо всей силы ударило его в лоб, и искры посыпались из глаз. И гневные глаза Пелагеи, мечущие молнии, прямо напротив его глаз. Старуха резко распахнула окно, под которым он таился, рамой поставив ему шишку над правым глазом. Он уже бежал без оглядки прочь, а вслед неслось: "Вот ужо будешь мне подглядывать — ухи надеру!" И эхо этого громового голоса: "Ухи — и — и! На — де — ру — у — у!!" еще долго — долго стояло в этих самых подвергающихся непосредственной угрозе несчастных "ухах".
"Откуда шишка?" — спросила мать, бережно касаясь его лба. "Так... — не привыкший врать Дмитрий уперся глазами в землю, — калиткой ударился..." Мать расспрашивать больше не стала, только достала из сундука старинную медную монету: "На, приложи".
Он приложил монету ко лбу, как велела мать, лег прямо на траву возле крыльца, и почувствовал, как холод металла остужает боль, как теплеет монета под его рукой... И тут почудилось ему, что свет идет то ли от монеты, то ли от его ладони, и свет этот растворяет боль, уносит ее, и заполняет голову, неся с собой чистую обновляющую силу... И Пелагея стояла перед его взором, но уже не метала глазами молнии, а улыбалась ему тихо, ласково... Он и не заметил, как уснул, а когда проснулся, Пелагеи не было, а склонилось над ним лицо матери. Мать держала в руках монету, скатившуюся с его лба, и смеялась: "Митька! Да на тебе как на собаке все заживает! Шишка — то где? Нет шишки — то!"
Он коснулся рукой лба — шишки и правда не было... И боли не было, и голова не гудела больше, а словно наполнена была ярким чистым светом, увиденным во сне... Во сне ли?
А потом он встретил у колодца тетку Любу. Та поглядела на него искоса хитрым глазом. А потом легко вскинула на плечи коромысло с двумя полными ведрами и пошла уверенной походкой, как будто и не было груза на плечах. А ведь недавно сама себя еле носила — не то что полные ведра...
После этой встречи ведунья Пелагея и вовсе не шла у него из головы. Он все равно пойдет к ней. И теперь точно знает, зачем. Ему просто необходимо узнать у нее тайны ее ремесла. Научиться ведовству и лекарскому делу... И он добьется этого во что бы то ни стало. И пусть это будет стоить ему еще десяти шишек и даже отодранных ушей.
И снова он подкрадывался к дому Пелагеи через потайную калитку, и снова подсматривал под окном, и снова невесть как подлетавшая к окну Пелагея засаживала ему рамой в лоб, а то и в нос, и снова он спасался бегством, слыша ругательства за спиной, а потом засыпал, прикладывая ладонь к ушибленному месту, и снова свет из ладони лечил, уносил боль, а по пробуждении от ушиба ничего не оставалось. Сколько времени это длилось? Может, три месяца, а может, и все полгода, он точно не помнит. И все это время все шишки и ссадины были ему нипочем — и вопреки всему неведомая сила снова и снова несла его к дому Пелагеи, и не было ему иного пути, и должен он был пройти на этом пути все испытания, какие ни выпадут. Теперь он это знал точно...
Начиналась уже осень, когда он снова пришел к Пелагее. На этот раз решил: последний раз испытывает судьбу. Сейчас — или никогда. Прогонит снова его Пелагея — значит, обманул его рок, значит, ложный путь истинным прикинулся, и ни к чему более усердствовать в своем заблуждении...
Пелагея ждала его у задней калитки. Словно знала, что именно в этот миг он к ней и явится. А он и не заметил ее, пока продирался сквозь густые еловые ветви. Когда заметил, поздно было: ни слова ни говоря, старуха схватила его за ухо неожиданно сильными пальцами. Хотел было вырваться — да не смог. А она его уже в дом тащила. Дальше сеней, впрочем, не пустила. На лавку швырнула, сама напротив села, глазами — молниями насквозь будто прожгла. Он за ухо горящее и распухшее сразу схватился, а она, глазами зыркать продолжая, сурово бросила: "Чего надо, малец? Чего ходишь, высматриваешь? А ну отвечай! Кто послал?"
"Никто не послал, — превозмогая боль и страх, Дмитрий посмотрел ей прямо в глаза. И неожиданно для себя сказал вдруг то, о чем даже сам с собой вслух сказать не решался: "В ученики возьми! Не уйду, пока учить меня не согласишься!"
"В ученики — и... Ишь чего захотел...", — глаза старухи уже не метали молнии, в них сверкали лукавые искорки. Она неожиданно протянула руку и отвела ладонь Дмитрия, которой он все еще держался за пострадавшее ухо. Ухо не горело и не болело, и уже не было красным и распухшим. "В ученики, говоришь? — размышляла вслух старуха, продолжая разглядывать его ухо, и по — прежнему лукаво заглядывая в глаза, словно испытывая его. И вдруг сказала: "А возьму! Внуков у меня нет своих, а мастерство и впрямь передавать надо. Только, знаешь, пеняй на себя. Спуску давать не буду. Сейчас домой иди. Завтра придешь, на рассвете. Да по земле — то не ползай, как уж. И под окнами не прячься. Калитку парадную открою для тебя. С главного крыльца войдешь, а не с задворков".
Ошарашенный, он вернулся тогда домой. Матери рассказал все как есть. Мать была ошарашена не меньше его. А потом сказала: "Ну что ж... Знать, судьба у тебя такая. В кого ты такой — не знаю. Но судьбе своей противиться — грех... Ступай, благословясь. А отца не бойся. Поговорю с ним, объясню все сама. Он поймет, препятствий чинить не будет. Добром все решим".
Тогда он не знал еще, что впереди — долгих семь лет, наполненных тяжелым трудом — ибо труд учения ведовству и лекарскому мастерству был поистине тяжек. До сих пор Дмитрий помнил, как в первый же день своего ученичества пошел он с Пелагеей в лес, а там завела она его в дебри, да и бросила. Сейчас — то он понимал, что не бросила она его — просто вид сделала, что бросила, что это и было его посвящение в ученики, да и испытание его возможностей, проверка его силы. Но тогда он этого не знал и испугался не на шутку.
Лес был густой и темный и казался мертвым. Ни шороха, ни звука — лишь зловещая тишина. "Пелагея — я — а! — кричал Дмитрий, в растерянности перебегая от одной огромной густой ели к другой, то и дело спотыкаясь о кочки. — Пелагея! Где ты?!"
А потом он внезапно успокоился, поняв, что кричать бесполезно. Он заблудился, и она не откликнется, и искать его не будет. А успокоившись, метаться перестал, и присел на кочку у дерева. И вдруг понял, ощутил: лес — не мертвый. Он живой. И вовсе не враждебный. Лес смотрит на него живыми глазами. И хочет ему помочь.
Где — то над ухом защебетала птичка. "Будь здоров! Будь здоров!" — почудилось Дмитрию в этом щебете, и он невольно улыбнулся: "Лучше бы подсказала, как мне отсюда выбраться!". "За мной! За мной!" — вдруг защебетала птичка, словно откликнувшись на его просьбу. И с веселым этим щебетом вдруг упорхнула куда — то, в просвет между деревьями. Дмитрий, вскочив, бросился в том же направлении. И тут деревья расступились, и перед ним предстала поляна, освещенная солнцем. Он даже засмеялся над своим недавним страхом — вот глупый, решил, что в сплошной лесной чащобе заплутал, а здесь поляна рядом, и лес расступился. На поляне еще не отцвели последние осенние цветы, и местами еще зеленела трава. Травинки качали пушистыми колосками то тут, то там, вот кивнули головой белые и розовые шапочки тысячелистника, шевельнулись высокие сухие заросли борщевика... Среди полного безветрия вдруг словно волна прошла по поляне, и в этой волне снова ему зов почудился: "Сюда, сюда!" Осторожно ступил он на поляну, сначала нерешительно, потом все более уверенно зашагал по ней, будто кто — то незримый ему путь указывал. А когда дошел до края поляны, только в лесок вошел — уже не густой, не темный еловый, а березовый, прозрачный — как снова деревья расступились, и местность показалась ему знакомой. Вот тропинка... Конечно, этой тропинкой они сюда и шли вместе с Пелагеей! Уже весело и беспечно, насвистывая себе под нос, зашагал он по тропинке, и вскоре показался глухой Пелагеин забор, а Дмитрий твердо решил, что пройдет мимо этого забора, домой отправится изведанной уже дорогой, ведь Пелагея бросила его в лесу, а значит, отказалась от него...
Но Пелагея прямо перед ним как из — под земли выросла. За руку схватила, повела к калитке. Он пытался вырваться, да не тут — то было, Пелагея только крепче сжала неожиданно сильную ладонь. Во двор привела и указала на крыльцо: "Садись". Сама рядом села и заглянула в глаза — строго так и серьезно, и сказала торжественно: "Ты урок прошел. Дар у тебя есть. Не ошиблась я, взяв тебя в ученики. А ты напугался, небось?" "Нет!" — он упрямо мотнул головой. "Напугался, вижу... — старуха первый раз улыбнулась, и улыбка ее оказалась на удивление светлой, не вяжущейся с ее строгими, мечущими молнии глазами. — Да недолго страх твой длился, верно? Потому что ты токи природы почувствовал. Голос леса услышал. И голос этот вывел тебя, верно?" "Верно... — удивленно ответил Дмитрий, гадая, как старуха могла узнать, что именно с ним происходило в лесу. — А что за токи природы такие?" — глаза его вдруг загорелись от предчувствия тайны, которую предстоит раскрыть. "Узнаешь со временем, — Пелагея продолжала улыбаться. — Учить тебя буду. Обучу всему, что сама знаю. Но вижу: ты дальше меня пойдешь. Большой Дар дан тебе, большая сила. Но и спрос с тебя большой будет".
На следующий день Пелагея вновь повела Дмитрия в лес. "Не боись, не брошу, — усмехнулась, зовя его в дорогу. — А брошу, так сам выйдешь. Теперь знаешь — тебе это по силам..."
Задачу Пелагея поставила перед ним, казалось, непосильную: найти на поляне лечебные травы. И не лишь бы какие, а те, которые и осенней порой силы свои целительные еще не потеряли. "Как это я их найду? — воспротивился было Дмитрий. — Я травам не обучен, никогда не видел, как их ищут..." "А чутье твое на что? — хитро прищурилась Пелагея. — Токи природы хочешь узнать? Вот и попроси растения, авось и подскажут..."
Вот и пошел Дмитрий по поляне, чувствуя, как пристально смотрит Пелагея ему в спину, снова будто испытывая его. Шел он от травинки к травинке, от цветочка к цветочку, но пока они ничего ему не говорили. Молчала поляна... И вдруг вспомнил Дмитрий тетку Любу, вылеченную Пелагеей. Вспомнил, как была она больная, еле ноги носила, и как молодой и здоровой снова стала. "Как? Как это произошло? — сам собой застучал в мозгу вопрос. — Какими лекарствами она ее лечила?" И вдруг — в ногах словно легкость какая — то появилась, и они сами понесли его по поляне, вперед, вперед, дальше... Да! Вот оно. Перед ним был маленький кустик. Ничем не примечательные с виду листочки, уже тронутые осенней желтизной. И ягоды — мелкие, черненькие. Странно, но кустик показался Дмитрию живым. Он протянул к нему руку — и тот час же отдернул: ее обдало незримой упругой волной, и словно иголочки пробежали по ладони. "Вот! — закричал он радостно, оборотившись в сторону, где стояла Пелагея. И, поддавшись внезапному озарению, добавил: "Ты этой травкой тетку Любу вылечила!" И такой восторг он испытал вдруг от своего открытия, что начал подпрыгивать на месте, вскидывая руки над головой, и выкрикивая что — то нечленораздельно — радостное...
