Это переполнило чашу моего терпения. Пустоцвет? Пустобрех! Я вскочила с места.
— Я знаю, что некоторые духовники вместо помощи в борьбе со злом вмешиваются в личную жизнь духовных чад, навязывая им те или иные жизненные решения: где рабо-тать, с кем жить и т. д. Что вы можете сказать об этом?
— Это недопустимо. У нас в обители есть хорошие духовники. Это действительно опыт-ные батюшки, а не те молодые люди, которые вчера рукоположились, а сегодня уже имеют штат келейников и десятки, если не сотни духовных чад из числа неофитов, видя-щих в своих 'пастырях' столпов Православия. И уж конечно священник не имеет права как-то диктовать своему духовному чаду, что ему — или ей делать и как жить...
— Конечно, при условии соблюдения заповедей?
— Заповеди — это краеугольный камень нашей веры.
— А слова вашего же Христа — имеют значение?
— Что вы имеете в виду, дочь моя?
— Ну вот, например, Христос выгнал торговцев из храма. А у вас в церкви торгуют. Христос говорил, что все равны — ни эллина, ни иудея, а сколько евреев перерезали в средние века. И даже сейчас вы их не любите. Чуть что — сразу визг поднимается. Жидов-ский заговор, жидомасонство... А если кто-то принадлежит к другой... национальности или обладает не совсем нормальными способностями? Сразу же отторжение!? Колдун, ведьма, оборотень...
— Юля! — Рокин, возникший словно из воздуха, схватил меня за плечо. — Я думаю, об этом мы поговорим потом. Прошу прощения, братья...
И выволок меня за дверь.
— Юля, ты с ума сошла — говорить о ТАКОМ — в церкви!?
— Рокин! Я вам рога поотшибаю! — разъяренной коброй зашипела я. — Вы меня пригласи-ли поговорить — или лекции послушать?! У меня времени нет на эти глупости!
— А если бы я честно сказал про лекцию — вы пришли бы?
— Нет. И вообще у ваших пастора и попа на редкость неприятные ауры. Такие... про-тухшие.
— А вы видите ауры?
— Вижу. Вот и вашу сейчас тоже.
— А...
— Золотисто-желто-оранжевая с красным и голубым. Что означает — не знаю. Если тол-ковать по вашему журналу, получается слишком расплывчато. Мне надо больше литера-туры. А ваши попы почти все красно-коричневые, с оранжевым. Ни желтого, ни белого. Серые тона по всей ауре, у них болячек по самое это самое. Есть черные и такие, гряз-но-лиловые, грязно-пурпурные тона. Очень противное ощущение от одного взгляда. Вы что-нибудь мне нашли?
— Да, но мало. Вот, возьмите.
Я сунула в сумочку диск, буркнула 'мерси в боку' — и направилась к выходу. Рокин не отставал.
— Юля, неужели вам не было интересно?
— Нет.
— Совсем — совсем?
— Ну ладно. Но только чуть. Хотя я надеюсь никогда не сталкиваться с бесноватыми.
— А вы могли бы справиться?
Я пожала плечами. А перед глазами встал Влад — уходящий к своей семье, на небо...
— Для этого нужны другие способности. Мне так кажется.
— Вы и сами не знаете своей силы.
— А вы — знаете?
— Не знаю. Но могу помочь вам разобраться.
— На части? — ехидно поинтересовалась я. Рокин смутился.
— Юля, я же не в том смысле!
— А в каком? Не знаю, но делаю? Чините сантехнику с таким подходом!
Рокин понял, что я — зла и перешел к делу.
— Я могу проводить вас к человеку, который тоже видит ауры.
И для этого мне придется тащиться куда-нибудь в Оптинскую пустынь или пустошь? Или еще подальше — например, в Сибирь? Щаззз!
— Он — здесь?
Рокин не стал вилять.
— Да. Вы можете задержаться?
— Ведите.
Я решительно набрала номер оборотня. Мне надо хоть с кем-то поговорить об увиден-ном. Обязательно.
Оборотни в бешеный восторг не пришли, но спорить не стали. Рокин вежливо показал мне на коридор. Я свернула и оказалась перед небольшой дверью. ИПФовец постучал, дождался изнутри мягкого: 'Войдите' и вежливым жестом пригласил меня внутрь. Я нервно хихикнула. Мне вдруг пришло в голову, что вежливая привычка пропускать да-му вперед имеет под собой немного другую основу. И на заре времен женщин пропуска-ли вперед в пещеру, скорее на разведку — не затаился ли там хищный динозаврик? В пещерах ведь двери не предусмотрены, зайти может кто угодно. Пусть тогда хищник лучше жену слопает, а венец эволюции успеет унести ноги. Но поздоровалась вежли-во.
— Вечер добрый.
— И тебе здравствовать, дочь моя, — мягко произнес сидящий в кресле поп. Этот был симпатичнее. Седенький, благообразный, с голубыми глазками и постным выражением. Обычно таким батюшкам говорят что-то вроде 'Благослови, Владыко...'. Аж самой за-хотелось. Пропало желание после первого же взгляда на его ауру. Религиозность там и не ночевала. У Рокина и то ее больше было. А у попа в ауре не было ни малейшего оттенка белого или золотого. Так что нечего здесь соплёй растекаться. Не тот кадр, чтобы с ним откровенничать.
Мало того, общение с вампирами, а может и память Даниэля, заставили меня встрях-нуться.
'Это же площадка для спектакля' — шепнула в глубине души женщина со звериными глазами.
Почему я так считаю? А вот так вот. Есть причины.
Комната — обычный рабочий кабинет. Стол, кресло рядом с окном. У противоположной стены — еще два кресла и журнальный столик. Окно — большое. В углу — иконы. У другой стены — книжные полки. Какая-то литература, через одну — с крестиками на корешках. То бишь — на религиозные темы.
Кабинет хорош — как рабочее место. Но сейчас мне видно, что это лишь декорация для спектакля. Поверить в искренность происходящего мешает несколько причин. Лезут в глаза, виляют хвостиками и корчат рожи. Как те бесы из проповеди. Видимо, тоже тре-буют молитвы и поста.
Первое. Поп сидит в кресле, напротив него — еще одно кресло. Даже на вид — очень мяг-кое и удобное. Но я, наметанным взглядом художницы, понимаю — любой, кто сядет в него, окажется ниже попа чуть ли не на голову. В таком положении человек более уяз-вим. Да и не встанешь из креслица слишком просто. Придется опираться на подлокотни-ки, поневоле будешь выглядеть смешно. И поймешь это. А где смущение — там дестаби-лизация. На выбитого из колеи человека проще надавить. Так вот.
Второе. Почему он сидит — здесь и так? Устал и присел поразмышлять о судьбах мира? Возможно.
Только вот место странное. Отсюда даже в окно не посмотришь. Окно как раз за спиной у попа. И в него льется мягкий вечерний свет. Объяснять надо? Лицо попа — в тени, лицо любого собеседника — на виду. Ничего не скроешь, никакой эмоции. А кресло, стоящее за столом не менее удобно, чем этот стул. И отодвинуть его можно. Не проблема. Вот чего его сюда отдыхать понесло? Неудобно же!
Третье. У попа в руках ничего не было. Ни бумаг, ни четок... сидите вы за столом, ду-маете о чем-то, потом, пребывая мыслями в горних высях, встали из-за стола, прошлись по комнате — и даже четки с собой не взяли? Вон, я их даже отсюда вижу. Лежат на краю стола, поблескивают янтарем. Ой, недешевенькая игрушка. Мне и отсюда видно, что янтарь — натуральный, характерный такой...
Действительно, нахалы. Хотя, если бы они знали меня чуть получше, так убого бы площадку не готовили. Считают меня соплюхой и недооценивают? Похоже на то. Как бы мне теперь повести себя? Показать опасной? Нарвешься. Пусть лучше недооценивают. Современная дуреха, повернутая на поп-культуре, немного хамка, не слишком образо-ванная, типичная внучка торгаша. Хотя если кто деда назовет торгашом... ой не завидую я этому герою-камикадзе. В лучшем случае зубы будут собирать по кабинету. В худшем — собирать нахала будут в реанимации. Сыграть им, что ли хамоватую студентку? А, можно.
Поверят ли?
Не знаю. Но пробовать надо. Лучше так, чем показать себя слишком умной.
'Порррррррвем игррру на трррррряпки?' — предложил зверь-из-зеркала. И я внутренне улыбнулась.
— Хорошо, и вам не хворать.
Я без приглашения обошла комнату и уселась на стол, подвинув в сторону кучу несо-мненно важных бумаг. Парочка спланировала на пол. За ними с грохотом упали четки. Ой! Я не нарочно, правда — правда! Но вышло здорово. Поп оказался повернут ко мне спиной, Рокин соляным столбиком застыл у двери.
— Поговорим, падре?
— Дочь моя, вы неправильно употребляете это слово. У нас в России падре нету. Это слово обозначает католического священника...
Поп неторопливо встал из кресла и прошелся по комнате.
— Да, я знаю. Но и пудель, и бульдог и дворняжка — это собаки. Как собаку ни назови — она кошкой не станет.
— Хорошо ли сравнивать святых отцов с собаками?
— Вы же сами себя с ними сравниваете. Как там... пастыри, да? Пастушьи собаки во-круг стада? Разве нет?
— Разумеется, нет.
Не соглашаешься? Пытаешься отобрать инициативу? Что ж, попробуй!
— Ну да это и неважно. Рокин пригласил меня и сказал, что вы тоже видите ауры? Это — так?
— Дочь моя, не могли бы вы слезть с моего стола?
— Вы же не можете иметь детей? Да и моего отца давно похоронили, — я и не подумала выполнить просьбу. — Так мы поговорим про ауры?
В голубеньких глазах плескалось возмущение. Ага, допекаем помаленьку.
— Что именно вы хотите узнать про ауры?
— Юлия Евгеньевна. А вы?
— Можете называть меня отец Алексий.
— Отлично. Дядя Лёша. Вы тоже видите ауры?
— Иногда.
— Это — как?
— Когда соблюдаю пост и молюсь.
Мне это резко не понравилось. У него аура, как прогнивший баклажан! Как ему помогут посты и молитвы? Или даже они не помогают хоть чуть-чуть просветлеть?
— А просто так? Если смотреть как бы боковым зрением?
— Чтобы видеть душу человеческую нужно свою очистить от мирского, — наставительно произнес поп. — Если человек грешен, если его отягощают недобрые помыслы или дея-ния...
Все. Мое желание говорить сдулось, как лопнутый шарик. С такой аурой, как у него — он еще и пытается мне о каком-то очищении говорить? Лицемер! И похоже меня сюда затащили не для разговора а для мя-агонькой такой проработки мозгов.
Увольте.
Я лучше буду совершать ошибки, но пользоваться своей головой.
— Простите, ребята, мне пора. А вы оставайтесь. Поговорите об очищении... очень со-ветую ведерную клизму. С перцем. Прочистит до самых глубин души.
Я спрыгнула со стола и направилась к дверям.
— Почему вы так негативно настроены, Юлия Евгеньевна? Мы не сделали вам зла, а вы вот так... хамите оскорбляете...
— Мне надо дождаться, пока вы мне сделаете гадость — и только потом нахамить? Луч-ше я потом я буду молча пинать ногами, — вежливо ответила я. — Прощайте.
— До свидания, Юлия Евгеньевна, — пропел поп с явной угрозой.
— Юля... — это Рокин, растеряно.
Я фыркнула.
— У вас такая аура, любезнейший, что тошнит. Тухлая вся, как кусок говяжьего мяса после пятикратной разморозки. Ваш же журнал пишет, что цвета веры — белый, золо-той, в крайнем случае, голубой. У вас даже зеленого нет. Сплошной красно-коричневый, черные и серые пятна. Тухло-желтый. Грязно-лиловый. И говорить нас с вами не о чем. Вы — мерзость. И на совести у вас — мертвые люди. И бог вам их не про-стил.
Не стоило так резко, но уж больно я разозлилась. А, пошли они к черту. И я пойду. К вампиру в гости.
Я не успела пройти и трех шагов к дверям, когда меня остановил властный холодный голос.
— Стойте, Юлия Евгеньевна Леоверенская!
Я резко развернулась назад. Так не просят. Так приказывают тому, в ком уверены. И знают — этот человек будет повиноваться безоговорочно. Но — я!? Приказывать — мне!?
Да как эта мразь смеет!?
В этот раз мы взревели в три голоса — с женщиной-со-звериными-глазами и зверем-из-зеркала.
— Какого черрррта!?
Поп сбросил маску 'добренького' и голубые глаза напоминали кусочки грязного льда на луже. Хоть небо и отражается, да только — грязь наружу лезет.
— Не хотите сотрудничать с нами по доброй воле!?
В его ауре закручивалась темно-багровая муть. Выглядело это откровенно мерзко. Я попыталась хоть как-то достучаться. Докричаться. Ведь не могут же они ОБА не пони-мать, что здесь происходит? Не могут. Рокин не подонок. И аура у него хорошая. Так по-чему он стоит и ничего не делает? Не пытается что-то сказать, как-то сгладить ситуа-цию?
Не понимаю.
— Рокин, это и есть ваше 'поговорите, узнаете что-нибудь новое...'? Вы осознаете, что сами стали подлецом и предателем?
Лицо Рокина было абсолютно спокойно.
— Юля, отец Алексей не причинит вам никакого вреда. Просто поможет преодолеть не-гативный настрой по отношению к церкви.
Ах вот как это теперь называется?
— Путем промывания мозгов? Грязно играете, господа святоши!
— Это не промывание мозгов, Юлия Евгеньевна Леоверенская. Вы добровольно будете помогать нам. В душе каждый человек — глубоко верующий. Надо просто помочь ему ос-вободить эту веру от напластований зла и жизненной грязи...
А чего это он меня по полному имени зовет?
Я плюнула на слова, и так ясно, что добра он мне не сделает. И сосредоточилась на том, что вижу. Аура мерзавца в рясе клубилась багровыми коричневыми и черными то-нами. Выглядело это так, словно протухшее мясо размешивали в блендере. Но выворачи-ваться наизнанку было некогда. Потому что от него словно отпочковывались ложнонож-ки. И явно ползли ко мне с недружественными намерениями. И мне вовсе не хотелось подпускать это ближе к себе. Или даже в свою ауру. Кто знает, чего можно нахвататься от этого попа. Сифилис — антибиотиками а такую грязь в ауре? Доместаса с хлором будет маловато. Это — точно.
Пусти меня, — тихо шепнул в глубине души зверь с человеческими глазами. — Ты только представь, что зеркало разбивается — и я вырываюсь на свободу. Мы его порвем на тряпки, ты — справишься, ты сильнее его...
И я, не думая, приняла предложение. Лучше проходить весь остаток жизни с хвостом и рогами, чем самой стать такой же, как эта мразь.
Треснула рама, и запели, осыпаясь бриллиантовым дождем, осколки стекла. А я вдруг почувствовала нахлынувшую волну ярости. Алое пламя захлестнуло меня — и повлекло за собой, в море расплавленного вулканического огня. Я горела — и радовалась этому ог-ню.
— У тебя есть последний шанс, — я и сама не подозревала, что способна так говорить. На несколько тонов ниже, с рычанием зверя и рокотом готовой сорваться лавины. — Прррекрати это — и останешься жить. Целым и даже ррразумным. Может быть...
— Батюшка! — вскрикнул Рокин, почему-то не решаясь подойти ко мне.
Я на миг обернулась к нему.
— Это — твой отец?
— А... н-нет...
Рокин заикался. Я скользнула взглядом по его ауре — и вдруг провалилась чуть глубже. Куда? Не знаю. Но на миг я увидела наше противостояние — его глазами.
Я, бледная как смерть, во всем синем. И священник напротив. И вокруг его черной ря-сы все ярче видно красное свечение. Почти так же, как на ранних картинах со святыми. Только вот у них нимб — желтый или белый. А не грязно-красный. И — такое же алое све-чение вокруг меня. Священника оно окружает целиком, а у меня почему-то все сильнее собирается вокруг головы и рук, превращая их в подобие гротескной маски. И кажется, что на теле девушки звериная голова и лапы. Легендарный Минотавр... Вот-вот сверкнут клыки. Только почему-то на моем плече все ярче разгорается слабое свечение в виде кре-ста. А священник не торопится хвататься за свое распятие.
