— Абрашка, ты давай, особо не юли, говори, что нужно делать. А напугать меня и без тебя найдётся немало охотников.
— А что мне тебя пугать? Убийство и ограбление князя Бийского, официально, с нами вряд ли свяжешь, нет у нас от этого деяния прямой выгоды. Счёт у нас уже открыт и владелец его какой-то безродный фин. Те, кто играет против нас, не станут "открывать" глаза следователям на скрытую от них информацию. Даже если будут уверены, что ликвидация князя наших рук дело. Это им не выгодно. Мы им враги только потому, что стоим между ними и заветным кушем. Как они думают? Да примерно так: "Ну, осудят "владельца" Феникса за убийство, повесят его и ещё нескольких непричастных. Далее выставят банк и все имущество его хозяина на торги и всё — начинается новая игра. Здесь уже не котируются былые заготовки, и обнулятся "шаги", что уже успели сделать. Хоть банк, можно отжать и у его нового обладателя. Но это потерянное время и деньги". — А мало ли какие у вражин планы на будущее. Наверняка их затягивание смерти подобно. Да и Новое имущество может играть в этих планах немалую роль. Значит, внесутся некоторые коррективы на нашу "зубастость", а подготовка к рейдерскому захвату пойдёт дальше, по уже проторённому пути. Так что Сашенька, вооружаемся, улыбаемся и готовимся к "войне".
— А с чего ты решил, что против нас играют весьма серьёзные люди?
— Ну, ты даёшь. Чего же тут не ясного-то? Подумай сам, князь Бийский, как ручной медведь, сидит на кредитной галльской удавке. И это всем известный факт. Как нам удалось выяснить. Недавно он встречался с Французским послом и получил небольшую такую "просьбу" — с таким тонким намёком на нежелательность отказа от её исполнения. Бориса Феодоровича попросили оказать маленькую такую услугу мелкому одному банкирчику. Взять золотые монетки и перевезти их из хранилища банка Империя, в мой, открыв там счёт на никому не известного купца Матти Ярвинена. Представляешь себе картину, высокородный князь, на побегушках у чухонского торгаша. Причём делает всё сам а не посылает прислугу. Маразм. "Картина маслом", да и только.
— Дела-а-а. только и осталось, чтоб он, им, ещё за столом начал прислуживать.
— Вот и я о том же. Несерьёзные, слабые игроки, при своей игре "до таких струн не дотягиваются". Не их уровень.
Ещё долго разговаривали наши друзья по несчастью, обдумывая, что им делать. После чего, в мастерской были разгружены телеги с разобранным паровым двигателем. Его только предстояло перебрать, а приведя в рабочее состояние, установить как основной мотор для станков — в новых цехах. Кстати, разгрузкой занимались только доверенные люди. Так как среди деталей паровика, находилась некие документы и банкноты, найденные в карете упокоенного князя. Денег было не так уж и много, однако в ближайшее время пользоваться ими было не желательно, а документы ... Что документы? Их наличие и "светить" было нельзя, и избавляться не желательно. Ведь это были не так давно полученные князем Бийским инструкции от его галльских "хозяев" и не только на эту акцию. Никто даже не мог подумать, что тот будет возить с собою такой компромат на себя любимого. А быть может он, был настолько уверен в своей неприкосновенности, что не задумывался об этом. Или того хуже, принадлежал к редкой когорте безбашенных отморозков, которым "побоку мороз". Отныне это не уточнишь, да и есть ли в этом действии надобность. А вот эти бумаги, в ближайшее время могут понадобиться, ведь всё, вплоть до мелких "мелочей", в памяти не удержишь. А у Александра, имелся достаточно надёжный схрон, да и искать этот компромат, у него никто не будет.
В тот же день, поближе к вечеру, на новоприобретённых землях графа Мосальского-Вельяминова, в деревеньке с мирным названием Пичужья, кипели тихие страсти. Казалось. Каким образом это может происходить? Однако объясняется всё это очень просто. Жители тихого поселения активно возмущались последней придури старшего брата нынешнего барина, но делали это тихо, сидя по своим хаткам. Да и занимались этим "увлекательным занятием" не все, так в общем, однозначного отношения к произошедшим сегодня утром событиям не было. Кто-то не очень громко ругался, посылая по известному "адресу" проклятия, кто-то мысленно "потирая руки", радовался внезапно свалившемуся счастью, а встречались и те, кого нынешние события обошли стороной.
Вот и в хате, да что там хате — стареньком, осевшем и заметно покосившемся строении Герасима Годинина, пахаря, двадцати восьми лет от роду, не было ни покоя, ни единства во мнении. Его старшая дочь Мария, хмуря брови, возилась у печи, помогая матери с приготовлением ужина. Её младшая сестра-погодка Настя, занималась младшими детьми, а старшенький, а с сегодняшнего утра единственный сын Игнат трудился в хлеву, где ухаживал за молодой лошадкой, которой и то ещё и кличку не дали, не успели. Точнее, в данный момент, веснушчатый парнишка, вычесав гриву пугливой животинке, огораживал для неё часть небольшого загона. Сам Герасим, только недавно закончил скирдовать привезённые к его двору несколько телег отборного сена. И войдя в полутьму дома; перекрестившись на образа; повесил заранее снятую с головы шапку на гвоздь, и только после этого, устало шаркая ногами, прошёл к столу. Там, усевшись на своё по праву хозяина место, пригладил свои редкие волосы, цвета выцветшей соломы зло посмотрев на склонившуюся у печи супругу, проговорил:
— Чего вы бабы тама возитесь? Почему до сих на стол не накрыто? Я тута уставший, понимашь сижу и теперяча что, ждать должон?
— Прости, завозилася я. — тихо, детским голосочком, чуть ли не плача ответила женщина, при этом, слегка втянув голову в плечи.
— У баба, раскисла понимашь, как масло на солнышке. У-у-у, я тебе.
— Прости, не могу удержаться. Кровиночку то мою забрали, Ванятку, самого младшенького мого. Жалко его, аж сердечко материнское болит.
— Замолкни баба, голова твоя куриная. Зовсем ничего не понимашь? Ентим летом у нас хоть и не было неурожая, господь хоть ентого не попустил. Но, часть нашего надела сохатые потравили. А чо осталось, хватит токма собрать да оброк отдать и всё. Знамо дело, енту зиму нам не пережить. И наши соседушки у том горе не помошники, у многих самих уделы были потравлены, причём сильнее чем наш.
— Ой, горе-то какое!
— Цыц, Ладка! Замолкни! Дура-баба. Вишь, наш барин, прознав про нашу беду, поручил своему хромому брательнику о нас позаботиться. Видать спознал, что мы доведённые нуждой до края, собрались писать батюшке царю жалостливую грамотку, даже писарчука для того нашли. Да вот решил наш благодетель, что негоже это, выносить-то сор из избы.
— А сыночка-то всё равно забрали-и-и. При живых-то родителях, да сироткой ста-а-ал. Как он там у чужих людёв жить то будет? Никто не прилоскает, тока забижать буть, знамо дело, не своё детя.
— Ану замолчь бестолочь. Неча сырость тута разводить. Вон уже и у Машки с Настькой ужо глаза на мокром месте. Того и гляди, вся мелкота развоется. Вон лучше за Игнаткой сходи, да вечерять позови. А про Ванятку я так тебе куриная башка скажу, не пережил бы он ентой зимы, коль не проявленная милостивым барином забота. Не выжил бы он, как и все наши младшие. А так, барин его, как и многих мальцов с нашей деревеньки себе на кошт взял — не даст, стало быть, с голоду-то умереть. А енто нонче главное. Мальцы то все ещё беспорточные, знать они, для своих семей, пока токма лишние рты. Да и приказчик Виктора Юрьевича говорил, что как мальцы подрастут, их баре выучат грамоте, да к хорошему ремеслу приставят. Да и так они нам помогли. Вон, сказали, что в этом году десятину нам всем прощают и вспоминать об этом, стало быть, не будут. Да вон ещё, на все семь дворов по лошадке, да по плугу новому, железному подарили. Даже старики такой хозяйской милости не помнят, с сотворения времён такого не было. Да к посевной пообещали дать зерна, правда с возвратом, и разрешили общинные земли расширить. Вон, сколько леса позволили вырубить, выкорчевать, высушить и посля, пустить на ремонт наших же изб. Видать эти, наши новые баре совестливые, не желают они, чтоб царь батюшка опечалился, спознав о наших бедах. И не слабость у них енто, как некоторые тугие га бошку соседушки утверждали. Вон наши отроки говорят, что гайдуки барские дюже злы до кулачки, аж промеж собой часто дерутся, при таких не забалуешь. А про наших деток скажу так, не мы первые, не мы последние кто младших деток лишается, вот. Кажи спасибо, что в енту зиму голодать не будем и не придётся тебе смотреть как мальцы с голодухи пухнут и с укором глядя на тебя, "угасают". А ты при ентом, буш рёвом выть, но отдавать их пайку старшим деткам. А так все выживут. Да-а-а, а мы ещё не совсем старые, ещё нарожать сможем. Вот.
Герасим смотрел на замершую возле печи жену, в её покрасневшие от слёз глаза и внутренне негодовал: "Вот дура баба! Как будто сама не на земле выросла. Ведь должна помнить как в неурожаи то, да ещё по голодной зиме, стало быть, её родители переставали кормить самых младших. Делали они это ради убийства, а во спасение тех, кто по весне сможет помогать семье по хозяйству. На одних то корешках, да сушёной крапиве, лебеде, да разных там корешках, в стужу не выдюжишь, да и то, енти запасы дюже быстро оканчивается. Да и в малые запасы посевного зерна никак влезать нельзя. Э-э-хе-хе. А тут и репу тебе, и картоплю, и цельных два мешка муки поменяли на одного, пока что никчёмного мальца. Нонче же, в эту зиму, точно, голодать не будем. Да я для спасения семьи, барину отдам, не задумываясь и младшую из девок, Софью. Тем более, все говорят, что отныне, при усадьбе, люд живёт зовсем неплохо. Намного сытнее кушают чем мы. Вон наши отроки говорят, что на озере подружились с новыми жильцами из пришлых беженцев. Энтими, как их там? Школ..., шкал..., шкил... Тьфу ты господи слово то, какое-то немецкое, не запомнить, ни тем более выговорить. ..."
Тем временем. Перед витающим в раздумьях о нелёгкой крестьянской доли главой семьи, жена поставила берестяную коробочку с солью. Далее, они с дочерью положили на стол свежеиспечённый каравай и поставили большой горшок с горячими щами. Можно сказать, что в сегодня был праздничный ужин — в этом доме давно так не ели, если только по окончанию великого поста. Вот и вся семья расселась на лавках, вокруг стола и ждала, когда её глава поблагодарит господа за пищу. И Герасим не обманул их ожиданий, он обвёл медленным взглядом домочадцев, привычно, даже немного монотонно прочёл благодарственную молитву и чинно, не спеша, упёр небольшой каравай в грудь и разделил его ножом на две одинаковых половинки. Затем, порционно распластал половинку хлеба, по количеству едоков. Строго посмотрел на детей, чтоб те не надкусывали свои кусочки каравая, смёл хлебные крошки со столешницы, в ладонь, и отправил их в рот. Проживал их и, по-прежнему не торопливо, слегка посолив свою краюху каравая, первым запустил ложку в котелок, за ним последовали остальные члены семьи, по строго определённой очерёдности...
Да. Крестьяне этой деревни, пусть и жили они дружно, и в беде, всегда, чем могли, тем помогали соседям, но все равно, считали, что эта зима, для многих станет последней. Особо это касалось хворых, старых людей, как и слишком маленьких детей. И тут такое, барская блажь, ниспосланная на его голову свыше. Хромой барин решил набрать крестьянских детей на обучение, да при этом, не просто забрал, но и одарил за это всех селян несметным богатством. Позволив одновременно расширить общинные наделы. И это сильно разнилось с их прежней жизнью, в которой присутствовали все "прелести" чиновничьего беспредела и государственного правления. На этом фоне, заподозрив в этом благом деянии барскую слабину, многие начали юлить, да давить на жалость, пытаясь таким способом выклянчить себе ещё большей выгоды. Но, не тут-то было. Привёзшие дары гайдуки, хмурые, суровые даже с виду бойцы, сумели осадить всех наглецов, да так, что несколько "буйных голов", из самых непонятливых, как минимум парочку дней присесть не смогут, да и спать им все эти ночи придётся только на животе. А в целом, жители Пичужьей были довольны, ведь в каждый двор, в котором ютилось от двух, до четырёх семей, было подарено по лошадке или жеребцу. Вдобавок к этому, вручили по железному плугу и самое главное, разнообразные продукты. Ушлые селяне сразу смекнули, что в будущем, кобылки если договориться с соседями, должны жеребиться, пополняя своё поголовье, а да и эти самые плуги, по весне тоже пригодятся. Всё будет лучше, коль во время пахоты, — лошадку впрячь в плуг, а коровка или бычок, как повелось, может и соху потаскать. В каждом дворе на такой случай есть ярмо. Всё будут быстрее поля обрабатываться, да и бабам, может быть, больше не придётся впрягаться в борону. А что касается освободившегося времени, так работа, она всегда крестьянина любит, её так много, что делать, не переделать. Вот и устроили селяне себе небольшой праздник, спонтанно, не сговариваясь меж собою. Искренне радовались люди, оценив все открывшиеся перед ними перспективы. И только те, кто пострадал от своей жадности, осторожно потирая пострадавшие места, ругали глупого барина. Да только бранились они тихо, почти беззвучно бурча себе под нос, чтоб родичи их не услышали поносящих благодетеля проклятий.
Вот только через два дня, Виктор повздорил с Александром, правда эта мелкая размолвка меж братьями была не долгой, так как касалась только хозяйственных вопросов. А причиной этого семейного скандала был устроенный отставным поручиком "аттракцион невиданной щедрости". В конце этой ссоры, Саша, еле сдерживая эмоции, отчитывал своего родственника:
"Виктор, я всё понимаю. И то, что ты позволил селянам расширить свои уделы, и то, что помог провизией, я, в этом решении, тебя полностью поддерживаю. Но вот покупать на свои деньги лошадей и безвозмездно раздавать их по дворам, это излишне. А то, что ты, не посоветовавшись со мною, подарил черни новые плуги, это вообще перебор".
"Нет, Саша. В моих действиях, как ты выразился, никакого перебора нет! — с недоумением возражал старший из братьев. — Это наши крепостные, мы повинны их судить и миловать. А это значит не только собирать с них барщину, но и, отвечая за этих пахарей перед богом, должны заботиться о них!"
"Да бог с тобой! — нервно расхаживая по недавно отремонтированному кабинету новой усадьбы, возражал Сашка. — заботься о наших крепостных как хочешь, но за эти самые плуги, они должны были отрабатывать, лет так по пять, не меньше".
"Это ещё зачем? Ведь они, эти селяне, и без того принадлежат тебе". — недоумевая уточнил Витя.
"В том-то и дело брат, что я, через два года, собирался всем своим крепостным дать вольную. А чтоб они одномоментно не сорвались с места, я и собирался, уже этой весной раздать им плуги, лошадок и много ещё чего, по мелочи. Единственное условие, чтоб это имущество перешло в их полное владение они, должны были отработать его стоимость".
"Погоди. А зачем ты собираешься им вольную давать? Неужели ты этими увлечениями юности ещё не переболел?"
"Это не болезнь братишка, а твёрдый, можно сказать, холодный расчёт. В нашем обществе, давно назрела необходимость перемен. И если мы не озаботимся их воплощением в жизнь, то, сами низы возьмут себе и волю, и землю, не спросив у нас на это дозволения. А в довесок, наши зарубежные друзья, под видом помощи бедным, угнетённым варварам, развалят нашу империю, разбив её на множество мелких княжеств. Что касаемо будущего моих освобождённых крепостных, то по этому поводу я спокоен. Они, как бывшие холопы, торопясь как можно быстрее рассчитаться за полученные ими нужные вещи и лошадей, будут из кожи вон лезть, дабы поскорее снять с себя эту кабалу. Тем более, плуг это не громоздкая дедовская соха, им пахать намного быстрее и легче".
