Птенцы Виндерхейма 2

ПТЕНЦЫ ВИНДЕРХЕЙМА 2

Пролог

ОЙКУМЕНА

Солнце плавилось в огромных окнах, растекалось по витражу из толстого, грубо обработанного стекла, ложилось на пол причудливым кружевом зеленых и коричневых пятен. Игра света и тени — не больше, но уже казалось, что над головой смыкаются кроны деревьев, ветер играет в листьях, перекрикиваются птицы...

Изогнутые, отделанные деревом стены кабинета только усугубляли иллюзию. Справа и слева из стен выступали колонны, подобные древесным стволам, резные арки не просто отдаленно напоминали ветви — нет. Иллюзия была полной: до мельчайших прожилок, до последнего тоненького прутика. Дотронься — не отличишь.

Гениальный проект Тита Арауди Антония — на грани допустимого, но не за гранью. Не будь помещение столь гармоничным, зодчего можно было бы обвинить в ереси — прославлении первобытного, природного хаоса.

Некоторые и обвиняли. Но тихонько, вполголоса. Покровительство Анакта — не та штука, с которой можно шутить безбоязненно.

Зеленоватый солнечный зайчик шмыгнул на стол — резной, массивный, прихотливо изогнутый под стать стенам. Шмыгнул, торопливо пересек гладкую поверхность, мимоходом глянул на бумагу в руках развалившегося в кресле гладко выбритого молодого человека, поплясал на влажных после утреннего бассейна русых кудрях.

Обладатель кудрей лениво моргнул и отвернулся от окна. Пожалуй, его можно было назвать очень привлекательным, если бы не слишком узкий подбородок и тяжелые, густые брови.

Зайчик отчаялся привлечь внимание, скользнул вниз по золотистой тоге, по белоснежной тунике из тончайшего полотна, изящным сандалиям — традиционный наряд знатного ойкуменянина времен Республики, нынче скорее парадно-церемониальные одежды, чем повседневное облачение. Варварские штаны и рубахи в последние два столетия медленно, но верно вытесняли из мужского гардероба одежду предков. Многие патриции разучились носить ее, а если церемониал и предписывал им облачиться в тогу, ощущали себя в ней неуютно и оттого сами казались нелепыми.

Одетый как на парад юноша в свободных одеждах чувствовал себя легко и уверенно.

Зайчик вернулся на стол, еще немного попрыгал среди бумаг, замер на слове "Виндерхейм", а потом ускакал дальше по стенке.

Ну их — скучных людишек.

— Мы довольны! — произнес юноша в золотистой тоге. — Мы очень-очень довольны.

Умей зайчик удивляться он бы удивился — почему "мы", когда юноша один?

Двое мужчин, стоявших возле стола, не удивились.

— Отличная работа, Аристид. Майнор Дома Неба избит так, что врачи опасаются за его жизнь. Майнор из рода Тьярда Игрилла с позором изгнан из Академии. Мы хотим видеть сообщения о таких инцидентах чаще, — говоривший отложил папку с докладом.

Один из двоих — пониже ростом, худой, с впалыми щеками и живыми выразительными глазами слегка поклонился:

— Мой Анакт, если усилить пропаганду, это может привлечь ненужное внимание Храма и вызвать ответную реакцию. Еще слишком рано. В нашем деле главное — осторожность.

— Ладно. Мы подождем, — юноша откинулся в кресле. На его холеном лице избалованного полубога играла добродушная улыбка, но капризная складка у края губ намекала — хорошее настроение в любой момент может смениться приступом недовольства или опасной вспышкой гнева.

— Десять поколений конунгов трудились над созданием Мидгарда. И вот — стоило нам кинуть им кость, бред об избранности одного народа, как хаос взял свое. Хаос всегда берет свое, не так ли?

— Совершенно верно, мой Анакт.

— Первый Конунг был мудрым человеком. Человеком — не полубогом, что бы ни твердили жрецы. Он знал: если превращать в рабов покоренные народы, однажды Мидгард лопнет от жадности. Как глупый, обожравшийся осел. Это ведь философский вопрос. Янис!

— Да, мой Анакт?

— Вот пойми: все вырождается, отойдя от Основ Зодчего, стремится к Хаосу, возвращается к первобытному небытию, что мы и наблюдаем. Тот же Конунгат. Младенец, возомнивший себя взрослым. Чуть больше ста лет и где твердые моральные столпы, заветы основателя? Где то, что составляло сердцевину государства? Ах, как вреден для государственности подобный быстрый рост. Всему отмерено свое время, расцвету цивилизации особенно. И вот Мидгард — легионер с разумом трехлетнего ребенка. Много ли он сможет против зрелости и опыта? Но главное: знаешь почему мы не видим сейчас этих устоев? Почему и Дома, и купцы, и смерды, и Храм одинаково развращены? Почему миф о превосходстве свандов так легко проникает в сердце каждого западника? Почему даже сыновья конунга... Да, да — отличная новость, Юлий...

Второй мужчина на словах "Отличная новость, Юлий" сдержанно поклонился. Высокий, атлетически сложенный с резкими чертами лица, невольно навевавшими ассоциации с закрытыми наглухо воротами, он не проронил и слова с того момента, как зашел в кабинет.

— Так вот — почему даже сыновья конунга с радостью глотают бред, который мы им подсовываем?

Тот, кого говоривший назвал Аристидом, вопросительно приподнял бровь.

— Ты преданный слуга, Аристид, но ты слеп. Тебе не хватает масштаба, поэтому ты хорош на своем месте — видишь конкретные задачи. Мы видим потоки сил в основе любого явления. Видим вектора, направляющие, смыслы, что стоят за каждым событием. Мы знаем почему Мидгард обречен. Потому что его основы — гниль. Хаос заложен в фундамент этого здания. Отсюда и дряхлость прежде зрелости. Каков фундамент, такова и постройка, если сеешь Хаос, будь готов собирать Хаос.

Аристид слегка поклонился. Он знал — если правителю угодно порассуждать в присутствии подданных, комментировать рассуждения не обязательно. Главное не выказывать скуки — и пусть Анакт вещает прописные истины с таким видом, словно открывает тайны Мироздания.

Таков Порядок, на котором стоит Ойкумена.

— Я боюсь, что Храм тоже не дремлет, мой Анакт. Тревожат известия с южных равнин: культ Тахташ снова поднял голову, кочевники не спокойны.

— Чушь, — отмахнулся мужчина. — Ойкумена построена на крепкой основе: никаких фальшивых богоизбранных сыновей Солнца. Структура всегда возобладает над Хаосом. Чтобы расшатать наши устои жрецам не хватит жизни. Оставшейся жизни Мидгарда.

Он помолчал и повторил с явным удовольствием:

— Да! Да, да — оставшейся жизни Мидгарда. Архипелаг пожрет себя сам, как их мифическая змея. А когда он сделает это, придем мы. Придем и установим истинный порядок, как завещал Изначальный Зодчий, — и сразу резко, почти без перехода. — Что там с Фронтом Освобождения Гальтии?

— По-прежнему, мой Анакт. Они тянут из нас ресурсы и информацию. Выжидают.

— Плохо. Нет смысла кормить трусов. Нам нужны пламенные борцы за свободу, проводники Хаоса. Такие, кому не за что цепляться, кто готов на все.

— Их лидер на что-то надеется. Он будет действовать только наверняка.

— Усилить пропаганду! Плевать на Храм — все закончится раньше, чем болтуны договорятся. Нужно больше трупов. Больше зверских казней, больше ненависти, больше Хаоса. Мидгард — машина с закрытым клапаном: подбросить дров и она рванет.

— Мой Анакт, дело не только в Храме, — подал голос молчавший до этого момента второй мужчина. — Те, кто не принял идеи Братства, начинают его ненавидеть. Среди военных слишком много анти-истинников, особенно среди ветеранов. Они еще помнят, как бхаты и гальты прикрывали их на Кесалийской дуге.

Юноша нахмурился в ответ на это возражение, но не сделал попытки поставить наглеца на место. Вместо этого он потянулся к миниатюрной бронзовой вещице на столе. Создавший фигурку мастер словно поставил себе целью подчеркнуть ее механистичность. Схожесть с человеком казалась насмешкой: блестящие шарики-шарниры на месте суставов, гайки, пружинки, шестеренки в животе. Анакт вставил в спину бронзового человечка шестиугольный ключ. Несколько поворотов и кукла была отправлена в путешествие по полированной поверхности стола. Каждый ее шаг сопровождался позвякиванием и металлическими щелчками.

— Говори! Твой прогноз, Юлий.

— Все может рвануть. Но не так, как мы ожидаем. Я опасаюсь не бунта — тихой резни. Генералы Хаук Сверссон и Асим Ниязи умеют принимать неудобные решения.

— Это не важно. Если твои сведения верны, и все сыновья конунга прошли посвящение... — завод кончился и кукла замерла, подняв ногу. — Без богоизбранного отпрыска солнца Мидгард рассыпется через месяц.

— У Дривы Брандсдоттир двое сыновей. По матери — чистокровные потомки бога.

Юноша скривился:

— Женщины. Видит Зодчий, мы все время упускаем их из виду. В любом случае щенки слишком малы, чтобы гавкать.

— Их отец — хейд Дома Грома может сделать это за них.

— Пусть грызутся. За сто лет отпрыски Харальда успели породнится с каждым из Горних Домов. Не важно какое обличие примет Хаос, важно что Архипелаг обречен.

Анакт снова потянулся к механическому человечку. Его тонкие, ухоженные пальцы с безупречным маникюром огладили фигурку, выпрямили согнутую в коленном шарнире ногу.

— Даже если они попробуют направить пар в войну... что есть война, как не средоточие Хаоса? Она сплачивает единый народ и разобщает множество. Гальты хотят не того же, чего желают ниронцы, а бхатам нет дела до потребностей свандов, — шесть оборотов ключа и кукла снова марширует по столу. — Больше всего нас интересуют эти чудесные летающие игрушки. Ах, как обидно будет, если рухнувшая цивилизация утащит их за собой, в Хаос!

— Технологии Мидгарда не работаю без соматики, — мягко напомнил Аристид. — Еретической, хаотической соматики.

— Мы хотели бы заполучить хоть одну, чтобы исследовать ее. У тебя ведь сын там, Юлий?

— Дочь, мой Анакт.

— Дочь? — удивился юноша. — Женщина? Почему дочь? У тебя же два сына, почему дочь?

— Мы обсуждали это, мой Анакт, — откликнулся Аристид. — Сыновья Юлия слишком молоды и не подходят по некоторым... параметрам.

— Как глупо поручать такую миссию женщине! Разве их хорошенькие головки способны уместить больше одной мысли за раз? — юноша надолго задумался.

— Технология, — продолжил он, обращаясь скорее к самому себе, чем к присутствующим. — Самая прекрасная, самая упорядоченная вещь на свете. Сырой неструктурированный Хаос в них подчинен и служит Замыслу. Все понятно, предсказуемо, повторяемо. Как Мидгард может пользоваться тем, природу чего не в силах объяснить?

Двое мужчин переглянулись, потом Аристид откашлялся:

— Мой Анакт...

— Слушай, Юлий! — перебил его юноша. — Мы приняли решение! Передай своему сыну — там, на Виндерхейме: когда все рванет, когда Мидгард ухватит сам себя за хвост — пусть садится в одну из этих прекрасных, летающих игрушек и возвращается на родину. Мы очень хотим рассмотреть ее поближе. Хотим понять.

— Ближайший сеанс связи с Юлией через полгода и канал крайне... ненадежен.

— Как неосмотрительно! Направить ребенка на такую ответственную работу без надзора и контроля. А вдруг он слишком заиграется? Ну, напиши письмо, — и снова внезапно, почти без паузы. — Нас ожидают дела Анактерии. Аудиенция окончена.

Мужчины синхронно опустились на левое колено, отсалютовали повелителю: кулак правой руки к сердцу, резкий взмах раскрытой ладонью в сторону юноши. Так же синхронно встали и покинули кабинет.

Они молчали, пока шли по извилистому, прихотливо изогнутому коридору. Все тот же Тит Арауди Антоний, вдохновленный мидгардской легендой о змее Ермунганде, придал коридору сходство с чревом гигантской змеи. Архитектурный аспид тянул свое туловище сегмент за сегментом, сжимая в кольцах летнюю резиденцию Анакта. Существовал и быстрый путь — по спиральной лестнице в центре здания, но его использовали преимущественно слуги. Сам повелитель передвигался по дому через систему тайных ходов, схема которых была известна ему одному.

Так же молча мужчины вышли из здания, завели паромобиль. Юлий сел на место водителя, Аристид занял кресло по левую руку от него. Должность предписывала как главе официи Логафетов — именно под таким названием числилась в документах организация, получившая в обиходе название Тайной Канцелярии — так и его заместителю держать шофера, но во время визитов к правителю оба предпочитали пренебрегать этикетом.

Парамобиль с тарахтением выехал из подземного гаража — очередная задумка бессмертного Арауди, воплощенная еще при отце нынешнего Анакта. Гараж предназначался для лигерадов, механических карет и прочих диковинных автоматов, тогда только входивших в повседневную жизнь Ойкумены. Любовь к техническим новинкам и прогрессу в правящей династии Ойкумены числилась наследственной добродетелью.

Распугивая птиц, ревущая машина промчалась по подъездной дорожке, миновала почти пустующую последние тридцать лет конюшню. Напомнив о себе на воротах резким свистом парамобиль вырвался, наконец, за пределы дворцово-парковой территории и устремился в сторону города.

Двое в машине молчали. Они не любили обмениваться бессмысленными, продиктованными этикетом фразами, так же как не имели привычки обсуждать рабочие вопросы вне тщательно защищенной от прослушивания территории.

А даже и пожелай мужчины обсудить рабочие дела в машине, сделать это под аккомпанемент пыхтения двигателя и грохота колес было бы затруднительно. Повозку трясло и подбрасывало на ухабах, Юлий сосредоточенно орудовал рычагами. Нахмуренные брови придавали его и без того сумрачному лицу вид сердитый и почти пугающий.

Когда ромулянин свернул с широкой, выложенной мрамором дороги, затрясло еще сильнее. Впереди поднимались покосившиеся деревянные домишки. Квартал Нарциссум, названный так словно в насмешку над его обитателями, вставал во всем своем убогом великолепии.

В трущебы самодвижущаяся повозка влетела с грохотом. Отстучала частую дробь на неровных булыжниках, напугала пронзительным свистом добродушного мордатого пса. Рывшийся в помойной куче кот, с мявом взлетел по стволу сосны и уже оттуда презрительно зашипел в спину железному отпрыску прогресса. Стайка чумазых ребятишек высыпала поглазеть на этакое чудо: паромобили частенько встречались в центре города, но здесь, в стороне от главных ворот и транспортных артерий, здесь, где обитали неудачники — потомки плебса, вольноотпущенников, вконец спившиеся и оскотинившиеся мастеровые, бывшие проститутки — постаревшие и более не завлекавшие мужчин своими морщинистыми прелестями; здесь был свой маленький мирок. Его обитатели, выброшенные на обочину жизни, редко покидали родные трущобы, притулившиеся со внешней стороны городской стены.

Обычно даже окрестные крестьяне, направляющиеся на рынок, предпочитали потратить несколько часов, но добраться по главной дороге до Белых ворот, лишь бы не въезжать в город через Нарциссум. Кроме оскорбляющего взор убожества и незримой ауры неудач, повисшей над кварталом подобно знаменитому ромульскому смогу, их отпугивала примета — въехавшего через Скобяные ворота семь дней будут преследовать бедствия.

Квинт Варгус из рода Юлиев не верил в приметы. И очень ценил свое время.

За городскими стенами начинались крепкие кирпичные многосемейки. После развалюх Нарциссума, похожие как горошины одного стручка, терракотовые строения рабочих окраин, услаждали взор. Здесь царила честная бедность: нравы обитателей были суровы, шутки грубы, а развлечения примитивны.