Птенцы Виндерхейма 2

Кто знает, может, отпусти в тот миг Хельг руку Свальда, Бездна сейчас победно колыхалась в глазах майнора Дома Огня, а не сына Гуди.

Отступить и остановиться — это легко.

Слишком легко.

Можно привыкнуть — и никогда не отвыкать...

— Простите меня еще раз, сержант, но я хочу сказать, что приложу все усилия для выздоровления Хельга. И если вы можете отсрочить его отчисление... я прошу сделать все, что в ваших силах.

Хрульг ничего не сказал. Отодвинул Свальда и зашагал к вбежавшим в додзе "птенцам", принесшим длинные тяжелые канаты.

Основатель и первый хейд Дома Огня Ульвар Льетссон говорил: "Нет победы более важной, чем победа над собой"

Хельг как-то сказал: "Когда легко побеждаешь — это не победа, это так — выигрыш. А вот когда ты рвешь жилы, когда на кону стоит все, когда тебе нечего терять, когда твой враг в разы сильнее тебя — вот это можно назвать победой"

— Курсант Вермундссон, — остановившийся Вальди не поворачивался в сторону Свальда, но парни рядом с ним притихли, что позволило услышать ротного. — Так как вы очень беспокоитесь о своих одногруппниках, то после занятия останетесь помочь курсанту Кнультссону. А я... я посмотрю, что смогу сделать.

Cвальд Вермундссон не сразу понял, что сказал Вальди Хрульг.

А когда понял — Хрульг был уже в другом конце зала и выбирал десятерых "добровольцев" для перетягивания каната.

— Я не пойму, Свальд — Катайр Круанарх тихо подошел сбоку, остановился рядом. — Что ты так привязался к Хельгу? Помнишь как Фридмунд говорит? Если он не очнется, значит, не суждено. Всеотец пожелал иначе. Тебе стоит сосредоточиться на учебе...

Свальд повернулся, и Катайр отшатнулся. Пламя бешенства, знаменитого пожирающего разум бешенства риг-ярлов Дома Огня, постоянно косящее ряды главной семьи, рвущейся в бой впереди ярлов и вассалов — черное пламя Муспельхейма полыхало во взоре Свальда Вермундссона.

— Ты перешагнул черту, Катайр Круанарх. — Если в голосе Хрульга крошились айсберги Нифльхейма, то тон Свальда походил на геенну огненную Муспельхейма. — Хельг помогал тебе. Хельг поддерживал тебя. Ты называл его другом, а теперь... Я не знаю, что случилось на Маркланде, может, Хельг забрал твой кулон или еще что, но больше я не намерен терпеть. Если сегодня Всеотец одарит меня схваткой с тобой, я не буду сдерживаться. Моли своих богов или проси Бога-Солнце, но отныне, доведись нам сойтись в поединке, я сделаю все, чтобы ты пожалел о своих словах.

Катайру Круанарху повезло. В тот день под конец занятий Хрульг выставил против него братьев Асмунда и Асбранда и чжана Чэна Луна.

Свальд Вермундсон не переживал о несостоявшемся спарринге. Рано или поздно он сойдется с Катайром в схватке, и гальт проклянет тот миг, когда вздумал позабыть о своем одногруппнике и друге. Единственный, кто действительно заботил Свальда — Хельг Гудиссон.

Но он знал — Хельг умный. Хельг так просто не сдастся. Хельг что-нибудь придумает и вырвется из небытия.

Это знание помогало Свальду Вермундссону продолжать учебу и удерживало от желания, от страшного, безумного желания — послать все к йотунам и снести преграды, возведенные его вассальной клятвой Хельгу, хрупкие, ненадежные, но единственные преграды, оберегающие его разум от ждущей своего часа Бездны.

Свальд Вермундссон готов был ждать.

Но он очень боялся, что не сможет ждать долго.

Альдис Суртсдоттир

В первый же день нового семестра Альдис сбежала с лекции.

Это была музыка — ужасно нудная и бесполезная. Можно подумать, что нет более важных занятий, чем сидеть в душном классе и разучивать патриотические гимны.

Как назло, преподаватель музыки принадлежал к фанатично влюбленным в свой предмет безумцам. Он не делал ни малейшей скидки на то, что в Академии готовят пилотов, а не хористов и музыкантов, и нещадно терзал курсантов гаммами, хроматическим строем, арпеджио, аппликатурами и прочей жуткой скукотой. И как назло Юлия Принципас, в которую еще ойкуменовские учителя вдолбили все, что необходимо знать образованной патрицианке, оказалась единственным курсантом, знакомым с клавикордом.

Проклятый клавикорд! Она терпеть не могла его еще на родине, когда приходилось отбирать часы у детских игр и маленьких радостей, чтобы вызубрить ненавистные пьесы.

Кто бы мог подумать, что злосчастный инструмент найдет ее и в Мидгарде? Какой осел решил, что сопроводить клавикордом патриотические гимны, воспевающие конунга, хорошая идея? Проклятый культурный обмен! Вот стоило бы промолчать о своем знании, еще на первом занятии — поставили бы пятой флейтой в седьмом ряду. Хорошо, что хватило ума хотя бы не раскрывать знакомство с кифарой.

— Разве ты не должна быть на занятиях, девочка? — спросил здоровяк-санитар с добродушным, круглым лицом.

— У нас музыка, а мне петь нельзя пока. Горло еще болит, — ложь далась на удивление легко.

— Посещения разрешены с трех часов.

— Пожалуйста! Там мои друзья!

— Ну ладно, — смягчился сванд. — Только не шумите.

Первый этаж больницы был пуст. Соматики вместе с докторами поспешили выписать всех обладателей легких ушибов и вывихов до начала занятий. Только на втором этаже по прежнему заняты четыре палаты.

Альдис ходила сюда каждый день. Навещала Сидзуку и Яня — оба уверенно шли на поправку и отчаянно скучали — к ним-то не выстраивались толпы девчонок, чтобы развлекать с утра до вечера.

Визиты эти оставляли странный осадок — смешанное чувство облегчения и вины. Взяв на себя обязательства по отношению к чжану и ниронцу, Альдис словно пыталась искупить что-то. Но искуплению мешала искренняя благодарность и радость, с которой однокурсники встречали каждый ее приход.

Еще она навещала Хельга. К нему начали пускать на следующий день после ее глупого, отчаянного штурма палаты через окно. Напарник оставался таким же, каким Альдис увидела его в ту ночь — равнодушным, безучастным. Он ел, пил, спал и часами сидел, уставившись взглядом в одну точку. Где-то там пролегала его собственная, незримая взгляду трещина и мир вокруг пасовал перед ее темным очарованием.

"Разговаривай с ним, но не требуй ответа. Предлагай несложные, приятные дела, рассказывай что происходит с его друзьями. Сделай так, чтобы он сам захотел вернуться, чтобы почувствовал себя здесь в безопасности", — предупредил ее все тот же соматик-чжан во время самого первого визита.

Альдис пыталась следовать инструкции, когда поодиночке, когда вместе с Лакшми. Получалось плохо. Давили больничные стены, затылком все время чувствовался чей-то внимательный, пристальный взгляд.

Юлия Принципас понимала Хельга. Она даже завидовала его умению уходить, завидовала в своей неспособности так легко отказаться от мира. О, с какой радостью она согласилась бы поменяться с напарником местами!

— Почему? — сердито шептала ему курсантка, забыв о наставлениях соматика. — Почему ты сделал это, Хельг? Сломали руку — пусть. Это же не конец света, заживет. Что с тобой? Ты же сильный, ты же умный — я знаю!

Сванд молчал.

Возможно, ответ таился в тех минутах, что Хельг провел наедине с "соколами". Тех минутах, о которых ничего не знала ни Альдис, ни Лакшми.

А кто знал? Дрона?

Вопросы жгли язык, но поговорить с бхатом, хотя бы поймать его без свиты обожающих девчонок, не получалось.

На втором этаже она на секунду задержалась у палаты Махавидьи. Диво дивное — оттуда не доносилось привычного галдежа и смеха. Куда подевался прелестный цветник, осаждавший Дрону?

"А, точно! Все на занятиях — поют гимны".

Хорошая возможность поговорить без свидетелей. Только... вдруг бхат подумает, что она одна из этих... милых девочек? И пришла с такими же целями.

Какая разница что подумает Дрона, если Хельгу от этого станет легче?

Она постучалась, заглянула:

— Привет. К тебе можно? Я не помешаю?

Махавидья улыбнулся и кивнул:

— Конечно. Время мое свободно, и радость меня лишь наполнит, если проведу его я не один.

Он говорил еще более странно и нелепо, чем Бийран, но почему-то в устах бхата напыщенные устаревшие обороты звучали не глупо, но величественно.

Интересно, неужели он так всегда общается? И даже грязные носки таким высоким штилем обсуждает?

Альдис помялась у входа, все-таки зашла внутрь и плотно прикрыла дверь.

Тема, которую она хотела обсудить, не для посторонних ушей. Но как начать?

Лежавший на кровати Махавидья подтянулся и сел. Его странные черно-белые волосы рассыпались по плечам. Альдис заметила, что у корней они совсем черные.

Значит краска. Она почему-то думала, что он таким и родился, черно-белым. Обычные люди такими не бывают, но это же Дрона. Его сложно назвать "обычным".

— Как ты себя чувствуешь? Лучше?

— Вопрос частый в последнее время, и ответ мой тебе не будет отличаться от предыдущих. Да, телесное состояние мое улучшилось с момента испытания.

— Извини, — она смутилась и разозлилась на себя. Понятно ведь, что его по десять раз на дню всякие глупые курицы спрашивают "Дрона, тигренок, как ты себя чувствуешь?"

Про "тигренка" — это не Альдис придумала. Буквально вчера курсантка услышала этого "тигренка", а также "лапочку" и "небесного зайку" от Нанами и Тьяри.

— Глупый вопрос. Меня бы тоже страшно доставало по сто раз в день отвечать одно и то же. И так видно, что тебе лучше.

Она подошла ближе, не зная как продолжить. А потом подумала и сказала то единственное, что хотелось сказать Махавидье все десять дней после Маркланда.

— Я... знаешь, я невероятно уважаю тебя за то, что ты сделал. Это было... — как не раз бывало в самые ответственные моменты горло перехватило, на глазах выступили слезы и девушка сердито отвернулась, чтобы скрыть их.

Вот так всегда. Почему стоить заговорить о том, что действительно важно, как внутри открываются незримые клапаны, слов становится столько, что они забивают рот, мешают друг другу вырваться наружу?

— Нет, нет! — Диво дивное, но бхат смутился едва ли не больше Альдис. — Ты не должна благодарить меня, ведь любой на моем месте поступил бы точно так же. Вот ты, например. Дева воинственная, не отступившая в час опасности, превозмогшая врага сильнейшего — ты одолела того, перед кем не смог я устоять. Уважение твое приятно мне, но не ты, а я должен выказывать тебе почтение!

От волнения парень отчаянно жестикулировал, а фразы получились особенно высокопарными, почти смешными.

"Мне просто повезло. Неужели ты этого не понимаешь?"

Он заговорил о Маркланде. Означает ли это, что его можно спросить о Хельге?

— Дрона, — Альдис сделала шаг и встала около кровати. — Скажи, тебе очень неприятно вспоминать то... что было?

Странное выражение, промелькнувшее на лице бхата, заставило ее говорить быстрее, путаясь в словах.

— Понимаешь, я пытаюсь сейчас помочь одному человеку... Хельгу. Он... с ним что-то произошло. Я не могу понять почему он стал... такой. Ты ведь видел, что они с ним сделали?

Махавидья нахмурился, стиснул кулаки и отвел взгляд:

— Неприятно... нет, Альдис, дочь Сурта. Мне не неприятно вспоминать. Мне больно. И... я не знаю, — он вдруг стал ужасно растерянным. — Святой человек сказал мне не говорить о том, что свершилось на нашем испытании. Я... я...

Альдис спит или Дрона и правда того и гляди заплачет?

Нет, не может быть! Это же блестящий Дрона Махавидья — майнор Дома Неба, лучший боец курса, окруженный сияющей аурой силы, власти, успеха...

Повинуясь внезапному порыву, желанию ободрить, утешить, сказать "Я понимаю. Я не обижу тебя" Альдис взяла его за руку.

Бхат вздрогнул и она, испугавшись, что невольно вторглась за пределы дозволенного, выпустила смуглую ладонь:

— Извини...

Йотунство! Разговаривать с Дроной — как шагать по комнате, полной ловушек. В ком-то чужая слабость пробуждает жажду крови. У Альдис она вызывала оцепенение. И страх.

Это почти так же страшно, как бинтовать раненого, ничего не зная о медицине.

— Мне он тоже велел не рассказывать. Я не буду на тебя давить. Я просто думала... мы и так все знаем. Ну, то есть — ты, я, Лакшми.

Он вздохнул:

— Я, ты. И Лакшми. И Хельг. Мы четверо прикоснулись к чему-то отвратительному, гадкому, что способно испачкать души одним лишь своим присутствием. Больно вспоминать, но я помню — мне ничего не удалось сделать. Я возомнил себя героем, возомнил себя лучшим бойцом. Хельг однажды напомнил мне, что гордость легко перерастает в гордыню. Я не усвоил урок.

Он кажется впервые за весь разговор посмотрел прямо на девушку. Что-то было в его черных, блестящих глазах такое, чего Альдис не смогла ни прочесть, ни понять.

Если бы сейчас можно было вернуться к началу разговора, она ни за что не стала бы задавать вопросов.

— Ты хороший человек, Альдис, дочь Сурта.

"Хороший человек! Дрона, и ты туда же. Если бы вы все знали...".

— Я бы почел за честь сражаться плечом к плечу с тобой. Я отвечу на твой вопрос, и нет причины считать, что слово мое, данное святому человеку, будет нарушено — и ты, и я были там.

Дрона вздохнул, словно собираясь с духом.

— Я успел к тому моменту, когда Асбьёрн, сын Свара, сломал Хельгу руку. И он назвал это замечательной игрой.

— Сволочь!

Смысл слов дошел не сразу, лишь через несколько секунд. Она зашипела и укусила себя за кулак, чтобы остановить, рвущийся наружу гнев.

Мерзость, гадость! Всеотец и Великий Зодчий свидетели — какая невыносимая мерзость! Почему?

Вот значит как? Игра? Поэтому молчит сейчас Хельг, разглядывая видимые ему одному трещины. Это раскололо твой мир, напарник? Понимание того, что человек может просто взять и сделать это с человеком. Ради удовольствия. Игра...

Вдох. Выдох. Вдох. Надо успокоиться.

Бхат понимающе кивнул:

— Мне довелось увидеть его взгляд в тот момент. Взгляд Асбьёрна. Доводилось ли тебе лицезреть диких зверей, Альдис? Если да — то знай, я увидел не человека, а дикого зверя, ощутившего вкус крови и возжаждавшего еще. Его следовало остановить... И мне больно это признавать, но в тот миг я забыл о Хельге. Я думал лишь о звере, и том, что должен одолеть его. Гордость обратилась в гордыню, но я не заметил. И проиграл.

Горечь, с которой он произнес "проиграл" остудила ее гнев верней ведра холодной воды.

"Ты не проиграл. Ты остановил зверя"

— Слушай, Дрона. Можно я скажу? Я знаю — ты мне не поверишь. Не обижайся, что я так... резко. Ты не "возомнил" себя героем. Герой — не тот, кто побеждает всех подряд, герой тот, кто вступает в неравный бой без надежды победить и делает все, что в его силах. Если бы не ты... я бы одна ничего не сделала. Ты — герой. И Хельг герой.

Вот пойми его! Он не оскорбился на поучение, наоборот — улыбнулся.

— Я повторюсь: ты — хороший человек, Альдис. Мой учитель ваджра-мушти был хорошим человеком, и говорил он нечто похожее. Он не любил героев-полубогов древности, мощью забытой ныне астровидьи побеждавших ракшасов и асуров. Он говорил нам брать пример с царей и воинов, создавших Дхарму кшатриев: защищать слабых, водворять закон и порядок в мире.