— А вам? — неожиданно спросил Холанн и тут же смутился. Он спрятал нос в латунную (или медную) кружку, покраснев как раскаленный движок сланцевой дрезины.
— Знаете... — против ожиданий, Туэрка совершенно не обиделась и похоже вообще очень спокойно восприняла бестактный вопрос. — Здесь — отстойник. Если говорить прямо. Люди без тяжелых проблем сюда не попадают. Как сказал однажды Витя, мы тут живем, занимаясь взаимной психотерапией. У каждого есть в прошлом что-то...
Она глубоко и печально вздохнула. оборвав фразу на полуслове, предоставив собеседнику самому домысливать несказанное.
— И у комиссара?
Туэрка задумалась, прихлебывая "чай".
— Не обижайтесь на Хаука, — очень мягко, почти просительно вымолвила она наконец. — Поверьте, не нужно.
— Я заметил, — буркнул Холанн, вспоминая холодный, мертвый взгляд разжалованного комиссара.
"... если не будешь помогать мне в меру своих сил и способностей, ты — не нужен."
— Я уже поняла, у вас как-то сразу не заладилось, — прыснула она в ладонь, так, что Холанн невольно улыбнулся, настолько мило. почти по-детски это выглядело. Но почти сразу посерьезнела, тени легли под глазами, и счетовод впервые задался вопросом — сколько же ей лет?
— Я не о том, — продолжила Туэрка, подливая себе чай. Вопросительно глянула на Уве, тот качнул головой в отрицании. Напиток был не настолько противным, чтобы не пить вообще, но убывал прямо скажем, не быстро. — Хаук... он... понимаете...
Она задумалась.
— Он человек войны. Тамас никогда не жил мирно, ведь комиссаров готовят с раннего детства, в особых схолах. Он прожил долгую жизнь, непрерывно сражаясь. Он...
Туэрка снова сделала паузу, очевидно пытаясь выразить суть вещей понятными сугубо гражданскому собеседнику словами.
— ... Привык все мерить только мерой жизни и смерти. Никакой середины. Он обидел вас, оскорбил, я знаю.
Холанн опустил голову и закусил губу. Речь девушки больше напоминала проявление жалости — еще одно унижение за долгий и отвратительный день. Может быть Туэрка заметила его реакцию, может быть нет, но продолжила она еще тише и еще мягче:
— Это не от того, что он плохой и жестокий. Просто ... Понимаете, вот такой он. Вы бы поняли, если бы сами повоевали. Ему приходится быть жестоким к каждому, чтобы спасать всех. Таких командиров ненавидят в мирной жизни, но боготворят на войне.
— А ... вы ... ты ... вы, — Холанн запутался и, стремясь восстановить душевное равновесие, сделал большой глоток. Закашлялся и поперхнулся ядреным настоем. Туэрка определенно не собиралась ему помогать, наблюдая за метаниями коменданта. В ее светлых глазах плясали крошечные веселые демонята.
— А вы? Вы воевали? — Уве все-таки решил остановиться на более почтительном и нейтральном варианте.
— Нет. Но очень хорошо его понимаю. Я с Фрументы Прим.
— Фрумента! — выдохнул Уве с невольным восхищением. Но запнулся.
В Танбранде давно и стихийно считалось, что Фрумента Прим — место, коего, наверное, коснулась длань Бога-Императора. Там было все то, о чем Ахерон мог только мечтать — мягкий теплый климат, фактическое отсутствие времен года — из-за близкого к нулю угла наклона к орбите. Мелкие океаны, отсутствие вредоносной флоры и фауны — люди заселили Фрументу прежде, чем на ней успела сформироваться собственная богатая и разнообразная биосфера. Пропаганда губернатора Теркильсена описывала, разумеется, совершенно обратную картину, но никто не верил, а правоохранители Ахерона особо и не усердствовали в насаждении. Теркильсен понимал, что людям надо иметь какую-то отдушину, хотя бы относительно легальный и допустимый слив напряжения и недовольства. Кроме того, если люди очень сильно хотят куда-то уехать, они гораздо лучше работают, ведь дорога стоит больших денег.
Как и большинство танбрандцев Холанн рос в неявном, но достаточно четком представлении — на Фрументе хорошо, и было бы очень славно когда-нибудь накопить денег и переехать туда. Или хотя бы помечтать, потому что Теркильсен в полной мере пользовался правом планетарного правителя устанавливать 'excambium', то есть взносы за право купить билет с Ахерона. Но само по себе наличие Туэрки перед ним, ее грустные слова никак не вязались с мыслями о теплом дружелюбном рае, засеянном пшеницей цвета солнца. Кто в своем уме покинет такое замечательное место и переедет в ледяной ад Ахерона?..
— Там... не так хорошо, как говорят? — прозвучало довольно неудачно и скомкано, но Холанн не придумал, как выразиться яснее. Впрочем, девушка прекрасно его поняла.
— Там хорошо, — протянула она с затаенной грустью и посмотрела вверх, туда, где за склеенным пластиком скрывалось невидимое черное небо. — Фрумента прекрасна, это правда. Только вот... Понимаете...
Наверное, ей нравится это слово — "понимаете" — подумал Холанн. А может механесса низкого мнения о его умственных возможностях, поэтому регулярно призывает к внимательности и сосредоточенности... Первый вариант представлялся куда приятнее для самолюбия.
— Понимаете, это сложно описать, если коротко. Теркильсен суров, часто жесток. Но он относится к Ахерону как к собственному дому. И ведет себя как глава большого семейства. Кроме того, здесь мало людей, поэтому приходится поневоле беречь их. Фрумента же... Владетельная Семья считает ее кормушкой, кошельком, но не домом. Мечта Семьи — о ней все знают — выжать из планеты достаточно денег, подняться в администрации субсектора, получать доходы уже с нескольких планет и со временем переехать на Терру. Уже достаточно скоро, лет через пятьсот. Кроме того, на Фрументе всегда хватает людей, их можно не беречь. Поэтому...
Она передернула худыми острыми плечами под свободной синей рубашкой.
— Хаук как-то обмолвился, что хуже Фрументы только Сеферис Секундус. А он знает, о чем говорит.
Уве почесал затылок. Название "Сеферис Секундус" ничего ему не говорило. Но судя по услышанному, место и в самом деле было преотвратным. Если уже Ахерон показался уроженке сказочной Фрументы куда более приятным местом... Интересно, как комиссар побывал на планете-житнице? Наверное, транзитом, по пути к Ахерону.
Холанн вспомнил последние слова девушки и отметил, как изменился ее голос. Что-то здесь было не так. Словно Туэрка говорила о чем-то очень личном... или пересказывала что-то личное, услышанное от Тамаса. Быть может, это как-то связано со странным черным пятном в биографии комиссара?
Он взглянул на девушку. Видимо Туэрка думала о том же, и поэтому Холанн прочитал в ее больших светящихся глазах отчетливый ответ.
"Не спрашивай — и не услышишь неправды... или грубости".
Взаимная психотерапия. Так, кажется, она сказала. Медик Александров — человек, лишенный дома. Комиссар Тамас — человек войны. Туэрка Льявэ — иммигрантка с планеты, которая, судя по ее словам, оказалась отнюдь не сказкой. а скорее наоборот. Интересно, какие демоны в прошлом священника Фация? Воистину, Волт и в самом деле прибежище странных людей.
Кружка в руках Холанна наконец показала дно, и тут в голову счетовода пришла новая мысль. Полоснула, как узким, бритвенно острым жалом.
А может быть это не гарнизон такой? Может быть все дело наоборот — в самом Уве Холанне? Холанн снова припомнил свою не сказать, чтобы короткую жизнь, перебрал ее основные события и вехи, как бусины четок на незримой нити. Ранняя смерть родителей, приют, школа. Затем самое важное событие для каждого танбрандца — Большая Распределительная Машина. И вот на заветной карточке прокол напротив "администрирование низ./ср. разряда; учет и бухгалтерия". А затем долгие годы однообразной службы. Иногда знакомства с женщинами, очень редкие. Обида на их невнимание и пренебрежение — тяжелая, медленно проходящая горечь. И снова работа.
Быть может, как раз люди, что собрались на Базе — совершенно нормальны? Именно у них — настоящая жизнь? Но кто тогда он, Уве Холанн... И что можно сказать о нем?
От этих мыслей Холанну показалось, что и без того больная голова сейчас закипит. Он стиснул пустую кружку и закрыл глаза, стараясь выгнать непрошенные сомнения. Впрочем, безуспешно.
И тут что-то запиликало.
— Туэрка, ты дома? — скрипнул откуда-то из-под потолка голос комиссара.
— Да, — живо откликнулась механесса. — Прости, я сняла вокс. Не хотела мешать.
— Бери инструменты, — приказал невидимый динамик внутренней связи. — И беги к вокс-вышке.
— Что случилось?
Туэрка поднялась, поставила кружку прямо на чистый подметенный пол. Рукава на поясе развязались словно сами собой.
— То ли у нас что-то с приемником или антенной, то ли...
Динамик передал тяжелый вздох комиссара. Вздох человека, который уже дошел до предела выносливости, но точно знает, что отдыха не предвидится.
— ... то ли Танбранд только что прекратил вещание во всех диапазонах.
— Это невозможно, — Туэрка растерянно застыла — левая рука наполовину в рукаве, правая повисла в воздухе. — Там тысячи передатчиков... если только центральная ретрансляционная антенна... Но коротковолновые...
— Гайка, — жестко сказал Тамас. — Вещания нет. Вообще нет. Телеметрии — и той нет. Проверь антенну.
— Есть проверить антенну и приемники, — ответила Туэрка, совершенно не глядя собирая инструменты и складывая их в сумку, причем на секунду Холанну показалось, что железяки сами прыгают девушке в руки, — Сейчас.
Уве криво улыбнулся. За один день он увидел, пережил и переосмыслил больше, чем за всю взрослую жизнь.
— Комендант с тобой? — поинтересовался динамик.
— Да.
— Хватай его и тащи к плацу, там ткнешь, как пройти к воротам. Тем, что отвели под карантин. У нас здесь гости. И главный говорит, что знает нашего коменданта.
Глава 18
— Арбитр, что делать?..
Голос молодого энфорсера тверд и преисполнен осознания силы. Но только не для Владимира Сименсена.
— Арбитр, толпа идет по девятому проспекту, они хотят вырваться из города.
Боргар не стар, но умен и опытен. Он знает, чувствует всем естеством, когда за броней внешнего спокойствия бьется огонек потаенного страха. Страх в голосе энфорсера — едва заметный, почти побежденный. Страх в душе его.
— Командир, неизвестные штурмуют вещательный центр. Они просто разрывают полицейских на части. Это не люди... или не совсем люди.
Боргар знает, очень хорошо знает, что такое страх, что такое ужас. Слишком хорошо знает.
— Арбитр, в пятом секторе перестрелка. Несколько человек в форме полиции, на обеих сторонах.
— Пожар! — энфорсер даже не пытается скрыть панику, — Пожар в генераторном блоке шесть-одиннадцать! Толпа не подпускает пожарную команду!
Те полицейские участки, которые не взывают о помощи, молчат.
— Командир, толпа приближается... Что нам делать?
Боргар знает, что такое страх. И знает, что такое суровые решения.
Он помнит...
Гвардеец упал, кровь заливала его и без того окровавленное, грязное лицо. Культист завыл, пустился в пляс, скандируя безумную кричалку, размахивая оружием. Что-то сверкнуло, затем словно широкая полоса света прошла чуть выше его плеч, к которым была пришита накидка из обрывков человеческой кожи. Слаанешит взмахнул руками, как длиннопалый краб с южной части архипелага. Его голова свалилась на пол лачуги, покатилась по перламутровым створкам декоративных раковин.
— Эх, дружище... — выдохнул человек с силовой косой, пиная обезглавленный труп, чтобы тот не мешал обзору. Обращался он, конечно, не к дохлому культисту, а к своему покойному товарищу. Тому, что положил трех врагов, но сам получил пулю от недобитка.
— Говорил же, не суйся вперед...
Человек с косой прислонился к шаткой стене, плетеной из толстых водорослей, вываренных в соленой воде и высушенных до состояния упругой древесины. На нем было что-то черное, похожее на плащ церемониальной "Морской Дружины", подпоясанное широким красным поясом. И черная же шляпа с широким плоским верхом, сильно задранным. Подобные носят те, кто уходит в открытый океан за большой рыбой, только у них на шапках отворачивающиеся науши из непромокаемой кожи.
Человек в черном перехватил поудобнее косу, глянул на мальчишку, привязанного к импровизированному пыточному станку. Коса поднялась, ребенок обреченно зажмурился.
Три удара — и станок развалился, как карточный домик под дуновением вечернего бриза. Плетеные веревки сползли на "паркет" из ракушек дохлыми змеями.
— Командир, мы захватили центр острова, но дальше двигаться не можем. Слишком сильный огонь. Набегает по десятку поганцев на одного нашего.
Мальчик не понял, откуда донесся голос, похоже он исходил прямо из воротника черного бойца.
— Держите круговую, — хрипло приказал спаситель, закидывая свое страшное оружие на плечо. Это действие он проделал одной рукой, другой же достал из кобуры на поясе что-то небольшое и черное. Похоже на лазпистолет Дружины, только с более коротким стволом и удлиненной рукоятью в которую будто вставили пенал с прорезями.
— Мобилизуйте штабной взвод, запрашивайте помощь с орбиты. Здесь нам не пройти, я возвращаюсь.
Черный человек глянул на мальчишку, бессильно свалившемуся на пол. Руки ребенок держал на весу, точнее то, что от них осталось.
— Пойдешь за мной, сам, — сказал, как отрезал боец с косой.
Мальчик молча, кривя искусанные бескровные губы от пронзительной боли. Поднял руки выше, показывая тонкие остовы из розовых костей и остатков плоти.
— Я не смогу...
Зрелище было ужасающим, но ни один мускул не дрогнул на лице человека в плаще.
— Нести я тебя не стану, погибнем оба. Так что придется идти самому. Хочешь жить — сможешь.
Боргар знает, что такое страх. Знает, что такое боль. И знает, что такое суровые решения. Толпа приближается, время решать.
На самом деле "проспект" не совсем проспект в привычном понимании. Это скорее широкий проход между стенами дистриктов, граничная полоса и одновременно одна из главных коммуникационных линий, сразу в трех уровнях. "Стены" здесь на самом деле не стены, а конгломераты из нескольких десятков ярусов, соединенных лифтами, подъемниками, переходами и пандусами. Под землей идут автоматизированные системы доставки грузов, рельсовые и пневматические. Над землей — струны монорельсов, сходящихся со всей северной части Танбранда. А то, что между — оставлено для пешеходов, торговцев, праздношатающихся. В общем, для всего остального и всех остальных.
Проспект широк и не имеет четкой геометрической формы, поэтому сверху перекрыт и загерметизирован множеством разнокалиберных блоков из пластика и бронестекла. Отчасти это похоже на витражи из храма Имени Его, только гораздо мрачнее — несмотря на все усилия специальной чистильной службы, пыль и сажа постоянно оседают на прозрачной "крыше". Даже в самые солнечные дни естественного света едва хватает, чтобы читать большие буквы на заглавии еженедельного "Бюллетеня Славного Города". А если ветер меняется и дует со стороны коксового комбината, то не справляются даже чистильщики на тройном жаловании с герметичными скафандрами замкнутого цикла. Поэтому проспект всегда освещен искусственно. Он никогда не спит, и переливается всеми видами света, что придумало человечество — от колб с радиоактивным газом до лампадок и настоящих факелов в самых дальних закоулках.
