И снова без перехода продолжил.
— Меч был перевернут или как обычно?
— Н-не понял... — замялся Холанн.
— Рукоять была вверх или вниз направлена?
— Вниз, — припомнил Уве, добросовестно подумав.
— Это плохо, — исчерпывающе отозвался Иркумов.
— А чем? — осторожно спросил Уве.
Прежде чем ответить, Михаил надолго задумался, вертя в ладонях полупустой стакан, щурясь на яркую лампочку под стареньким бумажным абажуром.
— Черный цвет, золотая нить, меч острием вверх... — перечислил танкист. — Твой Хаукон Тамас — комиссар. И притом в большой, глубокой, бездонной, можно даже сказать, жо... в опале и разжаловании, в общем.
— Он не мой, — машинально вымолвил Уве и сделал большой глоток, будто старался запить прозвучавшее слово "комиссар". Жидкость прокатилась по пищеводу, как огневой вал и взорвалась в желудке вспышкой атомного огня. Счетовод долго кашлял и утирал слезы, а Иркумов задумчиво ухмылялся.
— Не мой, — повторил, наконец, Холанн. — Комиссар, это который...
Уве замолчал, не зная, как продолжать. Он помнил, что комиссары были неотъемлемой частью имперской гвардии, но вот касательно их сущности и занятий сомневался. В новостях и образовательных программах Танбранда комиссары описывались самоотверженными воинами, которые всегда впереди, всегда на острие атаки, с именем Его на устах, милосердием Его в сердце и гневом Его в руках. Но иногда шепот случайно подслушанного разговора или глухая сплетня доносили тень совсем другой правды.
— Комиссары, они разные бывают, — пояснил танкист, не дождавшись продолжения от собеседника. — Про твоего много не скажу, дело темное. Но кое-что можно попробовать прикинуть.
Иркумов уселся поудобнее и налил себе еще.
— Значит, начнем с того, что у тебя не собственно дело, а его выжимка, "фама гемина". Такие делают, когда оригинал показывать нельзя, а человек должен как-то значиться в разных бюрократиях. Тогда берется документ и переписывается полностью, но без лишних упоминаний о фактуре и должности персоналии. Потом обрабатывается нужным образом, в общем, все как положено.
— А оригинал где?
— Да Варп его знает, — исчерпывающе сообщил Михаил. — Дальше будешь слушать?
— Да-да, конечно.
— Дядька, судя по описанию, был очень боевой и с отменной выучкой. За спинами не прятался, при этом пережил двух командиров — значит очень крут и невероятно везучий, такого бы и сам Бог-Император не постыдился принять в примархи. Ну, то есть не принять... в общем сам понимаешь.
— Был? — с неожиданной для самого себя проницательностью заметил Уве.
— Хех, а вот тут начинается самое интересное, — значительно поднял палец Михаил. — Когда так вырезают страницы и прошивают обрез, это означает высшую цензуру, связанную с трибуналом и обвинительным приговором. Собственно, то, что его дело рассматривал трибунал, как раз и говорит нам о чине полкового комиссара. Я сам такого не видел, не по чину, но наслышан. И разбирательство, если ты не переврал даты, прошло очень быстро. Значит этот самый Тамас упорол нечто настолько лютое, что дело рассматривалось на уровне трибунала под председательством Комиссар-Генерала. И я даже не берусь представить, что это могло такое случиться.
— Дезертир? — осторожно предположил Уве.
— Да брось, — пренебрежительно отмахнулся Михаил. — Расстреляли бы перед строем и все дела. 'В распоряжение Комиссара СПО' — это, говоря по-простому, 'Ничего ответственного не давать, из казармы не выпускать, чтоб не отсвечивал'. Вот его и засунули заместителем командира неполной роты на самую дальнюю базу на планете. Золотая нить... черная печать... нет, не могу сообразить. Там случилось что-то жуткое, достойное высших инстанций. Обычно так бывает при измене высшей пробы или переходе на сторону Разрушительных Сил. Но при изменническом сношении с ксеносами или Ересью не спасли бы никакие знакомства и высокопоставленные однокашники. Самое меньшее — штрафной легион, если такие есть для выпускников Схол. А он отделался разжалованием и отправкой в дальнюю-предальнюю anus mundi.
— Комиссар, разжалованный преступник... — Холанн ожесточенно потер виски, пытаясь как-то уместить в голове услышаное. — Что-то страшное, чего хватило на трибунал. Но при этом не настолько, чтобы... как это сказать...
— В расход, — подсказал танкист.
— Да, в расход, — повторил счетовод, снова отпивая адской смеси из стакана. На сей раз он сделал это куда осторожнее, так что только слезы выступили на глазах.
— Ничего не понимаю, — растерянно сказал, наконец, Уве, потирая длинный раскрасневшийся нос.
— Я тебе так скажу, — отозвался Иркумов. — Что бы вас там ни свело... Держись от этого опального разложенца подальше. Я много разного повидал. Когда человек с блестящим списком и наградами, для которых место только на заднице осталось, вдруг слетает с шестеренки и делает что-то такое, то... С головой у него очень большие нелады, а может и чего похуже.
Иркумов сделал жест, отгоняющий зло, опередив вопрос Холанна, что может быть хуже сумасшедшего комиссара, убивавшего орков в рукопашных схватках.
— Не нужно быть с ним рядом. Одни беды от этого, — решительно закончил отставной танкист. — Ладно, поговорили и будет на сегодня. Допивай и пойдем, провожу тебя до подъемника, пока отбой по дистрикту не прозвонили...
Глава 5
День шестой
Владимир Сименсен не любил песни, кроме одного мотива, который временами, довольно редко, насвистывал перед каким-нибудь значимым свершением. Еще реже, как правило в одиночестве, он тихо напевал слова, придуманные давным-давно, в очень далеком мире.
Его работа — нужный труд.
Пусть нечестивые умрут.
Большой простор для добрых дел —
Экстерминатус — не предел.
Быстрые шаги Арбитра гулко отдавались в широком и пустом коридоре. Боргар не то, чтобы спешил, но двигался быстро, с целеустремленностью человека, которого ждет много важных дел. Правой рукой он делал легкую отмашку на строфах детской песни-считалки. Позади суетились два помощника с тяжелой поклажей.
... И лик Вселенной будет чист,
Сгорят: чужой, ведьмак, культист.
Он очень скоро будет тут —
Скажите, как его зовут?
Допросные обставляют по-разному, и удобство уборки — не последний мотив, которым руководствуются дизайнеры-декораторы. В свое время Арбитр Сименсен подошел к вопросу радикально и творчески, приспособив под соответствующие нужды небольшой бассейн, обложенный белоснежной плиткой. Оказалось, очень удобно, во всех смыслах.
— Достаточно, стажер Дживс.
Боргар спустился по ступенькам, таким же белым и сияющим, как двухметровые стены пустого бассейна. Как обычно он был весь в черном и с неизменными перчатками. Дживс Леанор отступила на шаг от кресла и вытянулась по стойке смирно. Владимир подошел ближе и очень внимательно, очень изучающе всмотрелся в прикованного к креслу человека. Тот молча вращал мутными белками глаз с огромными, угольно-черными зрачками, скаля длинные зубы, розовые от крови из разбитых губ.
— Добрый день, — неожиданно мягко и вежливо сказал Арбитр.
Человек мотнул головой, насколько позволяла лента фиксатора на лбу, что-то прошипел окровавленным ртом. Судя по тону, отнюдь не приветственное.
— Пожалуйста, приведите его в более... достойный вид, — также мягко попросил Арбитр стажера и затем повелительно щелкнул пальцами. Повинуясь сигналу, помощники спустили по лестнице два увесистых чемодана.
— Что ж, я надеюсь, моя помощница хорошо поработала и сумела зарядить вас склонностью к сотрудничеству, а также откровенности, — предположил Арбитр, отсылая носильщиков. Теперь в допросной остались только три человека — он сам, Дживс и Гуртадо Бронци. А также несколько пиктоаппаратов, жужжащих наверху, у краев бортов бассейна. Боргар не признавал катушек и предпочитал старые добрые быстропикты.
— Пошел в жопу, — неожиданно четко и раздельно проговорил допрашиваемый. — Соленый хрен тебе, а не сотрудничество.
— И такое бывает, отозвался Арбитр, разминая пальцы и качая головой из стороны в сторону, как гимнаст, готовящийся к сложному упражнению. — Дживс, вам лучше уйти.
— Это приказ? — мрачно осведомилась Леанор.
— Рекомендация, — пояснил Владимир. — Я ценю вашу решимость и усердие в предварительной ... обработке нашего нового друга, — он кивнул в сторону качественно избитого подследственного. — Но боюсь, что вам еще рановато делать следующий шаг в познании высокого искусства допроса.
— Тогда, с вашего позволения, я проигнорирую эту рекомендацию, — чуть дрожащим, но очень решительным голосом отозвалась Леанор. — Тем более, что по регламенту вам нужен свидетель и наблюдатель, в дополнение к... — он взглянула в сторону бесстрастных пиктоаппаратов.
— Будь по-вашему, но я предупреждал, — равнодушно вымолвил Боргар. Он открыл один из сундуков и достал оттуда белый фартук с рукавами, скользкий и лоснящийся даже на вид. Скорее всего сделанный из какого-то особого материала с близким к нулевому трением.
— Утерянное нельзя потерять, — все также четко и непреклонно произнес испытуемый. — Утерянного не нужно бояться. Отказавшийся да обретет блаженство в отказе.
— Занимательно. Звучит как молитва, — сказал Боргар, надевая фартук, но оставив рукава.
— Я тебя не боюсь, — сообщил Бронци, хрипло и решительно. — И ничего ты не узнаешь.
— Друг мой, — высокий Владимир Сименсен навис над испытуемым, как черно-белая скала, и Бронци невольно сжался в оковах. Крупные капли пота катились по лицу, искаженному гримасой боли.
— Друг мой, ты уже сказал главное, то, что мне было интереснее всего, — промолвил Сименсен, все также спокойно и почти доброжелательно. — Но мне нужно больше.
Бронци, шевеля разбитыми губами, очень подробно и со знанием дела сообщил, чем и как Арбитр может удовлетворить свой интерес. Боргар приподнял бровь, Дживс слегка покраснела.
— Серьезный подход, — с уважением отметил Владимир. — Сразу видна военная закалка, гражданские так изъясняться не умеют. Но меня радует, что мы без задержек миновали первые две стадии общения.
— Стадии? — не понял допрашиваемый.
— Да, традиционное и неизбывное "это ошибка", а также неизменно следующее за ним "я ничего не знаю". Мы сразу перешли к третьему — "ничего не скажу", сэкономив время и душевные силы. И за это я дам вам, друг мой, небольшое вознаграждение.
Бронци сплюнул розовой мутной слюной, стараясь попасть на фартук Арбитра, но промахнулся.
— Ссал я на твою награду, — выразительностью фразы испытуемый постарался компенсировать неудачу в плевке.
— А напрасно, — с этими словами Владимир засучил рукава и аккуратно стащил с кистей перчатки. Дживс со свистом втянула воздух сквозь сжатые зубы, Бронци громко икнул.
Руки Арбитра были обычными, ничем не примечательными до локтей и примерно на ладонь ниже, до широких колец блокаторов боли, что часто применяют в госпиталях Гвардии при ампутации конечностей. А вот ниже...
Казалось, что над кистями и предплечьями Боргара поработал талантливый анатом, который удалил почти всю мышечную ткань, оставив лишь несколько пучков на каждое сухожилие. Похоже, пальцы и кисти сохранили всю функциональность, но выглядели, как птичьи лапы.
Владимир положил перчатки на угол сундука. Теперь Дживс поняла, почему Арбитр никогда их не снимал — помимо маскировки увечья, они наверняка были снабжены миомерными усилителями.
— Я расскажу тебе историю, — сказал Боргар, поднеся к лицу допрашиваемого длинные пальцы, похожие на бледные узловатые щупальца. — Она весьма поучительна, назидательна, и при правильном осмыслении избавит тебя от многих неприятностей.
— А я размякну от такой откровенности, пущу умилительную слезу и все-все расскажу, а чего не знаю — придумаю, — злобно пробурчал Бронци.
— Как пожелаешь, — мирно отозвался Сименсен. — Я уважаю свободу выбора и могу только приветствовать такой ход событий. Впрочем, не будем терять времени...
Арбитр сел на края второго, пока закрытого сундука, опустил ладони на колени. Губы его при этом движении чуть дрогнули, похоже, без блокаторов каждое движение изувеченных рук причиняло Боргару ощутимую боль.
— Я родился на очень далекой планете, — начал он рассказ. — И очень бедной. Океан от полюса до полюса и огромный архипелаг из сотен островов. Продавать могли разве что рыбу, но в секторе и так хватало экспортеров продовольствия, так что никому не было до нас дела. Фиалка — так называли планету, кажется из-за цвета неба. Правда никто не мог сказать, что такое "Фиалка", но звучало красиво.
Дживс ощутила, как слегка покалывает колени — она находилась на ногах уже вторые сутки и ощутимо устала. Но стажер лишь затаила дыхание, ловя каждое слово Сименсена. Арбитр никогда и никому не рассказывал о своем происхождении. Непонятны было — с чего вдруг он решился на откровенность, да еще с подозреваемым еретиком. Но в любом случае, повесть Боргара была интересной, таинственной... и откровенно страшной.
— Десятину мы платили людьми. Те, кому казалась скучной жизнь рыболовов, уходили на службу Империуму, так что все были довольны, и разные смутьяны не нарушали старой доброй размеренности. Я бы сказал, это была достойная бедность, скромная, но честная.
Владимир чуть улыбнулся, с неожиданной теплотой на тонких губах, но Бронци, увидев сверкнувшие глаза без ресниц, лишь сжался еще больше.
— А потом пришел Хаос, — очень просто и буднично сказал Сименсен. — Последователи Слаанеш, но это мы узнали гораздо позже... Культ оказался небольшим, но хорошо организованным. Они поступили умно — разделились на несколько групп и начали захватывать острова, один за другим, внезапными атаками. Опустошив очередной поселок — уничтожали все следы, забирали неофитов и выступали к следующему. Так и двигались — скачками, от селения к селению, сразу в нескольких направлениях.
— Глупо, — неожиданно отозвался испытуемый. — В таких замкнутых сообществах нельзя долго хранить тайну, все друг другу родственники и постоянно общаются, заглядывают в гости...
— То, что происходит нечто непонятное, разумеется, стало ясно довольно быстро, — согласился Арбитр. — Но вот природу бедствия никто не осознал, потому что никто прежде не имел дела ни с Силами, ни с войной вообще. Ветераны очень редко возвращались домой, они предпочитали оседать на промышленных планетах, с пенсией и льготами. Да их и никогда не было много, отставников гвардии... Поэтому не нашлось того, кто мог бы подсказать и наставить нас. Так продолжалось несколько недель, а затем они пришли и в мой дом...
Сименсен поднял руки и посмотрел на останки пальцев, словно видел их впервые. Пошевелил, будто играл на невидимом инструменте, снова скривил губы от боли.
— Обычно считается, что все слаанешиты помешаны на сексе и похоти. На самом деле их увлекает гедонизм во всех проявлениях. Садизм — в том числе. Очень увлекает. Мне тогда было семь лет... И вот когда я понял, что наступил конец, появились они.
Дживс тихонько вздохнула и забыла о ноющих ногах, усталости и всем остальном.
