Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

Я молодец — в два пальца свистеть выучился. Народ хоть заметил господина своего.

— Всем стоять! Перины на возах? Всем молчать! Возы увязать, выводи за ворота. Спокойно! Мать вашу! Не на пожаре! По одному! Это отвезём — вернёмся и остальное соберём.

Мальчишка-сигнальщик, торчавший на балкончике третьего этажа моего терема, свесился вниз, выпучив глаза и, чуть не вываливаясь через перильца, совершенно очумевшим голосом завопил:

— Эта! Тама! Кн-я-язь! Сам! С княгиней! С великой!

Малёк прав: Гоша Долгорукий был Великим Князем Киевским. Стало быть, вдова его — Великая Княгиня. Величие выражается в мощности истерических воплей — народная любовь проявляется... нервенно.

Никогда не любил толпы — чёткое чувство опасности. Но особенно не люблю истеричные толпы: не залюбят, так затопчут. Первоисточник-первоистерик — мой сигнальщик.

— Выпрямиться! Руки вытянуть перед собой! Глаза закрыть! Медленный вдох. Выдох. Медленнее. До упора, весь воздух. Ещё раз.

Снимать приступ истерики дистанционно, у чудака на третьем этаже... Как сносит крышу в критической ситуации у энергетиков и дипломатов — знаю. А вот про связистов — не слышал. Надо будет этим детям какое-то... психокондиционирование провести. Или просто — по ведру пустырника выдать?

— Сигнальщик! Открыть глаза! Смотри на меня. Как меня зовут?

— Ыхгык... Эта... Тебя? Ванька-колдун.

— А его? (Я ткнул пальцем в стоявшего рядом Чарджи)

— Его? А... Торкоеб...рь. Ой...

Нормально: контакт с окружающим миром у ребёнка восстановился.

— Сигналь: здесь боярич. Кто на линии?

Порядок во дворе восстановился. Ивашко напоследок приложил по уху кого-то из ездовых — воз надо увязывать правильно. Чарджи брезгливо, двумя пальцами за шиворот, вывел за ворота мужичка и дал пенделя.

И правильно: только полный идиот может пытаться надеть на лошадь хомут, не перевернув его вверх ногами. Потом, уже на лошадиной шее, его надо перевернуть в рабочее положение и стянуть концы хомута — клещевину — ремнём-супонью. Что за придурок попался, если это даже попаданцу понятно?

— Рябиновка машет: тама бабка Меланья велит привезть...

— Твою в бога гроба душу! Сигналь: всех посторонних — нахрен! Слушать только лично Акима или Якова. Сейчас приеду — шкуру спущу!

Так и поехали: возы с перинами и ещё чего влезло, я и команда моя — для уточнения потребностей на месте.

Дрянь дело — вода ещё высоко стоит, к Рябиновке, хоть и по берегу, а только вброд. На бережку под усадьбой лежат шесть здоровых лодий человек на двадцать-тридцать каждая. Мужики там какие-то толкутся. Пяток в бронях и с мечами на поясах — наперерез:

— Кто такие? А ну поворачивай!

Точно: суздальские, говор другой. В воротах — ещё стража. На дворе — куча незнакомого народа. Шумные, чужие, хозяйничают...

— А, перины, это хорошо. А поросёнки где? Как не привёз? Ты что, сучок смоленский, об двух головах?! Так я тебе их обои...

Нервный я какой-то стал, растерялся как-то. Он мне — оплеху по обычаю, я ему — захват за пальцы, упор в локоть, раскручивание вокруг его оси и мордой в землю. С фиксацией его вывернутой кисти у меня на плече и его головы — моими коленями на земле. Точнее — в грязи.

Суздальцы и вправду — мужи добрые. Вместо криков и матов — только мечи да сабли прошелестели. И мои не хуже — вокруг меня веером развернулись.

Стоят, смотрят. Суздальских во дворе много, но вот здесь конкретно — с пяток.

Тут до меня начинает доходить — какую я глупость... уелбантурил.

Сейчас нас просто в капусту посекут. Разве что, в ворота и ходу. А куда? Вокруг Рябиновки полоса мокрого луга, там вода стоит, на сухом — пришлых полно. Только дёрнись...

Из-за спин противников наших выдвигается мужичина. Немолодой, немелкий, неяркий. Борода чёрная лопатой, сам весь тёмный какой-то, кафтан бурый.

Но сабля на боку золотом выложена. И по ширине ножен — у него там ятаган. Гридней раздвинул, глянул цепко.

— Кто таков?

— Я — Иван Акимович Рябина. Сын здешнего владетеля. Стою на родительской земле. А ты кто?

— Отпусти его.

— Ты чего, дядя, вежества не разумеешь? Я назвался — ты смолчал. Я на своём двору, а ты мне указывать будешь? Ты лучше решай — что с придурком твоим делать. Руку ему из плеча оборвать или как?

Мой подопечный при звуках голоса переговорщика начал дёргаться. Зря. Из такого захвата выходят с порванным плечом, как минимум. Я довернул — он взвыл. И — забулькал. Я же говорю — мокро у нас, лужи везде.

Гридни, было, вперёд шагнули, мои оружие подняли. Бородач своих остановил.

— Я — Маноха. Палач князя Владимирского Андрея Юрьевича. Это — мой человек. Отпусти его без ущербу.

Блин! Куда я попал?!

Этот палач — один из немногих известных мне людей в этом 12 веке. Вот эту чёрную бороду смоленские князья сбреют наполовину, чтобы спровоцировать Андрея Боголюбского на поспешную войну.

После той полу-брижки летописец напишет:

"Князь Андрей какой был умник во всех делах, а погубил смысл свой невоздержанием: распалился гневом, возгородился и напрасно похвалился; а похвалу и гордость дьявол вселяет в сердце человеку".

Да ладно, фиг с ней, с русской историей: такой детина не ретроспективно, а вполне сиюминутно мне просто головушку оторвёт! И ни в какой летописи об этом не напишут. По незначительности происшествия.

Выходим из конфликта аккуратненько. Противника отпустил, тот снова носом в грязь — на хорошо вывернутую ручку не враз-то обопрёшься.

А я назад, на пятки перекатился, штаны от грязи отряхнул. Штаны — насквозь мокрые. Хорошо, что только в коленях. Пока...

Парочка гридней кинулась пострадавшего поднимать. Тот матерится. Обещает глубокий и долгий интим. И мне, и усадьбе, и всей земле Смоленской. Горячиться начал.

— Замолчь. Добрый муж, а отрок завалил. Уведите дурня.

Маноха своего человечка урезонил и стоит-разглядывает. Гурду Ивашкину и столетний Чарджин клинок. Ноготкову секиру, до блеска точенную — хоть зайчиков пускай. Подрагивающие в опущенных руках парные боевые топоры Чимахая. Совершенно не дрожащее остриё Сухановой рогатины, направленной Манохе в живот. Главного придурка в моём лице: распашоночка, безрукавочка, косыночка... И дрючок берёзовый в ручке тощенькой.

— Бить людей князя Володимирского — нехорошо.

— Так ведь и бояр смоленских по уху прикладывать — не по вежеству.

Мне против княжьего ближника рот раскрывать — не по чину. Но раз раскрываю — может, и вправду имею право? Я же вижу — он никак решиться не может. Был бы я просто русский человек — сказнили бы, забили бы до смерти. А вот боярин... враждебного князя в условиях неустойчивого перемирия... Повод для международного конфликта? А оно надо?

Он молчит — думает. Я не думаю — трясусь. Но тоже молчу.

В большом собрании — не во МХАТе — длинных пауз не бывает. Из боярского дома на крыльцо с криком выскакивает богато одетая женщина. Плат чёрный, золотом вышитый, чёрное платье, тоже с золотыми разводами. Руками машет — мало что радуга не играет — на каждом пальце по перстню.

И вот во всём этом убранстве она орёт матерно. На двух языках сразу. Причём на русском идёт часть содержательная:

— Да что бы я...! С этим... чудовищем...! С иродом, душегубом...! Под одной крышей...! Немедленно вон отсюда!

А на греческом параллельно идёт чуть другой текст.

Хорошо — Трифена как-то, сильно смущаясь, по моей просьбе составила словарик любимых выражений своего папашки. В основном — специфические термины православных монахов Каппадокии для описания сексуальной жизни вьючной скотины типа ишак турецкий. А то и не понял бы глубокого смысла столь эмоционального дамского монолога.

Гоголь в "Мёртвых душах" очень мило рассуждает об особенностях дамского двуязычия в среде российской аристократии 19 в.:

"Никогда не говорили они: "я высморкалась", "я вспотела", "я плюнула", а говорили: "я облегчила себе нос", "я обошлась посредством платка". Ни в каком случае нельзя было сказать: "этот стакан или эта тарелка воняет". И даже нельзя было сказать ничего такого, что бы подало намек на это, а говорили вместо того: "этот стакан нехорошо ведет себя" — или что-нибудь вроде этого. Чтоб еще более облагородить русский язык, половина почти слов была выброшена вовсе из разговора, и потому весьма часто было нужно прибегать к французскому языку, зато уж там, по-французски, другое дело: там позволялись такие слова, которые были гораздо пожестче упомянутых".

Закономерность весьма распространённая: мой "факеншит" — из той же серии.

Ещё один вариант этого же русского народного свойства — говорить гадости на иностранных языках — я увидел немедленно.

Следом за мадамой, матерящейся по-гречески, на крыльцо выскочил месьен, матерящийся по-тюркски.

Здесь, взамен ишаков, использовался крупный и мелкий рогатый скот. В русскоязычной части проскакивали:

— Паскудница... бесчестница... вертеп... стыд и позор... не потерплю... калёным железом!

Как я понимаю, стороны разошлись в оценке допустимости каких-то конкретных проявлений межполовых отношений.

Толпа народа, вываливаясь из всех подсобных помещений, густела, стягивалась к крыльцу. Для челяди господская свара — всегда бесплатный цирк.

Но не для всех: Маноха, уныло вздохнув, пошагал к крыльцу, отодвигая с дороги рябиновских — пришлые чувствовали его спиной и сами торопились отодвинуться. Предчувствие его не обмануло: мадама развернулась лицом ко двору и возопила:

— Маноха! Живорез-кишкодрал! А, вот ты где! Признавайся, сатанинское отродье, что ты с моим лютнистом сделал?!

Маноха, кажется, открыл рот, но "тюркский месьен" перехватил нить повествования:

— Молчать! Что я велел — то и сделал! Развела, понимаешь, непотребство! Бога забыла! Песен бесовских захотелось! Хрен тебе, а не музыканта!

Баба воткнула руки в боки и заорала навстречу:

— Ты ещё меня добронравию учить будешь! Об твоих пьянках-гулянках вся Русь гудом гудит! А уж о прочих безобразиях... К-козёл б-бешеный!

Мои люди уже убрали клинки, вместе с недавними противниками протолкались на лучшие зрительские места поближе к крыльцу. Я толкнул локтем одного из суздальских:

— Слышь, а кто это?

Гридень сперва отмахнулся, но, видимо вспомнив мою манеру укладывать "добрых мужей" лицом в грязь, снизошёл:

— Госпожа — Великая Княгиня Киевская Ольга Иоановна, сестра басилевса ромейского Мануила, вдова Великого Князя Юрия Владимировича, по прозванию Долгорукий. Спорит она со своим пасынком, с господином нашим — князем Володимерским Андреем Юрьевичем, по прозванию Боголюбский.

Охренеть! Это вот этот мужик — Боголюбский?! Которого здесь то "Китаем" называют, то просто — "Бешеным"? От которого в моей России столько всякого чего осталось?! Включая и Москву, и, собственно, Россию?!

* * *

После того, как Долгорукий казнил в Кучково на Москве-реке Степана Кучку, сыновья-кучковичи перебрались в Суздаль, а владение пошло приданым дочери казнённого, Улиты, ставшей женой Андрея. Так это поселение попало в число семейных поместий долгоручичей. Именно Андрей, ещё при жизни отца велел выкопать там ров и отсыпать валы, превратив селение в город.

Став Великим Князем Киевским, Андрей совершил невозможное, прежде невиданное — уехал из Киева во Владимир, перенёс туда, в Залесье, столицу древнерусского государства. Оказалось, что можно быть "государем всея Руси" и не быть киевлянином по месту жительства.

Ключевский:

"В лице князя Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену, и это выступление нельзя признать удачным".

Это вот тот самый русский "первый блин", который "комом"?

Татищев описывает внешность и характер Андрея:

"Сей князь роста был не вельми великого (172,6 см — авт.), но широк плечами и крепок, яко лук едва кто подтянуть мог, лицом красен, волосы кудрявы, мужественен был в брани, любитель правды, храбрости его ради все князья его боялись и почитали, хотя часто и с женами и дружиной веселился, но жены и вино им не обладали. Он всегда к расправе и распорядку был готов, для того мало спал, но много книг читал, и в советах и в расправе земской с вельможи упражнялся, и детей своих прилежно тому учил, сказуя им, что честь и польза состоит в правосудии, расправе и храбрости".

Я бы добавил к этому довольно узкую и коротко стриженую полосу кудрявой, крупными кольцами, бороды по нижней челюсти и лёгкую татарскую скуластость, унаследованную от матери-половчанки. Узкие глаза, но не от разреза, а от постоянного прищуривания. После оказалось, что они у него темно-карие, почти чёрные, и распахиваются очень даже широко, вполне по-ближневосточному.

Его лицо было постоянно вздёрнуто кверху, от чего имело выражение чрезвычайно высокомерное. Ещё в глаза бросался сколиоз: правое плечо было отведено несколько назад и вздёрнуто выше левого. Да и правая ладонь его была явно больше левой.

Андрей с детства был хорошим фехтовальщиком. Это отразилось на его организме до такой степени, что знаменитые наплечники, присланные ему в подарок от Барбароссы, столь различны по размеру, что некоторые европейские историки предполагали непарность этих парадных браслетов.

* * *

Насчёт цвета лица Татищев абсолютно прав. Княжеская физиономия пылала как закат в пампасах:

— Ты... шалава греческая! Вон пошла! В курятник! В дерьмо, в перья!

— Сам пошёл! Эй, слуги, грузите вещи в лодию! Уходим! Ни минуты с этим бешеным на одном дворе...

— Хрен тебе, а не лодию! В птичник, на насест!

Титулованные особы продолжали обмениваться репликами, а я спешно соображал: не надо княгиню в птичник.

Этой весной у Акима подобралась очень даже продуктивная стайка кур с петушком. Прорисовывалась возможность поднять яйценоскость процентов на десять.

* * *

Попандопулам этого не понять. Что такое селекционная или, там, племенная работа — в моё время знают единицы. А как это делать в условиях отсутствия генетики как науки, да хоть бы и как лже-науки? Без холодильников, инструментов, препаратов...?

По-средневековому. Просто ждёшь пока господь, подкидывая свои кости, выбросит удачную комбинацию генов. Что она удачная — поймёшь, когда особь вырастет и проживёт долгую плодотворную жизнь. А до этого, гипотезируя, скрещиваешь её с чем-то подходящим, в фантастической надежде закрепить признаки, сделать полезные гены — доминантными.

"Наиболее быстрым практическим путем увеличения гомозиготности у высших животных является спаривание родных брата с сестрой, имеющих общих отца и мать..., а также спаривания отца с дочерью или матери с сыном.

Если осуществлять такое тесное кровосмешение в течении 16 поколений подряд, то достигается 98% гомозиготности по всем генам, а следовательно, ввиду отсутствия расщепления, все особи этих пометов становятся почти идентичными по генотипу и фенотипу — все дети одинаковы, как близнецы".

* * *

16 поколений... А в 15-ом — чумка и все труды... в выгребную яму.

Короче: долгое, непредсказуемое, нудное занятие. И тут мне повезло: петушок и несколько курочек сами образовались, "силою вещей".