Зверь лютый. Книга 10. Обязалово

Я в те поры рвался в смоленские бояре, и князь Владимирский меня не интересовал совершенно.

Говорят ещё, что я братьям-княжичам всю их жизнь предсказал. Да полно! Мне надо было внимание княжичей, а более — воспитателей их, на себе удержать. Чтобы люди мои княгиню до покоев её тайно довели. Вот я и нёс "что к носу ближе". С умным видом, туманным слогом. А что княжичи меня и слова мои запомнили, так у них же в руках зажигалка осталась. На весь мир единственная — что ж не запомнить. Михалко её вскорости с досады в Десне утопил — гореть перестала.

Пожалуй, важнее всего, что запомнил меня Маноха. За княжью грамотку. За то, что взял, и за то, что отдал. Кабы у него моим словам веры не было — и меня бы не было. И "Святой Руси" — тоже, какая она нынче есть.

В июне неторопливый караван Андрея добрался до Киева. Два старших по лествице на Святой Руси князя — Боголюбский и Ростик — пытались договориться о выходе русского православия из раскола. Андрей предлагал на место митрополита своего человека. Фёдор Ростовский, племянник смоленского епископа Мануила был в большом фаворе у Боголюбского. Устроенное им изгнание из Ростова тогдашнего епископа по спору "о посте в среду и в пяток" доставило Федору национальную славу "ревнителя древнего благочестия и истинного православия".

Однако Ростик переиграл Андрея. Одним из доводов была вскрывшаяся беременность вдовой Великой Княгини. Ростик не преминул уколоть Боголюбского: "ты о делах божеских судишь, а с домашними управиться не можешь". Киевляне же, вовсе не любившие долгоручичей, смеялись едва ли не в глаза Андрею. "Бешеный китаец" поступил, по обычаю своему, резко: выгнал "шалаву грецкую" с Руси со всеми её сыновьями, что было немалой новизной. Прежде с Руси выгоняли лишь князей за братоубийственные войны. В Царьграде опозоренную княгиню приняли, но ко двору не пустили. Два её старших сына, бывших прежде князьями в Торческе и в Белгороде, получили от императора владения в Болгарии. Сама она прожила там ещё лет двадцать. А вот младшие сыновья — Михалко и Всеволод, подросли и вернулись на Русь. Но об этом позже.

Глава 210

Ощущение после княжеского каравана — как Мамай прошёл. Что — сдвинуто, что — сломано, что — украдено. Здесь говорят: "взято в подарок".

По закону гостеприимства хозяин обязан подарить гостю понравившуюся вещь. Гость должен отдариться. Всё очень мило, пока представление о ценности обоих подарков совпадают.

Данилевский пишет, что в Древней Руси эта система доходила до полного абсурда с точки зрения рыночной стоимости подарков.

Можно сравнить с аукционами по продажи вещей знаменитостей. Старые трусики королевы Елизаветы II 1968 года использования ушли за 18 штук баксов. Ясно же, что не за кружевную отделку.

Интересно: за сколько можно толкнуть шёлковый домашний халат Андрея Боголюбского в приличном состоянии в моё время? Не, не интересно — не доживу.

На поварне хмурая Домна перебирает посуду. Вот кружка святорусская деревянная. Ею же убить можно! Но у одной — отломана ручка, у другой — вылетело донышко. А у третьей откусан край. Вот этого я совсем не понимаю. Не голодные же были.

Полусонный народ тынялся по усадьбе. Пытались починить сломанное, найти переложенное в другие места, делились впечатлениями. Но бродить "нога за ногу"... у меня долго не получается. Да и жизнь не даёт.

Я очень благодарен Алу. За то, что он сообразил и спрятал нашего куртёныша. А то пришлые бы точно отобрали. Или убили бы из забавы.

А вот Хрысь Жиляту-печника — не спрятал. Жилята клал печки в "Паучьей веси". Понятно, что караванщики спокойно мимо "печника с гонором" пройти не могли. Нет, никакой ссоры-драки не было — Манохины люди вовремя вмешались.

* * *

"У армянского радио спрашивают:

— Будет ли третья мировая война?

— Нет, не будет. Но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется".

* * *

Ссоры не было — была такая сильная дружба...

"Тостируемый пьёт до дна" — наше общенародное правило. В данном случае — до дна лужи, где и засыпает. Да и лужа-то неглубокая! Но пролежать в холодной воде полночи... Воспаление мочевого пузыря... Через три дня в бреду и муках... Как Пётр Великий, только без завещания.

Обмыли-похоронили. Уходя с кладбища, я напомнил Николаю:

— Списочек подготовь. Чего покойник должен остался.

— Эта... Как это? Это ж мы ему... Он же вон... ну печек сколько поставил!

— Николай, ну ты как ребёнок. Сам же ряд с покойником составлял. Дело-то не закончено, все потребные печки — не поставлены. Так что — расчёта за работу не будет. А долг за ним остаётся.

— К-какой долг?! Он же...! Дык... корм и кров — по ряду с нас!

— А остальное? На покойнике новые лапти обуты. Я тебе сколько раз говорил — нужна полная разноска по плану бухгалтерских счетов. Иди, сочиняй, купец-молодец.

Николай просидел ночь, но составил список. По уровню фантазии он далеко превосходил тот счёт, который когда-то подсунули графу Монте-Кристо. Да и то правда, откуда у Монте-Кристо двенадцать пар тёплых портянок? Последним пунктом вписали молебен "за упокой": поймаю попа какого-нибудь — закажу.

Через день после ухода княжеского каравана пришлось срочно идти в Рябиновку: прибежал орущий сигнальщик.

— Аким с Яковым пьяные напились! Дворовых убивает!

Почти всё население Рябиновки сидело в лесу, обсыхало после спешного отступления через залитый водой берег и обсуждало происходящее:

— Они тама...! Бельма наливши...! Воют, рычат, на людей кидаются... С мечами! Вот те хрест! Всбесивши!

Что порадовало: Марьяша, с выбившимися из-под платка волосами, и Ольбег, с разбитым носом, были среди беженцев.

Население с моим появлением дружно вздохнуло с облегчением: Ванька-ублюдок прибежал — есть теперь кому дерьмо разгребать. Конюх-управляющий так и выразился:

— Батюшка-то наш, Аким Янович, ныне малость не в себе. Надлежит отпрыску родителю болезному помощь оказать, уход душевно потребный. Тама вона.

И ручкой так это выразительно... направление указал.

* * *

Как говорит Lise младшему Карамазову:

— Ах, Алексей Федорович, ах, голубчик, давайте за людьми как за больными ходить!

Почему "как"?! Где вы видели психически здорового хомосапиенса?! А уж на "Святой Руси"...

* * *

Да пошли они все! Но там Прокуй... И дебил молотобойный... И Ольбег наплаканными глазами светит... Два сдуревших мужика с железяками... Ну, положим, Аким нынче не боец. Лука не натянет, мечом не ударит — руки у него болят. Но взбесившийся Яков... Неожиданно... И очень опасно.

Если кто-то думает, что "душевный уход" за свихнувшимися вооружёнными психами — моё любимое хобби... Ивашка-попадашка просто послал бы их всех... А вот Ванька-боярич...

Обязанности феодала включают в себя и обязанности милиционера с санитаром. Почему попандопулы про это не рассказывают? Ваши желания и нежелания, Иван Юрьевич... засуньте их... Есть туземная обязаловка — её и играй.

— Ваня, ты сходи — уйми их. А то они людей помучают-поубивают. А после и сами мучатся будут — им стыдно станет душегубами-то жить. А от стыда — ещё больше злобиться станут. Сходи, Ваня. Тебе платочек мой дать?

Любава. Хорошо, что ты тоже из усадьбы убежала. Что ж ты, мой "подорожник для души", всё меня людей убивать посылаешь? Или "убивать" — от моей тупости да маломощности? Ничего другого придумать не могу?

"Бой попаданца прогрессивного с психами буйными" — в литературе не встречал.

— Спасибо, красавица. У меня ныне и свой плат есть. Сухан, рогатину разверни. Бить только тупым концом. Мне в Рябиновке крови не надобно. Вон там, на бережку, сети рыбацкие возьмите. И вот что, мужи мои славные, саблями — не махать, топорами — не бить, вперёд меня — не лезть. Кто сдуру помрёт — поймаю и накажу больно.

Ворота в усадьбе были не заперты, на дворе пусто. Я шёл в этой пустой солнечной тишине и внимательно осматривался.

Поварня — нараспашку, тряпки у крыльца валяются — бабы отсюда бегом бежали. Кузня заперта изнутри. Прокуй, хоть и истерик, а понимает: встреча молотобойца-дебила и мечника-психа — радости никому не доставит. Курочки гуляют. Солнышко светит.

Мгыхк... Яков идёт. С мечом.

Яков вывернулся из-за угла боярского терема и нетвёрдой походкой двинулся мне навстречу. В руке обнажённый меч. Длинный, прямой, узкий клинок. Он его как трость несёт. Даже опирается.

Абсолютно идиотское лицо с блуждающей улыбкой. И бельма вместо глаз. Что ж они такое пили, если зрачков совсем не видно?

Странно тёмный цвет лица. Это он так загорел? Весна только началась, а он уже как негр. Что-то он как-то говорил про "чёрного гридня"...

— Яков...

Медленно повернул голову в мою сторону. Улыбка стала ещё шире. Узнал? Сейчас поговорим, успокоим, спать уложим...

Пара ускоряющихся заваливающихся пьяных шагов ко мне. И резкий, мгновенный выпад. Укол клинком. Мне в голову.

Стук дерева по металлу. Я и не понял ничего, но дрючком ударил. Сбил клинок. И сам отскочил в сторону.

Яков проскочил мимо. Постоял, покачиваясь. Обернулся с выражением глубокой озабоченности на лице. Увидел меня и снова заулыбался. Из уголка рта течёт струйка слюны. Искажённое лицо с ласковым оскалом.

Это же Яков! Один из самых толковых, умных мужиков, которые тут вообще есть!

Стоит покачиваясь. Совершенно пьяный радостный дебил. С полуторным клинком в руке. Разводит руки, будто собирается меня обнять, делает пару неуверенных шагов ко мне. Эк как его ведёт... Оп-па!

Теперь выпад был направлен мне в живот. Пришлось сбивать, удерживая дрючок двумя руками. Безрукавку мне распорол. Изнутри.

Да что с ним такое?!

А! Факеншит! Так вот как выглядит функционирующий берсерк! Экое дерьмо.

Но откуда у него северокитайская школа "пьяного" боя? Есть две школы, которые активно используют "качающиеся" стойки: "богомола" и "пьяного". Но "богомол" не работает с мечом и не применяет каскада как бы беспорядочных движений.

Откуда у русского гридня китайские заморочки будущих веков? Или заимствование шло в обратном направлении?

* * *

Во времена монгольских императоров Китая под Пекином квартировался отдельный гвардейский русский добровольческий полк. С задачей: "в мирное время поставлять дичь к столу императора Поднебесной". Может, аборигены и позаимствовали эту школу боя, наблюдая за обмываниями гвардейцами удачных охот?

* * *

А вот на ноги подниматься берсерков не учат. Пока Яков, пролетая мимо меня, резал мою безрукавку, я успел подставить ножку. Травка у нас на дворе уже зеленеет. Теперь у Якова и колени будут такими же.

При всём моём уважении, не корысти ради, а исключительно пользы для...

Офигеть! Футбольный удар пыром сзади, между ног стоящего на четвереньках мужчины — реакции не вызывает. Полная блокада болевых ощущений? Только носом вперёд сунулся. Механика работает, психика с физиологией — нет.

Кстати, о механике — а что это у меня звякает в распоротом внутреннем кармане? Зажигалку-то я подарил. А звякают... прокуёвые наручники. Сигнальный экземпляр.

Яков лежал лицом в землю, с вывернувшейся назад правой рукой. Один наручник мне удалось накинуть сразу. Потом пришлось звать Сухана.

Берсерка били по хребту, чтобы и левая рука у него вывернулась удобно. Потом — по пальцам правой руки, чтобы меч отпустил. Позже мне сказали, что я очень правильно застегнул ему наручники за спиной — берскерки, как лисы попавшие в капкан, иногда отгрызают себе руку, чтобы освободиться.

Якова упаковывали в рыбацкие сети, он рычал, грыз сеть, изо рта шла пена, закатившиеся глаза из одних белков на улыбающемся, хорошо знакомом лице производили... очень неприятное впечатление.

Теперь — Аким. Если он тоже... обберсеркился, то боли в руках не чувствует. И натворить может... многое.

Акима я нашёл в тени дома, возле крыльца в его опочивальню. Плачущим и шипящим над телом Ивицы.

— Ш-шлюха... ш-шалава... ш-шелупонь... девочка моя любименькая... звёздочка яхонтовая... с-с-сука блудливая...

Он убил её обычной шваброй. Что под руку попало. Удачный удар в висок. Вся левая сторона весёленького, дареного недавно платочка — залита бурым и хлюпает.

Меня он сперва не признал. Потом начал плакать:

— Она... она сказала — я старый. Со мной — скучно. А там весёлые молодцы... Красивые да здоровые... С ними весело. Обнимают жарко, целуют сладко... Ей молодой нужен. А я? Вань, а мне... куда?

Притащили корыто, умыли деда тёплой водой, напоили валерьянкой с пустырником. Уже чуть успокоившись, уложенный в постель, он благодарно улыбнулся ухаживающей за ним Марьяше, и произнёс:

— Хорошо хоть дочку спрятал от этих... охальников. Надо, Ванюша, шапку боярскую получать. Уважать будут... всякие. А то, вишь ты, одной воинской славой не обойдёшься. Всякая набродь... будто во вражьем городе.

Аким засопел, отвернувшись к стенке, а я поманил Марьяшу на улицу. Молча подцепил пальцем навешенные на платок новые суздальские колты. Хорошо, Аким не знает — за какие такие труды у его дочки обновка появилась.

Марьяша фыркнула и убежала к отцу. Как бы Акиму не пришлось вскорости очередного внука из дочкиной утробы плетями выбивать. Потому что мне такое занятие... А куда я денусь?! Подводить вотчину под епископский суд?

Эта выходка владетеля и его слуги верного меня чрезвычайно встревожила. Конечно, не убитой Ивицей.

Тут дело такое... Как шипела на Макаренко в "Педагогической поэме" одна из его сподвижниц на стезе народного просвещения:

— Проститутку?! В коллектив мальчиков?! Да вы с ума сошли!!!

А тут "коллектив мальчиков" — постоянно и повсеместно.

"Своего ума в чужую голову не вложишь" — русская народная мудрость. Ну, захотелось ей! Избыточная сексуальная активность чревата последствиями. Например — летальными. Я сам себе это постоянно повторяю. Правда, не помогает.

Пришиб дед мою рабыню насмерть — не смертельно. Дед отлежится — новую найдём. А вот "отлежится" ли...

Такие экзерсисы с настойками мухоморов дают тяжёлую отдачу. Оба "берсерка" неделю еле ползали. Чуть бы перебрали, и мне пришлось бы их самих хоронить. Тогда Рябиновская вотчина уходит к князю — действующего наследника нет, статус не определён.

Надо спешно топать в Смоленск, вписываться в реестры, приносить клятвы, получать подтверждения...

Короче: гривну, шапку и грамоту. И молиться, чтобы Аким дожил до ритуального завершения этих бюрократических процедур.

Как всегда, сразу побежать — вопросы порешать — не получилось. Куча мелочей, которые срочно надо сделать, опутывали сетью. Вотчина, как всякая организация, функционирует в собственном ритме, создаёт собственные проблемы и находит пути их решения. Добавить что-то новенькое в поле оперативных целей... тяжело.

На похороны Ивицы собралась её родня. Меньшак даже всплакнул над могилкой проданной в рабство дочки. Начал, было, нести ахинею и рубаху на себе рвать. Но оставшаяся за старшую Елица быстро его урезонила. Девочка подросла, да и ученичество у Мары добавило ей уверенности.