Тайными тропами сквозь них ко мне шли четверо странников: двое мужчин и две женщины, похожие на людей и чуждые миру. Первая женщина сухая и длинная, с жидким огнём в волосах и глазах. Грозная Огненная Уот. Вторая — невысокая, пышная, с толстыми каштановыми косами и глазами цвета юной листвы. Милосердная Мать-земля Калтащ. Третий — коренастый мужчина со смешливыми ямочками на щеках и глубокими тёмными глазами, с волосами цвета водорослей. Повелитель Вод Фаро. Четвёртый — стройный, с тонкими, будто вырезанными в камне чертами. Его иссиня-чёрные кудри стянуты в жгут на затылке, в руках бубен и колотушка. Предводитель чужаков, Высокий Тэнгри, Небесный Повелитель.
Его глаза цвета неба пронзали бескрайние пустоши моего небытия. Он единственный слышал мою музыку: шелест травы, шёпот деревьев, молчание гор, грохот прибоя, журчанье ручьёв, голоса зверей и птиц. Песнь звёзд звучала у него в ушах перезвоном небесного сияния. Он простирал руки и обнимал меня, бил колотушкой в бубен, вторя ритму моей музыки, и отплясывал, как утгардский оленевод. Остальные чужаки повторяли за ним, своей волей облекая меня в плоть, придавали форму воде и суше, даровали моим чадам видимый образ и чувственную суть. Брали в супруги совершеннейших из них, мешали мою кровь со своими грёзами и создавали подобный себе народец — высоких лысых обезьян. Че-ло-ве-ки. Паства. Тоже повелители, преобразователи, рождённые здесь, связанные со мной и связавшие меня с чужаками неразрывной пуповиной. Пока человеки любили и верили в своих создателей, их приходилось любить и мне, поддерживать форму и не возвращаться в гармоничное небытие.
Последним явился пятый гость. Был он чёрен, как бездна, глух и слеп, способный только на злость, ненависть и зависть. Повелитель Теней. Он не слышал моей музыки, не видел танца сотворения, не имел паствы. Он возжелал владений других Повелителей. Высокий Тэнгри говорил с ним, но гость не понимал его, не ощущал то, что привык ощущать. Уверенный, что его обманули, он пошёл на нас войной. Обвивал меня чёрными нитями, рвал на куски твердь, вселял ненависть в сердца человеков. Не вышло. Повелители были сильны, духи сплочены, а человеки чисты помыслами. Вместе выдворили они Теней за мои пределы. Он обозлился и привёл сюда странников из чужих миров. Не все соглашались помогать ему, ибо были среди тех созданий мудрецы, узревшие бурю, но и тех, кто встал на сторону Теней, оказалось достаточно. Он искажал суть, убивал волю, делая рабами. Они научились питаться другими созданиями, заражали и перетаскивали их на свою сторону. Война длилась вечность. Повелители смирились с присутствием Теней во мне. Окончательной победы не будет, потому без борьбы музыка прервётся и мир канет в небытие.
Река времени катила свои воды, смертные жили, умирали и возрождались. Человеки верили ещё истовей, когда боги даровали им свои силы, чтобы те защищали себя сами. У Повелителей подрастали дети — плоть и кровь моего мира, хоть и с примесью чуждого могущества. Вместо родителей танцевали они. Четверо мальчишек в рубахах из белых перьев спина к спине пытались подчинить меня своей пляске, не понимая, что пляшут под мой ритм. Я смеялась над их самовлюблёнными порывами.
Меньший вышел из круга и посмотрел на меня пронзительно синими, как у отца, глазами. Восторженное детское любопытство, пламень в сердце, жажда познать заворожили меня, заставили показать всё, что было сокрыто даже от древнейших. Он смотрел в меня, а я в него. Он рассказал мне то, чего я не знала в безмятежности вечного одиночества. Он танцевал, моя музыка вторила ему, желая подчиниться и изменить незыблемые порядки. Оказывается, это приятно.
Оставшийся без младшего круг распался. Угольные ленты проникли сквозь бреши, вцепились в одного из мальчишек и подчинили себе. Он убил братьев и разрушил всё, что строил его отец. Он протянул щупальца к моему синеглазому мальчику. Они сражались неистово, с горечью и ненавистью, рождёнными предательством родной крови. Один пал поверженный, второй был смертельно ранен и ушёл ото всех, от меня тоже. Мой синеглазый мальчик. Сколько бы я ни звала его, ни искала по пустошам небытия, он не отзывался. Не отзывался он и на зов тысячи тысяч страждущих голосов, что заглушали даже мою музыку. Шаманы и заклинатели, жрецы и книжники искали меня, ловили меня, пленили меня повсюду. Они опутывали меня сетями, ранили меня ножами, надеясь кровью моей добиться его возвращения, но всё было тщетно.
Он появился недавно — высокий хмурый мужчина в чёрной мантии. Нарёк себя Духом огненным. Он жаждал меня больше всех, и его желание способно было стать той искрой, что разожжёт пожар. На юге он живёт, за мощными стенами, в древнем городе на краю погибели. Мне нужно туда, к нему, он укажет путь, он уже ищет меня!
Но сейчас ко мне идёт другой, мой тёмный разноглазый суженый. Беспрепятственно проникает в мой защитный круг, плоть от моей плоти, суть от моей сути. Он садится возле меня на колени, приподнимает мою голову и прикладывает к растрескавшимся губам флягу.
Вода потекла по губам на подбородок, но в рот не попала. Сильные руки встряхнули меня, заставляя глотнуть.
— Пей! — голос полнился глухой яростью. Хотелось смеяться, как и всегда, когда он глупо злился или также глупо пытался понравиться. — Пей, ну пожалуйста!
Вода стала солёной, прочистила слипшееся горло. Я закашлялась и с трудом разлепила веки. Изрезанное разводами теней в закатных лучах лицо Микаша выглядело жутким. Столько синяков и ссадин. Неужели это я сделала? Когда утолила жажду, Микаш убрал флягу и притянул меня к себе.
— Я не должен был оставлять тебя. Прости! Столько дней в горах без еды и воды, да ещё после болезни — немыслимо! Я...
Я залилась режущим горло смехом. Голову будто стянуло тисками. Стало дурно, и я едва не потеряла сознание. Микаш ещё раз встряхнул меня. В рот потекла новая порция воды.
— Перестань себя изводить! Я знаю, как больно, когда уходит кто-то близкий, но ты должна научиться жить без него. Жизнь — одинокий путь. Ты сильная, ты сможешь!
Он несносен. Я отдышалась и пробормотала:
— Смогу... Одна... Уходи... Ты обещал...
Руки Микаша напряглись. Губы плотно сжались.
— Я не Сумеречник, чтобы держать своё слово, — он повернулся ко мне спиной. — Ты ослабла и бредишь. Забирайся, я отнесу тебя к туатам. Не упрямься. Должна же у тебя остаться хоть капля здравого смысла.
Не отстанет. Пришлось согласиться, хотя даже висеть у него на спине было тяжело. Голова шумела, норовя опрокинуть обратно в беспамятство. Слабость никак не отступала. Микаш с кряхтением поднялся. Я положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Как собирается со мной по стене спускаться? Но он шёл, легко, размеренно, будто по ровной земле, спина вздымалась в такт глубокому дыханию.
— Не тяжело? — спросила я, подавляя зевоту.
— Ты как пушинка. — Даже пушинка на высоте весит немало. — Каждому даётся ноша по плечу. Я согласен нести свою до конца, даже если она переломит мне хребет.
Нашёл себе ношу на мою голову. Он перехватил мои ноги поудобнее. На лицо падали мокрые снежинки. Надо же, снег посреди травника, ближе к подножью, а не на вершине, где должен лежать ледник. Вот бы Вейас удивился. Вейас... Не буду марать память о тебе дурацкими тревогами. Твой выбор — уйти, и я его уважаю. Я научусь жить одна, но ты всё равно останешься в моём сердце самым дорогим и близким человеком в Мидгарде. Надеюсь, мы ещё встретимся помудревшими, способными открыться друг перед другом, а до тех пор я буду ждать.
— Эй, принцессочка, не спи! — вырвал из забытья голос Микаша.
Он опустил меня на землю под одинокой разлапистой сосной, которая закрывала от ветра и снега.
— А где стена? — спросила я, разглядывая хмурое небо с летящими по нему мокрыми хлопьями.
— Никакой стены я не видел. Тропа была лёгкой.
Микаш укутал меня в свой плащ, достал из-за пояса ещё одну флягу и влил мне в рот куриный бульон с протёртыми овощами и манной крупой. Пища лезла обратно, обжигая глотку, но рвотные позывы в конце концов прошли. Становилось легче.
— Ты их себе придумываешь — стены. Зачем? Будто смерти ищешь, причём самым изуверским способом.
Слабость отступила. Теперь я хотя бы могла произносить фразы длиннее трёх слов.
— Я бы хотела родиться мужчиной. Сражаться. Путешествовать. Не оглядываться на суетное, на людей, которые меня оценивают, с неприязнью ли, или с добром, неважно. Мужчины могут быть собой, а женщины обязаны быть лишь их тенью, думать лишь о красоте и кротости. А я хочу светить, хочу чувствовать, хочу быть свободной в каждом порыве и выбирать сама: что, когда и с кем.
— Ты непохожа на мужчин.
— Из-за того, что я слабая и вечно ною? Я изменюсь. Даю себе зарок. Больше никогда, — я подняла ладонь с растопыренными пальцами к небу. Мокрый снег холодил её ледяными поцелуями.
— Нет. Ни тогда, когда ты притворялась, ни сейчас ты не похожа на мужчину. В тебе слишком много женского. В походке, манерах, в том, как ты выбираешь слова, во взгляде, в запахе. Не видел ни одной женщины, которая была бы больше женщиной, чем ты.
— Ты видел много? — я устала на него злиться, смеяться над его речами тоже. — Ничего. Я и женщиной выживу, одолею любую гору, а если не смогу, то что ж... так тому и быть. Я больше не боюсь.
— Какая следующая?
— М?
— Какая следующая гора? Куда собираешься дальше? Домой в Ильзар?
— Тебе зачем? Потащишься за мной до самого замка? Смешной! Ты мне не нужен. Я справлюсь, даже если ты бросишь меня под этой сосной, а куда пойду дальше — не твоё дело. Не буду больше никому верить, чтобы не разочаровываться после. Только в себе. Но я и это переживу.
— Ты пойдёшь за новым мифом, я знаю. И никогда тебя не брошу, как бы ты ни сопротивлялась.
Я устала. Без толку.
Снег всё падал и таял, оставляя на земле мокрые, покрытые разводами инея лужи.
— Какой сегодня день?
— Первый день травника.
— Наш с Веем день рождения. Год назад мы отправились в это путешествие. Тогда я думала, мы вернёмся героями, или вообще не думала, что будет дальше.
— А я даже не знаю, когда у меня день рождения.
— Как это? Ты никогда не праздновал?
— У нас не было времени, еды и денег. В этот день я уже должен был вспахать и засеять большую часть нашего поля, а потом следить, чтобы посевы не склевали птицы, не сожрали жуки с червяками, чтобы скотина не потоптала всходы, чтобы засуха не спалила их дотла.
— Это неправильно! Даже если бы я была беднее храмовой мыши, то раз в год устраивала бы своему ребёнку праздник и не заставляла работать до седьмого пота. Либо сделала бы его счастливым, либо не рожала вовсе!
Микаш фыркнул и замолчал. Зря завела этот разговор. Глупая избалованная принцесска.
Я задремала под шум ветра. Когда проснулась, вьюга унялась, но небо было всё такого же мрачного свинцового цвета, как глаза Микаша. Его рядом не оказалось. Бросил? Нет, глупо и надеяться. Уже и аура чувствуется, огромная, льдисто-голубая, в горах как нигде сильная. Горы — пристанище ветра, горы — его храмы.
— Проснулась? — поинтересовался Микаш, выбираясь из соснового леса ниже по склону.
Я нахохлилась, как сова, под тёплым меховым плащом. Нужно было распалить костёр. Жаль, что так сыро.
— Вначале праздничный обед — подарки потом, — торжественно объявил Микаш и достал фляги с водой и бульоном: — У нас сегодня не званый обед у высокого лорда, а настоящий королевский пир!
Я не оценила шутки, забрала фляги и обедала сама. Сил уже хватало. Микаш жевал лепёшки с вяленым мясом. И для меня оставил. Даже вприкуску с бульоном твёрдая пища не шла, но я заставила себя съесть всё.
— А теперь подарок для послушных девочек, — Микаш достал из-за пазухи серый свёрток. — С днём рожденья!
Он вложил мне в руки два пучка тонких прутьев, перевязанных крестом. Наверху — холщовый шар, набитый сухим мхом, вместо волос натыканы сосновые иголки, прутья обёрнуты лоскутами на манер платья.
— Кукла? Ты серьёзно?
Я их даже в детстве не жаловала, искусных, точь-в-точь похожих на людей, в роскошных одеждах.
— Моя сестра их любила, — смутился Микаш и опустил глаза.
— Она была слабоумной. Мне не пять лет, а семнадцать, если не заметил.
— Не будь такой злобной. Я просто хотел тебя порадовать.
— Не надо так стараться. Это глупо.
— Давай выброшу! — оборвал он и попытался отобрать у меня куклу.
Я отодвинулась и рассмеялась:
— О, нет! Ты же от чистого сердца старался. Оставлю её — будет наша дочка. Нужно придумать ей имя. Обычно выбирают из отцовского рода. Как звали твою мать и сестру?
— Только попробуй! — стальные глаза полыхнули яростью.
Он сложил руки на груди и, широко раздувая ноздри, сжал губы в тонкую полоску. Ох, как взбесился. Я снова не сдержала смех.
— Хорошо, значит, будет незаконной дочерью с именем моего рода. Хм... Гертруда? Или Альгерда? Да, это определённо Альгерда. Герда, поцелуй отца!
Я приложила куклу к небритой щеке Микаша. Он отскочил, как ужаленный.
— Прекрати!
Я пожала плечами и поднесла куклу к своему лицу.
— Не повезло нам с отцом. Отец у нас бука. Он хотел тебя выбросить, представляешь? Но не бойся, я выращу тебя сама и не буду заставлять работать, буду рассказывать сказки на ночь и устраивать праздники каждый день!
Микаш зарычал, испепеляя меня гневными взглядами. Я укачивала куклу на руках, напевая колыбельную. Он закрыл глаза и сделал несколько громких вдохов.
— Ты изменилась.
— Нет, я впервые стала собой. Не нравится — уходи!
— Только вместе с тобой. Внизу разведём костёр, и ты сможешь немного поспать.
Он повернулся ко мне спиной, подставляя плечи. Край неба окрасился в холодный, бледно-розовый цвет. Скоро стемнеет. Или нет? Будут долгие-долгие сумерки, а полная тьма не наступит до зимы.
— Сам-то когда спал в последний раз?
— Это неважно. — Он развернулся и заглянул мне в глаза: — Я не находил себе места, пока тебя не было, и не стану спать, пока ты не окажешься в безопасности. Пожалуйста! Иначе мы оба околеем.
Мы долго смотрели друг на друга. Розовое сияние уже исчезло, и свет стал молочным. Наползал туман.
Я поднялась, опираясь о сосновый ствол, и положила руку на плечо Микаша. Колени подвели. Я бы упала, если бы он не перехватил меня за талию, но сдаваться всё равно не собиралась:
— Так будет быстрее.
Микаш поджал губы и нехотя кивнул. Мы поковыляли вниз по каменистой дороге.
До расселины добрались в самый тёмный час, не так, конечно, как полугодовой ночью в Утгарде, но тоже страшно. Туман скрывал всё на расстоянии вытянутой руки. Микаш искал мостик через пропасть, проверяя край обрыва палкой. Блуждание надоело. Я раскинула руки в стороны и воззвала про себя: "Брат мой Ветер, помоги!" В лицо дохнуло морозным порывом, дорога и сам мостик вспыхнули голубой нитью. Ого, как быстро! Что, тоже совестно стало?!
Я потянула Микаша в сторону сияния. Он недоверчиво покосился, когда я постучала его палкой по доскам, и пропустил меня вперёд, дырявя глазами ночную мглу. Я нарочно оступилась, выставив ногу в пропасть. Микаш испуганно вскрикнул и чуть было не рванул ко мне. Я засмеялась. Старается, ну так старается!
