Слово и железо

"Слово и железо" by Demonheart

1000-й год от Рождества христова

Всякая история имеет свое начало, но сложно сказать о людях то же самое.

В самом деле, кто может, не покривив, душой сказать: "мой род начался вот с этого предка"? Никто, ведь у указанного предка были родители, а у тех — их родители. И так далее, до самых давних времен, когда жизнь только-только начала приобретать свой облик в водах древнего океана. Поэтому те, кто берется определить начало своего рода, ищут упоминаний своих предков в старинных записях. Непрерывность памяти, преемственность, передача идей и принципов от одного поколения к другому — вот что дает право называться наследником. Богатство? Титулы? "Голубая" кровь? Оставьте эти глупости. Деньги могут кончиться, титулы утратят значимость, кровь выродится или разбавится.

Идея же бессмертна, ибо существует с начала времен и до их конца. Люди могут открыть ее или забыть — но самой идее это не повредит никак. Поэтому идеи сильнее людей. И именно идея, объединяющая поколения, их общий путь — это истинное мерило истории. А начинается история с малого. С падающей звезды, например.

Разбитый для ночлега лагерь русов располагался в прикрытой рощей низине, где скатывавшийся с южных гор ветер не тушил своим напором костры. Чуть поодаль виднелись более многочисленные огни — там располагалось греческое войско. Организовали поход именно греки, но северных соседей позвали на помощь, посулив часть военной добычи. Князь Владимир Святославич же согласился легко, хотя и сильно охладел к военным походам после крещения. Золото в казне лишним никогда не бывало, а нужно его было много.

Тихо.

Только шелестят в темноте крыльями летучие мыши, да потрескивают еще тлеющие угольки в костре.

Вот один из дружинников, заворочавшись во сне, поднимается и отходит в сторону. Видимо по малой нужде, потому как быстро возвращается. Но стоит ему приблизиться к спящим товарищам, в спину ему утыкается сталь.

— Стой. Кто таков?

— Ась? — дружинник безоружен, на нем нет доспехов. — Ярилка я.

— Ярилка... — сталь дотрагивается до его шеи. — И что ты тут делаешь?

— Поготь, — дружинник соображает, что вопрошающий голос ему знаком. — Льет, ты что ли?

— А кто еще? — прикосновение стали не исчезает.

Не облегчись воин ранее, сейчас бы он обмочил штаны. Попасться Кровожору среди ночи — печенегу такого не пожелаешь. И даже не свистнешь, чтобы своих разбудить — Кровожор тоже вроде как свой... свой, да все равно сам по себе.

— Да я поссать отходил.

— Я знаю.

— Ну а так чего копьем тычешь.

— Просто так, — голос за спиной еле слышно, но очень зло засмеялся. — Иди спи, Ярилка. Сегодня твоя голова при тебе останется.

"Чтоб тебе язву на всю рожу", — подумал Ярилка, но добрел до своего спального места и улегся там.

Льет проводил его взглядом и присел у углей, положив себе на плечо тяжелое копье. Спать он не торопился — ему было назначено стоять в дозоре. Нудное и бестолковое занятие — нападение им не грозило, потому что до Мелиттина была еще, по меньшей мере, неделя пути. А еще неприятное и страшное.

Льет ночь ненавидел. Когда вокруг сгущалась темнота, его кровь словно начинала кипеть прямо в жилах. Хотелось рваться вперед, нестись что есть духу, преследовать добычу... а уж если доходит до такого, что в темноте видишь лучше, чем днем — то тут и остается только крепко зажмуриваться, держать в кулаке маленький серебряный крестик, от чего-то больно обжигающий ладонь, да грызть тайком деревяшку какую. Не говоря уже о жутком голоде, за который Льет и получил свое прозвище. Льет смотрел на крупную желтую луну, заливавшую своим холодным светом округу, и гадал, удастся ли дотерпеть до битвы, чтобы выпустить всю накопившуюся ярость.

Сколько лет уже прошло? Много. Считать Льет умел только до десяти, грамоте тоже не был обучен. Помнил он себя с того момента, когда едва поспевал за своим отцом, таща на себе слишком тяжелый мешок с немудреным скарбом. Уже позже он узнал, что тогда правитель русов, князь Владимир, прибыл к ярлу Хакону Могучему просить военной помощи, и получил от него сильное войско, в котором служил и отец Льета, Ульфр.

Шли годы, Льет рос среди варягов, и не мыслил для себя иной судьбы, как стать одним из них. Он упражнялся с оружием, изучал тонкости ратного дела, а вечерами слушал сказки и легенды, которые рассказывал отец. Часто в них описывались великие герои, такие как Кухулин, который привязал себя к камню, чтобы, даже умирая, не склониться перед врагом, или конунг Хегни, владевший мечом Данслейфом, который нельзя было вложить в ножны, не пролив крови. А порой, когда отец во хмелю приходил с княжеского пира, рассказывал он и куда более страшные истории. Про жутких существ, что живут в тенях и туманах. Про ужасный народ фоморов, обладавший дурными глазами. А когда Ульфр бывал особенно пьян, и едва переставлял ноги то, схватив Льета за шиворот и притянув к себе, рассказывал, что они оба прокляты во веки вечные. В эти моменту Льет смотрел в его выпученные от хмеля и страха глаза, и видел, что они напоминали два огромных сияющих янтаря. И благоразумно никому ничего не рассказывал.

А потом отец умер. В очередном походе против народа булгаров, он вырвался далеко вперед и ринулся в самую гущу вражеского отряда. По словам тех, кто был с ним, Ульфр уложил по меньшей мере три десятка врагов, а остальных обратил в бегство. Но умер он не от ран, а в припадке безумия, завидев приближающихся к нему дружинников, заколол себя собственным копьем.

Льет продолжил служить князю Владимиру — все равно больше ничего другого он не умел. Поначалу его попытались определить в подручные к одному из старших дружинников, как то обычно бывало, но он вызвал новоявленного наставника на бой и даже не убил его, а просто вывалял в грязи, тем самым унизив еще больше.

И снова походы, битвы, упражнения с копьем, которое стало продолжением собственного тела, и княжеское серебро, которое никогда надолго в кошеле не задерживалось. И постепенно разгорающийся огонь внутри, который нельзя было унять ни сном, ни вином, ни объятиями блудниц. Прослышав, что небесные силы могут отвести зло, Льет принял крещение, но пользы от этого тоже не было никакой. Даже наоборот — серебряный крестик, который ему на шею повесил священник, непрестанно жег его кожу. Только в кровавом тумане боя внутренний жар слегка затихал, терзал не так сильно. Во время очередного похода против печенегов Льет сорвался. В пылу боя он сбросил врага с коня, кинжалом отсек ему голову и, следуя какому-то наитию, поднял ее над собой и подставил рот под текущие красные струйки...

И понял, что ничего слаще не пробовал никогда в жизни. А поняв, испугался сам себя.

Однако же смотрели на него с тех пор косо, а за глаза иначе как "Кровожором" не называли. Льет кипящую внутри ярость сдерживал как мог, но временами все равно что-то прорывалось, и пропасть между ним и прочей дружиной только ширилась. Любого другого, наверное, просто прирезали бы от греха подальше или попросту прогнали, но как боец Льет стоил десятерых — и только потому его продолжали терпеть.

Размышлять о себе и своей судьбе Льет не любил. Много думать он вообще не был приучен, но нутром догадывался, что ничего хорошего его не ждет, и что лучшей судьбой для него было бы постараться умереть в бою, чтобы в иной раз не наброситься на товарищей, с которыми бился плечом к плечу, и с кем делил кров и хлеб.

Краем глаза варяг заметил движение, и уже напрягся было, но тут же успокоился — то был просто предводитель их отряда, Добрыня. Тоже хлебнул за ужином лишний глоток воды? Но нет, направляется прямо сюда.

— Не спится?

— Не, — покачал головой Добрыня. — Старый я уже всю ночь спать.

Он и правда был очень стар, разменял полсотни лет. Но в седле держался крепко и с мечом управлялся весьма ловко, а главное — имел опыт. Про всякие сложности вроде "уважения" Льет не знал, но приказам предводителя подчинялся беспрекословно, и к словам его прислушивался.

— Чертей вокруг нету? — уточнил предводитель.

— Нету кажись.

Почему-то этот вопрос Льету норовил задать чуть ли каждый, с кем ему приходилось столкнуться после захода солнца. Началось это со случая, когда варяг, еще будучи отроком, по острому наитию уговорил дружину не пить из колодца в сожженном городе радимичей. Чуть позже выяснилось, что колодец отравлен, а про Льета уже тогда стали считать, что у него есть дар провидца. Сам же варяг с нечистью не встречался, кроме собственного отца, но был уверен, что если у нечисти есть сердце — то его можно проткнуть копьем. А если есть голова — ее можно отрубить. А стало быть, и бояться нечисти нечего, потому как без сердца или без головы никто жить не может. А если встретится навь или умрун — так и тем можно отрубить ноги, или пригвоздить к земле, да и оставить до утра. Вон мужики-пахари, даром что ни меча, ни копья в руках не держали, а даже просто с дубьем в руках всяким тварям лесным отпор дают, а с кем драться не с руки — с теми договариваются. А если уж совсем сладу нет — только тогда волхва и дружину зовут...

— Льет, сколько мне жить осталось?

— Я ж откуда знаю?

— Так ты же всякое видишь, с силой нечистой знаешься.

— Да брехня то все.

— Ты сам-то мне в глаза не бреши.

— Не знаю я, — варяг только отмахнулся. — Воевать идем, а не лыко драть. Кто помрет — за того живые выпьют. А ты чего про смерть разговоры завел?

— Старый я, — пожаловался Добрыня. — Сколько от смерти бегаю, а все равно свидеться придется. Уж знать хотя бы, когда.

— Отец говорил, что умирать в бою надо, — сказал Льет. — Тогда после смерти будет вечный пир и веселье. А если в собственной постели умрешь — то будешь в ледяной стране вечно жить.

— А священники греческие другое говорят. Что если жил праведно — то на небеса попадешь. А если неправедно — то под землю, где жар.

— Может оно и так. А старые жрецы, помню, говорили, что мертвецов к себе разные боги забирают. Все всякое говорят, — Льет дернул головой. Ему казалось, что еще немного, и он поймет что-то важное... но момент осознания никак не приходил, и он сделал самое простое — выкинул из головы все мысли.

— А вот нам-то как? — продолжал гнуть свое Добрыня. — Мы же дружина, сам сказал, не лыко дерем. Жгем, грабим, убиваем. А ну как и правда потом жариться на огне придется?

— Может и придется. К чему спор? Сами же все увидим.

Льету почему-то казалось, что неправы все. И отец, и греческие священники, и старый жрец Перуна, которого князь Владимир Святославич приказал живьем сжечь вместе с деревянными идолами. Опять-таки по наитию, он чувствовал, что за гранью смерти находится нечто такое, что никак нельзя описать, хотя и не придавал этому особого значения. Вопросы мирового устройства Льета не занимали. День прошел и ладно.

— Гореть нам вечно, убивцам, — Добрыня пригорюнился окончательно. — Решил я — если в этом походе не сгину, то пешим пойду в Царьград, о душе молиться.

— Ну иди, — огрызнулся варяг, которому было неприятно слышать причитания от того, кого он почитал старшим. — Только меня с собой не тащи.

— А тебя чего тащить? Тебе-то хорошо, в геенне огненной ко двору придешься...

Льет уже рад был бы отмолчаться, но тут Добрыня вытаращил глаза и вскочил на ноги, указывая пальцем куда-то вверх. Оглянувшись, варяг увидел, как с неба на землю падает яркая звезда. Она с жужжанием прочертила небосвод, и упала где-то не очень далеко — потому что послышался грохот, а в отдалении заблистало зарево пожара.

— Спаси и сохрани, — Добрыня осенил себя крестом. — Никак див с небес сошел!

Кругом зашевелились разбуженные шумом дружинники. Все они приподнимались, оглядывались кругом, и замирали в страхе, когда замечали зарево. Будучи отменными бойцами, которые не боялись никакого врага из плоти и крови, перед стихией они робели. Льет тоже чувствовал дрожь, но не столько страха, сколько возбуждения. Отец говорил ему, что очень редко с неба на землю падают камни, которыми перекидываются боги и великаны. И если повезет найти такой камень, то можно выковать из него волшебное оружие невиданной силы. Копье всегда будет находить путь в доспехах врага к его сердцу, а раны от меча не будут заживать, и сам удар не сможет отбить даже лучший мечник на свете.

— Добрыня! — тряхнул он замершего рядом воина. — Мой срок в дозоре стоять вышел уже?

— Ага, — ответил тот, не отрывая взгляда от зарева.

— Разреши поглядеть вблизи! — Льет указал рукой. — До рассвета обернусь!

Предводитель поглядел на него, но только махнул рукой — дескать, хоть провались там, без тебя только спокойнее будет. Варяг же подхватил с земли копье и свистом подозвал коня. На ходу вскочил ему на спину, даже не седлая и не надевая сбрую, да и понесся вперед. Объезженный и приученный к послушанию скакун шел быстро, но осторожно, даже в темноте стараясь не уронить седока. Льет же вглядывался в ночь, которая внезапно стала светлой, словно ясный день, и направлял коня в обход камней и ям, просто похлопывая по шее.

Добираться пришлось недолго. Упал небесный камень в небольшой, густо поросшей ракитом лощине, куда конь пройти не мог, и его пришлось оставить у края. Льет принялся продираться через заросли, хлюпая сапогами в воде — в лощине тек небольшой ручей. Путь был виден ясно — падая, камень поджег все, чего коснулся, а еще так сильно ударился о землю, что пропахал здоровенную борозду.

"Большой камень, — подумал Льет. — Тяжело унести будет. Зато что на меч не пойдет, то продать можно. Железо дорогое".

Наконец, он вышел к глубокой яме, от которой дышало жаром. Вода из взрытого ручья просачивалась вниз, но ее было явно недостаточно, чтобы остудить опаленную небесным огнем землю, и она быстро высыхала. Льет сорвал с головы шлем , зачерпнул им воды и вылил себе на голову. Зачерпнул еще несколько раз, вылил на кольчугу. Набрал в грудь побольше воздуха и заскользил вниз — туда, где его ждал драгоценный железный камень.

И пожалел об этом, как только оказался на дне. Жар внизу оказался не просто сильным, он был невыносимым. Вылитая на одежду вода высыхала буквально на глазах, а вожделенного камня видно не было. Пытаться копать раскаленную глину руками было бы глупо, и Льет ткнул в нее копьем.

Ничего.

Еще несколько тычков, в полную силу. Тоже ничего. Может быть, камень разрушился, когда упал? Или слишком глубоко ушел в землю? Или это и правда был див, как сказал Добрыня? От последней мысли Льету стало дурно. Он был превосходным воином — но всего лишь воином. Дивы — это страшно. Ни меч, ни стрела не может ранить живой огонь. Только дождь может его изгнать, да тайные силы волхвов, но простому ратнику останется только умереть, не показав врагу спины.

А в груди уже нестерпимо давило. Варяг попытался осторожно вдохнуть, и тут же зашипел от боли — горячий воздух обжег глотку и внутренности. Он кинулся к склону и принялся остервенело карабкаться по нему, помогая себе копьем. Перед глазами все мутнело, каждый вдох давался ценой боли.