Анархист часть 5

Анархист 5

АНАРХИСТ 5

(Окончание)

22. НОЧЬ НАДВИГАЕТСЯ, ФОНАРЬ КАЧАЕТСЯ

(Москва. Рязанский вокзал)

День седьмого марта 1921 года в Москве выдался солнечным и тёплым. Когда к перрону Рязанского1 вокзала подкатил поезд с делегатами от Сибири, Урала и Дальнего Востока, большой духовой оркестр уже стоял с трубами наизготовку. В районе Басманных переулков паровоз потерял низкий гудок и облаком белого пара украсил голубое мартовское небо. Машинист, увидев на перроне кумачовое море приветственных флагов и транспарантов, потянул за рукоятку ещё раз, и по ушам встречающих рубанул резкий гудок. Из-под колёс вырвались белые клубы, окутав перрон.

В купе поезда, ставшим таким уютным и привычным, Григорий Рогов прощался с Сашкой Фадеевым и Андреем Блинниковым. За неделю жизни в тесной клетушке поезда они о многом успели перетолковать, много успели обсудить. Григорию очень помогала в этом деле наука старого кама Каначака. Благодаря ей ему удалось даже в этих убеждённых большевиках посеять семена сомнения. Теперь надо найти Кайгородова и Гуркина и побыстрее покинуть место торжественной встречи делегатов Съезда.

— Бывайте, мужики! — он с силой стиснул протянутые ладони. — Не поминайте лихом. Если какая помощь потребуется, обращайтесь... За паёк от наркомпуть отдельное спасибо. Не думал, что в столице такая беда с прокормом.

— Григорий Фёдорыч, а может всё-таки с нами? — Фадееву тоже приглянулся этот сильный и далеко не глупый мужик. — Сейчас речи послушаем, потом наверняка нас в какую-нибудь ночлежку отведут. Думаю, не самую плохую. Глядишь, там и тебе и твоим друзьям местечко найдётся. Смотри, какой чудной погодой нас Москва встречает. Наверняка, всё пойдёт как надо!

— Спасибо, Саш, за заботу, — Григорий мягко потрепал Фадеева по плечу, — но, пожалуй, я откажусь. Дела наши могут быть неправильно поняты тутошними властями. А вам удачи! И не попадите под какой-нибудь замес.

Последние слова он уже говорил, уже продвигаясь к выходу из вагона.

Ту-тух, ту-тух, — лязгнули в последний раз колёса и заскрежетали по стальным полосам рельс. Оркестр грянул «Интернационал». На панель посыпались прибывшие сибирские товарищи. Они несколько суетливо пытались построиться в две шеренги, но получалось не очень. Всё-таки сказывалась и две недели пьянки в поезде, и отсутствие навыков строевой подготовки. Это помогло нашим героям с Алтая незаметно исчезнуть в недрах недостроенного здания.

Внутри недостроенного здания витал дух запустения и тлена. Сквозь щели заколоченных досками окон пробивались слепящие лучи весеннего солнца. Они словно ножом нарезали мрак, делая тёмные углы внутри здания ещё темнее. За зиму в огромные сводчатые залы снега намело по колено. Стены покрыты копотью костров, что прошлым летом жгли здесь бездомные и беспризорные, стекавшиеся в Москву со всей России. С потолка свисали какие-то тенёта. Кучи битого кирпича и прочего мусора делали путешествие в этих «катакомбах» весьма сложным делом. Зимой здесь холодно, пусто и тихо как на кладбище. Только с перрона доносились бравурные аккорды пролетарского марша.

— Слушай, Петрович, надо бы нам, наверное, золото твоё где-то схоронить, — Григорий повернулся к Кайгородову. — Чую я, что в этом Вавилоне нас разденут, разуют, вытряхнут всё, включая душу, и провалим мы нашу искпидицию по причине преждевременной кончины.

— Предлагаешь здесь сховать? — смекнул бывший атаман. — Боязно как-то прямо на вокзале оставлять. Не ровен час, шантрапа какая, шарить будет, да наткнётся? — Он с досадой стукнул кулаком по резной колонне.

Колонна гулко загудела, сообщая, что внутри неё ничего нет.

— Вот тебе и лучший сейф! — Григорий, вооружившись ножом вырезал у самого основания аккуратное прямоугольное отверстие. — Вот! Сейчас грязью замажем. Ни одна живая душа ни в жисть не догадается, что в этом сейфе хранится.

Два килограмма николаевских золотых червонцев были надёжно спрятаны.

Когда «Интернационал» стих, начался митинг по случаю прибытия, но троица уже была на дальнем конце Каланчёвской2 площади. Толпа дезертиров, воров, мешочников, спекулянтов, крестьян окрестных деревень, что в поисках работы стекались в город со всей губернии, таила в себе массу опасностей для одинокого путника. Только благодаря тому, что шли мужики плотной тройкой и выглядели в сибирских лохматых папахах достаточно грозно, им удалось миновать привокзальную площадь без потерь. Смрадный дух оттаявшего конского навоза, паровозного и печного дыма, ещё какой-то специфической едкой вони не давал вдохнуть полной грудью. Множество орущих и толкающихся граждан самого разного чина и звания тоже производили на Рогова и Кайгородова гнетущее впечатление. Им ни разу в жизни не приходилось бывать в таком большом городе. Столкнувшись с совсем не радостной суетой мужики чувствовали себя не в своей тарелке. Только Гуркин несколько лет проживший и в Питере и в Москве, чувствовал себя спокойно, хотя и на него столица в полуразрушенном состоянии произвела тягостное впечатление.

— На Николаевском вокзале был до революции неплохой трактир, — вспомнил Гуркин. — Может, сядем там и поговорим о делах наших. А то из поезда, оно как-то всё не так выглядело, как на самом деле оказалось.

— Это ты, товарищ Гуркин, хорошо придумал, — Кайгородов даже немного повеселел. — Кабак это хорошо. Может и водки нальют? Что-то мне без неё родимой в этом шуме и гаме неуютно совсем. Боюсь капитал наш потерять, а через это убить кого-нибудь.

— Какая тебе водка? Сухой же закон в стране.

— Гриша, ты прямо как дитё... — засмеялся атаман Алтайской Сечи. — Сухой закон становится мокрым при звоне монет.

— Вот не светил бы ты, товарищ атаман, золотишком то. — Шёпотом проговорил Григорий. — В Москве вор на воре и вором погоняет. А если не вор, то просто бандит. Вон смотри туда, — он повёл взглядом в сторону деревянных пристроек. — Вишь, компанию мальцов в рванине?

— Ну, беспризорники... К чему, ты Грига, клонишь, что-то мне невдомёк...

— Внимательней смотри!

— Ну, месят кого-то... Дело житейское.

— Смотри их сколько! Такая толпа любого бугая затопчет. Кумекашь, Петрович к чему я клоню? И заметь мусор3 стоит

Кайгородов только пожал плечами.

Мужики, утопая в талой мартовской грязи, дошли до когда-то роскошного здания Николаевского4 вокзала. Буфет, которым славился вокзал в проклятые времена царизма, заколочен досками. Только в одной каморке в глубине служебных помещений стояла шумная очередь из фронтового люда, стремящегося отоварить продовольственные карточки. С отовариванием очень плохо. Костлявая рука продовольственного кризиса всё больше походила на длань скелета из четырёх всадников Апокалипсиса. Поставки продовольствия шли с перебоями, не всегда можно и по карточке что-либо получить, да и норму выдачи постоянно срезали. Выручали местные хитрецы, готовые обменять на еду любой товар, имевший хоть какую-то ценность. Особо ценились даже не золото или ювелирные украшения, а мануфактура, соль, спички и самогон. Оружие тоже в цене.

Гуркин, как единственный знаток московской жизни, взял «командование парадом» на себя. Когда троица алтайских товарищей скрылась в тени Николаевского вокзала между торговок, сидящих на огромных чугунках с непонятным варевом. Рядом с чугунами сидели их товарки на мешках с семечками, шелухой от которых заплёвана вся Каланчёвская площадь.

— Мужики, давайте сделаем так, — Гуркин наконец сообразил, как надо командовать, всё-таки руководить он не умел. — Я сейчас пойду к своему знакомому художнику. У него мастерская на Большой Садовой. Если до вечера не вернусь, подтягивайтесь туда. Дом, кажется, десятый, там ещё церковь рядом, не помню какого святого. Ещё помню, что рядом сад с театром каким-то неприличным, называется как-то хитро, кажется, «Ах, Варя ум»5. Хотя я не уверен.

— Стой, Чорос, — придержал алтайца за рукав бекеши казак. — И с тобой что-то случится может... Все мы под богом ходим... Может, лучше вместе пойдём? Втроём завсегда сподручнее.

— Не стоит, — хлопнул по плечу приятеля художник. — Чего всем троим ноги бить, чай не казённые. А задержаться могу, ага, художники же все пьяницы, а я по природе, как все алтайцы, на водку сильно слаб.

Эти слова Гуркин уже ронял на ходу, направившись в сторону Домниковской улицы.

...

(Москва. Каланчёвская площадь)

— Фёдорыч, что мы тут с тобой как два идиота торчим? — после некоторой заминки Кайгородов уставился на Рогова. — Может, пойдём знакомство с кем-нибудь заведём.

— Не плохо бы оно было бы, да... — Рогов внезапно остановился на полуслове. — Глянь, Петрович, вон на того служивого. Не узнаёшь?

— Нет, даже никого похожего не вспомню...

— Извини, ты наверно, его и впрямь никогда не видел, — Рогов уже повернулся в сторону вокзальных дверей, силясь разглядеть в толпе кого-то. — Был у меня один знакомый в армии Мамонтова. Мишка Козырь. Тоже из наших, из анархистов. Так, веришь-нет, вон с тем парнем одна харя. Только схуднул чутка. Подойду-ка я к нему. Может быть, в самом деле он это.

Михаил Владимирович Козырь уже год проживал в столице. После того, как в Омске ему удалось получить направление в ГУВУЗ6, он горя не знал. Хотя стоило ему это всего золота, что удалось экспроприировать при эксах купцов родного Усть-Каменогорска, но оно того стоило.

Мощный загривок, свидетельствовавший о сытой жизни владельца, плотно обтягивал стоячий воротник гимнастёрки. Добротная офицерская шинель с малиновыми разговорами7 облегала мощный торс, а из-под козырька суконного остроконечного шлема с красной звездой внимательно смотрели глубоко посаженные чёрные глаза. Когда Козырь узнал в подходящем мужчине известного когда-то вождя Алтайских партизан Гришана Рогова, в его глазах вспыхнуло неподдельное удивление.

— По глазам вижу, узнал ты меня, друг Мишка, — улыбнулся Рогов, протягивая руку в знак приветствия. — Смотрю, ты в столице отъелся... а толкуют, что голодно тут.

— Тебя не забудешь, ты же тот ещё горный орёл, — поддержал тон Козырь. — А что на счёт голодовки, так сам же говорил, — кто не работает, тот да не ест. А кто много работает, тот ест много. Слышал я прошлой ещё осенью, что пристрелили тебя. Говорили, что целый полк по твою душу послали и из пушки тебя в Могилёвскую губернию...

— Соврали выходит — хищно усмехнулся Григорий. — Про пушки и полк правда, так оно всё и было, а всё остальное... ну ты сам видишь. Не привидение же я! Лучше ты мне скажи, чем в Москве занимаешься, что таку шеяку отъел? Может, поспособствуешь старому знакомому?

— Добрые люди помогли. За мзду малую пристроили к должности не высокой, но рабочему государству крайне необходимой. Заместитель заведующего по снабжению ГУВЗ Республики, так моя должность называется. Жду вот сейчас прибытия поезда из Ташкента с грузом продовольствия. А ты чего в Москве делать собираешься? Лёгкой жизни ищешь?

— Скорее наоборот, — опять ухмыльнулся Григорий. — Люди мне нужны с боевым опытом, не брезгливые и не пужливые. Нет ли у тебя таких на примете.

— Есть и не пужливые, есть и с опытом, как не быть, — в глазах мелькнула неясная хитринка. — Ты никак анархическую революцию учинить собираешься? Давай так сделаем. Я дела закончу и сюда вернусь. Ты меня тут дождись. Я тебя познакомлю с человеком, который тебе точно сможет помочь. Там уж ты сам с ним договаривайся. Если договоришься, обо мне не забудь.

— Как я о тебе забуду! Не боись, Мишук, сочтёмся. Свои же люди.

...

(Москва. Хитровка)

Небольшая площадь в центре столицы, близ реки Яузы и Яузского бульвара, окружена трёхэтажными домами с облезлыми стенами. Площадь лежит в низине, в которую спускаются, несколько переулков. Из-за такого положения и близости реки над площадью всегда курится туманное облако. Особенно к вечеру. Жуть берет свежего человека: облако село! Вот и перед нашими друзьями спустившимися по Воронцову полю, открылась панорама серой шапки вечернего тумана.

— Толкуют, что тут до революции народу тьма собиралась, — рассказывал Козырь. — У селян денег на ночлег не было, так они здесь гуртами сбивались и прямо на мостовой на армяках укладывались.

— А нас ты сюды зачем притащил? — Григорий с удивлением оглядывал странное и таинственное место.

— Ты ж, Гришан, сам мне сказал, что тебе люди нужны для каких-то дел. Вот тут ты людей и найдёшь сколько надо. Лишь бы было чем этим людям платить, — Козырь внезапно стал серьёзен. — Только смотри, будь осторожен. Народ на Хитровке лихой да бедовый. Здесь жизнь человеческая зерна ржаного не стоит. За понюшку табаку убьют и не поморщатся.

— Слухай, Мишук, верно у тебя тут знакомые имеются? — Включился в разговор Кайгородов. — Ты б, паря, свёл бы нас с кем-нибудь из местных, а то ведь и в самом деле укокошат нас с Григорием по тёмному времени. Поминай, как звали.

— Я бы с радостью, со всем моим почтением, но вы же мне не рассказали, что вы делать собираетесь, а как я вас важным людьм буду представлять, ежели ничего про вас сказать не могу?

— Веди нас в какой-нибудь кабак, там и потолкуем. — Кайгородов хлопнул Козыря по спине так, что тот даже слегка потерял равновесие. — Негоже посередь мостовой об важном мусолить.

— Сейчас из всех местных кабаков только «Каторга» ещё елозит потихоньку, народ из Москвы поразбежался. Кто в белые подался, кто в европы, а кто и просто в деревню на вольные хлеба. Хитрованам пайки никто не выписывал. А «Каторга» место знаменитое, тут обычно собирались и те, кто по закону с кичи откинулся, и те, кто удачно лапти сплёл8. Поэтому по сию пору здесь народец ещё собирается. Вон она — «Каторга». — Он ткнул пальцем в обшарпанное грязное двухэтажное здание с чёрными глазницами выбитых окон.

Через пару минут они пересекли площадь и шли вдоль, воняющей застарелой мочой, грязной стены. Неожиданно распахнулась неприметная дверь. Кто-то схватил Григория за руку, втащил внутрь, и уже собрался захлопнуть дверь, но Кайгородов среагировал быстрее. Он успел сунуть в дверь сапог, мешая хозяевам насладиться общением со случайным гостем. Григорий тоже не лыком шит. Из темноты доносились звуки крепких ударов. Драка в подъезде приобретала всё более ожесточённый характер.

— Ша! Макан! — Козырь выхватил револьвер и выстрелом в потолок подтвердил серьёзность намерений. — Прекратили кипиш!

Он чиркнул спичкой освещая небольшое пространство перед деревянной лестницей ведущей куда-то на второй этаж.

— Козырь, гад, ты что-ли? — Раздался из темноты скрипучий голос. — В кои-то веки лох в наши края заглянул, так и того ты притащил.

— Хавло-то завали! — Рявкнул в голос Козырь. — Ты, Капустка9, рамсы попутал? на кого пасть разеваешь? Скажи лучше, Ванька Вороной здесь?

Да, ты Козырь не кипишуй, — успокаивающе сладко запел мужичёк, которого Козырь назвал Капусткой. — Не трону я твоих корешков, не боись. Успею ещё кровя пустить. А что за Вороного, так сегодня у евойной марухи именины. Выпивать они со всей кодлой изволят-с. Где-то в Марьиной Роще-с. — Капустка подобострастно захихикал.