Воспоминания участника гражданской войны

ВОСПОМИНАНИЯ УЧАСТНИКА ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ ШЛЯПЕНКОВА В.С.

Первое моё крещение за свержение Самодержавия — эго вступление в ВКП(б) в 1907 году плюс подпольная работа, а тут Февральская революция и Гражданская война.

В боевую дружину красной гвардии я вступил в 1917 году в Июле месяце в Миньярском заводе, начальником штаба был Козлов М.И. Октябрьская революция прошла у нас без боёв, несмотря на то, что первые на Урале были национализированы заводы: Миньярский, Симский, Ашаболошовский, бывший помещиков Болошовых.

Как я попал на фронт.

Это во время выступления чехов на станции Златоуст в 1918 голу в Мае 28 дня. В этот-же день молния оповестила всех рабочих Урала в частности и Миньяр. 29 Мая по тревожным гудкам Миньярские рабочие уже к 7 часам были сформированы в отряд добровольцев 450 человек, где находился и я. Командиром назначен был тов. Шульц, а комиссаром отряда тов. Коковихин. Часов в 10 утра мы были уже на станции со своим эшалоном и при орудиях одной батареи и 16 пулемётов. К нам ещё присоединились Ашинцы и Симцы. В Златоуст мы прибыли под вечер и уже наш отряд насчитывал всего 750 человек, который и назвали первым Симским Горным Батальоном.

За нами прибыли Белорецкий, Юрезанский, Усть-Катавский и Катав-Ивановский отряды человек до 1000. Чехов уже в это время не было — они 28 мая в ночь отступили под Миасс.

Наш отряд и Белорецкий 30 мая уже были на станции Сыростан. По прибытии на станцию нас направили на передовую линию. Я был в то время пулемётчик Љ2 под командой командира 1-й роты Ивана Заикина. Позицию мы занимали не доходя 11 вёрст до Миасса по тракту правого фланга, а левый фланг занимали, т.к. он был очень большой, Белорецкий, Юрезанский, Пермский и Эстонцы. Латышские отряды по линии железной дороги, откуда чехи больше всего наступали, но они не брезговали и правым флангом. У нас из отряда был убит и зверски исколот штыками разведчик Миньярец Воропаев Михаил, которого уже нашли на 3-й день и ночью за ним ходили на [58] боевую линию это Ив. Горшков, Фатеев М.Щев и я, и другие товарищи.

При чём надо сказать, что у некоторых товарищей отсутствовала дисциплина. Даже был такой случай. Белорецкий отряд открыл огонь по Пермскому отряду, т-е по своим. Пермские стали отбиваться. Много было переранено красногвардейцев, и когда уже стали сходится вплотную, что называется, тогда только узнали друг друга, но а неприятель этим воспользовался и начал сильно нажимать.

Примерно это числа 14-16 Июня пришлось выдержать сильный бой по всему фронту, и нас сбили. Мы отступили на ст. Уржумка, где мы было хорошо укрепились, сделали окопы не больше, что можно голову спасти от шальной, но и тут нам долго не пришлось стоять. Вторым наступлением чехи нас совершенно разбили. Все отряды перемешались, неприятель совершенно хотел нас взять в кольцо, но просчитался, наши эшалоны отступали на стан. Златоуст, а отряды правого и левого фланга отступали почти кто как мог. Я был в это время на левом фланге. Как сейчас помню, тов. Гусева М. унывающих красногвардейцев своим женским героизмом внушала им бодрость и радость в нашу победу всевозможными шутками и прибоутками.

А под вечер наша армия уже была на ст. Златоуст. Только привели части в порядок, правда некоторых товарищей не оказалось, только что хотели подкрепится, как неприятель стал бить по нам шрапнельным огнём. Поэтому не чиго не остовалось, как только отступать дальше. Вечером стали отступать до Кусинской плотформы.

На пути нашему эшолону на встречу был пущен один Американский декапот с той целью, чтобы наш эшалон сбить с пути и этим задержать нас, что и случилось. Наш эшалон на тихом ходу, а встречный на полном, то от большого удара у нашего эшалона паровоз и два вагона сошли с рельс, а декопот, воспользовавшись паникой, отступил на ст. Бердяуш, где стояли Саткинские белобандиты-фронтовики.

Уже было темно, ночь. Мы сейчас же выслали разведку, выставили посты, подняли паровоз, вагоны и на утро прибыли на Кусинскую платформу, где немного подкрипились. Штаб отпустил заложников 30 человек под честное слово, которые были взяты в Златоусте, [59] по командой начальника разведки тов. Ковшова, командиром фронта был истонец тов. Польварде, а комиссар был тов. Коковихин М.Н.

К вечеру наша армия отступила в Кусу. Прибыли мы туда часов в 9 часов вечера, выставили посты заставы, а утром уже в 2 часа неприятель стал наступать, где пришлось держать небольшой бой, сдерживать наступления, а в это время наша армия погрузилась на ст. Куса по Зап.— Урал. Ж.Д. После этого отступили на Злоказово, где был также небольшой бой. Ургалу, с Ургалы в Нязе-Петровск, где и укрепились, заняли хорошую позицию, привели армию в порядок, подсчитали свои силы, наладили связь со Свердловском, оттуда нам пришло подкрепление. Всего нашей армии насчитывалось в 3500 человек, а неприятеля, как я узнал это потом, 10000 челов., и все регулярные части — чехи и казаки.

Боёв в Нязе-Петровске мы приняли три. Два первых натиска чехов мы отбили геройски, правда потери у нас были — в братской могиле после боя похоронила 82 человека, но чехи понесли больше потерь — убитых у них было человек 400. И второй бой мы выдержали, но третий натиск сдержать не смогли, т-к неприятель невероятно разсвирепел, наступал по всему фронту.

Правый фланг то и дело сходились в атаку, где у нас находились две роты мадьяр. Они несколько раз отбивали чехов штыковую атаку. Левый фланг они пошли обходом — это казаки. Посредине фронта броневик ихний засыпал пулемётным огнём по нашим окопам. Их батареи две били по нашему фронту и тылу, т-е где стоял наш штаб и запасные части, беглым шрапнельным огнём. Левый фланг мы также, где находился и я, отбивали пулемётным огнём. Очень много было двумя пулемётами Максима уничтожено Казаков.

И в конце концов мы не выдержали, и штаб в первые начал отступать на Уфалей, потому что железнодорожную линию верстах в 6 от Нязе-Петровска неприятель зашол с тылу и разобрал, по этому и пришлось отступать на Уфалей. Очень много оставили ценного нами из снарядов, продовольствия при отступлении.

А когда стали штабы отступать, наш взвод стоял около бакгауза. Только что снялись с передней линии, тов. Коковихин, комиссар фронта, приказал взять два взвода тов. Суровикину при четырёх пулемётах, пойти здерживать наступление казаков, где была разбросана путь. Приказание мы выполнили, которое было в полне стратегически верным, т.к. мы дрались геройски и на время задержали неприятеля наступление и обход, где он хотел на тракт Уфалея за заводом Нязе-Петровска. Если бы это неприятелю удалось, то вполне возможно, он бы мог наши отступающие части и штаб захватить в кольцо, т.к. путей отступления больше не было, оставался только один Уфалейский тракт.

65 человек пеших и 8 человек разведки кавалеристов отправелись через Уфимку на железнодорожный мост. Только перешли, разведка вперёд и тут же возврощается обратно, сообщаем, что неприятель наступает рассыпным строем в 3 цепи. Правда, мы геройски сосредоточили внимание и открыли пулемётный огонь. Место у нас было очень удобное, но неприятель нас заметил с другой стороны горы, откуда идёт Белокатайский тракт, и открыл по нам огонь, и мы оказались в совершенном кольце.

Штаб наш отступил, части все тоже отступали, а мы 65 человек воюем. Правда, тов. Суравикин скомандовал: "Спасайтесь, товарищи, кто куда знает", — но мы ещё не растерялись, разобрали пулёметы — кто тело, кто колёсики, кто щит, кто коробки с патронами, переползли по мосту на брюхе около водокачки, собрали два пулемёта и открыли опять по неприятелю огонь. Много тут их мы покосили, ихнее наступление на время сдержали.

Нас уже осталось человек 15, а оставшие были убиты. В это время у меня убило разрывной пулей товарища Илью Буровцева, пулемётчика Љ1. Тогда я его заменил, выпустил лент 6, меня ранило в мускул на вылет правой руки и в указательный палец, и в правую ногу. Других товарищей вместе со мной тоже многих переранило, при чём товарищи один по одному стали разбегатся. [60]

А бой по таго шёл сильно за заводом, только земля дрожит. Очень досадно было, когда отстали от армии. Я только с себя скинул вещевой мешок и шинель, как разорвалась шрапнель сажен на 15-20 от меня. Ранили мне ещё бедро левой ноги и правой ниже колена. Тут то я и остался.

Я сразу ослаб, потому что изошол кровью, обессилел, отнялась нога, далеко от меня убитый Илья Буровцев и ещё два товарища. Я всё же из пулемёта вытащил замок, бросил в водомоину, а наган с себя снял, завернул в бельё, положил в яму и положил на него небольшой камень, после этого уполз на брюхе в кусты. Совершенно обессилел, изошол кровью, напился зелёной воды в калужине, только поднял голову, смотрю — передо мной цепь чехов саженях в 10. Я стою на коленях, руки поднял к верху. Тогда они, подойдя ко мне, то двое из них сделали два приёма, как бы хотят меня заколоть штыками, правда, у них руки трясутся. Я их прошу: "Братцы, спасите".

Цепь пошла дальше, двое остались со мной. Один прикладом поддел мне под ремень за бок и поднял меня на ноги, спросил: "Где оружие?" Я ответил: "Бросил". Они улубнулись, спросили: "Русский или мадьяр?" Я ответил: "Русский". Спросили, где наша армия и сколько её. Я ответил: "Не знаю". Тогда один начинает работать затвором, я взглянул на них, что меня сейчас расстреляют, а тут получилось наоборот. Второй вынимает бинт, всё сняли с моих ран, так как я сам перевязал себе бельём, раны перевязали мне, дали два куска сахору пилёного, предложили есть и шагать вперёд. Шагать я не мог — обессилил и обе ноги разбиты и распухли. Взяли меня под руки, вывели на дорогу — это примерно саженей 25.

Только что я сел у леса, ещё пленных ребят ведут 4 человек, двое из них плачут. Ну я тут совсем повеселел только потому, что мне пришла мысль в голову — если б надо было нас расстрелять, то расстреляли бы сразу. "Нет, теперь", — думаю, — "не расстреляют".

В этот момент выбегает прямо на нас матрос, при нём две ленты с патронами пулемётных, браунинг, две бомбы-бутылки. Чехи 6 человек, которые нас охраняют, сразу наставили винтовки, спрашивают: "Зачем пошол в красную гвардию, мерзавец?" Он отвечает: "Защищать советскую власть". Ещё спросили: "Большевик?" Он отвечает: "Да". Сразу [61] залпом в него, и он упал навсегда. "Ну", — думаю, — "и нам сейчас это же будет".

Едет на лошади с углевыжигательных австриец военнопленный. Они ему чего-то сказали, он под"ехал к нам. Нам предложили садится в телегу и сказали, что они нас направляют, раз мы раненые, в госпиталь, и заявляют, если мы добровольцы, то нас расстреляют. Мы дрожащим голосом все пятеро говорим, что мабилизованы согласно декрета советской власти.

Только что хотели поехать в завод от лесу, как один из чехов заявляет, подождите — пройдут войска ихние, резерв. Так вот, когда они прошли мимо нас, вперёд шол генерал повидимуму. Наши конвоиры ему под козырёк, что-то спросили по чешски, он им тоже ответил. Прошло примерно их тысяч 5000, у всех было хорошее обмундирование, а когда они шли, смотрят на нас и смеются.

После их, только прошли чехи, едут козаки, большинство из них с бородами, все в формах с лампасами, с пиками, их человек 800. Это действительно звери, а не люди. Сразу как доехали до нас, остановились в переднем ряду двое, шашки из ножен вынимают и говорят: "Довай их сюда, на нас". Чехи отвечают: "Полковник приказал отправить в госпиталь". Тогда на ребятах были новые сапоги, приказали снять, у меня отобрали серебряные часы и перочинный ножичек, и расческу, и поехали дальше, рассматривают нас: "Это не сметану у крестьян отбирать, не скот". Ну мы смотрим на них, как сычи, ни слова.

Проехали, нас доставили вечером, уже темнеть начало, в госпиталь в завод. Народу сбежалось большое количество, некоторые кричат: "Нечего их кормить, их растрелять надо". Некоторые соболезнованно говорят, что может быть, они не виновны.

В госпитале нас обмыли, перевязали раны, привели в надлежащий вид. В палате нас всего оказалось 9 человек, сильно раненых 7 человек. На следующий день, как нас положили в госпиталь. Это было в Июле 1918 года, пришли ночью часов в 12 три казакских офицера, хотели нас зобрать и растрелять, но дежурная сестра позвонила врачу, а врач только что, спустя несколько дней, прибыл с Румынского фонта — в чине полковника старик немец Фердинанд [62] Людвигович, который пришол и заявил офицерам: "Раз они раненые, то и должны находиться в распоряжении госпиталя". Этот разговор нам потом сиделка передала. А когда они пришли, до прихода врача, ещё зашли сначала в первую полатку, а со мной лежал во 2-й палате австриец Степан, он говорит, что пришли казаки, что то неладно. Этим временем они заходят в палату к нам прямо ко мне, спрашивают, кто такой. Я отвечаю:

— Рабочий Миньярского завода.

— Как попал? — задают вопрос.

— Мобилизовали, — отвечаю.

Ещё не успел хорошо закрыть рот, как мне со всей силы ударил офицер по челюсти лица рукояткой. Я абсолютно не помню, как упал с койки. Из глаз посыпались огни — синии, зелёные, чёрные, и залила кровь, а он добавил, что де мы покажем, т.е. нам это.

После их мы все до утра не спали. Мне дней 6 совершенно говорить нельзя было, всё лицо опухло и почернело от удара. Ну а утром приходят к нам часов в 10 двое ребят заводских из рабочих, заявляют нам: "Не бойтесь, ребята, растрел отменён". Правда мы сначала не верили, а потом к вечеру к нам офиша попала в госпиталь, что временное сибирское правительство против всяких пыток и насилий, поэтому смертная казнь отменяется. Но всё время наших растреливали товарищей, если где поймают в заводе или в лесу. Всё время растреливали, но мы остались, очевидно, потому что сильно были ранены.

Пролежали мы ден двадцать в госпитале, немного поправились, нас стали водить на допрос к коменданту завода офицеру Нестерову Н. Водили нас под усиленным конвоем, несмотря на то, что мы калеки. С нами конвоиров было по 4 человека. Всех вызывали по одиночке и под вечер часов примерно в 7-8 допрашивали. Все офицера с погонами, один из них с тремя крестами на груди — это был сам Нестеров, комендант. Спрашивали, как мы попали в красную гвардию, какие части были, кто комиссары — немцы, латыши или Мадьяры, или русские, как их фомилии. Конечно, всё пришлось врать, что я мобилизован согласно декрета, что комиссары и русские, и неруские были, а кто такие — не знаю. [63] Большевики, меньшевики, эссеры ли, я совершенно, мол, не разбираюсь. На допрос меня 3 раза таскали к ним, а все они при допросе записывали. Мне приходилось при допросе говорить одно, ругать большевиков, хвалить меньшевиков, с тем, чтобы отпустили ещё поработать.

Как я вырвался.

Числа 15-го Июля стала работать почта. Я немедленно дал домой телеграмму жене: "Вези немедленно удостоверение, что я мобилизован согласно декрета соввласти". Жена получила телеграмму, растерялась сначала, не поверила, а родители были на сенокосе, потому она не поверила.

С фронта от нас дезертировали Николай Суровейкин и Иван Туманов. Когда нас разбили в Нязепетровске, то они были с нами и видели, как меня тяжело ранило. Поэтому они пришли домой в Миньяр, к ним ходила моя жена и мать, спросили про меня. Они, дурачьё, ибо и сейчас живы, заявили матери и жене, что меня убило снарядом около моста Нязепетровска. Характерно тем, что якобы они меня и зарывали. Ну, дома, конечно, паника и слёзы. Мать как религиозная заказала обо мне сорокоус. Интересно, звонят дня три-четыре и служат обо мне, а тут от меня телеграмма — вези удостоверение. Правда, жена с матерью нечего не могла сделать насчёт сорокоуса, несмотря на то, что протестовала.