Улыбка бога

* * *

* * *

Ви мене спрашиваете, почему на границу берут не всех? Есть таких глупых вопросов, за которые даже не знаешь, шо отвечать! Ну как туда могут брать всех, если страна немножко большая, а таких границ не так шобы очень много! Их же на всех не хватит, это понятно последнему босяку с Молдаванки! И не надо мене возражать, ви лучше подумайте, разве ж ми такие особенные, шо с нас надо делать иконы? Таки ничего подобного, покажите мне такие разницы за меня и рядового Синицына! Ваня, будьте любезны, выйдите и покажитесь. Обратите внимание, шо у него таки две руки, две ноги и странный отросток сверху, в которых он имеет удовольствий кушать. Где ви видели пограничника, шобы он имел больше таких конечностей? Таки да, бывает меньше, но это же не есть хорошо! И я вам скажу, шо таких обычно комиссуют!

* * *

Пулемет громко ревет, захлебываясь собственной злобой, щедро рассыпая свинцовую смерть. Застигнутые на открытом месте немцы, тщетно пытаясь найти хоть какие-то укрытия, вжимаются в землю, прячутся за крохотными кустиками травы, за корнями редких молодых березок. Пытаются отползать назад. Бесполезно. Поляна простреливается насквозь. Смерть неумолима. Пули легко пробивают ненадежную растительность и находят прячущиеся за ней мягкие, податливые тела. Материя цвета 'фельдграу' не спасает. Новая беда — над залегшими рвутся гранаты. В воздухе, над головами. Откуда кидают понятно. Но это же невозможно! До того места добрая сотня метров! Нельзя метнуть гранату так далеко! Однако осколки продолжают со страшным визгом распарывать воздух, а им вторят винтовки, методично выбивая тех, кто пытается отползти назад, к лесу... Если бы в засаде было больше бойцов, немецкий взвод уже перестал бы существовать. Еще один ДП, вдобавок к чешскому уродцу, парочку гранатометчиков, и несколько стрелков... Увы, засада слишком малочисленна... И плотности огня не хватает, немцы открывают ответную стрельбу, пытаясь весом залпа перевесить невыгодность позиции. Карателей много. Слишком много для пяти человек, уже раскрывших своё присутствие...

* * *

Нет, шо ни говорите, за нашего сержанта я сам всегда замолвлю словечко! Таки да, это не поц какой, не шлемазл с Лиманчика, и даже не просто отличник боевой и политической. Это таки командир отделения третьей погранзаставы старшина Петро Стеценко, а это дорого стоит! Но не надо же равнять лучший танк Красной армии с тем приспособлением, на котором свободные народы Севера до сих пор бегают по сугробам! Это две большие разницы! Шобы ви понимали, большинство здесь присутствующих еще гадили в пеленки, а Петро уже сторожил границу. Я даже не говорю за его наследственность! Это же надо понимать!

* * *

Поймать врага в прицел. Выстрел. Попадание. Повторить. Снова попал. Ничего, сержант. Еще не дрожат руки. Еще не забыли, как пользоваться оружием. Впрочем, немцы напомнили. Недели не прошло с последнего боя, после которого повисла на тебе ответственность за этих четверых мальчишек. Впрочем, она и раньше висела. Все из твоего отделения/ Только как командир ты уже сделал всё, что мог. Теперь ты просто боец. Такой же, как твои ребята. И остается только одно. Стрелять. И убивать. Пока не убьют тебя. Если ты успеешь убить многих, возможно, кто-то из ребят выживет. Мало шансов, но вдруг... Парни выросли настоящими солдатами, и в этом есть и твоя заслуга. Немцы надолго запомнят этот день. Если будет, кому помнить... Сколько твоих предков отдало жизнь за Родину? Дикое Поле всегда было местом ожесточенных боев. Сегодня пришел твой черед. Не в родных степях, а в лесах Белоруссии. Это не страшно и не важно. Жаль, конечно, не увидеть конечного результата этого боя. Но главное — есть, кому продолжить твое дело: там, под Ворошиловградом, подрастает Петро-младший. Династия не прервется. А тебе остается только одно. Поймать врага в прицел. Выстрел. Попадание. Повторить...

* * *

Одное дело старшина, а совсем другое, к примеру, — Сережа! Сережа, я Вас таки умоляю, не надо прятаться за дубом, всё равно Ви из-за него торчите! Еще не выросло дерево, за которым Ви сможете надежно укрыться! Выйдете до народа и предъявите свою личность! Шо ми видим, дамы и товарищи? Как нет дам?! А куда они подевались?! Но этого же не может быть, потому как не может быть никогда! Ладно, ладно, Ви таки меня уговорили! Итак, товарищи бойцы, шо ми видим своими глазами? Обычнейший чемпион Челябинска по боксу! Никаких особых знаний и умений, кроме способности вышибить фрицевские мозги с одного удара. Сережа, есть таких вещей, которых не надо стесняться! И оставьте в покое пулемет, он Вам здесь и сейчас совершенно не нужен. Я таки в курсах, шо Ви используете его вместо гусиного пера. Но я не наблюдаю ни одного фрица, Вам просто не на ком ставить автограф! Таки кто и шо особенного видит в Сереже? Среди вас шо, нет ни одного чемпиона по боксу? И куда же ви их подевали?

* * *

Выворотень неплохая защита. Но не для тебя, Сережа. Ты слишком велик. Не выросло еще дерево, за которым ты сможешь надежно укрыться... А с той стороны летит чересчур много подарков. Ревут пулеметы, тарахтят автоматы, глухо бухают винтовки. Большинство фрицев стреляют в сторону пулеметчика. Грамотные, суки. Натасканные в тактике. А ты слишком велик, Сережа. Сначала по касательной цепляет руку. Ерунда, царапина, мы еще повоюем! И очередная очередь настигает ненавистные фигуры. Новое попадание. В ногу. И тут же в плечо. Больно. Очень. Кровь уходит из большого и сильного тела. А вместе с кровью вытекает жизнь. Это нокдаун, чемпион. Нокдаун, который станет нокаутом... 'Нокаут? Возможно... Но я еще попробую расписаться на ваших спинах...'. Сергей Алдонин сумел поставить еще пять автографов прежде, чем четвертая пуля вошла в грудь...

* * *

Ради всего святого, зачем же так переживать! Неужели ви видите таких причин для расстройства? Таки ничего страшного. Константин, будьте так любезны, дойдите до народа и предъявитесь своей персоной! Если кто-нибудь думает, шо на границе служат исключительно чемпионы Челябинска, то он категорически не прав! Костя, Ви хотя бы были в этом Челябинске? Но может быть, Ви знаете, где он находится? Кто-то шо-то не расслышал? Я вам скажу по большому секрету: Костя до службы вообще не был уверен, шо вне Москвы существует жизнь. Ему за это говорили на таком рабфаке, но мало ли там говорят разных глупостей? И, между нами, он не знал никаких боксов! Он таки не знает их до сих пор и не сильно за то страдает! Шо, ну шо Костя вам мог продемонстрировать? И ви называете это бокс? Где ви видели бокс, шобы там били ногами и кидались противниками, как мешками со всяким мусором? Это, шобы ви понимали, самооборона без оружия и ничто другое. Нет, ну шо такое? Где может научиться чему-либо слушатель рабфака? Естественно, на занятиях! Как это у Вас на рабфаке не было самбо? Может, у Вас там не было и стрельбы, и первое свидание с винтовкой Вам устроили в армии? Я вам скажу, шо это самое настоящее вредительство, и им надо заняться отдельно! Шо Ви будете делать в бою, если не можете с трехсот метров отстрелить белке голову? Это же даже подумать страшно! Если придется узнавать еще таких жутких историй за ваш подозрительный рабфак, то ви же заставите мене поверить, шо ми не готовы к войне, а этого не может случиться раньше, чем дядя Моня самостоятельно родит дочку! Как почему дядя Моня не может родить дочку? Ему таки уже почти сто лет, и сейчас рожает его праправнучка! И таки в молодости он тоже спихивал таких вещей на жену и не только на жену, но всегда эксплуатировал женский труд! А шо делать? Это были такие времена, что никто не строил социализм, и вообще никто ничего не строил, кроме проклятых кровопийцев и прочих белобандитов!

* * *

Сволочи. Прижали огнем так, что не поднять головы. Пора менять позицию. Боец переползает в сторону и снова прижимается щекой к теплому дереву приклада. Стреляй, Костя, стреляй! Зря, что ли капитан Мазур официально называл лучшим снайпером отряда? Твои самбистские навыки сегодня не понадобятся. А вот стрелковые — в самый раз. Стреляй, да послеживай, чтобы не подобрались фрицы слишком близко. Иначе, прижмут огнем, да забросают своими гранатами на длинной деревянной рукоятке... А это неправильно. Так быть не должно. Стреляй, Костя... Тройка немцев подбирается почти на расстояние гранатного броска. Еще пара метров... Ну, давайте гады, давайте... Если можно кинуть туда, можно и оттуда. Пора. 'Эфка' вылетает из ладони, закручивается ребристыми боками... Эти уже не опасны, но за секунду до взрыва взлетает встречная. Костя кувырком уходит в сторону и почти успевает. Почти. Близкий разрыв бьет по барабанным перепонкам и наступает темнота...

* * *

Но, по крайней мере, у вас не будет сомнений за Гиви! Шо может уметь такой дикий пастух с Кавказских гор недоступного бойцу непобедимой Рабочее-Крестьянской Красной Армии? Шо? Эти ремешки? Гамарджоба, объясни товарищу за своё увлечение! Я таки переведу, шобы все понимали! Вот сюдой надо положить камень, немножко покрутить, и вам не страшен серый волк. Какой же козопас не умеет убить волка? Шо значит, если нет камушков? Ви можете сказать мне, что я бессовестно лгу, но таких камушков в горах более чем достаточно. Гораздо больше, чем волков! Шо значит, зачем здесь? Здесь нет камушков? Ви же имеете таких замечательных гранат! Берете одну штуку, и кладете вместо камушка. Как ни удивительно, но граната же полетит намного дальше, чем без таких ремешков. И вам не страшен серый фриц, даже который весь залег! Шо почему? Ви меня снова удивляете! Если граната летит дольше, она хочит взрываться еще в воздухе. Я таки вам скажу, фрицы очень нервничают в таких случаях. Только недолго... Как зачем такой кинжал? Шо можно сказать за нож? Слушайте сюда ушами! Если к Гиви придет гость, чем чабан зарежет барана, шобы угостить друга? Ви мене понимаете? А если придет немец, то чабан зарежет фрица, как барана, и не поморщится. Вот этим кинжалом.

* * *

Праща делает оборот над головой и очередная граната отправляется в полет. Припасть к земле, взять новую, заложить в пращу, поднять над головой, выдернуть кольцо. Взгляд на цель, свист вращающихся ремней... Нам не страшен серый фриц... Оружие прадедов. Оружие из далекого прошлого. Устаревшее несколько веков назад. Но любое оружие — это оружие. Оно сделано, чтобы убивать. И умеет это делать. Надо только немного ему помочь. И, пока есть гранаты, нам не страшен серый фриц. Никакой фриц не страшен. Взгляд на цель, свист вращающихся ремней. Рука выпускает узел. Граната уносится к врагу и взрывается прямо над светловолосой головой очередного немца. Привет из солнечной Грузии... Теперь можно убрать пращу, гранат больше нет... Только камень. Счастливый камень, передаваемый в семье Тевзадзе от отца к сыну. Когда-то далекий предок убил им вождя каких-то врагов. Может, и не им, как найти на поле боя свой камень? Но так гласит легенда. А в горах легендам верят. И верят в то, что пока этот камень в семье, ее главе ничего не грозит. Черед камня еще придет. Пока есть верная винтовка и одна обойма. Остальные отдал ребятам. Только жаль, что обойма быстро кончается. Пять патронов это очень много и очень мало. Смотря когда... И вновь свистят над головой ремни... Последний бросок. И нож... Фельдфебелю Фишеру даже в голову не могла прийти мысль, что в середине двадцатого века его убьют булыжником из пращи. Мысль так и не пришла. На ее место прилетел счастливый камень семьи Тевзадзе. Привет из солнечной Грузии. А сердце Гиви было пробито в тот самый момент, когда талисман сорвался с ложа пращи.

* * *

Боже мой, ви не знаете таких вещей? Мене придется вас просветить, и срочно, или я не буду Яша Любецкий, чистокровный одессит! Как это нет такой национальности? Если я родился в Одессе, вырос в Одессе, ушел служить на границу из Одессы и вернусь обратно, когда ми приколотим последнего фрица к развалинам ихнего рейхстага, то кто я, по-вашему? Почему цыган? Причем здесь кнут? Да в таборе любой мальчишка может сбить бабочку с цветка, не испортив пестик! А мой папа умел струсить пыльцу с крыльев такой насекомой! При чем тут цыган? Ну и шо, шо табор? Моя бабушка говорила на идиш лучше, чем на русском, а евойный муж, мой дедушка — был сам Коля Корено! Шо?! Ви не знаете кто такой Коля Корено? Боже милостивый и святые угодники! Где Вас угораздило родиться? Что за глухомань этот Ваш Ленинград? За Колю знала вся Одесса от Аркадии до Сахалинчика! Даже в Червоном хуторе! Лучший кулачный боец из всех, кого рожала одесская земля! И Ви мне говорите, шо есть такие места, где за него даже не слышали? Это же можно подумать, шо деда Коли вообще не существовало! А кто научил меня махать ножом не хуже нашего абрека, уворачиваться от Костиных захватов и не падать до земли, когда Сережа машет руками? Нет, это надо себе такое представить! Одессит, шоб ви понимали, не имеет национальности! Он одессит, и этим всё сказано! Ну шо Ви мне тычете своим Ленинградом? Таки это не глухомань, а город? Шо Ви говорите?! Больше Одессы? Ви хоть понимаете, что нельзя сравнить несравнимое? Шо такое Ваш Ленинград? Бывшая столица? Город Петра? Северная Пальмира? Колыбель трех революций? Он всего лишь большой город! А Одесса... Одесса — это не город. Это улыбка Бога!

* * *

Пулемет замолчал. Умолкли винтовки, выплюнув последние пули. Стих свист ремней. Постепенно прекратили стрельбу и немцы. Тишина. Пять минут... Десять... Двое, пригибаясь, начали подбираться к лесу. Скрылись за первыми деревьями. Никакой реакции. Совсем. Каратели начали вставать. Может, если бы взводный был жив, он вел себя осторожнее. Но фельдфебель получил камень в голову. И теперь оставшиеся в живых радостно обсуждали свою удачу. И за обсуждением не услышали негромкий свист боевого бича, которым Яша Любецкий, чистокровный одессит, сын цыганского барона и внук лучшего кулачного бойца родного города, прервал жизни незадачливых 'разведчиков'. А следом ударил пулемет. Любецкий спешил истратить последний магазин, пока враги не опомнились от неожиданности, не залегли и не открыли ответный огонь. Не успел. Всё-таки даже пулемету для этого нужно время. А потом пуля-дура всё же нашла того, кого весь бой сторонились ее умные товарки... Когда немцы подошли к последнему бойцу, тот был еще жив. Лежал на спине, улыбался и смотрел в небо, проглядывающее сквозь листву. Небо заслонили головы в касках. Одна... две... три... Четыре. — Пришли, — сказал Яшка, разжимая ладонь с последней гранатой. — Вам таки не повезло господа, ви не узнаете, шо такое Одесса. Одесса — это не город. Одесса — это улыбка Бога...Глава 1 Неизвестно где. Неизвестно когда 'Ргых неправильно водит стадо! Зачем сюда привел? Здесь плохо. А когда везли, было еще хуже. Отсюда не получается уйти. Грым попытался, его больно стукнуло. Стадо должен водить тот, кто это будет делать хорошо. Грым побьет Ргыха, и сам будет водить. Это правильно. И будет выбирать себе женщин. Это приятно!' Мысль совместить приятное с полезным Грыму понравилась, и он сообщил о своем намерении стаду. Ргых обиженно заревел и бросился на наглеца. Некоторое время оба топтались в центре пещеры, нанося друг другу неприцельные удары и пытаясь свалить противника на пол. Силы были примерно равны, и никому не удавалось получить перевеса. И всё же Ргых был намного опытнее, а назвать его стариком не смог бы никто. Раньше или позже действующий вожак должен был поймать противника на ошибке. И поймал. Нога Грыма, выбитая своевременным толчком, потеряла опору, а пинок в грудь бросил претендента на каменный пол пещеры. Ргых победно заревел и бросился вперед, занося руку для последнего удара. Но кулак вонзился не в лицо неудачника, а в камень... 17 февраля 2012 года. Москва. Старость не радость. Вроде прямо сейчас и не болит ничего... А вроде... Всё время ждешь от организма какой-нибудь новой подлянки. То без всяких причин бок прихватит, то в груди заноет... Вчера ни с того ни с сего ослеп. Виделось всё так, как будто глаза полны слез. О почитать и речи не было. Думал, придется правнучку вызывать, чтобы продуктов принесла. Но с утра вдруг прозрел. Зато ноги не идут. Не болят, однако шевелиться шустро отказываются. Впрочем, о шустро давно речи нет. Потихонечку бы... Чтобы самому до магазина дойти, хлеба-молока дотащить. Так и потихонечку — не хотят. И под правой лопаткой покалывает. Что у меня там? Сердце слева. А справа осколок, память о той высотке, где в сорок втором лег почти весь взвод... Врачи только руками разводят: чего вы, мол, хотите в таком возрасте да еще с семью ранениями. Лечить даже не пытаются. Внучка вычитала где-то, что у них установка такая: стариков не лечить, чем быстрее помрут, тем лучше для государства... Вряд ли, хотя с этим людоедским государством... При Сталине такого точно не было! Строили коммунизм, строили, а потом за один день всё сломали. И нате вам, всем буржуи заправляют. Как при царе! Константин Иванович присел на стул в прихожей, взял со специальной полочки ботинок, снял с крючка ледоходы и аккуратно надел приспособление на обувь. Потом повторил операцию на втором ботинке. Всё-таки мир не без добрых людей. Даже среди буржуев находятся. Вот те ребятки, к примеру. И заскочил-то к ним случайно: поплохело возле ихнего магазина, да так, что еле добрался до дверей. Как глянул на мордоворота охранника, думал не пустят: явно же не покупатель. Ан нет, подхватили под руки, довели до какой-то мягкой кушетки, скорую вызвали... Потом, как оклемался немножко, чайком напоили... И не забывают. Разок-другой в месяц приедут в гости, посидят, поговорят. Подарки привозят. То носки теплые, то куртку... Вот, ледоходы эти. В такую погоду очень нужная вещь. Только в магазинах по полу цокают, зато не поскользнешься... Были бы все буржуи такие — никакого социализма не надо... Старик поставил снаряженные ботинки на пол, всунул в них ноги, надел куртку и открыл дверь. Возраст возрастом, а пока можешь себя обслуживать — надо держаться. Не зря он к внукам переезжать не хочет, хоть те и зовут. Ничего в том хорошего нет, у молодых под ногами путаться. Сам может и поесть приготовить, и продукты принести. Раз в неделю внучка или правнучка заскочит, постирает, и вся нагрузка на детей. Всё сам. Немногие могут так в девяносто два-то! Жалко только Светочки рядом нет. Так и не сумел привыкнуть за пятнадцать лет. Столько вместе прожили, а не дождалась его, рано ушла... Константин Иванович неторопливо пересек заснеженный сквер, постоял, восстанавливая дыхание, и двинулся дальше. Боль под правой лопаткой не проходила, но отступила вглубь и досаждала не так сильно. Ноги, вроде бы, тоже разошлись. Только вот запыхался немного. Ничего, половину дороги до магазина уже прошел. Вначале всегда тяжело. Дальше полегче пойдет. Вчера Антошка в гости приезжал. Пострелёнку привез. Кем она приходится? Ох, совсем дурная голова стала... Правнучка? Нет, праправнучка! Точно, два 'пра-', внучка внука! Маленькая, смешная. По комнате бегает, кричит: 'Ди-ду, ди-ду!'. Та девчонка в Белоруссии его так же называла. А какой он тогда 'диду' был, в двадцать один-то год? Так и не удалось узнать, сумели вывести тот детдом из окружения или нет. Из их-то пятерки, что осталась прикрывать отход, только он один и выжил. И то чудом. Глупый фриц покрасоваться решил, показать, что может кулаком беспамятного забить. А беспамятный возьми и оживи. Советский пограничник — это тебе не мальчик для битья! Голову от удара убрал, двумя ногами гансу в промежность засадил и рыбкой в овраг. Ищи ветра в поле. Пока немцы по оврагу лазили, назад выбрался, глупого фрица добил и из его же винтовки остальных перестрелял. Их и было-то уже трое, недаром ребята жизни отдали, совсем недаром. Может, и ушел детдом... Силен тогда был. И ловок. Не зря на заставе Рысенком звали... Константин Иванович остановился у проезжей части. Теперь ловкость не та, поосторожнее надо. Сначала налево посмотреть, потом направо. Хоть и небольшая улица, и переход, а мало ли кто окажется за рулем машины. При советской власти в школах учили, как улицы переходить. Интересно, сейчас учат? Наверное, да, вон с той стороны мамашка молодая с ребенком тоже ждет, дочку за ручку держит. Или сына? Нет, девочка, на Пострелёнку похожа, немного постарше будет. Только мама у нее глупая, кто же в таком месте по телефону болтает? Не могла подождать, пока дорогу перейдет? Всего-то одну машину пропустить... Даже собака понимает. Пришла, бродяжка, встала у ноги, а на дорогу не идет, ждет. Константин Иванович не любил собак. Особенно, овчарок. С сорок первого года не любил. Слишком о многом напоминал даже отдаленный лай. Не так уж и много пришлось партизанить, но крови немецкие псы успели попортить немало. Привык, конечно, руки в кулаки не сжимались, но любить... Увольте!.. Ах, мать! Что ж ты делаешь?! Девочка вырвала ладошку из руки матери и с громким криком: 'ба-ка!' бросилась через дорогу, прямо под колеса наезжающего черного джипа. Перекосилось от ужаса лицо водителя, безнадежно пытающегося остановить мчащуюся машину, полетел на землю телефон, брошенный истерично завизжащей мамашкой... А к стоящему на другой стороне дороги старику на считанные доли мгновения вернулась молодость. Теплая волна прокатилась от макушки до пяток, вымывая хвори и недомогания, тело налилось давно забытой силой, и стрелок третьей заставы Костя Ухватов по прозвищу 'Рысенок', рыбкой, как в тот овраг в сорок первом, нырнул вперед, выбрасывая ребенка из-под колес и занимая его место... Неизвестно где. Неизвестно когда Сегодня Взиг категорически не везло. Сначала стадо попало в какую-то странную ловушку. Очень плохо чувствовать себя не способной даже пошевелиться. Потом, так и не освободив из невидымых захватов, всех покидали в какую-то тесную пещеру, где можно было поместиться только кучей, лежа друг на друге. Лежать пришлось довольно долго. Взиг попала в самый низ, и ей пришлось особенно туго. Наконец выгрузили в пещере побольше и даже освободили. Всё вокруг было чужое, непривычное, злое. Про запахи лучше и не говорить. Воняло, как возле барсучиной 'уборной'. Только барсук был не меньше мамонта... Выход из пещеры перегораживала стена толстых странно пахнущих деревьев. Глупый Грым попытался сломать одно дерево. Что-то ярко сверкнуло, и вокруг запахло, как после грозы. Тогда Грым рассвирепел и наговорил гадостей Ргыху. Естественно, вожак решил наказать мальчишку. Сначала всё шло, как обычно. И вдруг молодой выскочка, уже сбитый с ног, вскочил и начал кидать Ргыха по всей пещере. И делал это до тех пор, пока тот не признал поражение. Теперь старшую женщину будет выбирать новый вожак. И совсем не факт, что он выберет Взиг, которая уже не так молода! Обычно, когда у Взиг было плохое настроение, она срывала зло на младших. И сейчас не видела причин не прибегнуть к проверенному средству. На всякий случай, объект она выбрала самый безопасный: Звин только-только стала взрослой и никогда не решалась даже огрызнуться. И в этот раз девушка в ответ на затрещины лишь прикрывала руками голову и жалобно попискивала. Но неожиданно, в самый разгар экзекуции, она выпрямилась, нагло посмотрела оторопевшей Взиг в глаза, прорычала какую-то непонятную фразу и ударила... 7 мая 2012 года. Тольятти Зачем Светка согласилась пойти в этот бар, она и сама не знала. По-хорошему надо было повисеть в 'контактике', скачать какой-нибудь фильм, посмотреть и завалиться спать. Завтра игра со 'Звездой', решающий матч сезона, на ней висит всё нападение, надо быть в форме. Но скучно же! От компьютера уже тошнит. А Танька приперлась и зудит, и зудит... Понятно, зачем ей Светка: мало ли какие козлы в баре прикопаются. Своих парней нет, кто защитит? Да и парни сейчас пошли... Уроды одни, толку с них! А со Светиком спокойно. Знают ее в городе. Хрен кто рискнет связываться с центровой основного состава 'Лады'. Использует девушка дурную головушку вместо мяча, и лети в ворота вслед за спортивным снарядом, если не хочешь от него оторваться. А уж что Светочка выберет вместо ворот — совершенно непредсказуемо. Одного умника, например, пришлось автогеном вырезать из забора элитного дома. Все знали, кто засунул его башку в решетку, но никто не сдал! А сдали бы — наплевать! Тренер отмажет. Не придерешься, необходимая самооборона. И менты Светку тоже знают, половина ходит на матчи, за своих поболеть. Заставят расписаться каждому в блокнотике, а то и на футболке, и отпустят. Так что Светочка, хоть и не бандитка, и к криминалу отношения не имеет, а в авторитете. Потому девчонки и тащат ее в каждое новое место, что появляется в городе. Обычно она и сама не против. Не одним же спортом... Потусоваться тоже надо. Людей посмотреть, себя показать. Иногда и мозги попудрить какому-нибудь доморощенному мачо. А что? Можно подумать, она святая какая! А ни фига, ничто человеческое Светке не чуждо. В двадцать первом веке живем, после череды революций, в том числе сексуальных. Так что, если понравишься — запросто договоримся. А на нет и суда нет, свали и не отсвечивай! Сегодня идти не хотелось. Вот не хотелось и всё! Но Танька зудела, зудела... и узудела. Она такая, нудная, как пиявка. Проще отдаться, чем объяснить, почему не хочешь. Да и не отпускать же сестренку одну неизвестно куда. Еще обидит кто! Она, конечно, шалава та еще, между нами говоря, если что — не убудет. Но мало ли на кого нарваться можно. От садо-мазо до маньяков... В общем, собрались и потопали. И что? Интерьерчик у бара так себе. Аппаратура просто никакая. Музон ставят детсадовский. Вентиляции нет, дым уже даже не плавает и не висит, просто весь зал, как в тумане. Танька коктейльчик потягивает, а Светке перед игрой спиртного нельзя. Режим — это святое. Хватит и того, что в накуренном зале сидит. Хоть и у двери, немного вытягивает, а один черт, воняет противно. Народ тоже никакой. Какие-то детки лет по шестнадцать от силы, с ними сикушки прыщавые, в дальнем углу азеры устроились. Еще и по залу ошиваются. Никого и ничего интересного. — Свалим, что ли? — лениво спросила Светка, опустошив очередной стакан сока. — А куда пойдем? — Таньке здесь тоже не нравилось. — Домой. — Не, не хочется... — Игра завтра... — Ну, пойдем. Светка встала из-за стола и потянулась за сумочкой. — Вах, красавыцы нас пакыдают? Черный. Из тех, что в углу сидели. — До свидания, — ответила девушка ледяным тоном. — Зачэм до свыданыя? Пайдем к нам, выпьем! — В другой раз. — Я тэбэ сказал, пашлы! — Свали, урод! — подобное обращение Светка терпеть не собиралась. — А то глаз на жопу натяну и скажу, что так и было! Азер вежливого обращения не понял. Откуда только взялись такие необразованные. Ты еще грабки протяни, скотина. Ага, ну сам напросился. Удар прошел на славу. Был бы в руке мяч, никакому вратарю не удержать. Но и без мяча неплохо получилось. Азер долетел до противоположной стены, влип всей спиной и сполз на пол. — Еще кто хочет? — спросила Светка, поворачиваясь к дружкам жертвы. Те вскочили, но вперед никто не лез. За спиной Танька выскользнула за дверь. — То-то, вы здесь никто, уроды черножопые, — с усмешкой бросила Светка, и двинулась за сестрой. Она уже открывала дверь, когда привычный шум зала перекрыл звук выстрела... Неизвестно где. Неизвестно когда Больно как... Всё тело болит. Надо глаза открыть... Мать твою! Прямо в лицо летит огромный волосатый кулак. Голову влево. Поджать ноги, и сразу двумя в брюхо супостату. Тот отлетает назад, вскакивает, бросается обратно и бьет, пытаясь достать в лицо. Неумело бьет, 'по-деревенски', широким круговым замахом. Но и я уже на ногах. Перехватить лапу, бросок через плечо. Нападающий катится по полу. Опять вскакивает. И получает прямой слева в челюсть. Это не из самбо. Английский бокс, Сережа Алдонин показывал, на заставе. Еще до войны. Отличный удар. Противник всей спиной влипает в решетку. А ты как думал? Советский пограничник — это тебе не мальчик для битья! Толстые металлические прутья искрят с характерным треском. Электрические разряды? Потом, после боя будем разбираться! Но боя уже нет. Оппонент ложится на пол и ползет ко мне, жалобно поскуливая. Признает мое превосходство. То-то! Грым самый сильный! Грым будет водить стадо и выбирать себе женщин! Легонько пинаю побежденного ногой, отхожу в сторону и останавливаюсь, как вкопанный. КАКОЙ ГРЫМ??? И с кем я только что дрался? Оглядываю противника. Немного выше меня ростом, широченный, я бы даже сказал — грузный, но нет ощущения лишнего веса — комплекция такая. Морда не слишком симпатичная: мощные надбровные дуги, выступающий широкий нос и массивный подбородок. Шея короткая и как будто под тяжестью головы наклонена вперёд. Изо рта клыки торчат. Саблезубой зверушку не назовешь, но укусить себя лучше не давать. Этакая образина! Еще и без одежды. Совсем. Вместо нее густая рыжая шерсть. Настолько густая, что товарищ даже не слишком неприлично выглядит. Даже если учесть размеры его мужского достоинства и отсутствие набедренной повязки... Не понял... А как я завалил такого кабана? Перевожу взгляд на свои руки. Та же рыжая шерсть. Широченные ладони... Похоже, я копия этой обезьяны. Ну ни хрена себе! Я же человек! Пусть старик, но... И потом... Ничего не понимаю... Старик? Какой старик? Я — Грым! Грым самый сильный! Грым побил Ргыха, который водил стадо! Теперь Грым вожак! Все женщины — его! У Грыма самый большой... Пошел на этот самый, который большой, животное! Я что, с ума схожу? Мало того, что вижу себя как неизвестную науке обезьяну, так еще и сам с собой разговариваю! Образовалось, понимаешь, второе 'я', которое называет себя Грымом и с каждым встречным меряется пиписьками. Кстати, у побежденного противника, того самого Ргыха, достоинство на глазах уменьшается в размерах. Что-то я такое читал лет двадцать назад... А почему воспринимаю себя человеком, когда глаза кричат совершенно о другом? И девяносто прожитых лет не ощущаю. Двадцать пять — максимум. Но... Не бздеть, пограничник. Надо сесть на свое царское место и спокойно подумать. Где бы я не был, и кем бы я не был, это лучше, чем стариком под колесами джипа. В отличие от резины, шерсть и клыки можно пережить... Даже общество есть. Пара десятков аналогичных экземпляров разного пола и возраста. Сидят, стоят, ходят. Больше, правда, по углам жмутся. Разговаривают не по-русски. Язык не сложный, мысли тоже, но какой-то разум есть... А я, между прочим, понимаю их болтовню. И даже отличаю женские голоса от мужских. Откуда? Кто я вообще? Стоп!!! Сесть и подумать!!! — Да пошла ты на хер, грымза старая! — по-русски орет где-то сбоку возмущенный женский голос. Смачный звук удара. Мохнатое тело пролетает мимо меня и врезается в решетку...

* * *

Светка пришла в себя от затрещины. Достаточно сильной, чтобы не быть легким похлопыванием для приведения в чувство. Да и никто не приводит людей в себя ударами по затылку. Девушка открыла глаза и обалдела от удивления. Перед ней размахивала руками уродливая обезьяна! При этом животное еще и говорило! Вернее, довольно членораздельно рычало! Мучительно соображая, как и куда ее занесло, что случилось с баром, и где Танька, Светка оттолкнула зверюгу, попутно отметив, что это самка, и попыталась подняться. В общем, получилось, хотя животное, возмущенно рыча, постоянно путалось под ногами. Самое интересное, что звуки, издаваемые обезьяной, девушка понимала. Правда, особой смысловой нагрузки они не несли. Зато имели все шансы лет через много стать отборными ругательствами. Даже должная экспрессия наличествовала. Испугать коренную тольяттинку матом на любом языке невозможно. Хоть как измахряйся, а девушка выросшая в столице российского автомобилестроения даст тебе в этом деле сто очков вперед. Ругань Светка ценила не хуже любой своей соотечественницы, но не любила, если матом крыли ее. Тем более, терпеть не могла, когда ее пытались побить. А потому, не обращая внимания на странное ощущение, вопившее о необходимости терпеть пинки и затрещины и не злить зря старшую женщину, ответно обматерила охреневшую волосатую скотину и продемонстрировала ей свой коронный 'бросок в девятку'. Взиг летела не хуже азера в баре. А после удара о решетку на входе в клетку и посыпавшихся искр, жалобно завизжала и на четырех костях убралась в угол. 'Интересно, — подумала Светка, — откуда я знаю, как ее зовут? Неважно, теперь я старшая женщина... Какая еще, к хибиням, старшая женщина?'. И только сейчас она обратила внимание на окружавший пейзаж и собственное тело, покрытое густой рыжей шерстью. Та же Танька на ее месте завизжала бы и впала в истерику. Это уж точно. Но Светка, привыкшая на любую неожиданность реагировать нестандартно, не изменила себе и в этот раз. Нет, истерика у нее, конечно, началась. Девушки, а у кого бы из вас не было истерики, если бы вы обнаружили, что превратились в обезьяну, покрытую таким количеством меха, что никакая эпиляция не поможет в принципе, и, судя по мордам окружающих зверей, только отсутствие зеркала спасает от еще худших открытий? Так что истерика от Светки никуда не делась. Вот только приняла необычные, хотя и характерные для гандболистки, формы. Ознакомив окружающих с последними достижениями родного города в совершенствовании нецензурной лексики русского языка, центровая 'Лады' обрушилась на присутствующих, как на оборону 'Звезды' в случае полного исчезновения с площадки всей судейской бригады. При этом она легко приспособила правила гандбола под дворовое регби. На мохнатые головы сыпался град ударов, которые незнакомые со спортивными нравами звери даже не пытались отражать, только жалобно повизгивали и разлетались в стороны. Всё это сопровождалось громким многоэтажным матом. Бесчинство продолжалось до тех пор, пока крупный молодой самец не перехватил Светкину руку и, как ребенка спеленав только что бушевавший ураган, по-русски прошептал ей в ухо. — Хорош, девонька. Душу отвела, и будет. Зверушки-то не виноваты, что нас сюда занесло. Ты уж поверь старику. И отпустил. Светка резко развернулась, вскинула на 'старика' глаза и вдруг разрыдалась, уткнувшись лицом ему в грудь...

* * *

Два больших рыжих существа сидели на груде камней, наваленных в середине клетки. Именно так Костя-Грым классифицировал выделенное стаду помещение. Светка, она же Звин, ничего классифицировать не желала, с трудом удерживаясь от новой истерики. Если бы не спортивное прошлое, давно сорвалась. Но 'терпеть' в спорте учат в первую очередь. Потому и держалась. Сидела молча, слушая старшего товарища и лишь односложно отвечая на вопросы. — Вот что, девонька, — говорил Константин Иванович, — сперва понять бы неплохо, кто мы, да что мы. Я вот прожил долго и читал немало, а такого вида обезьян что-то не припомню. Ни современных, ни вымерших. А тебе в школе, небось, окромя шимпанзе, гориллы и орангутанга и не преподавали ничего? — Не-а! Я и в школу-то почти не ходила. — Вот я о чем и говорю. Первая странность — сложены они почти, как люди. Только помассивней маленько будут. И то не все. Светка критически осмотрела стадо. — Не все — это кто? — Это ты, девонька. Не сравнивала? А зря, полегче бы стало. Звин даже по нашим меркам — красавица. И по их тем более. Светка шумно втянула воздух через сжатые зубы. — Вы, конечно, крутой... — прошипела она, — но если не смените тему... — Не сменю. — добавил жесткости в голос Костя. — Надо смотреть жизни в глаза, не отворачиваясь. Лицо у тебя сейчас вполне человеческое, причем, симпатичное. Клыки разве что торчат немного. Но не портят. Скорее, некий шарм придают. То есть, даже с человеческой точки зрения Звин девушка симпатичная. Могло быть сильно хуже. В драку Светка не полезла, хотя очень хотелось. Не из-за того, что Грым намного сильнее. И даже не из-за возраста Константина Ивановича, хотя и это останавливало. Сумела себя заставить если не принять, то хотя бы понять, главное: надо привыкать к действительности. Никто не вернет старое тело, которым, что скрывать, она гордилась. Хочешь не хочешь, а придется жить в этом, с придающими шарм клыками... Но на всякий случай девушка насупилась и буркнула: — Утешил. Симпатичная шерстяная девушка... — И на шерсть напрасно обижаешься. Это у меня войлок войлоком. А у тебя гладкая, шелковистая. Очень приятная на ощупь... — Все мужики одинаковы. — хмыкнула Светка, неожиданно ловя себя на том, что истерика отступила. — 'Старик', 'девяносто лет!', а чуть что — сразу щупать! И когда успел-то? А, ну да... — Могло, ведь, и похуже быть, — гнул свою линию Константин Иванович, — Занесло бы тебя... — Кончай нервы мотать! — вспыхнула Светка. — Убедил! И, вдруг устыдившись собственной грубости, попыталась улыбнуться: — Вот вырвемся из клетки, и начну к тебе клинья подбивать. Больше, всё одно, не к кому. — Ну, раз шутишь, значит, не всё потеряно. Давай зверушек наших по порядку расставлять. У обезьян руки длиннее ног. У человека наоборот. И у этих — тоже. Морды на неандертальцев похожи. Только, если память мне не изменяет, у тех подбородок маленький был, скошенный так, что почти не видно. И челюсти слабоваты. Да и рост... — Что рост? — насторожилась девушка. — У тебя метра два с половиной. А я — так под три буду. — С чего это? — Ты в памяти приживалки своей копалась? — Не-а! Это как? — Попробуй вспомнить что-нибудь от Звин. Не своё. Светка честно попробовала. Получилось достаточно легко, но воспоминания не порадовали. От брошенного новой 'старшей женщиной' взгляда Взиг тихо заскулила и попыталась забиться поглубже в угол. — А вот это, девонька, еще одна загадка, — прокомментировал Константин Иванович. На этот раз девушка спросила глазами. — Ты на Взиг только посмотрела. Чего она испугалась? — Правильно испугалась, — ухмыльнулась Светка. — Жизнь у нее теперь будет тяжелая, — и, после непродолжительного размышления, добавила, — и короткая. — Правильно-то, может, и правильно. Вот только она откуда это узнала? — Так я ж подумала... — и осеклась. — Это Звин знает, что достаточно подумать. Они могут общаться телепатически. Мы так не умеем, но знания Звин в тебе. И ты их применяешь автоматически. Личности сливаются. Твоя и моя доминируют, однако и подшефные наши никуда не делись. А у них есть навыки и способности, о которых мы и не мечтали. У нас есть! — Например, Взиг взглядом гонять? — Угу. А еще... Константин замолчал и уставился на подругу по несчастью. Та заерзала, и заявила: — Я отойду на минуточку. — Не надо тебе. Это я внушить попробовал. Извини, умнее желания не придумал. Светка недовольно зашипела, а потом повернулась к стаду. Через минуту то уже толпилось в 'туалетном' углу. Константин наблюдал за действиями подруги по несчастью с довольным оскалом. — Эксперимент прошел удачно? — Ага! — выходка доставила Светке (или Звин?) злорадное удовольствие. — Тогда будем систематизировать. Мы больше людей... — С чего вы, всё-таки, так решили, Константин Иванович? — В воспоминаниях поройся. И вот что, своего возраста я в этом теле не ощущаю. Зови Костей. И на ты. Светка кивнула и начала вспоминать. Потом кивнула еще раз. — Больше! — Сильнее и быстрее. Плюс зачатки каких-то штучек экстрасенсорских... — Ментальных способностей, — блеснула Светка вычитанным где-то умным словом. — Угу, — спародировал ее Константин. — Их самых. Которые надо изучить и развить. — Зачем? — Они ведь с Земли. Хоть и давненько жили, раз за мамонтами бегали. И как ты думаешь, почему выжили люди, а не эти? Пожатие плечами. — Разум не развили, — проинформировал Костя, — слишком много способностей. А когда начали эволюционировать — поздно было. Слишком мало их осталось. — Да они ваще, кто? — Я думаю, снежные люди. Или гигантопитеки. — Кто-о? — Были такие здоровые человекообразные обезьяны. Или не совсем обезьяны. Но эти, скорее, снежные люди. Йети. Алмасты. Бигфуты. Это всё одно и то же. Существа почти легендарные. А в легендах этих говорилось, что йети могут глаза отводить. Сходится с нашими свежеобнаруженными ментальными способностями. Так думаю, если мы человеческий разум соединим с их возможностями, может очень неплохо получиться. Светка немного подумала. Потом кивнула: — Согласна. Делать всё равно не фига. Можно и поучиться. Кстати, а где мы? — Откуда ж мне знать? — признался Костя. — Внешне — на зоопарк похоже. — Чего? — Зоопарк. Ты сквозь решетку смотрела? — Не-а... — Так посмотри. Только прутьев не касайся. Током шарахнет. — В курсе. Светка подошла к решетке и некоторое время любовалась видом коридора и ровных рядов клеток. Потом вернулась. — Шикарно! — прокомментировала она свои наблюдения. — Я не просто уродливая обезьяна, а уродливая обезьяна в инопланетном зоопарке! Экспонат, как та ящерица напротив! — Это не ящерица. Это динозавр. — Кто? — Динозавр. Хищный. Какой именно — не знаю. — Они же вымерли все!!! — Вот именно. Хозяева этого зверинца собирают зверей из разных эпох Земли. То есть, со временем они обращаться умеют... — Да и хрен с ними! — Светка была уже на грани. — Я не хочу всю жизнь сидеть в клетке! — Я тоже. — Тебе хорошо! — девушка все-таки сорвалась. — Ты жизнь прожил! Героически погиб в девяносто два! Дети, правнуки! А мне еще двадцати не было! Я даже мальчика постоянного завести не успела! У меня игра сегодня! Я не хочу обезьяной в клетке!!! Волна очередной истерики накрыла Светку мгновенно. Если бы и попыталась сопротивляться, не успела бы. Только и оставалось, что уткнуться в широкую мохнатую грудь Грыма и плакать, реветь, рыдать в голос, стучать по ней кулаками, и снова плакать...

* * *

На Костантина Ивановича накатило ночью. Или что здесь заменяло ночь. Одним словом, освещение пригасили. Стадо, ворча и опасливо посматривая в сторону нового руководства, оказавшегося столь злым и несдержанным, кучно завалилось на пол, выбрав угол подальше и от начальства, и от 'туалета'. Наконец, успокоилась и заснула Светка-Звин, выпустив, наконец, его руку. Нет, не успокоилась. Просто заснула, перегруженное эмоциями сознание взяло себе отпуск. А Константин Иванович не спал. Не шел сон. Весь день было некогда остановиться и подумать. Схватка с Ргыхом, усмирение Светки, анализ ситуации, разговор, да и потом дел хватало. Нет, Костя, не хватало. Сам же себе дела придумывал. И себе, и девочке. Чтобы не оставалось времени на мысли и переживания. Чтобы не вспоминать, что это всё окончательно. Получалось, и с собой, и с ней. А вот теперь никаких дел нет. И навалилось разом. Это насовсем. Всю оставшуюся жизнь, нет, всю вторую жизнь, суждено провести в теле огромного волосатого йети в инопланетном зоопарке. А может, и где похуже. Или получше. Место пребывания может измениться. А вот тело... Впрочем, неплохое тело. Большое, сильное, тренированное. Куда лучше того, старого, образца две тысячи двенадцатого года. То уже прилично подношено было. А этому еще жить и жить, тем более что, если по воспоминаниям Грыма судить, так живут алмасты прилично дольше человека, лет под двести или даже триста. Трудно оценить, беда у Грыма с абстрактными понятиями, но долго живут, это точно. Так что не стоит на тело жаловаться. Приспособиться можно. Из клетки этой вырваться, в естественной среде пожить. Вырваться получится, на человеческий разум пленников она не рассчитана. А способностей у йети оказалось очень много. Интересных способностей... В любом случае, лежать раздавленным машиной на обледенелом асфальте гораздо хуже... Со временем, глядишь, и разум у соплеменников неожиданных разовьешь. Чего еще человеку надо? Ах да, в этом возрасте еще кое-чего надо. И Грым не исключение. Но опять же решаемо, найдешь себе в жены какую-нибудь бигфуточку посимпатичнее, куда денешься, гормоны своё возьмут. Наплодите маленьких алмасты, нормальному языку их научишь, еще чему-нибудь... Следующее поколение еще умнее станет. Будут йетенки мелкие бегать по пещере и кричать: 'диду!', как Постреленка. А вот сама Постреленка... Совсем же маленькая еще, через год и не вспомнит, что был у нее 'диду'. И само словечко забудется. Не увижу уже никого. Ни сына, ни дочки. Внуков, правнуков. Никогда. Они-то, потомки многочисленные, погорюют и успокоятся. И то сказать, не один год ждали. Вот и свершилось... А мне каково? Думал, помру и все равно будет, а вот видишь как... Хочется к ним, к родным, любимым, а нет пути. Даже если выловить экипаж тарелки этой, да объясниться с ними... По месту, по времени... Без толку. Не заявишься же к родным этакой обезьяной. Напугаешь только. Сына, так и инфаркт хватить может, сердце у него так себе... Вот и получается, что куда не кинь... Ты для родных умер. И они для тебя умерли. Вот так... Константин Иванович тяжело вздохнул и открыл глаза. Что себя обманывать, не идет сон. Истерика это, как у Светки весь день была. Только девчонке он помочь может, а ему... только сам! Ничего, справится, не мальчик. Много потерь пережил, переживет и эту. Тело молодое, инфаркт не грозит. Да и неизвестно еще, бывает ли инфаркт у йети... Так что, соберись, Костя, зажми рефлексию свою в кулак, и думай, что дальше делать... Он опять вздохнул, пытаясь прогнать стоящий перед глазами образ. Пострелёнка не уходила. Стояла, смеясь, протягивала ему свой любимый мячик и кричала 'диду'... Лежащая рядом рыжая самка йети вдруг положила руку ему на грудь, легонько погладила и, не просыпаясь, произнесла по-русски: — Ты поплачь. Слышишь, поплачь. Легче будет... Глава 2 Третий день седьмого месяца корабельного времени. Рубка пространственно-межвременного военно-исследовательского крейсера первого ранга "ПРМКНВТО/ГВУ" Хорошее настроение испортить тяжело. Если оно действительно, хорошее. А не так, легкое касание радости... А хорошее настроение главному хрононавигатору пространственно-межвременного военно-исследовательского крейсера первого ранга "ПРМКНВТО/ГВУ" капитанасу Артураускасу Вилькаускасу испортить было невозможно в принципе. Среди экипажа крейсера ходили устойчивые слухи, что всему виной не врожденное спокойствие, а предательский и коварный удар копытом, пришедшийся точно в переносицу бравому капитанусу, тогда еще сопливому практиканту. Произошло это в одном из первых вылетов, когда юный Артураускас попытался самолично отловить Сиреневого Копытоносца. Зверь, размером со спасательную капсулу, вставшего на пути охотника даже не заметил, совершенно случайно задев копытом. Зато организм Вилькаускаса удар оценил и навсегда потерял способность быстро и адекватно реагировать на смену обстановки и происходящие события... Да и чувство юмора отказало напрочь. С ним, впрочем, и до этого случая было не слишком хорошо. Впрочем, некоторая неадекватность только способствовала карьерному росту. Высокопоставленные винлиты всегда больше ценили личную преданность, чем такую ерунду, как логическое мышление. В результате в таком возрасте Вилькаускас уже руководит крейсером! У Великой Винлитии всего один крейсер, в отличие от той же Сибирии, которая их даже не считает! Это потому, что сибириты многие тысячелетия эксплуатировали предков винлатов, заставляя крохотный трудолюбивый народ кормить население четвертой части суши! И сейчас ведут себя не лучше! Как они смеют просить погашения Великой Винлитией долгов? Мало ли, что просрочено? А уж отказ от дальнейших поставок — просто ни в какие ворота!.. Обеспечивать всё необходимое Великой Винлитии, последнему оплоту гуманизма и демократии — святой долг всех недоразумных! Так вот, насчет хорошего настроения. Сейчас оно было вызвано тем, что экспедиция подходила к концу. Все клетки заполнены. Остался последний прыжок, в своё время. И первая часть Великого Проекта завершится. Потом ученые головы, которым никогда не подняться по служебной лестнице даже до сегодняшнего уровня Артураускаса, геномодифицируют отловленных животных, клонируют необходимое количество, и выпустят на просторы сопредельных с Великой Винлитией стран. А когда звери съедят всех врагов, в атмосферу будет выпущен вирус, который в течение суток уничтожит модифицированные гены. Просто и эффективно! Самое сложное — наловить зверей, не получив в очередной раз копытом в лоб. Страшно подумать, что было бы, если бы тогда не мазнуло краешком, а легонько стукнуло... Но эту часть работы Вилькаускас выполнил. Экземпляры отловлены изумительные. Сплошняком крупные хищники или еще более крпуные травоядные, по агрессивности хищникам нисколько не уступающие. Отличный сюрприз Сибирии! Испортить настроение капитанусу тяжело, но немного подпортить можно. К примеру, младший хрононавигатор который час пялится на схему звездных координат. Бесцельно, и с отсутствующим выражением лица. Сразу возникает подозрение, что среди его предков затесались какие-нибудь недоразумные. — Эй! — окликнул подчиненного Вилькаускас, которому надоело наблюдать неподвижное тело перед глазами. Младший медленно обернулся. Стало не то, чтобы страшно, но немного не по себе. Из узкой трещины плотно сжатых губ медленно текла струйка красновато-желтой слюны. Астронавигатор ухватился за подлокотники кресла покрепче. Опять этот урод объелся грибной плесени, растущей в вентиляционных шахтах, и утратил контроль над собой. Сколько можно! Он позорит своим поведением истинных винлитов. Немедленно пресечь! Но капитанус не успел. Младший прыгнул на него, растопырив руки в рабочих перчатках от экзоскелета. Пальцы, усиленные сервоприводами, начали сминать горло Вилькаусасу, дробя тонкие хрящи... Могучий пинок ногой сбил сошедшего с ума сержантаса в сторону. Артураускаса вздернули вверх, из остатков развалившегося кресла. Старший боцманас второй полетной палубы. Истинный винлит, чудовищной силы здоровяк. Главный хрононавигатор неуверенно сел, разминая пострадавшее горло... — Вижу, вовремя! — прогудел боцман. — На корабле тревога! Добыча сошла с ума. — Это как? — переспросил Артураускас, до сих пор находящийся в некотором смятении чувств. Слишком уж неожиданным и немотивированным оказался поступок младшего коллеги... Точно, не все у него чисто с генетической картой. Надо будет по возвращении обязательно проверить... — Вот так же! — уточнил боцман и ткнул в сторону младшего. Так и не пришедший в себя, тот скрутился у пульта управления в позу эмбриона. Из-под головы вытекала тоненькая струйка крови, тут же пропадающая в решетке вентиляции. — Только те на ограду бросились. Всем скопом. Решетки не выдержали. Нижняя палуба захвачена. — Как захвачена?! — Все же, иногда, гнев — лучшее лекарство от всех проблем. Мгновенно пропала боль в истерзанном горле, тут же мысли забегали, словно гоночные скутера на межнациональной гонке на звание Выдающегося Винлита. — Пустить газ! Активировать дронов! Уничтожить!!! — Вилькаускас неожиданно даже для себя сорвался на визг. — Пробовали... — сконфуженно развел руками боцманас. — Дронов они разнесли на части. А газ... Там эти, которые на недоразумных похожие, вентиляцию включили! А ведь Вилькаускас еще при планировании операции был против включения в список человекообразных. Наверняка эти здоровенные, обросшие густым мехом карикатуры на людей, исполненные небрежным пером неумелого маляра, окажутся далекими родственниками сибиритам! От кого еще могли произойти недоразумные! Не от инопланетного же разума, как истинные винлиты! Вот и сбылись нехорошие ожидания! — А ловчие поля? — Аппаратура разбита заранее! Как будто наши мысли читают! — Ах так? Ничего! — сам себе сказал главный хрононавигатор. — Мы их сейчас поджарим мнофазасинхронитиридом! Не только обездвиживание, но и боль! Сильная боль, — капитанус усмехнулся и потянулся к кнопке активации импульса. Легкий шорох в коридоре. Шаги? Или послышалось? Нет, не послышалось: задраенная дотошным боцманасом дверь рывком выгнулась точно посередине, словно получив мощный пинок. А потом медленно, с достоинством, присущим продукции, вышедшей из-под рук винлитов, начала продавливаться по центру. С громким щелчком лопнули засовы. Дверь, вмиг растеряв солидность, рухнула, придавив не успевшего отскочить боцманаса. В рубку, скрючившись чуть ли не вдвое, протиснулась одна из тех карикатур. Крупный волосатый самец упер тяжелый взгляд главному хрононавигатору в глаза и тихо, но как-то особенно страшно, пророкотал на несколько искаженном языке Сибирии: — А ну, бля, фашист, хулев, убрал руки! Оторву до жопы! Истинного винлита не испугать угрозами, пусть даже и исходящими от такого великана! Особенно винлита, получившего в молодости удар копытом Сиреневого чудовища! Зажмурившись, Артураускас с размаху ткнул в кнопку мнофазасинхронитирида... Но зверь и не думал падать. Он, наклонив голову, с любопытсвом поглядел на Вилькаускаса: — Тебе резинку дать, Америку твою с карты стереть? Непонятная фраза сбила с толку, спутала мысли в голове капитана... И когда до главного хрононавигатора все же дошло, что он не включил "усилитель боли", а запустил механизм самоуничтожения крейсера, было уже поздно. Время отмены приказа вышло. До взрыва остался какой-то час. А зверь уже стоял вплотную, и острые даже на вид клыки в пасти внушали определенные опасения... — Поиграли и хватит, — прорычало чудовище. — Сажай тарелку! — Нет! — гордо выпятил грудь Вилькаускас. — Грязным животным не запугать истинного винлита! — Истинного, говоришь? — каким-то усталым голосом уточнил зверь. — Развелось вас, как грязи, истинных и чистокровных... Ничего, всё расскажешь! И начал неторопливо отламывать главному хрононавигатору пальцы... Боль, корёжившая тело, не давала Артураускасу собраться с силами и сопротивляться страшному взгляду, не отпускавшему глаза капитануса. Винлит физически ощущал, как все его знания вытекают из мозга, но ничего не мог сделать. Теперь зверь знал всё. — Ну ты и мразь, — процедил он, закончив 'допрос', — даже руки марать противно. Тем не менее, очень аккуратно свернул Вилькаускасу шею... Третий день седьмого месяца корабельного времени. Крейсер "ПРМКНВТО/ГВУ" Йети мчался по коридорам крейсера. Бежал так, что заносило на поворотах... Бунт прошел 'на ура'. Еще бы, целый месяц готовили сюрприз хозяевам. Сначала освоились со способностями тела и выяснили, что можно выжать из него, обладая человеческим сознанием. Потом выудили информацию из мозгов человека, командовавшего обслуживавшими зверинец роботами. Тогда и поняли, к кому попали... Увидев человека, Константин Иванович сначала обрадовался: наверняка можно договориться. Хорошо, жизнь научила не спешить. Тем более, уже знал свои возможности. Вот и не полез брататься, а послушал аккуратно мысли. Делать это научился уже на второй день. Но решился только через неделю. То, что могли сотворить йети с чужими мозгами, сильно зависело от уровня развития реципиента. Ящеров из соседних клеток не составляло труда заставить плясать под свою дудку. Хоть всех одновременно. А вот читать мысли рептилий не получалось. Может, нечего было читать? С соплеменниками иначе. Внушить им какое-нибудь желание несложно. Заставить же действовать, как динозавров — извините. Прикасаться к решетке Ргых не захотел. Точнее, захотел, его просто раздирало от внушенного желания. Стоял, руки протягивал, отдергивал, снова тянул. Но так и не прикоснулся. Собственная воля оказалась сильнее внушения. Зато его мысли неплохо читались. С людьми оказалось ещё интереснее. Можно было внушить простейшее желание или иллюзию, но только если это не противоречило внутренним установкам человека. Не видеть Грыма в клетке 'сторож' не мог. Зато видеть его в другом углу — пожалуйста. — Он знает, что мы здесь, — объяснил Константин Иванович Светке, — потому иллюзия пустой клетки и не действует. А где именно — не знает. Потому верит. Если бы на улице встретил, не увидел бы. Заставить человека что-то сделать, например, открыть клетку, и вовсе оказалось невозможно. Зато читать мысли — очень легко. Алмасты, а вселенцы не сговариваясь стали называть себя: 'Йети', а остальное стадо: 'Алмасты', так вот алмасты немного защищались от чтения мыслей. Естественно было предположить, что люди будут делать это еще эффективней. Ан нет, голова у уборщика была как раскрытая книга, видимо, сама идея телепатии казалась людям дикой. Еще йети чувствовали живых существ. Всегда могли сказать, где кто находится в радиусе метров двести. Причем, чем более развит мозг, тем дальше и лучше он ощущался. В общем, через неделю Константин Иванович решился. И не пожалел, что выбрал такой путь. Уборщик оказался фашистом. Недоверчивая Светка, повторившая эксперимент, просто приняла его за сумасшедшего. — Не, в интернете, бывает, и не такой бред пишут, — сообщила она, — но и у этого точно не все дома! Ухватов отнесся к открытиям намного серьезней. — Может, и псих. Но опасный. Мы такое от гитлеровцев не раз слышали. И, похоже, это официальная идеология страны. Фашисты. — Так фашисты же немцы, — продемонстрировала Светка свой уровень политической подкованности. — Нет. Немцы — национальность. Разные бывают. А фашисты... это вот такие! — лучше объяснить Константин Иванович не смог. Но девушка поняла. Дырок в образовании у нее было много. А как может быть иначе у спортсменки, которая всю жизнь только спит, ест и тренируется? Но думать умела. — Хорошо еще, — продолжал Константин Иванович, — уроды эти с секретностью переборщили. Лишних людей не стали привлекать. Вот и моет наши клетки хоть и младший, но хрононавигатор, которому в общих чертах известны детали всей операции. Не рассчитывали сверхчеловеки на разумных зверушек-телепатов. Хрен с ними, нам не впервой унтерменшами быть. Главное — чем кончается! Экспедицию эту надо сорвать. Заодно и освободимся. Тогда и начали готовить бунт. А сегодня пришел 'час икс'. Первыми в действие вступили закованные в костяную броню трехрогие ящеры в дальней клетке. Единственные травоядные на весь трюм. Даже непонятно, зачем их ловили. Но сейчас пришлись кстати. Разогнавшись от дальней стенки своего вольера взятые под контроль живые танки обрушились на решетку. Кто бы ни проектировал 'зоопарк', на такой таран расчета не было. От слаженного удара десятка многотонных тел прутья просто повылетали из основания. Первый же вырвавшийся на свободу динозавр, направленный внушенной мыслью, атаковал пульт управления клетками, и те просто открылись. Неизвестно, каким образом удалось бы вскрыть вход в отсек, но он распахнулся сам, чтобы впустить роботов, вооруженных каким-то лучевым оружием. Наверное, против диких животных машины были эффективны. Если бы стояла задача переловить зверей по одиночке или малыми группами. Но сейчас вся добыча дружно бросилась на пришельцев. Динозавры разнесли машины на запчасти в считанные секунды и повалили внутрь корабля. Константин Иванович предусмотрительно развел их в разные стороны и предоставил самим себе. И так не самые мирные, озверевшие от долгого плена и непривычной обстановки, ящеры в управлении не нуждались. Алмасты же направил к жилым и управляющим помещениям: надо было вывести из строя системы защиты и захватить рубку управления. Захват не занял много времени. Вскоре в машинном отсеке травоядные 'танки' бодались с двигателями, трюмы захватили хищники, а алмасты резвились на верхних палубах, легко переламывая охранников в боевых костюмах. Хитрая Взиг обнаружила камбуз и дегустировала блюда темпоральной кухни, Светка атаковала каюты офицеров, а Костя (в бою — точно Костя!) прорывался к ходовой рубке. А вот после 'допроса' главного... Костя мчался по коридору на пределе возможностей нового тела. 'Света! Надо уходить! Срочно! Звин! Ты меня слышишь?!' 'Слышу, слышу', — подруга явно была недовольна, что ее оторвали от какого-то важного дела. 'Корабль на самоуничтожении. Гони стадо к спасательным шлюпкам, — хорошо, что можно мысленно передать примерную схему отхода. — Главное, сама успей!' Костя пролетел очередной поворот, ментальным приказом заставил посторониться подвернувшегося ящера, пронесся еще по одному коридору, ударом ноги переломил возникшее на пути тело в экзоскелете и влетел в стартовый отсек. Светка уже загоняла стадо в большой спасательный катер. — Все влезут? — Кроме нас с тобой. Эти уже трамбуются... — В соседнем отсеке малая шлюпка. Давай автопилот им включу. — А динозавры? — Да хрен с ними! Я даже не знаю, в какую эпоху нас выкинет! Готово, бегом отсюда!

* * *

Наверное, со стороны это было красивое зрелище. Если, конечно, кто-то мог наблюдать самоуничтожение хронокрейсера первого класса, с огромной скоростью передвигающегося в пространстве и при этом смещающегося во времени, пролистывающего эпохи, как страницы книги. От огромной сигары корабля отделилась и отвалила в сторону папироса большого спасательного катера. Через несколько минут, когда она уже вышла за пределы темпорального поля, вдогонку рванула самокрутка малой шлюпки, а вскоре крейсер вспух облаком дыма над прикуренной трубкой, и во все стороны разлетелись окурки осколков крушения. Увы, это зрелище недоступно тем, кто не властен над временем. Ибо несколько минут, разделивших катер и шлюпку, на выходе из темпорального поля превратились в тысячи лет, а перекорежившие это поле осколки, рассыпались по всем эпохам, переплетая их в самых необычайных сочетаниях... 22 августа 1942 года / 9 августа 2008 года Слепой взгляд сквозь листву. Равнодушные седые горы смотрят на маленького человека. Снайпер поежился, отгоняя мурашки тревоги. Он не любил лес. Тот всегда хотел убить. В Финляндии, в Белоруссии, здесь, на Кавказе. Финляндия... Красавица Суоми, беспощадная к чужим. А они были чужими... Ночью лес скалился хищными лапами елей, днем кусал меткими выстрелами. Там он стал Снайпером. И потерял... 'Анастасия, Настя, Настенька...' — шелестел лес. 'Ты не тот, кого стоит ждать. Уходи'. И ночной вой зубами в подушку... Ласково погладил полированное дерево ложа. Она не обманет. Верная СВТ с тонкой паутинкой зарубок на прикладе. Палец заскользил, считая: первая, вторая, третья, одна крест-накрест — месть. За что? И не вспомнить уже... Легко качнулся ствол, принимая уставшую бабочку. Снайпер заворожено следил за переливами пестрых крыльев: красное, черное, желтое. И синева неба сверху. Шум взлетевшей птицы, чуть слышный рокот мотора. Оптика послушно приблизила дорогу. Не понял... Совсем не немецкие грузовики, странный броневик, совершенно квадратный и целиком на гусеницах, и совсем уж необычный камуфляж. Румыны какие или итальянцы? Щелчок винта. Пятна лиц обрели четкость. На румынов похожи. Но лица темнее. И странные нашивки на рукавах. Какие-то элитные части? Румынский аналог СС? Наверняка. И оружие не стандартное. Пистолет-пулеметы у каждого. В любом случае, своих быть не может... Человек высунулся из верхнего люка броневика. Офицер. Водит биноклем по зелени леса. Сухой хлопок выстрела. Эсэсовец заваливается на спину. Тут же раскатистый хлест тяжелого пулемета. Водит черным хоботом ствола, стегая свинцовым кнутом, крошит в труху деревья. Жалобно стонет лес, принимая летящую смерть... Посыпались из машин враги, передергивая на ходу затворы. Шорох металла о металл, невнятная ругань, стук пулемета — музыка... Музыка, танец... Он не был еще Снайпером. Пары кружились вокруг. И ее глаза светились счастьем, а губы шептали: 'Ты любишь меня, Дима-Дымок?'... Больно ударила щепка, наскоро отрезвляя. Танец... Парни, хотите танцевать? Зря... Будет вам и полька-бабочка и почетный караул у могилы! По эсэсовцам хлестнул выстрел, второй, третий... Упал мордатый враг, зажимая пробитую шею. Уткнулся в землю следующий. Потанцуем? Отмеряя ритм, заколотил пулемет. Змеей за могучий выворотень, и раз-два-три, выбрать спуск до упора... Еще один готов. Обожгло руку. Плеснуло горячим. Плевать! Зато попадали в траву хваленые егеря и не дергаются. Новую обойму, передернуть затвор, поймать прицелом куртку в зелено-коричневых разводах. Ага! Достал, значит, белобрысого... Вспышка, выбивающая сознание. Круги перед глазами красный, черный, желтый. И синева неба сверху... 'Ты любишь меня, Дима-Дымок?'... Третий день седьмого месяца корабельного времени. Малая спасательная шлюпка винлитского крейсера Накатывало по ночам. Днем времени не было. Константин Иванович дотошно изучал оставшиеся невыявленными возможности нового тела и, что оказалось даже важнее, нового мозга. Исследовал зверушек в соседних клетках. Утешал Светку, попутно защищая от нее стадо: волжанка в истерике становилась очень уж агрессивной. В какой-то момент попытался поднять уровень разумности алмасты. Удалось! Немного не так как задумывалось, конечно, но тем не менее. Считать учили Ргыха, а научилась Взиг. Уверенно считала аж до трех, но какая разница! Если существа способны усвоить абстрактную математику — у них хорошие шансы на развитие разума. Позже изучал хозяев и просчитывал варианты освобождения. День был занят. А по ночам приходили внуки. Дети — нет. Может потому, что и сын, и дочка прожили достойную жизнь и успели состариться, а может, внуки не пускали к деду. Но сами изредка приходили. Не забывали. Правнуки — чаще. А Пострелёнка — каждую ночь. Смеялась, играла, звала... Нормальный маленький ребенок. И от этой нормальности, от обычности и естественности становилось особенно тоскливо. Хотелось выть, кататься по полу, грызть решетку и убивать, убивать, убивать... Всех, кто подвернется под руку! Старался держаться. Из-за сжатых клыков не вырывалось ни звука. Но жалобно скулил в потаенных глубинах сознания до смерти запуганный Грым... А по 'зоопарку' хлестали невидимые шквалы эмоциональной бури, бушующей в мозгу огромного алмасты... Дрожало от ужаса стадо, в панике забившееся в дальние углы отсека, ревели динозавры в других клетках. Проснувшаяся Светка нежно гладила по плечам и груди и уговаривала поплакать. Но Константин Иванович не плакал. Держался... Даже удачный бунт, несмотря на кучу трупов за спиной не помог. Наоборот. Когда всё осталось позади, и шлюпка, выброшенная десятком пиропатронов, понеслась к Земле, а за кормой белесым облаком расползлись остатки взорванного крейсера, заняться стало нечем. Вообще. Суденышко вёл автопилот, и вмешиваться в его действия было бессмысленно, да и опасно. Врагов не осталось. И даже катер, в который, пинками и руганью загнали стадо, пропал из поля зрения практически мгновенно. Насколько сумел разобраться во всех хитросплетениях, Константин Иванович, катер должен был сильно обогнать шлюпку по времени. Так что повышать своё образование Взиг с Ргыхом придется совершенно самостоятельно, без помощи резко поумневших соплеменников... Лететь предстояло часов двенадцать. Первый час удалось занять ревизией имеющегося в шлюпке барахла. Еще полчаса ушло на отбор необходимого, и распихивание его в какое-то подобие мешков и баулов. А потом... Светка долго пыталась втиснуться в кресло пилота, самое большое в рубке, но, в конце концов, бросила безнадежное занятие и уснула прямо на полу, растянувшись в центральном проходе. Костя присел рядом, привалился мохнатой спиной к ребристой переборке с небрежной строчкой клепок... И пришла Пострелёнка. Необычно серьезная, какая-то сосредоточенная и грустная. Пришла, присела на корточки, посмотрела в глаза и совершенно по-взрослому произнесла: 'Диду, я тебя не забуду. Никогда не забуду. Слышишь, диду'. Ни младенческого лепета, ни детского коверканья слов... 'Я тебя никогда не забуду, диду'. Красная пелена опустилась перед глазами. Тело взметнулось в воздух, подброшенное пружиной ярости и отчаяния. С хрустом разлетелось кресло, рухнула переборка, вторая... Что-то мягкое толкнуло в бок, отбросив в сторону. Взревел, поворачиваясь. Но мягкое не ушло, наоборот, вцепилось крепче, еще крепче, обволакивая теплой волной... Светка висела у него на шее, шептала что-то неразборчивое, гладила по голове. По-человечески касалась губами глаз, по-звериному лизала в нос. Клыки постукивали о клыки, шерсть терлась о шерсть, сознания пересекались, проникая друг в друга, пока не слились в единое целое. Рефлексы йети взяли верх над человеческим сознанием, и два тела стали одним на полу полуразрушенной спасательной шлюпки... 16 июля 2012 года. Вильнюс. После четвертый день седьмого месяца. Неизвестно где Арт Вилкат, известный правозащитник и писатель-гуманист щелкнул мышкой по кнопке 'отправить' , закрыл на мониторе все окна и расслабленно откинулся на спинку кресла. Неплохо сегодня поработал. Три статьи и почти два десятка язвительных комментариев к книгам оппонентов. Обгадил с ног до головы. Нокаутировал зубодробительными ударами в своем лучшем стиле! В душе Арт понимал, что комментарии мягко говоря, необъективны. Оппоненты пишут хорошо, намного лучше, чем сам Вилкат. Когда-то и он умел писать так же. Вот только за это не платили. Или платили, но гроши, недостойные его гениальности. За сегодняшние статьи Арт получит больше, чем за пару хороших книг, на написание которых ушел бы не один месяц. И дело не в художественном уровне статей. Какой там уровень! Два часа компиляции из опусов других правозащитников и своих собственных, потом замена имен и фамилий и подгонка к конкретному поводу. И получите готовый продукт! Да, ни один нормальный человек это читать не будет. А Вилкату какое дело? Главное — платят! А комментарии организовать — еще проще! Минут пять, а то и три на один уходит, не больше. И оплачиваются отдельно! Каждый!!! Пока существуют идиоты, которые башляют за такую муть, Арт будет писать. И начхать на политические убеждения, как свои, так и тех, чьи творения он разносит. Оставаясь наедине с собой, Вилкат предпочитал быть предельно правдивым, до циничности. А то от того бреда, что выливался из-под его клавиатуры на монитор, недолго и рехнуться... Правозащитник неожиданно вспомнил, что не зашел сегодня на главный форум оппонентов. Нехорошо получилось. Конечно, туда не удастся вставить ни одного комментария — Вилкат там давно и надежно забанен. Но почитать 'гостем' никто не мешает. Нигде больше не удается так легко и быстро подбирать себе новые жертвы. Арт потянулся к мышке, но в этот момент бесперебойник залился противным визгом, всегда раздражающе действовавшим на нервы хозяину. Нет питания? Странно... Вилкат щелкнул выключателем. Никакого эффекта. Похоже, отключили электричество. Или 'автомат' выбило. Сейчас проверим. Правозащитник открыл входную дверь и обомлел. Вместо лестничной площадки пятого этажа, перед его глазами растилался девственный лес. Незнакомые деревья уходили своими верхушками куда-то ввысь, густой кустарник выше человеческого роста не дал бы и шагу ступить за пределы квартиры, а растущая под ним трава достигала пояса Арта. — Не понял..., — произнес писатель. В этот момент неизвестная сила крепко ухватила правозащитника за шиворот, и, легко оторвав от земли, вознесла на трехметровую высоту...

* * *

В маленькой пещере, куда Грым загнал стадо, было тесно и отвратительно пахло. Кроме того, низ постоянно менял своё положение, как при землетрясении. Как только Ргых понял, что сам Грым в пещеру не пошел, он немедленно начал наводить свои порядоки. Отсутствия еще и Звин, старый-новый вожак просто не заметил. Разогнать всех по углам не получалось из-за тесноты, поэтому Ргых ограничился пинками и затрещинами, раздаваемыми тем, до кого мог дотянуться. Впрочем, хватило всем. Когда пещеру несколько раз тряхнуло, а потом вновь открылся вход, никто не мешал Ргыху первым, как и положено вожаку, покинуть пещеру. Зато следом за ним все выскочили мгновенно. Ргых хотел дополнительно закрепить успех, но никто не пытался оспаривать его первенство. И тогда водящий отпустил на волю свои предчувствия. В следующую секунду алмасты мчались за вожаком, с максимально возможной скоростью удалявшимся от пещеры. Действие было крайне разумным. В случае посадки не в своей эпохе, катер предусмотрительно был запрограммирован на самоуничтожение через пятнадцать минут после посадки. Если, конечно, не поступит команда отмены. Увы, ни язык алмасты, ни телепатические команды компьютер катера не понимал. А Ргых не умел работать с клавиатурой. Да и сама клавиатура давно разбилась, случайно напоровшись на его же кулак. Впрочем, самоуничтожение катера не сопровождалось сильными эффектами. Метрах в пятидесяти от борта вполне можно было чувствовать себя в безопасности. Но расстояние в три километра показалось Ргыху более привлекательным. И кто скажет, что он был не прав? В тот самый момент, когда оставленная за спиной пещера с негромким хлопком превратилась в кучу ржавой пыли, алмасты обнаружили в окружающем их лесу две другие. Одна из них идеально подходила, как новый дом стада. Но, к сожалению, была занята. Обитавшего там медведя было бы легко убить, но в тесном помещении он имел все преимущества. Пока Ргых размышлял, как выманить хищника на открытый воздух, Взиг нашла очень необычную скалу, и потащила к ней Ргыха. Скала имела очень странные форму и запах, причем и то, и другое будило еще свежие воспоминания о недавних событиях. Ргых уже хотел уйти, когда часть скалы отодвинулась в сторону, и наружу вышло существо, похожее на столь знакомых кроманьонцев, а еще больше на недавнюю добычу в большой железной пещере... Так или иначе, незнакомец был вполне съедобен на вид, и Ргых решил использовать это обстоятельство. Остановила его мыслепередача Взиг. Оценив идею своей старой подруги, вожак внутренне хмыкнул, подхватил добычу сзади за странную искусственную кожу и поднес к лицу, чтобы рассмотреть получше.

* * *

Неизвестная сила крепко ухватила Вилката за шиворот, вознесла его на трехметровую высоту, и правозащитник оказался лицом к лицу с огромной человекообразной обезьяной. Или лицом к морде? Ибо именно последнее слово больше подходило к тому, что Арт видел перед глазами. К чести писателя, штаны его остались сухими. Он даже не завизжал от ужаса. Более того, абсолютно уверенный в силе свободного слова, Вилкат попытался объясниться со своим пленителем. Речь полилась потоком. Правозащитник с огромным пафосом рассказывал обезьяне про гуманизм, светлое будущее, права человека, о преимуществах демократии, о... Зверю речь понравилась. Во всяком случае, когда Арт остановился, чтобы перевести дух, его легкой затрещиной заставили продолжать. При этом животное довольно ходко удалялось от квартиры Вилката, унося с собой и правозащитника. С не меньшим вниманием слушала и шлепавшая рядом самка. А вскоре вокруг самца, несшего оратора, собралось десятка полтора подобных существ. Обезьяны добрались до каменистого холма, в боку которого зиял огромный вход в пещеру. Самец посадил Арта на камень у входа, дал напоследок затрещину, и вместе с соплеменниками, исчез в окрестных скалах. Однако стоило правозащитнику замолчать, как небольшой камень больно стукнул его в плечо. 'Я же не могу говорить вечно, — мелькнула заполошная мысль, — устану, и они меня убьют' Впрочем, до засыпания дело не дошло. Из пещеры вылез огромный медведь, и неторопливо отправился к Вилкату. Новому слушателю оратор явно не нравился. А если и нравился, то... в общем, лучше не надо! Морда хищника не скрывала его намерений. Правозащитник приготовился к смерти. Но не тут-то было. Медведь не преодолел и половину расстояния до человека, когда обезьяны налетели на него всей стаей, в мгновение ока закончив схватку, после чего занялись разделкой добычи. На то, что Арт замолчал, они не обращали ни малейшего внимания. Однако попытка потихоньку уйти не удалась. Та самая самка, что сопровождала вожака с самого начала, легким пинком вернула пленника на место. С этого момента профессией Вилката стало приманивание хищной добычи в ловушку стада Ргыха. Племя ценило правозащитника. Его не съели даже через месяц, когда целую неделю охота была неудачной... Четвертый день седьмого месяца корабельного времени. Неизвестно где Вытянутый аппарат, похожий на здоровенный баклажан ярко-оранжевого цвета, беззвучно скользнул по рассветному небу и, никем незамеченный, приземлился на небольшой прогалине между деревьев. В боку устройства с тихим шипением открылся овальный люк, и оттуда высунулась большая лохматая голова. Предварительное сканирование не показало наличия поблизости крупных живых существ. Тем не менее, голова внимательно принюхалась, прислушалась и присмотрелась. Взгляд тщательно обшарил поляну, сосредоточенно рассматривая каждый кустик. Никто не кидался с шумом, гамом и бластерами, и не собирался отстаивать честь незалежной Винлитии какими-либо другими способами. Запахов подозрительных тоже не было. Лес как лес. Лиственный, в основном. Йети выждал еще немного, выпрыгнул из шлюпки, и тут же метнулся в кусты, покатившись рыжим клубком. Мгновенно оказавшись метрах в ста от шлюпки, он еще раз прислушался и принюхался. Подтекавшее масло и какая-то особо вонючая пластмасса изрядно отбивали нюх. Да и не желавший сразу замолчать маршевый двигатель прилично чадил. Человек этого бы не учуял. В отличие от йети. Опасности по-прежнему не ощущалось. Разведчик вернулся к кораблю, вытащил из люка заранее оставленную в 'предбаннике' шлюза большую черную сумку с широкими лямками. Такой себе рюкзачок почти в полтора метра длиной... — Выгружаемся! Из шлюпки одним прыжком вылетела женщина-йети. Первым делом принюхалась, смешно морща морду лица, потом осмотрелась и резким движением отправила какой-то предмет в крону ближайшего дерева. Предмет упал на землю в компании крупной вороны и вороха листьев вперемешку с ветвями. — И зачем? — спросил мужчина. — Еда, — ответила подруга. — У нас космических пайков два мешка! — упомянутые мешки появились из люка.— И огнетушитель нам тоже не нужен. Даже в роли бумеранга. А вороны на вкус гадкие. Даже для йети! — Еда лишней не бывает, — возразила женщина. — Ты сейчас Света или Звин? — уточнил Костя, уже слегка подзабывший о своем репациенте... — И то, и другое, — промурлыкала вопрошаемая, томно потянулась и заявила. -Но ночью лучше быть Звин! Мне понравилось! — А почему ты решила, что была ночь? — удивленно спросил Костя. — Ну... Короче, ночь была! Я так хочу, — ушла от прямого ответа Света-Звин в типично женском стиле. — А сейчас рассвет. Считай, что на вороне я тренировалась в метании. Мы вообще где? — Меня больше интересует, когда. Деревья знакомые и привычные. Скорее всего, вокруг нашего времени. А плюс-минус пятьсот лет большого рояля не играют. — Ага! Березки, елочки... Что делать будем? — А ты что хочешь? — Ну... Сначала всё-таки понять, где мы. — Тогда уж сначала отойти от шлюпки метров на триста. Она самоуничтожится скоро, таймер на пятнадцать минут выставлен, а мы уже сколько тут бездельничаем. Всё полезное снаружи, а бесполезное нам не полезно. — Ну, пошли, предусмотрительный мой! — Светка небрежно подхватила могучей лапой пару мешков и двинулась в чащу, помахивая плотно набитыми емкостями. Через десять минут оба, сидя на куче мешков, сундуков и сумок, с интересом наблюдали, как покинутая шлюпка начала медленно оседать, складываясь внутрь самой себя, а потом осыпалась кучей порошка, напоминающего ржавчину. — Надо какую-нибудь пещеру найти, — произнесла Светка. — Не таскаться же с сумками, как торговки на рынке. — Можно захоронку вырыть. Даже крестик на карте не нужен, без проблем найдем. — Ага! Хорошо быть йети! — улыбнулась девушка. — И это я слышу от той, которая целый месяц мочила мне слезами шерсть на тему ненравящегося тела. — Я передумала! Теперь оно мне нравится! — Чисто женская логика! — А ты чего хотел? — Светка снова жизнерадостно оскалилась в улыбке. — Я же женщина! Под несмолкающий треп вырыли большую узкую яму. В нее сложили большую часть поклажи, закрыли тайник, наскоро сработанной из прутьев орешника крышкой. Поверху Костя аккуратно размотал полосы дерна и, не стесняясь, помочился на результат своей работы. — Интересно, есть ли тут звери, которые пренебрегут нашим запахом? Вопрос был риторическим, но напарница ответила: — Не, животные умные, свою жизнь берегут. — Вот и я так думаю. А человек не должен ничего заметить. Орешник я метрах в пятистах ломал. — Куда дальше? — Помозговать треба... Ты что мыслишь? — Я? — удивилась девушка, обтерла грязные лапы о пушистую задницу, потом задницу о траву и в который раз улыбнулась. — Ты мужчина, ты и мысли! У меня женская логика: типа, я должна идти за мужчиной и управлять им исподтишка. Чтобы он даже не догадывался, что им управляют! — И зачем ты мне это рассказываешь? — ехидно поинтересовался Костя. — Ну... Ты слишком умный. Всё равно догадаешься, — без тени смущения призналась девушка. Разговор был прерван возникшим шумом, едва заслышав который, Костя бросился под крону самого большого дерева, за руку таща ничего не понимающую Светку. — Ты чего, — прошептала та, уже прижатая к стволу его телом. — больно же! — Тихо! Заметят! — Кто? Ты нормально сказать можешь? — Юнкерсы! — Какие 'юнкерсы'? — не сообразила Светка. — Вон те! — Костя ткнул в небо. Сквозь листву уже можно было различить силуэты налетающих самолетов. Четыре машины на небольшой высоте пролетели над лесом и ушли на восток. Характерно изломанные крылья, могучие 'лапы' шасси под брюхом.... Только когда рев двигателей растаял окончательно, Костя отпустил возмущенную девушку и вылез из-под дерева. — Может, ты всё-таки объяснишь, зачем меня надо было вот так вот тащить под дерево? — ледяным тоном спросила она. — А там ничего со мной не делать?! Йети опустился на землю. И тихо сказал, не заметив второй части вопроса: — Мы в сороковых. Точнее — сорок первый год. Еще точнее — лето. И мы в Белоруссии. — Кто они? — Светка ткнула лапой в небо. — И почему думаешь, что в Белоруссии? — Немцы. Те, которые фашисты, — устало разъяснил Костя. — Самолеты ихние. А что Белоруссия... Я уже воевал на этой войне. И на этой земле. Неизвестно где. Неизвестно когда Арт сидел на камне в глубине пещеры и гладил по голове облезлого крысеныша. Когда зверек только появился, Вилкат попытался поймать с недостойной великого писателя целью, очень уж хотелось кушать. Но юркое животное ускользало буквально между пальцев. Однако со временем родственные души поняли друг друга... — Я же человек, — объяснял Арт крысе, — у меня есть права! — Есть, — соглашался собеседник. — Только Ргых об этом не догадывается. — Не догадывается! — вздыхал правозащитник. — Грубое животное! Тиран! Его бы в суд в Страсбурге... — Подашь, — утешал зверек, — построишь Страсбург и подашь... — Это же когда еще будет, — огорчался Вилкат. — Лет десять, — прогнозировал крысеныш. — Тысяч. Или миллионов...

* * *

Ргых посмотрел на приманку, сидевшую в туалетном углу и гладящую рукой пустоту. С каждым днем недокроманьонец вел себя всё более странно. Может, лучше его съесть, пока совсем не испортился? Или не надо, добыча идет на него всё лучше и лучше... 27 июня 1941 года. Белоруссия — Не понимаю! — Светка упрямо помотала головой и снова уперла взгляд в мрачного Костю. — Зачем нам это надо?! Мы кто? Йети! А кто воюет? Люди воюют! Кто они нам? Устроили себе войну, вот и пусть и воюют, сколько хочется! Мы же совсем другие! Зачем нам вмешиваться в их разборки. Когда у нас, в Тольятти, подростки дрались, я никогда не вмешивалась! Сами разберутся! А тут даже не подростки. Они рядом с нами — обезьяны! Даже мысли читать не умеют! Бандерлоги!!! — Зазналась? — жестко спросил Костя. — Я не зазналась! — смутилась Светка. — Только ведь, я от людей никогда ничего хорошего не видела. Девки все завидуют поголовно, а мужикам только одно надо! — А родители что? — уточнил Костя, зная, впрочем, ответ... — Родители — хулители! — огрызнулась разозлившаяся Светка. — Отца я и не знала никогда! А мать на нас с Танькой давно болт забила. Толстый и большой! Она же успешная женщина, бизнес-леди, кресло в Думе купила. 'Девочки, вы должны быть примером и не позорить свою мать!', — передразнила она. — Не, без базара, хаты она нам подогнала, бабла у нее было немерено, отслюнявила дочкам по однушке, чтобы глаза не мозолили. Все завидовали. А нам мама нужна, а не хата своя! Пока бабушка живая была — хоть иногда общались... Только это проехали давно, я толком и не помню... — А тренеры? — А что тренеры?! Каждый новый начинает с того, что пытается втолковывать, будто для хорошей формы надо обязательно трахаться! С ним, естественно! Мол, иначе на высший уровень не подняться! Еще и удивлялись, когда по яйцам получали! На себя бы посмотрели, уроды! Я не нанималась под каждого старпера ложиться! Ты думаешь, тренерам мы нужны? Им места нужны! Знаешь, сколько в нас химии закачивают? И не знай, закачаешься и по ночам спать не сможешь! А потом девки из спорта уходят: тридцати нет, а уже развалины. Через год растолстеют вдвое, болезней пучок. Если родить сможет — за счастье! На хрена кормить было? Нам же это играть не помогает! А чтобы восстановилась быстрее! И назавтра снова на площадку... Светка резко замолчала, попыталась сплюнуть сквозь клыки. Не получилось. До смерти вовсю плевалась, а в новом теле — фигушки. То ли слюны у йети меньше, то ли пасть для такого не приспособлена. Неудача разозлила девушку еще больше. — Короче, не за что людей жалеть. И воевать за них не надо! Костя молчал. Потом тихо произнес. — Ну, пойми же, девонька, там наши гибнут... — Не наши! — коротко бросила Светка. — Люди — не наши! Как ты думаешь, что сделают эти 'наши', если нас поймают? Дадут жить спокойно? Как же! В зоопарк засунут! — Может, и в лабораторию... — Думаешь, лучше когда разрежут? Посмотреть, что внутри! Ученые — они такие! — Нет. Не лучше. — А чего ты тогда? Какое нам до них дело? Пусть сами разбираются! Не хочу! — Ну, как хочешь. Я не могу стоять в сторонке. И не буду! — Костя отвернулся. Светка шумно вдохнула воздух и вдруг вцепилась в собеседника обеими руками! — Не надо! Я тебя прошу, не надо! Нас же всего двое, что мы изменим? Они же стреляют, Костенька! Пулями! Они же тебя убьют, а я одна останусь! У меня никого нет, кроме тебя! Что я одна делать буду?! Я не хочу одна! Здесь же ничего не решается, немцев же американцы победили в сорок пятом, когда на Берлин атомную бомбу сбросили! Костя резко отстранился. — С чего ты это взяла? — Что? — Глупости эти. Про американцев, про атомную бомбу. — В школе говорили, на истории. Или в Интернете, не помню, — Светка небрежно отмахнулась. — Немцы дошли до Москвы и Сталинграда, в Ленинграде все умерли от голода, наши сопротивлялись, но немцы сильнее были. А потом американцы высадились во Франции и выиграли войну. — Она уставилась на мужчину. Бледность кожи проступала даже через густую шерсть. — Что с тобой? Я что-то не так сказала? Или всё не так было? Константин Иванович вздохнул, пытаясь взять себя в руки. Вот, значит, как. Этому в наших школах учат. Американцы во Франции высадились. А мы так, сбоку припека. Восемьдесят процентов войск противника в лесах белорусских заблудились, наверное... Все ребята, что не дожили — не считаются, не американцы же... Хорошо, раньше не знал, сердце бы не выдержало. Это сейчас, здоровье Грымово и рельсой не прошибешь! — Всё не так, девонька. Всё было совсем не так... Он рассказывал. Про двадцать второе июня и ребят с заставы, первый бой и окружение, встречу с детдомом и засаду у оврага, партизанский отряд и первое ранение, госпиталь и подмосковную деревню, танковую атаку под Вязьмой и захват ДОТа у Смоленска, переправу через Буг и уличные бои в Варшаве. Про постоянное чувство голода и тушенку 'второй фронт'. И про людей. Тех, кто вернулся. И кому было не суждено... Слов не хватало, никогда не был хорошим рассказчиком, и он начал передавать картинки. Лейтенант Комаров, умирающий от осколков первого снаряда, упавшего точно перед заставой, возможно, первого снаряда во всей войне. Девочка, так смешно называвшая 'диду' его, двадцатилетнего мальчишку, успевшего поседеть... Тошка Штейн, поволжский немец, ползущий со связкой гранат навстречу немецкому же танку. Тринадцатилетняя партизанка, 'на всякий случай' таскавшая с собой 'лимонку' и недрогнувшей рукой выдернувшая кольцо, когда этот случай наступил. Светочка, его Светочка, крохотуля метр с кепкой тащит под обстрелом раненого, здорового тяжеленного мужика. Старик-доцент из народного ополчения, пытающийся разобраться с трехлинейкой, постоянно поправляя очки на веревочке вместо дужек. Сгоревшие села. Виселицы. Таблички на груди повешенных. Рвы с расстрелянными. Умершие от голода. Убитые. Раненные. Старики... Женщины... Дети.... Белоруссия, Россия, Польша. Германия. Уже завоеванная. Уже поголодавшая и обезлюдевшая. Но еще недавно сытая и довольная жизнью. И лоснящиеся физиономии американских солдат, воюющих меньше года, еще не объявляющих победителями именно себя, но уже снисходительно угощающих шоколадом и сигаретами из красивых пачек... А потом замолчал. Совсем. Так и сидели молча. Долго. Уже стемнело. Бледный свет луны заливал лес, поляну и сидевших плечом к плечу волосатых гигантов. — Ты думаешь, нам обязательно нужно лезть в войну? — спросила Светка. — Не нужно, — ответил Константин. — Но я не могу иначе... Это моя война. — Тогда, получается, и моя, — вздохнула девушка, — куда ж я от тебя денусь... Глава 3 27 июня 1941 года. Белоруссия Василек шел по лесу сторожко, внимательно поглядывая по сторонам. Сегодня ему в лесу не нравилось. Как будто завелось что-то новое, незнакомое и опасное. Это в родном-то лесу, где он каждую полянку знает и с барсуками за лапу здоровается! Но что именно не так, хлопец понять не мог. Потому зыркал по сторонам еще внимательнее, больше всего жалея, что не имеет пары-другой дополнительных глаз. Ну хотя бы на затылке можно было и отрастить за все Васильковы двенадцать годков.... Однако неожиданность подкралась спереди. В нескольких метрах по ходу вдруг появилась девчонка. Самая обычная, ровесница Василька. Не старше двенадцати — точно. Может и младше чутка. Светловолосая, толстая коса до пояса, платьице ситцевое. Ничего примечательного. Разве что незнакомая, Василек-то в окрестных весках всех знает. Но может, к кому в гости приехала. С Могилева или даже Минска. А то и с самой Москвы, в прошлом годе к старому Ермолаичу из столицы приезжали: дочка с мужем и детей двое. Но те мелкие совсем. И говорили еще смешно так! Эта постарше будет, но тоже могла загоститься. И не успеть. Вот только Василек всем нутром ощущал: нечисто что-то с девчонкой. Ежели городская, как она могла подкрасться незаметно? Городских в лесу за пару километров слышно, такой треск стоит. Да и видно издалека, подлесок ходуном ходит. А тут только что не было, и вдруг — нате футе! Стоит! Глазами лупает! Был бы парень, Василек, наверное, в драку полез. Если что-то пугает — его побить надо обязательно, тогда страх пройдет. А поставят друг дружке по паре 'фонарей', так то не важно, крепче потом дружить будут! Но не драться же с девчонкой! Да то может и Гаспадар шутит? Вот и блазнится всякое... Оно, в лесу и не такое случается... — Привет, — сказала неожиданная гостья, — ты кто? — И ты здаровая будзь, — ответил хлопец, — Василёк я. Артеменок. З Дранниц. А ты хто? — Светой меня зовут, — вежливо откликнулась девочка. — Я здесь в гостях. Вась, а ты не подскажешь, какое сегодня число? А то я запуталась совсем. Говорила девчонка непривычно. Вроде, как и похоже на минчан, но как-то не так все равно... Вопрос... Да обычный вопрос, но... — Дваццаць сёмае з раницы было, — ответил хлопец. — Июня? — уточнила Лена, как-то по-особому прищуривщись. Чем дольше длился разговор, тем больше настораживался Василек. Можно дату забыть, но месяц... Однако ответил, секрета в том нет. — Чэрвеня, то есть, июня — и не удержался, чтобы не съязвить. — Сорак першага года, кали што. — Спасибо, — тем же странным тоном произнесла девочка, — как раз хотела спросить, — и усмехнулась. И не поймешь, шутит, нет? Странная девчонка, странные вопросы. И ощущения нехорошие. В голове у хлопчика словно кто-то большой и пушистый начал перекладывать с место на место мысли... А девчонка вдруг посерьезнела и переспросила: — Из Дранниц? — Ну ды, — ответил, а самого мороз аж по кишкам продрал, то ли от взгляда ее, то ли вообще непонятно с какого перепугу. — Домой беги. Что хочешь делай, хоть в набат бей, хоть дуром ори, а людей в лес уведи. Чтобы через пять часов никого там не было. — З чаго гэта? — Сожгут немцы Дранницы. Сегодня сожгут. Вечером. Приедут на машинах и сожгут веску. Вместе с людьми. Придумай, чтобы тебе поверили. — и взглядом насквозь прожигает, будто читает Васильковы мысли до самого дна... — А ты адкуль ведаешь? — Василек вдруг понял, что верит странной девчонке. — Я всё ведаю. — Ты хто?! — Неважно. Скажешь, берегиню встретил. И еще, чтобы в лес уходили. Лес — он не выдаст... И исчезла. Только что стояла — и нет ее. И ни один листик не дрожит. Хлопец потряс головой, пытаясь вправить мозги на место, развернулся и помчался через лес. Бежал быстро, словно по пятам волки неслись. Правду сказала странная девчонка, или нет — то пусть дед разбирается. Он в деревне за старшака. Может и не поверят, но предупредить надо. Да и дед-то, как раз, поверит...

* * *

Светка проводила взглядом стремглав убегающего пацана и повернулась к Косте, неожиданно появившемуся рядом. — Вот! Какие мы с тобой молодцы! Целую деревню одним разговором спасли. — Думаешь, уйдут? — усмехнулся тот. — Конечно! Не будут же смерти ждать! — убежденно ответила Светка. — Смерти ждать не будут. Просто не поверят. Сама прикинь: прибегает из леса мальчишка и кричит, что ему добрый лесной дух по секрету сказал: мол, тикайте, немцы вечером нас сжигать приедут. Ты бы поверила? Светка задумалась. Пожалуй, вряд ли. Не бывает же так. — И как? В самом деле сожгут? — Мы туда двадцать восьмого вышли. На следующий день, получается. Еще головешки дотлевали. Согнали жителей в какой-то сарай и подпалили. Ну и дома тоже. Акция устрашения... — И что делать? Может, пойти еще раз предупредить? — Думаешь, с нами разговаривать будут? Уважат больших волосатых? Местные — люди решительные, за топоры да берданки схватятся. — Глаза отведем! — тут же предложила девушка. — У нас же получается! — Всей деревне? С пацаном еле справились... И всё равно не поверят. Такое в голове не укладывается. А у деревенских — особенно. Не хочу про них говорить плохо, но они в каждом чихе подвох ищут. А когда находят — то сопли до полу уже. Я же тут два года служил, потом партизанил — насмотрелся!. — Кстати, почему иллюзию так тяжело держать было? На корабле же получалось совсем легко! Теперь задумался Костя. — Не уверен, но... Здесь люди сильные. Не надеются ни на судьбу, ни на бога. Только на себя рассчитывают. Дело делают. А там — так, трепачи. Я так думаю... — Угу. И в драке они посильнее космических будут? — Морально — да. Физически — скорее наоборот. У тех костюмы боевые имелись. И роботы с лазерами. Нежное женское личико озарилась клыкастой ухмылкой. — Так давай сходим да объясним немцам, что они не правы. И чтобы никто не ушел обиженным. А лучше чтобы просто никто не ушел. — Говоришь, ничего не читала, — удивился Костя, — а Стругацких цитируешь. — Я их слушала, — и рассмеялась, увидев удивление на лице напарника. — Аудиокниги. Я много слушала, куда интереснее, чем тупой музон по плееру гонять. Так пойдем немцев бить? Константин не знал, что и ответить на такое предложение. Вдвоем, без оружия, лезть на роту немцев... Ну пусть не роту, а пару отделений... Но двадцать рыл тоже немало. Да, сильные. Да, быстрые. Но не быстрее пули. И не сильнее пулеметной очереди. Глаза не то что взводу, отделению не отведешь. На неожиданности можно сыграть, но это только отсрочка. У противника подавляющее преимущество. А когда справятся с йети, деревню ожидает тот же конец, что и в прошлый раз... Только еще более мучительный, потому как без потерь при любом раскладе не обойдутся. Костя оскалился. Будут потери. Обязательно! Было бы хоть какое-то оружие! Обидно, в захоронке три бластера, а толку... Не подходят они для лап йети, категорически не подходят... И что, отдать Дранницы на растерзание? Ну уж нет! Болт вам в рот, суки гребанные, а не деревню! — Пойдем. Только с умом. Сейчас прикинем, что и как.... План придумывался на ходу. И довольно неплохо. Косте даже начало казаться, что шансы на успех не так уж малы. Раздухарившаяся Светка и вовсе была уверена в победе с разгромным счетом. Ей предстоящее мероприятие казалось чем-то средним между развлечением и очередным матчем. А потому по окончании планирования девушка заявила, что надо потренироваться, и умчалась на ближайшую поляну. Носилась, вытаптывая бедную траву, пока Константин пытался сообразить, что именно из имеющегося снаряжения может пригодиться в будущей схватке. Получалось, что ничего. Барахла набрали немерено, а воевать нечем. В итоге, он дал волю Грыму, и тот обрадованно соорудил две внушающие уважение дубины, вырвав с корнем пару молодых деревьев. Всё не с пустыми руками идти...

* * *

Рядового Андерса Вульфа снедало необъяснимое желание. Оно возникло на въезде в эту зачуханную русскую деревню и не отпускало ни на минуту. Никогда Вульф не замечал за собой таких пагубных наклонностей, недостойных истинного арийца и позорящих белую расу. Впрочем, скорее всего, желание обуславливалось не внезапно проснувшимися отклонениями в психике Вульфа, а его отношением к гефрайтеру Мюллеру. Ну не любил рядовой своего командира отделения. Конечно, неестественные позывы безжалостно давились. Сперва получалось неплохо. Но чем дальше продвигалось дело, тем больше чесались руки. Когда оба отделения выгрузились из раздолбанного "Блица", взаимное расположение шютце и гефрайтера оказалось на редкость соблазнительным. Солдаты стояли, брезгливо рассматривая нищие домишки. Они ждали, пока лейтенант Нойнер через заикающегося и сильно потеющего зондерфюрера-переводчика из прибалтов объяснит местному старосте, что все жители должны собраться на центральной площади деревни. Но выживший из ума старый пенек никак не мог понять, что от него требуется. Герр лейтенант давно бы пристрелил унтерменша... Но, если дать выход злости раньше времени, то придется местное население вылавливать по грязным домикам и окрестным буреломам. А развлечения в таком духе в планы Нойнера не входили. И времени жаль, и без сопротивления не обойтись. Тем не менее, лейтенант не сдержался и хлестнул старика стеком по лицу. И приказал для острастки пристрелить притащенного из ближайшего двора мальчишку. Вот тут-то увлекшийся намечающим зрелищем Шульц и упустил из вида собственные конечности. Воспользовавшись неожиданной свободой, правая рука протянулась вперед и ущипнула ненавистного гефрайтера за задницу. Хорошо ущипнула. С доворотом, чтобы оставить замечательнейший кровоподтек... От неожиданности Мюллер подскочил на полметра вверх, заверещав, как свинья, когда ее режут, развернулся и что было сил врезал Шульцу по роже. Рядовой, будучи побольше и посильнее оппонента, не остался в долгу, и через считанные секунды солдаты катались по земле, ожесточенно мутузя друг друга. Пытавшиеся разнять сцепившихся, оказались немедленно вовлеченными в потасовку: и Шульц, и Мюллер щедро раздавали удары направо и налево. Если бы в дальнейшем фельдкомендатура решила провести расследование данного эпизода, то ни один из участников безобразной драки не смог бы внятно объяснить свои действия, настолько они противоречили всему, что вбивалось в солдат всей предшествующей подготовкой. Но дожить до расследования и неизбежного в таких случаях 'пятисотого батальона' драчунам было не суждено... Драка начала набирать обороты, вовлекая в свою орбиту одного солдата за другим... Безразличный ко всему происходящему, рядовой Бирнбахер, выполняя приказ лейтенанта, поднял винтовку и направил на мальчишку... В воздухе что-то свистнуло, и стрелок, выронив оружие, повалился навзничь. В голове рядового торчал ярко красный цилиндр, с диаметром днища около семи сантиметров. Странный предмет вошел Бирнбахеру в левый висок и вышел из правого. Из переднего, заостренного, конца прямо в рот лейтенанту ударила пенная струя какой-то жидкости. 'Это не пиво', — успел подумать герр Нойнер прежде, чем полуметровая дубовая колода смахнула ему голову....

* * *

План полетел к чертям собачим почти с самого начала. В Драницы просочились незамеченными. Это оказалось на удивление простым делом. Часть людей всё же из деревни вывели. То ли мальчишка имел неплохой авторитет, то ли берегинь по старинке уважали, а может, хитрые селяне решили припрятать на всякий случай скот, а заодно девок и детей... Кто тех Лесных знает? Вдруг и правда, если не немец, так еще какая пакость в гости пожалует? Ушли, конечно, не все, но народу заметно поубавилось. Да и оставшиеся, сидели по хатам, не высовывая носа. В итоге, оба йети легко добрались почти до самого сельсовета. И скрытно устроились в пустом дворе метрах в двухстах от остановившегося немецкого грузовика. Огромная поленница напиленных, но еще не колотых чурбаков, надежно скрывала мохнатых диверсантов, не мешая обзору. Костя хотел дождаться, когда немцы отправятся обыскивать дворы, и передавить гадов по одному. Но в процесс неожиданно включилась Светка. Пришедшая в голову мысль показалась оригинальной и крайне полезной, и девушка, ничего не сообщая напарнику, занялась психовоздействием на рядового Вульфа. Результат превзошел все ожидания, хотя и противоречил предварительному плану. Обдумать, как использовать драку, Константин не успел. Фриц с откормленной ряхой любителя баварского пива, вскинул оружие, целясь в Василька... И Светка сорвалась с катушек. Еще не успел любимый огнетушитель проломить гаду его мерзкую башку, как девушка выхватила из поленицы здоровенную колоду и с криком: 'Мячи подавай!', перепрыгнула через невысокий забор. Несмотря на нестандартность команды, Костя напарницу понял и начал кидать поленья в ее направлении. А центральная нападающая тольяттинской 'Лады' занималась тем, что умела лучше всего: играла в ручной мяч. И не важно, что гандболистка была ростом два с половиной метра и покрыта шестью. И что в роли мяча выступали полуметровые деревянные колоды... И что голы приходилось забивать каждый своим снарядом, и не в ворота, а в головы защитников, которые еще и пытаются стрелять... Светка размытой тенью металась по площадке, постоянно меняя траекторию движения, обманными финтами сбивая противнику прицел, влет принимала пасы и заколачивала гол за голом... Противник пытался отстреливаться, но тех, в чьих руках появлялось оружие, 'мячи' находили в первую очередь. В прошлой жизни тольяттинка видела такой разгром только единожды, когда их с девчонками за большие деньги наняли играть против много возомнившей о себе дворовой команды. Победительницу не огорчил даже многословный разнос, устроенный 'тренером' на глухой лесной полянке тремя часами позже. Единственное, что слегка подпортило настроение, это необходимость после окончания матча вместо положенного триумфа с овациями и раздачей автографов, оперативно сматываться, покинув восхищенных болельщиков...

* * *

А рядовой Вульф, получивший своё полено последним, даже не успел порадоваться гибели своего личного врага. Увы, хотя Мюллера чурбак нашел раньше, но всего на долю секунды...

* * *

Мыкола Артеменок внимательно оглядел поле боя, заваленное трупами, и повернулся к внуку. — Ну-ка, Васильку, подь сюды! Я табе шкуру з азадка спускать буду! — За шо, деда!? — заныл хлопец. — Я ж ничого!!! — Как це 'за шо!?' — удивился старшак. — Я каму сказав, у лесе сядзець, и да вёски носа не казать? Стрэльнув бы цябе германец, и паминай, як кликали! За нагу звалакли да той пратоки, ды прыкапали б... — Так ты ж адзин мужык на сяло застався! А дапамагчы, кали што? — Памошник, маци тваю растуды! Адзин у поле не ваяр! А як бы шо, трясця тваю мацюки... — Да? — Василек с интересом огляделся по сторонам. — Не ваяр? Зрелище было эффектным. Дровам, прилетавшим к немцам, почему-то больше всего нравились головы. И, благодаря размеру весу и скорости поленьев, большинство незваных гостей этого украшения лишились. Некоторые совсем, некоторые частично. Ну и позы безголовых, конечно... Мыкола сердито зыркнул на внука из-под насупленных бровей: — Ты сябе з гэтым чудам не равнуй! То не чалавек быв, а невядомая звярок зайшов на наша шчасце. А можа, и сам Гаспадар лясной наведався. Кажаш, берегиня цябе папярэдзила? — Слышь, дед, а це вона мабуть прыходыла.... — Хто? — Котра дровенякамы жбурлялася. Берегиня то й була. — Так ты ж гутарил, шо та девчонка малая! А ця страхолюдина велычезная. Але баба, то не хлусиш! — Тая не ведаю я, дзеда! Але чую — яна! Хоць и не падобная. Берегиня ж любое абличча прыняць можа. Ци няма? — Увогуле, милавав нас бог, — перекрестился старик, — а можа, Гаспадар лясной. Давай, людзей клич, собрацца будзем, ды в лясы уходзиць. Не прастять нам германцы весялости зверушкиного. Але то добра, чай не впершыню па лясах хавацца... Ставропольский Край 1999 год (а все думают, что Молдавия, 1941) Они катились по гладкой как бильярдный стол степи. Почему как бильярдный? Да потому, что на обычном столе не топорщатся редкие кусты, колючие до невозможности, выгоревшие под безжалостным русским солнцем до серой белизны. А на бильярдном столе, особенно на тех, что стоят в дешевых забегаловках Гамбурга, иногда топорщится зеленое сукно, задетое неосторожным движением кия в руках пьяного матроса... Легкий ветерок ласково обдувал обер-лейтенанта, сидящего на башне любимой "троечки". Мартин искренне жалел камрадов, скорчившихся внутри раскаленного "панцера". Но что поделаешь? Нет в жизни места ни справедливости, ни счастью. Есть, конечно, Всемирный Закон Равенства, не прописанный ни на одной бумаге. В смысле, что если долго-долго получал от жизни сплошные гадости, то через время оказываешься обер-лейтенантом панцерваффе. Говорят, индусы зовут это "кхармой" или еще как-то, по-восточному заковыристо. Но это уже мелочи жизни, недостойные бывшего гамбургского дорожника, а нынче — командира танковой роты победоносной армии Германии. И пусть впереди пылят мотоциклисты разведки, и пусть надсадно кряхтят выработавшие свой ресурс моторы, и пусть затейливо матерится командир гренадеров, здоровенный гауптман. Тоже из Гамбурга. Земляк. И тоже ненавидит жару и пыль... А про то, что от всей танковой роты остался единственный танк, так про это мы вспоминать не будем. А вообще — жить хорошо! Главное — не забывать смотреть по сторонам. И стрелять на любой подозрительный шорох. Всякое может случится в этой сумасшедшей стране. Тут женщины сражаются наравне с мужчинами, а маленькие девочки уходят в свою русскую Вальгаллу в окружении убитых немецких солдат, разорванных в клочья брошенной под ноги тяжелой русской гранатой, похожей на банку тушенки с ручкой... Танкист украдкой оглянулся. Нет, показалось. В этом безумии и сам трогаешься рассудком, и ждешь хмурого парня из ГФП. Треск мотоциклов вдруг прервался. Обер-лейтенант вынырнул из болота задумчивости. Руки сами вскинули бинокль. И опустили. Не к чему смотреть вдаль, когда посреди степи вдруг бросается под траки широкая полоса автобана. Асфальт, разметка... Мартин скомандовал остановку. Из двух бронетранспортеров тут же посыпались наружу пехотинцы. Они привыкли использовать каждую остановку, чтобы размять ноги. Да и оросить мощной струей земли, стонущие под иудейско-жидовским игом, никогда не будет лишним. К танкисту подошел гауптман. Ковырнул носком сапога серый асфальт... — Тоже задумался? — Ага, — Мартин снял очки-консервы и наклонился, пытаясь рассмотреть дорожное покрытие. Кинжалом кое-как выломал кусочек, попытался размять пальцами... — Знаешь, Курт, возможно, я что-то не понимаю, но на кой хрен русским в этой глуши застилать дорогу первоклассным материалом? — Кто из нас специалист по дорогам? — буркнул гренадер, и вытащил призывно булькнувшую фляжку. — Будешь? — Не откажусь. Обер-лейтенант предпочитал не пить в такую жару. Хотя... Что не выйдет с потом, оставляющим широкие солевые разводы на сукне мундира, то высушит постоянное нервное напряжение. Качественный шнапс прокатился огненной волной до самых пяток. Мартина передернуло. Но флягу вернул владельцу с явной неохотой. — Чего хмурый такой? — гауптман старательно завинтил крышечку. — Сам как думаешь? — ответил танкист и поморщился. Довольные неожиданной остановкой гренадеры радостно галдели, напоминая расшалившихся детей. — Пусть веселятся, — верно понял недовольство танкиста командир гренадеров. — Это до первой пули в задницу. Потом поумнеют. — Поумнеют, ага... — задумчиво протянул танкист и обтер о штаны запачкавшуюся руку. — И эта дорога еще... Первоклассный автобан. Кёльн-Бонн, не меньше. И посреди степи, где даже большевики не водятся. — Ошибаешься, — медленно протянул Курт. И заорал во всю глотку, мигом сбрасывая всю беззаботность: — К бою, сукины дети! Мартин напрасно грешил на пехотинцев. Вроде бы расслабленные парни в момент рассыпались вокруг дороги, занимая мало-мальски пригодные места. Хищно шевельнул стволом пулемета "ганномаг". А по странному автобану катились прямо на их импровизированные позиции, не менее странные грузовики.... А потом тяжелый люк захлопнулся над головой, отрезая от внешнего мира, оставляя только острый запах сгоревшего пороха, близкий грохот орудия под ухом и бессильное цоканье пуль по броне.

Гауптман и обер-лейтенант пили не стесняясь. Некого стесняться было. Практически весь личный состав остался лежать в пыли широкой русской степи. Кому можно было помочь — помогли. А кому было суждено умереть — уже отдали души прилетевшим на шум боя валькириям. Шума было предостаточно не только для валькирий, но и для сошествия на землю самого Одина. Или еще кого из древних кровожадных богов. Грузовики оказались до отвала набиты бойцами. Не особо подготовленными, конечно. Но у каждого был легкий ручной пулемет. А еще у нападавших было два десятка безоткатных орудий. Пусть даже и одноразовых, но оба БТРа уже догорали, пуская чадные хвосты дыма, а любимая "троечка" обер-лейтенанта бесстыдно раскинула сорванные близким попаданием траки... — Ничего не пойму, — в который раз тихо сказал гауптман. — Бред какой-то. Рожи обросшие как у висельников, но форма практически новая. И вразнобой. А оружие новенькое. И одинаковое, — гренадер вертел в руках пулемет. — И еще, на нем цифры стоят. Сказал бы: 'даты', но "1989"! И русские буквы. — Ну не знаю я ничего. Не знаю, — тихо ответил Мартин. — Наверное, это чьи-то злые шутки. А Бога ли, Дьявола, так то пусть Анненербе разбирается. Им по штату положено... 10 февраля 2012 года. Москва, ресторан 'Грабли на Цветном' 'Грабли на Цветном' шумели многоголосицей. Странное заведение. Не ресторан. Ни обслуживания толкового, ни условий нормальных, хоть и цены скорее ресторанные. Но и не забегаловка — всё культурно, чистенько, кухня приличная. А если вдруг какое безобразие — мигом появляются крепкие парни в цивильных костюмах, больше похожих на армейскую форму. Впрочем, если бы двое, сидевшие за угловым столиком в зоне для курящих, решили побуянить, у местных секьюрити возникли бы серьезные проблемы. Достаточно было взглянуть на налитые силой плечи, на скупые размеренные движения. Битые волки. Нет, скорее — волкодавы. Не молодые, но и не старые. Лет сорок. Может, чуть больше. Буянить мужики не собиралась. Сидели долго, не отнять. И выпить успели изрядно, но лишь очень внимательный наблюдатель сумел бы заметить легкие признаки опьянения. — Ну, давай за встречу повторим! — произнес стриженный 'ежиком' мужчина с едва заметным шрамом, пересекающим лоб. — Дай бог, не крайняя! — За встречу, — эхом отозвался второй, отличавшийся от товарища разве что расположением шрама. У него рубец пересекал щеку. Разговор плавно перетекал от одной темы к другой, ничего не затрагивая всерьез. Словно пролетая по касательной... — Я тебе вот что скажу, Серега! — произнес 'Ежик', уткнувшись взглядом в стеклянную вазочку с остатками салата. — На то она и война. Всякое случается. И чудеса, и странности необъяснимые. Иные копнешь — чистой воды совпадения кучей громоздятся. А иногда, ум за разум заходит... Если не в бога, так в провидение верить хочется. Помнишь, где я в девяносто девятом лямку тянул? — А то, — отозвалсnbsp;я собеседник, — как не помнить. С моей же подачи туда ушел... — Вот... Что помнишь — то хорошо. — 'Ежик' забросил в рот кусочек мяса, тщательно прожевал. Задумался на секунду... — И прошла тогда оперативка. По чекистским каналам. Какими судьбами копнули — того не знаю, и знать особо не хочу. Может кого за бейцалы повесили, может паяльник в жопу засунули... А то, и конкуренты слили. У них это в порядке вещей. Так вот, по оперативке проходило, что сам 'Тракторист' в гости собирался. И что планируется, и где, и когда. Вплоть до маршрутов движения и номеров машин... А до кучи — еще и список тех сук продажных, кто на лапу взял заранее. У меня тогда сразу сомнения возникли: уж больно хорошо всё складывается. Как бы на сюрприз не нарваться. — Логично! — подтвердил собеседник и разлил по рюмкам остатки водки. — Любой занервничает от такой халявы.. — Угу. Но начальству-то не прикажешь. Из города всех выдернули. Вплоть до участковых. И на каждом предполагаемом маршруте засаду посадили... Выцедили сквозь зубы. Закусили... — А на весь город — мой взвод, да пара десятков 'пэпсов' осталась. Сижу и жопой проблемы чую. На каждый треск в рации дергаюсь со страшной силой. Вдруг дезу слили, или 'Тракторист' передумает да к нам повернет. Он ведь хитрожопый был, любым китаезам сто очков даст. И любую неприятность за неделю наперед чуял... А против его банды с одним взводом... — Да уж... — протянул Сергей, — и как? Что обошлось и так понятно, иначе сейчас не сидели бы. — Обошлось. Но необычно. Слушай. Короче, сидим, нервы себе на стволы мотаем. Вдруг вызов. Открытым текстом орут. Километрах в двадцати от города бой идет. С применением артиллерии и хрен знает чего еще, чуть ли не танков. Грохот на всю округу. А кто и с кем воюет — хезе. Вот ты, прапорщик Грошев, хватай своих, да дуй туда. Типа разобраться и доложить обстановку. — Вот, мать их за ногу! — О чем и говорю? Там канонада, аж в городе слышно, а ты звездуй на УАЗах с двумя БТРами и наводи порядок. Куда деваться? Некуда! И что с того, что у меня самое тяжелое — КПВТ. И тот в одном экземпляре. На втором затворная группа вразнос пошла... Грошев замолчал, открыл новую бутылку. — Поехали. Не скажу, что торопились. В этих местах степь одна. Ни одной деревеньки, стало быть, мирное население напрочь отсутствует. Так что, хотя зря время не теряли, шли со всем бережением. И прибыли в итоге к шапочному разбору. Отвоевались ребятки. Он опять замолчал. — И кто это был? — спросил Сергей — 'Тракторист' и был. Мы его должны были получить во всей красе. Да видно, не судьба. К нашему приезду живых муджахедов не осталось... — Кто же его так? — А вот тут-то весь смак! Потому как танкетка разбитая стоит и пара броневичков догорает. Слабенькая броня, противопульная, но всё же броня. И тоже 'двухсотых' полный комплект. Несколько трехсотых. Тяжелых. Целых только двое. Ни царапины. Но пьяные в уматину. Но и то не главное. Нохчи как положено — борода, автомат... А те, кто с другой стороны были — лютый крышеснос. Что трупы, что живые — как из фильмов про войну. Вермахт, мать его етить! Истинные арийцы один к одному. Одежда, оружие — всё оттуда. Я потом танкетку ту в Интернете нашел. Панцер — три. Немецкий танк времен войны. И броневики тоже. 'Эсдэфэказэ' с длинным номером. Вот так то... — Ролевики какие? Эти, страйкболисты, или как их там. — С боевым оружием? С танком? И 'Тракториста' тонким слоем по степи размазали? Не смеши. Да и в тех краях страйкболисты тогда не водились. Их и сейчас там не особо. — Мда... Сомнительно, соглашусь. — Ото ж! Тех двоих мы повязали, а они по-русски ни слова! И не английский. Ну и не чеченский, естественно, уж в нем-то мы поднаторели. Был у меня хлопец один, немецкий в школе учил, он и опознал. — И чего они сказали? — Мы ж ОМОН, а не институт благородных девиц! Тупые гоблины! Язык опознали, и то за счастье. — И что? — И всё. Наше дело повязать и доложить. А всё остальное — кому надо, тот и разберется. Вот только через пару дней вызвали нас всех, сам понимаешь куда, и объяснили, что 'Тракториста' мы завалили. Геройски и без потерь, вследствие отлично спланированной и проведенной операции. За что нам — почет и уважуха вышестоящего руководства. По медали на широкую грудь плюс материальное поощрение. А кто иначе думает... — Иначе, я так понимаю, никто не думал? — Нет, конечно. Дурных нема. И деньги взяли с радостью. Только награды те в дальний ящик отложили. Не знаю, что за ребята то были, а только шкуры наши они тогда спасли. — Интересно... А ты не думал... — Думал, Серега, думал. Много раз думал. И о том думал, что 'Тракторист' тоже кого-то уберег. От этих самых ребят...; 28 июня 1941 года, Белоруссия Место было то же самое. Тут Василек чем угодно поклястся мог. Да и заблудитсься в родном лесу тяжело. Особенно, если ты этого не хочешь. Место то. Только нет никого. Вообще. Лишь птицы радостно перекрикиваются, да стрекочут кузнечики в густой траве. Всё верно выходит. Дед сразу сказал, зря, мол, внучек, в лес потащишься. Помогли лесные разок, нечего наглеть да на шею садиться. Василек и не собирался ничего просить. Просто сомнения грызли: угадал или нет? Вот чувствовал что девчонка из леса и огромный зверь, закидавший немцев дровами — одно и то же! Чувствовал, и все! Но ведь молодой еще, мог и ошибиться. Лучше самому уточнить. Заодно чужую вещь отдать надо. Забыли же. Потому и в лес пошел. А просить ничего не собирался. Разве что невеликую прядочку шерсти на память. Прядка же мелочь! Что ей, жалко, что ли? Вон какая лохматая... Пришел. И стоит, как дурак, посреди тропки, убегающей вдаль. Никого и ничего. Тишина. — Света! — негромко позвал Василек. Громко звать нет смысла. Лесные всё одно услышат, ежели захотят. А не захотят, так хоть обкричись. Тишина. Только птицы в кронах кричат. Василек тяжело вздохнул, положил красный цилиндр под дерево и пошел назад.

* * *

— Там твой ухажер пришел, — усмехнулся Костя. — Чую, — девушка в ответ растянула в улыбке краешки губ, показывая кончики клыков.— Думаешь, стоит к нему идти? — Как хочешь. Всё равно перед деревней засветились. — Может, случилось у них что? Не зря же приперся. Схожу, пока мой мужчина размышляет о высоком вместо того, чтобы заниматься дамой. Светка поднялась с земли, соблазнительно потянувшись напоследок, и бесшумно исчезла в глубине леса.

* * *

Девчонка появилась внезапно. Хотя, если ты ждать перестал и махнул на все рукой, то все неожиданно будет. И внезапно. Но Василек успел заметить: Света не соткалась из солнечных лучей на краю очередной поляны. Она пришла. Только очень быстро пришла. Как ни звери, ни люди не ходят. Берегиня... — Здравствуй, — произнесла Лесная, — как дела? — И ты здаровая будзь, — ответил хлопец. — У меня гарно усе. — А пришел зачем тогда, если гарно усе? Василек стрательно искал в облике девочки черты вчерашнего зверя. Не находил. Нету их. Совсем. Девчонка и девчонка... — Проста так, узяв ды и прыйшов... — смутился он. И, решившись, выпалил, — учора в вёсцы — ты была? Кали германцав пабила? — Я? — искренне удивилась Света. — Германцев? Дровами? Да как ты мог такое подумать! Я же маленькая и слабая. Разве я могу колодами кидаться? — А кали не ты была, адкуль ведаешь, што тая паленами кидалася? — Птички рассказали. Они всё ведают, легкокрылые — Ну и не распавядай, я и сам думаць умею! — не на шутку обиделся паренек. — А ты якая саправдная? Тая, ци якая цяпер? Девчонка рассмеялась: — Вот ведь упрямый! Ни та, ни эта! На самом деле, я большой хищный ящер. Слышал о таких? — Крывдзиш! Я в школу хаджу! Тки яшчарки дыназаврами завуцца. Тольки яшчары змерли давно. Апошняга в нашых краях яшчэ дзед майго дзеда сокирой забив! Хиба в балоце яким захавалися... — А я вот вылезла из болота с тобой поболтать. А после тобой же и позавтракаю! — Цю, напалохала! Была б ты галодная — учора зъела. Ци германцами б закусила. Так што ты — яшчарка сытая! — Ладно, сытая... — улыбнулась девочка. От этой улыбки Василек неожиданно смутился. — Я гэта... гэта значыць... — Эй! — всполошилась Света. — Ты в меня влюбляться не смей! Плохо тебе будет! Да и хвост у меня чешуйчатый весь. — Вось усё вам, дзявчынкам, адно месца свярбиць, — разозлился пацан. — Ледзь што — за каханне адразу! На яки яна мне здалася!? Яшчэ и з хвастом лускаватым?! Я спытаць жадав, можа дапамагчы трэба чым? Ежы там, ци яшчэ чаго? — Еды? Девчонка расхохоталась, вытащила откуда-то из-за спины тот самый, оставленный на тропинке, красный цилиндр и швырнула его вверх, в листву. — Угощайся, — кивнула она на упавшую куропатку. — Дзякуй, я таксама вчора ев, — буркнул Василек. — Кали не трэба ничога, я пайду, мабыць... Света вдруг посерьезнела: — Не дуйся. Если так хочется помочь, притащи две пары штанов. Самых больших, какие найдешь. И такое дело... — девочка смутилась, словно не зная, как правильно сказать. — Игрушки надо. Детские, — уточнила она, разглядев непонимание в глазах собеседника. — Куклы там, что-нибудь такое. Одна, но лучше две. — То невяликая бяда, — радостно заявил Василек, судя по ухмылке, додумавший все сам, — я имгненнем, адно нага тут, а... — А другая потерялась, — договорила девочка. — Завтра приноси. Только не рискуй ради них, ладно? Обходимся пока. Счастливо. Света исчезла в лесу. — А то я не зразумев, на каго портки патрэбныя. Чай не дурань? Зробим у лепшым выглядзе. И портки, и кашули... А не знойдзецца, так цётка Паліна сшые. У яе гэта хутка... 29 июня 1941 года. Белоруссия Костя внимательно разглядывал штаны. Ничего фасончик. Благодарное население спасенных Дранниц постаралось на славу. Самое удивительное, что после таинственной пропажи карателей немцы не сожгли деревню. Крестьяне, они, конечно, далеко не все интеллектуалы высокого пошиба, и за высокие материи поговорить не любят, но прибрать за 'зверушкой' догадались. Когда поисковая команда на двух грузовиках и с броневиком заявилась в деревню, там не было ничего. И никого. Ни живых, ни мертвых. Машину тоже сволокли в лес. И следы вениками размели. Стопроцентной уверенности, что их камрады и кумпели пропали именно здесь, у нагрянувших немцев не было. А может, приказ был другой. Так или иначе, но покрутились и уехали, ничего не спалив, и не нанеся деревне какого-либо другого ущерба. Жители, однако, в Драницы не вернулись. Были у них в лесу ухоронки. Очень неслабые ухоронки. Считай, еще одна деревня. Только дорог туда не вело. Лишь тропы лесные, тайные. От кого строились те укрытия? Просто строились. От панов ясновельможных. От красных комиссаров, что всего пару лет, как пришли на эту землю. От всего на свете строились, ибо, что еще бедному крестьянину делать остается? Каждый обидеть норовит, а защиту искать и негде. Можно, конечно, обидчику и "красного петуха" под крышу запустить. Но лучше в лесочке бурю переждать. В заранее готовых ухоронках. А вот если не поймут высокомудрые притеснители несложный крестьянский намек, тогда уже "красного петуха". Или вилами в бок. Не без того. Заказ 'Ляснога Гаспадаря' сработали с душой и удовольствием. На одежку пошел тент того самого 'Блица', на котором герр Нойнер привез свою айнзацкоманду. Брезент был материей не высокой, а самой, что ни на есть обычной, с какой любая баба в веске работать умеет. За прочность и выбрали, разумно рассудив, что 'портки и кашули' нужны не для светских приемов. И хоть заказчиков 'лесное ателье' в глаза не видело, но с размерами попало тик в тик. Светка уже с полчаса крутила у Кости перед глазами обтянутой штанами задницей и демонстративно прикрывала курткой грудь, экспериментируя с глубиной декольте путем расстегивания разного количества пуговиц. Рубашка из толстого брезента, сшитая на манер классической штормовки, подстраиваться под игривое настроение хозяйки не собиралась: пока хоть одна пуговица была застегнута, куртка категорически отказывалась расходиться. А стоило расстегнуть всё, как полностью распахивалась, портя девушке игру. Костя же одеваться не спешил. Сначала внимательно рассмотрел модель. Штаны были простенькие: без всяких намеков на ширинку. Просто шаровары, одевающиеся через низ. А чтобы не спадали, их надо было подвязывать веревкой. Веревка прилагалась. Штанины сделали чуть коротковатыми в расчете на сапоги или, что более логично, на босые лапы. С учетом анатомии йети — очень разумно. Зато карманов имелось превеликое множество. Пара врезных, на обычных местах, и четыре накладных: на ягодицах и наружной стороне бедер. 'Кашуля' оказалась не рубашкой, а полноценной курткой на пуговицах длиной до середины бедра с четырьмя накладными карманами (боковые и нагрудные) и даже капюшоном. В общем и целом, весьма практичная и удобная одежка. Единственное, чего Костя не понимал, и в этом его человеческая часть была абсолютно согласна с нечеловеческой, — на кой ляд им сдались эти тряпки? Впрочем, радость подруги вполне окупала затраченные людьми усилия... — Ну ты скажи, — хитро спрашивала Светка, поворачиваясь то одним боком, то другим, — мне идет? — Идет, — усмехнулся Костя, — но и без нее неплохо. — Ничего ты не понимаешь! — Точно, не понимаю! Шерсть же удобней. — Да? Попробуй пройти по проспекту Ленина в одной шерсти! Аргумент произвел впечатление. — Свет, ты уверена, что тебе стоит гулять в этом наряде по проспекту Ленина? В каком именно городе подруга собралась прогуливаться, он уточнять не стал. Собственно, какая разница? В любом уважающем себя городе есть проспект Ленина. Или будет. А вот йети на нем обычно нет. Ни в одежде, ни без. — Конечно, уверена! — заявила девушка. Почувствовала, что сказала что-то не то и добавила. — По проспектам можно и ночью гулять! Прохожих мало, глаза отвести можно... Или фонари разбить... — Если отводить глаза, зачем одежда? — А если не захочу отводить? Встречу мальчика симпатичного, захочу показаться во всей красе! — Светка перехватила ироничный Костин взгляд и вздохнула. — Нет, он потом всю жизнь заикаться будет... Но долго огорчаться при наличии обновок она не могла. — Ну и ладно! Всё равно, это костюм для трекинга! В нем можно поехать в Гималаи. Или в леса Белоруссии! — В леса Белоруссии ехать не надо. Мы и так здесь. — Тем лучше! Ну одевайся же! Сколько можно светить голым... задом! В конце концов, Костя решил доставить подруге удовольствие и напялил на себя деревенский подарок. И даже несколько часов в нем проходил. Это оказалось не столь неудобно, как он ожидал, и вполне стоило вознаграждения, полученного ближайшей ночью. А чем еще заканчиваются любые приобретения и примерки женских обновок? 30 июня 1941 года. Украина — Безнадежно, — горестно вздохнул комполка, — у него минут сорок как баки сухие. Всё. Отлетался капитан... Подполковник безнадежно махнул рукой и, ссутулившись, пошел к навесу, служившему командным пунктом. Не вернувшийся из боевого вылета летчик был не просто комэском и одним из немногих асов Н-ского истребительного полка. Он был другом. Вместе учились в аэроклубе, вместе заканчивали легендарную "Качу", крыло к крылу дрались в Испании. Эх, Лешка, Лешка... Ты же всегда выкручивался... Может и сейчас? Да нет, надо смотреть правде в лицо: никаких шансов. Даже если с парашютом выпрыгнул, до своих добраться вариантов мало. Немец прет, не останавливаясь... Комполка обернулся, бросая взгляд на ослепительно голубое небо. Пусто, конечно. На взлетном поле маячила одинокая фигура. Макарыч, Лешкин техник. Этот будет ждать до упора. Забывая, что упор прошел... Всё плохо. Что же это творится такое? Мы же над Мадридом этих асов немецких в хвост и гриву! У нас же самолетов больше! Почему же сейчас творится черт поймешь что?! Еле успеваем перебазироваться на новые аэродромы. В день до пяти вылетов. И в каждом численное преимущество противника. Попробуй тут сберечь людей и машины... Каждый день потери. И немаленькие. Только на таких асах, как Лешка и выезжаем. Теперь еще одним меньше стало... Не считая тех пятерых ребят, уже занесенных в боевые потери... Подполковник покачал головой: людей считаем, как самолёты! Людей! Мать твою! Неожиданный звук привлек его внимание. Из жиденького перелеска, расположенного в полукилометре от взлетного поля, доносился совершенно непонятный треск. Верхушки деревьев в центре рощицы качались без всякого ветра. Вот одна вообще скрылась из виду, словно дерево рухнуло. Как будто кто-то ломится через лес напрямую. Большой и тяжелый. Танки? Проспали!!! Истошно взвыл ревун боевой тревоги. Бойцы комендантского взвода мчались к своим позициям, на ходу пристегивая штыки... Задвигали стволами зенитки, ища цель. Летчики бросились к самолетам, готовясь к немедленному взлету. В считанные минуты аэродром ощетинился оружием, готовый дать отпор врагу. 'Если танки, нам полный и безоговорочный гаплык наступит...' — мелькнула обреченная мысль... — Товарищ подполковник, там знамя! Шум, доносившийся из леса, приближался. Подполковник вскинул бинокль и не поверил глазам. Над рощей, на высоте десятка метров от земли, в самом эпицентре непонятного катаклизма, гордо реяло красное полотнище. — Не стрелять! — приказал командир, — но и не расслабляться! Возможны какие угодно провокации! И снова прильнул к биноклю. Флаг двигался в сторону аэродрома. Причем довольно ходко двигался. Побыстрее пешехода. Кто же его несет? На такой высоте, проламываясь сквозь хлипкий, но довольно густой лес? Что за бред... Наконец знамя достигло опушки и оказалось в пределах видимости. Оно было закреплено на голове, немного напоминающей конскую, только без гривы и задранную невероятно высоко. От головы в лес уходила шея толщиной в телеграфный столб, неторопливо выползающая на всеобщее обозрение. Наконец, шея кончилась, рухнуло несколько деревьев на опушке, и появился сам флагоноситель. По аэродрому пронесся общий стон, густо разбавленный матом. По полю величаво топало животное. Метров тридцать длиной, впрочем, большую часть длины занимали уже знакомая шея и всё еще частично скрывающийся в роще хвост, четыре колоннообразные ноги, довольно массивное туловище и маленькая голова. Колосс неспешным шагом шествовал к аэродрому, давая обалдевшим от удивления зрителям привыкнуть к своему виду. — Диплодок! — выдохнул рядом с подполковником комиссар. Иванов перед войной успел закончить три курса университета в Ленинграде. И непонятными словами щеголять любил. Как все ленинградцы, впрочем... — Какой еще дипломат?! — не расслышал комполка. — Не "дипломат"! Диплодок! Динозавр такой. Ящер. Вымерший. — Ни хрена себе, вымерший! — выматерился командир. — Чего ж он тогда разгуливает, взлетную полосу нам портит? Да еще под нашим флагом? Союзников против фрицев ищет? — А я откуда знаю?! — окрысился комиссар. — Диплодоки уже сто миллионов лет как вымерли! Тем временем подполковник рассмотрел на крупе динозавра человеческую фигурку, устроившуюся возле основания шеи. Не поверив глазам, снова посмотрел в бинокль... — Лешка! — прошептал он. — Точно! Живой, чертяка! — Кто Лешка? — теперь не понял уже комиссар. — Диплодок? — Какой диплодок?! Капитан Титаренко! Верхом на зверюге едет! — Как верхом?! — Как на лошади! Или, скорее, как индусы на слонах ездят! — Ничего не понимаю, — пожал плечами комиссар, — где он взял диплодока... — Ты, Сергеич, Леху не знаешь! Он же из Одессы! А те, что хочешь, достанут! Тем временем ящер преодолел луг и, остановившись у окраины взлетного поля, опустил голову с флагом к земле. Капитан Титаренко, как ребенок с горки, съехал по шее ящера, нашел глазами своего техника и, похлопав по не успевшей подняться шее, произнес. — Макарыч, принимай аппарат! Во! Махнул, не глядя! Глава 4 1 июля 1941 года. Белоруссия Густы белорусские леса. Густы, дремучи и плохо проходимы. Но не сплошные буреломы раскинулись на этой земле... Идешь под густой сенью деревьев, перешагиваешь через замшелые поваленные стволы, и вдруг оказываешься на залитой солнцем поляне, заросшей невысокой травой. Можно больше не кутаться зябко в подранную гимнастерку и немного отогреться под ласковыми лучами солнца... И видно всё вокруг до самой опушки. Взгляд не проникает лишь туда, где сплошной стеной встает частокол стволов и переплетение ветвей. Только расслабляться не стоит. И сам, когда стоишь посреди поляны, каждому взгляду открыт. Как на ладони. И если взгляд не совсем дружеский, да к нему руки приложены с хорошей винтовкой... Ни спрятаться, ни скрыться. Так что думай, то ли солнышку радоваться, то ли снова под полог леса прячься... Вот возле такой поляны и устроились пятеро бойцов. На открытое пространство не совались, тихонько сидели в чаще, сторожко посматривая по сторонам. Усталые лица, зеленые петлицы, порванные гимнастерки, грязные разбитые долгой дорогой сапоги. Окруженцы, выходящие к своим и устроившие короткий привал? Похожи. Но не они. Пятерка в самом деле отдыхала. Вот только пограничники не собирались отсюда никуда уходить. Они выбирали место для боя. Боя, в котором найдут свой конец остатки личного состава третьей погранзаставы. Все пятеро. Они должны были погибнуть еще неделю назад. Там, на заставе, под артиллерийским огнем нескольких батарей, под атаками озверевшей немецкой пехоты. Было отчего озвереть "Нибелунгам", получившим вместо легкой прогулки отчаянный и умелый отпор. Настолько умелый, что пришлось подтягивать танки. Шансов выжить не было. Да никто и не планировал. Не прятался и не убегал. Дрались до конца. Все как один. И умирали. Один за другим. Три дня. А когда стало ясно, что удерживать нечего, пошли на прорыв. Тогда их было еще девять человек... Прорвались пятеро. Костлявая не стала их забирать. Шутили, что испугалась. Сейчас бойцы знали, почему выжили. Они были нужны здесь. Своих встретили вчера вечером. Тоже окруженцев. Но не бойцов. Детей. Два десятка мальчишек и девчонок. Возрастом от трех до десяти лет. А с ними две женщины-воспитательницы, и два мужика — директор да дедок из местных, взявшийся провести по лесу. И взвод немцев на хвосте. Наверное, хорошо и легко воевать с детьми. Особенно, с безоружными детьми. Никто ничего не приказывал. Никто ни о чем не просил. Но когда колонна пересекла поляну, все пятеро дружно остановились, посмотрели друг на друга, и отдали директору, остервенело жующему чубук старой трубки, свои "сидоры" с остатками продуктов. — Идите, — сказал старшина Стеценко. — Мы догоним. Чуть позже. Директор понимающе кивнул, осторожно снял с плеч маленькую девочку, и закинул за спину сразу три вещмешка. А девочка подошла к молоденькому бойцу с не по годам седыми волосами и тихо пролепетала. — Ты придешь, диду? Ладно? — Я приду. Побью немцев и догоню, — ответил тот, — не бойся, маленькая. И они остались впятером. Выбирать место для боя. Последнего боя. — Любое хорошее дело начинается с перекура, — сказал мудрый старшина. — Заодно скажите, какие мысли есть. Да не крутите, папирос целая пачка. Чего их беречь, с собой один черт не заберем. Дружно задымили, разобрав угощение. — Что делать в общем, думаю, и дураку понятно, — выпустил клуб табачного дыма старшина, потушил тлеющий окурок о подошву сапога и засунул поглубже под дерн. — А дураков среди нас нет, — согласился "диду". — В Уставе все написано, чего выдумывать? — Эт ты верно, товарищ Рысенок, сказал, — хмыкнул Стеценко. — Вот и будем действовать по науке. С переменой позиций и отходом на заранее подготовленные. А если кто, — сержант сунул кулак под нос рядовому Тевзадзе, — решит, что он тут самый джигит, и кинется в лобовую — лично задницу прострелю. И будет не герой, а чудак на букву "мы" с простреленной задницей. Оскорбленный в лучших чувствах Гиви побледнел, но возражать не стал. Водился грех такой за ним, чего уж скрывать, любил пафосно погеройствовать... И пограничники разошлись готовиться к бою, в котором надеялись не выжить, а лишь забрать с собой как можно больше врагов. В идеале — столько, чтобы оставшиеся не решились продолжать преследование. Под прикрытием удачно упавшего дерева, бессильно растопырившего могучие корни, установил трофейный пулемет Серега Алдонин, немногословный слесарь из Челябинска, помянув незлым матерным словом немецкий разъезд, так вовремя и удачно остановивший свой мотоцикл и снабдивших его хорошим оружием... Пристроился за второго номера Яшка Любецкий, чистокровный одессит, как обычно, напевающий под нос какие-то куплеты, и весело подмигивающий то ли белорусским лесам, то ли самой Костлявой... Рядком выложил перед собой гранаты Гиви Тевзадзе, пастух из Читахиви, прикидывая, как использовать пращу, доисторическое оружие, которое кидает гранаты намного дальше, но которым не так просто пользоваться в густом кустарнике Неторопливо рассматривал поляну, прикидывая возможные направления атаки, Костя Ухватов, выпускник московского рабфака, собиравшийся продолжить образование после службы. И пытался предугадать течение боя Петро Стеценко, старшина-сверхсрочник, сын донецкого шахтера, давно решивший связать всю свою жизнь с армией и выполнивший свое желание, хоть и немного не так, как рассчитывал. Пятеро бойцов, кто тихо матерясь, кто жуя былинку, ждали неминуемого свидания со Смертью. Не имея понятия о том, что в этот самый момент два больших лохматых существа, с ног до головы перемазанные тиной и болотной грязью, в поте лица своего уговаривают Костлявую передумать. И уже почти уговорили...

* * *

— Я же не хотела лезть в болото! — возмущенно пыхтела Светка, выволакивая из трясины громадную охапку жердей. — Здесь же даже помыться негде! Кто меня, такую грязную, любить будет? Увидишь — испугаешься! — Мне ты нравишься, хоть грязная, хоть чистая, — улыбнулся рассерженной девушке Костя. — А остальные и так пугаются. — Не все. Василек не пугается! Был бы он в два раза старше... — Светка задумалась, потом закончила — ...и в два раза больше, ушла бы от тебя к нему! Вот! — Ну так попросишь своего ухажера, чтобы баньку протопил. — Хм... Надо подумать... А как на йети баня действует? — вскинулась Светка с осторожным вопросом. — Я и человеком-то только в сауне и парилась. В бане не приходилось. Там еще угореть можно. — Как на йети баня действует, не знаю. А вот что сауна — фигня сплошная — это подтверждаю обеими лапами. Обеими своими грязными лапами! Йети разбирали гать через болото. Конструкция была хорошая, крепкая, без проблем держала триста кил неустанно бегавшего по ней в обоих направлениях Грыма. Просто шедевр болотной фортификации. Вот этот шедевр они и разбирали. Ломать — не строить, душа не болит. Поговорка, ясное дело, не совсем верная, чужую работу портить не в сладость. Но гать надо было сломать! И не просто разбросать в разные стороны, завалив бревнами соседние кочки... Обломки таскали достаточно далеко, чтобы не оставить следов работы. А если не получится — то хотя бы замаскировать. Технически работа несложная, а вот общий объем, даже с учетом размеров и силы работников... Пахали без сна и отдыха, и всё равно еле-еле за сутки управились. — Всё, что ли? — спросила Светка, когда последние жердины заняли свое место в огромной поленнице в двух километрах от края болота. — Почти, — отозвался Костя. — Осталось только следы вывести к началу тропы. И старые заровнять. У того маленького болотца. Звин резко встряхнулась всем телом, и ошметки грязи полетели во все стороны. Костя предусмотрительно отошел немного в сторону, и повторил движение подруги. — Вот и чистые, — удовлетворенно сказал он. — Относительно, — пробурчала Светка. — Все равно мыться надо. У меня аж кожа под шерстью чешется! — Фрицев умоем — сбегаем до речки. Или тут бочажок почище найдем... — Ага! Так я тебе и поверила! Захочешь ведь детей сопровождать до своих. — Не дойти им до наших, — грустно вздохнул Костся. — Немцы быстрее наступают. Да и линию фронта пересечь — не фунт масла сожрать. И еды у них нет. Непросто всё. Не знаю пока, что делать... — На партизан навести думаешь? — Так нет еще партизан. Война неделю идет. — А эти, с Драниц, не партизаны, что ли? — Это пока беженцы. Впрочем... Мысль интересная, хотя девочка глупая... От затрещины Костя увернулся. От второй тоже. Третью перехватил, и два сцепившихся зверя упали в траву. Уже не сцепившиеся, а обнявшиеся... — Светка... — простонал мужчина, — нам работать надо... Времени нет... — Ничего, успеем! Нам тренеры говорили: 'Здоровый секс повышает работоспособность'!..

* * *

Густава Фишера не оставляло ощущение совершенной ошибки. Хотя вроде всё делали правильно. Фельдфебель, конечно, не ожидал, что отягощенные детьми беженцы смогут идти так быстро. За первый день их догнать не удалось, пришлось заночевать в лесу. Ничего страшного, лето же. Идти в темноте глупо. Можно легко заблудиться, или с размаху влететь в болото. А следы свежие, за маленькими большевиками остается просека, словно от "панцера"... Догнать поутру будет несложно. Фишер опасался не зря — болото оказалось буквально в часе ходьбы от ночного бивака. Трясина раскинулась широкой полосой, обходить которую пришлось бы далеко в любом случае. Только этого и не требовалось: напрямую через болото переброшена старая гать. И преследуемые по ней прошли. Первая тройка переправилась на другую сторону и залегла. Фельдфебель опасался засады. Похоже, что зря. Среди беглецов солдат нет. Ну и слава богу. След стал заметно свежее, в паре мест вилась в воде, не желающая оседать предательская муть, оставленная неосторожным подскользнувшимся ходоком. Фишер торопил солдат. Хотелось побыстрее закончить. Конечно, он никого не собирается тащить по лесам в ближайший город. Расстрелять, и все дела. Дети? И что же? Всё равно это большевистское отродье — расово неполноценные. Первые сомнения появились у немца часа через два. Беглецов было не только не видно, но и не слышно. Не могут дети бегать с такой скоростью! Но следы были. Свежие следы... Погоня продолжалась... Следующий звоночек прозвенел, когда отряд вышел на край огромного болота. Вглубь трясины тянулась добротная гать. Неужели чокнутые русские потащили туда детей? Хотя, все может быть. Русские хитры первобытностью. Возможно, они на это и рассчитывают? Пока идут по болоту, никого не встретят. Не учли преследования, не подумали, что по такой гати догнать беглецов будет легко. Трава и "прозрачные" кусты — не лучшее место для засады. Фельдфебель отдал приказ, и солдаты двинулись вперед. Шли с оружием в руках, внимательно вглядываясь в открывающиеся просторы. Гать петляла по трясине, лишь время от времени попадались островки. На каждый выходили со всеми мерами предосторожности, а потом тщательно обыскивали. Вдруг где-то дороги расходятся. Следов-то на гати не остается. На островках немного есть, но там тоже сыровато, вода многое прячет. 'Странно, — подумал Фишер, — очень странно. Почему мы их до сих пор не догнали?' Солдаты начинали ворчать вполголоса. Маршировать по жердочкам над бездонной топью — сомнительное удовольствие. Так и кажется, что сейчас ухнешь в трясину, и будет командир писать письмо родным. Даже представить страшно. Да еще тучи комаров, от которых не было никакого спасения. Наконец, не выдержавший Фишер скомандовал привал. Остановились передохнуть на первом же относительно сухом месте. То ли маленький островок, то ли гиганская кочка... Ели быстро, всем хотелось как можно быстрее покинуть гиблые места. Повернуть назад мешал не только приказ. Скорее всего, он бы уже не остановил. Но тут передовая пара нашла игрушку, оброненную усталым ребенком. Тряпичная кукла, грубая поделка примитивных варваров. — Мы на верном пути! — Густав сказал громко, так, чтобы услышали все. Когда отмахиваешься обеими руками от назойливых комаров, которые словно в сговоре с проклятыми большевиками, надо пользоваться малейшей возможностью подбодрить подчиненных. А вообще, фельдфебель не удивится, если русские действительно сговорились с насекомыми. Иначе, почему те так больно кусаются?..

* * *

Немцы не появлялись. По всем расчетам они должны были подойти через час-полтора после ухода детей. Прошло уже три, а никакого шевеления не наблюдалось. Рысенок еще раз глянул на часы. Он делал это всё чаще, окончательно изведясь ожиданием Куда пропал враг? Может, обошли? Если у них есть предатель проводник — запросто. А предателей тут изрядно. У многих , по-прежнему голова забита капиталистической пропагандой... Но смысл обходить их группку? Сойди со следов — потом не факт, что сможешь их найти. Да и как немцы узнали, что надо идти не прямо по проторенной тропе?! А вот нету никого. Тишина, только птицы поют привычные песни. Если фрицы были близко, птахи либо замолкли бы, либо, наоборот устроили гвалт, взмывая ввысь и переполошено ударяя крыльями по густому летнему воздуху. Может, фрицы бросили погоню и решили вернуться? Мол, куда беглецы денутся, раньше или позже нарвутся на какие-нибудь части. Может такое быть? У немцев же приказ — догнать и поймать! Или нет. Мало мы о них знаем, очень мало... — Рысёнок! — окликнул негромкий низкий голос. Боец резко перекатился в сторону и замер, оглядывая окрестности поверх прицела "светки". Никого. Вот черт! Мерещится уже! Вот же накрутил, себя как... — Ты меня слышишь? И опять никого. С ума сошел, что ли? — Что, говорить разучился? — в голосе послышалась ирония, — слышишь или нет? Знаю же, что слышишь. Пограничник мучительно вспоминал, что надо делать в таких случаях... Что-то, типа краюхи хлеба, брошенной за левое плечо, или пуговицы "по-бабьи" перестегнуть... Нет, не вспомнил толком ничего. Уставами данная ситуация точно была не предусмотрена. — Да слышу, слышу, — пробурчал он, решив все-таки ответить, — ты где? — Везде, — ответил голос. — Вокруг тебя. Да не верти башкой, отвинтится. Эту фразу маленькому Косте часто говорил отец. Слово в слово, с теми же интонациями... — Не придут немцы. Заблудились они, — продолжил невидимка. — Как заблудились? — Молча. И не разблудятся. Так что ваша героическая гибель временно отменяется. Можете снимать заслон. Заодно еды детишкам отнесёте. Нет, точно, грезится... Рысенок бросил взгляд на поляну. Никого. А что,если гранатой по тем кустам? Словно, почувствовав, кусты трепыхнулись... Ну, хоть не грезится, а живой кто-то там спрятался. А раз живой... Бронебойная пуля с шести метров шейку рельса пробивает. — Какой еды? — Вот этой, — произнес голос. — И гранатой в меня не надо. И стрелять тоже... Из подозрительных кустов вылетела какая-то крупная птица, а в трех метрах от бойца на землю грохнулся огромный мешок. Потом второй. — Это что? — От, дурной, — опять отцовская фраза, — сказал же — еда! Каждая упаковка — одна порция на взрослого. Забирайте, и валите за детьми. Понял? Пограничник подполз к мешку и заглянул внутрь. Блестящие серебристые упаковки. Много. Опять огляделся. Никого. — А немцы? — Фрицы не ваша забота. Уходите. Пусть ребята поживут еще. — Ты кто? — Леший я. Кончай глазами лупать, — да что за наваждение, сплошные батины выражения. Но голос-то другой. И вообще... — Некогда мне тут с тобой, — закончил невидимка, — еще немцев кружить надо. И тишина. Ушел. Рысенок не мог сказать, почему он так решил, но знал точно — ушел. А два мешка странных продуктов остались. Что делать? Кинул взгляд на поляну. Пусто. И птицы поют. Решился и пулей прополз к командиру. — Старшина! — Ты чего? — недовольным шепотом спросил Стеценко. — Говорят, не придут немцы. Заблудились. — Как заблудились? — старшина с подозрением посмотрел на бойца. — И кто говорит? — Хрен знает. Кто-то из леса меня окликнул. И сказал, что немцы заблудились и не придут. А нам надо тащить детям жратву. — Кто тебя окликнул? Что с кем-то говорил — слышно было... — Да не в курсе я! Видно никого не было. Лешим представился. — Рысенок, — не выдержал Стеценко, — ты что, зовсим з глузду съехал? Сам с собой разговариваешь, про леших баешь. — Я тоже сначала так подумал. Только мешки с продуктами-то прилетели. И вполне материальные. Хоть и странные какие-то. — Шо, не сало? — подмигнув, спросил Петро. — Ни, — передразнил Костя, — и горилки нема. — Бред какой-то! Пойдем, глянем. Через пять минут оба удивленно рассматривали серебристые упаковки. — Да, то не сало, — сержант поскреб свободной рукой затылок. — Я ж говорю, странные. — 'Странные'! А то, что с тобой леший разговаривает, то не странно? Короче так, в леших и домовых я не верю, но если они на нашей стороне, то и против ничего не имею. Нехай будуть. А жратва детишкам лишней не станет. Так что до ночи с позиций не уходим, а ежели фрицы не придут, догонять пойдем. Чай, впятером дотащим...

* * *

Большинство мужчин любят охотиться. Ну, может и не большинство, но всяко больше половины. И если кто-то категорически не хочет гоняться за зверьем, утверждая, что не любит, то чаще всего только потому, что невероятно лениво куда-то специально ехать, даже не будучи уверенным, найдется ли в нужном месте хоть какая-то дичь. Но когда уже приехал, в руках оружие, а потенциальная добыча пытается сбежать, с треском ломая кусты... Тогда оживают древние инстинкты кормильцев и добытчиков, и ничто не способно доставить большее счастье настоящему мужчине. И чем опаснее и хитрее добыча, тем сильнее удовольствие от охоты. А какой зверь хитрее и опаснее человека? Поэтому-то охота на людей так завлекательна... Если ты, конечно, сам не выступаешь в роли дичи. Костя был дичью не первый раз. Первый был в этих же местах. Когда, догоняя детдомовцев, наткнулся на десяток фрицев, внимательно изучающих детские следы. Решение пришло мгновенно. Два выстрела — два трупа. Рысенка гоняли три дня. Сначала немцев было восемь человек. Как раз неполное отделение, озлобленное потерей двух своих. Потом подтянулись ещё. Он уходил на юго-запад, в противоположную от детей сторону. В первые часы мог оторваться, но не стал, опасаясь, что тогда немцы плюнут на него и вернутся к следам... А потом уже не мог. Фрицы обкладывали по всем правилам, и с каждой минутой пограничник всё явственнее ощущал ледяное дыхание конца. Смерти Ухватов не боялся, считая себя уже дважды убитым, но на свидание с Костлявой не спешил, кружа по чащобам и продираясь через буреломы. Он был силен и неплохо обучен, но к вечеру третьего дня оказался прижат к большому болоту, где принял свой очередной последний бой. Охотников сбежалось слишком много для одинокого рядового, но слишком мало для сотни бойцов. И снова повезло. Остатки стрелкового полка, выходившего из окружения, очень удачно смели два десятка фрицев... История повторялась. Снова начинался июль сорок первого. Те же немцы на том же самом месте, изучали те же самые следы, а он опять наблюдал за увлекшимися врагами из-за густого малинника. И очень скоро фрицы должны были начать самую увлекательную охоту. Нет в руках верной самозарядки, но Костя раза в два больше себя прежнего и зарос шерстью, спасающей от холода намного лучше порванной гимнастерки. И на этот раз дичь не собиралась только огрызаться. Грым и сам был совсем не против поохотиться. А винтовка... Иногда и палка стреляет. Когда она в умелых руках... Хороша полутораметровая палка, заточенная крепкими зубами снежного человека. А их аж четыре штуки. Немцы активно о чем-то спорили, показывая руками то на восток, то на запад. Похоже, следопыты из них были так себе — никак не могли определить, кто шел по тропе и в какую именно сторону. Йети выбрал место, где смог встать в полный рост, размахнулся, и первый 'дротик' отправился в полет. За ним второй... В отличие от Светки, Костя в гандбол никогда не играл. Зато Грым о метании палок имел прекрасное представление. И хотя скорострельностью подруги не отличался, в меткости вполне мог бы с ней сравниться. Один из немцев ошалело уставился на торчащую из груди деревяшку, пару секунд о чем-то раздумывал и рухнул навзничь. Второй упал сразу. Ему и смотреть по сторонам было почти нечем: разве что новым украшением, появившемся на месте левого глаза. Ответный шквал пуль капитально проредил малинник. Залегшие фрицы стреляли минуты две. Наконец, успокоились и, прикрывая друг друга, начали приближаться к кустам. Не обнаружив на месте преступления ничего живого, а так же ничего мертвого, гитлеровцы в который раз за сегодня начали внимательно озирать окрестности. Как обычно старания были вознаграждены: одному удалось заметить метнувшуюся за деревья тень человека. Охота началась! Два с половиной часа отделение гнало добычу на юго-запад, но проклятый большевик никак не хотел даваться в руки. Еще больше руководившего дозором обергефрайтера Арнольда Габеля удивляло то, что отправленные к машине с радиостанцией в самом начале погони, связисты, так и не вернулись. Заблудились, что ли? Обергефрайтер даже не подозревал, что его посланцы успели пройти всего пятьдесят метров... Впрочем, ему было не до того: Габель охотился. А потом начались события. Сначала пропал Лемке. Просто исчез, как будто его и не было. Через сто метров немцы, наконец, увидели большевика. Здоровенный волосатый мужик выскочил из-за большой березы и бросил палку. А потом, несмотря на выстрелы — вторую. И опять обе нашли цель. Красный показал немцам неприличный жест, неторопливо повернулся и скрылся за деревом. Габелю показалось, что палки прилетели не совсем с того направления, куда летели пули. Иначе как одна из них могла проломить висок Декингеру, стоявшему лицом к большевику? Но вопрос этот для обергефрайтера главным стать не успел. Нашелся Лемке. Точнее, то, что когда-то было Лемке. Голое изломанное тело упало откуда-то сверху. И произвело на оставшихся в живых солдат неизгладимое впечатление: бросив испуганный взгляд на своего командира, оба бросились наутек, как будто это могло спасти... Тем более, что тот не отдавал никаких приказов. Обергефрайтер Арнольд Габель лежал на животе и смотрел в голубое небо стальными глазами истинного арийца.

* * *

Светка в одних штанах сидела на солнечном бугорке, с удовольствием подставляя светилу левый бок. Когда Костя уходил, она оделась полностью, но сейчас куртка валялась рядом. С учетом того, что ходить в болото одетой — только вещи пачкать, оставалось дивиться героической целеустремленности девушки. Впрочем, непохоже, что дама испытывала какие-либо неудобства, вид у нее был совершенно счастливый. — Явился не запылился, — последние двое суток ворчание стало привычным тоном Светкиных высказываний. — И где, спрашивается, тебя носило столько времени? Костя придал лицу максимально умильное выражение. То есть попробовал улыбнуться, спрятав клыки. Заодно выяснил, что сделать это одновременно невозможно в принципе. Пришлось делать по очереди, ежесекундно меняя гримасу. — Так я и знала! — произнесла девушка, рассматривая его ужимки. — Мужика хлебом не корми, дай налево сходить. И рожи мне тут не корчи! И где, спрашивается, ты умудрился найти другую обезьяну? Красивее меня? Я отомщу, и мстя моя будет страшна! — Вот только не надо устраивать мне таких сцен, — произнес Костя, вспоминая Яшку Любецкого, и тщательно копируя его манеру речи. — Я нашел этих обезьянов целых десять, но они против тебя не имеют никаких шансов. Потому что маленькие, лысые и уже все умерли. И, кроме того, они таки были мужчины. Светка уперла руки в бока и с совершенно серьезным видом произнесла максимально сварливым тоном: — Нет, это что же деется, йети добрые! С каким извращенцем свела злая судьба несчастную меня! Ему уже нравятся маленьких лысых мужчин, которых немножко мертвые! Как будто вокруг мало нормальных женщинов вполне себе правильного роста, с шелковистой шерстью и очень даже живых! — И что ты мне скажешь за много нормальных женщин и где? — принял игру Костя. — Таки прямо здесь и сейчас! — Здесь и сейчас правильного роста и с шелковистой шерстью есть только одна ты. — А тебе мало? — возмутилась подруга. — Что-то ты слишком буйный стал! Не подходи ко мне! — взвизгнула она вдруг. — Я тебя боюсь! — Чего ты боишься? — Ты меня изнасилуешь! Костя рассмеялся: — Не получится, на тебе толстые брезентовые штаны. — А я сниму... — томно проворковала девушка. — Зачем? — прикинулся дураком Костя. — Потому что пора идти проверять, чем занимаются маленькие лысые мужчины, которые еще живые, — Светка разочаровано вздохнула, — лучше бы... Но надо сходить. Когда я делала это в последний раз, они захламили восьмую кочку оберткой от пайков и топали к двенадцатой. — Куклу нашли? — А как же! Очень вовремя. Мне уже показалось, что назад повернут. А тут пупсик! Между прочим, могут и не успеть до последней. — Куда денутся! После двенадцатой и ночевать негде. — Тоже верно, — она начала стаскивать штаны. — У тебя как? Предупредил? — Угу. А еще сбегал, убрал тех уродов, что в прошлый раз не дали догнать детей. Три дня по болотам гоняли, насилу ушел. — Ты ври, да не завирайся. Какие три дня? Тебя всего часов девять не было. — Не сейчас, в сорок первом три дня гоняли. — А сейчас какой? — поинтересовалась Светка. — Сорок... Тьфу, черт, запутался! В прошлом сорок первом гоняли, в прошлом! — Костя поднял глаза на смеющуюся подругу. — Издеваешься? — Ага! — расхохоталась та. — А что, незаметно? — Ну погоди! Вернешься, я тебе покажу. — Да? И что ты можешь такого показать? — Вот возьму, и зверски изнасилую! — Ничего не выйдет! — Это почему? — Невозможно изнасиловать по согласию! В уголовном кодексе даже статьи такой нет. Светка показала язык и двинулась к началу гати. — Помочь? — Не надо. Лучше готовься выполнять свои угрозы. А то ждешь, ждешь, когда на тебя такой маньяк нападет, а потом очередной облом. И ушла, чисто по-женски, оставив за собой последнее слово... 2 июля 1941 года. Белоруссия Вчера до вечера так ничего и не изменилось. Ночевать пришлось на очередной кочке-переростке, чтобы с утра пораньше двинуться дальше. Далеко уйти не удалось. — Герр фельдфебель, — доложил прибежавший из головы взвода солдат, — дорога кончилась! — Как кончилась? — удивился Фишер. — Совсем кончилась, — виновато пожал плечами рядовой. — Как обрезало. Густав прошел вперед, обогнув сбившихся в кучу солдат, позабывших о дисциплине. Действительно, добротный крепкий помост, идущий через трясину, кончался, словно его обрезали. Нет, как будто обломали. Или не достроили. Не достроили? Может быть, и не достроили... Но куда тогда делись беглецы? Прошли вброд? Не так уж здесь мелко. Рядовой Майер попробовал сунуться в топь — еле вытащили. Фельдфебель приказал прощупать всё вокруг длинными жердями. Может и найдется тропа. Русские же как-то прошли? Не перенесли же их назойливые комары?! Слеги пришлось выламывать прямо из "дороги". Но прощупывание не принесло результата. — Ничего не понимаю, — произнес Фишер вслух, — возвращаемся на островок. Похоже, где-то свернули не туда. А правильная дорога — притоплена. Большевики способны на всякие гнусные хитрости... Однако на месте ночевки солдат ждал новый неприятный сюрприз: никакой другой дороги не было. Жерди всюду опускались глубоко до дна. Более того, не было и того пути, по которому вчера отделение выбралось на остров. Место легко устанавливалось по следам, но гать... Добротная, крепко сколоченная гать исчезла. И снова прощупывание ничего не дало. Начала потихоньку подползать паника. Сама собой гать пропасть не могла. Разобрать и унести тяжеленные элементы в столь короткие сроки невозможно. По крайней мере, для людей. Что за нечистая сила шутит на ними? Впрочем, не этот вопрос главный. Как выбраться из самого сердца окружающей топи? Они шли сюда целый день! Собрать гать самим? Из чего? Этих худосочных березок, изогнутых под всевозможными углами? Банально не хватит... Нет, фельдфебель не сдался. Сохранившийся кусок гати был разобран, и отряд начал пробиваться назад. Преодолев очередной участок пути, солдаты разбирали дорогу сзади, чтобы использовать материал спереди. Никто не мог сказать, в каком направлении надо двигаться, но Фишер здраво рассудил, что это и неважно. В любом случае, раньше или позже они доберутся до края болота... Надежда не оставляла бравого мюнхенца до тех пор, пока на третьи сутки на очередном островке, куда с трудом выползли измученные солдаты, не обнаружилось свежее кострище и знакомая кукла, брошенная на месте первой ночевки... 9 Июля 1941 года. Белоруссия Я тебе, вот что скажу, лейтенант, нечисто что-то в этих лесах. Да не взбрыкивай ты так. Я тоже коммунист. Партбилет достать или так поверишь? Достану на всякий пожарный... Видишь, Петро Стеценко, в партии с одна тысяча тридцать девятого года. И в чертовщину, со всякими богоявлениями не верю. Но глаза-то у меня есть. То, что мы живы до сих пор, да еще детишек столько времени тащим — само по себе чудо. Но то можно без всяких леших объяснить. А вот... Ты такой пакет видел когда? И я не видел. Пока нам два мешка с неба не свалились. В прямом смысле свалились. Рысенку прямо на бруствер положили. Не, не окапывался, конечно. Так, к слову пришлось. Немцев ждали, уже похоронили себя, мечтали только задержать гадов насколько сможем. Нас пятеро, их — взвод. И верстах в трех от нас. Только вместо фрицев жрачку получили вот эту самую. Без такого подарка детишки с голоду уже перемерли бы. И ведь как получили! Не видно никого. Только голос. Заберите, мол, продукты, детей кормить пригодятся, да валите отсюда. Не придут немцы. Заблудились они, и не разблудятся никогда. И лешим представился. Не знаю, может и грезилось, только фрицы-то так и не появились. А пакеты эти — вот они. И надписи на них по-русски. Только не совсем, половину слов я и не слышал никогда. Ученым бы в Москве показать. Только где мы, а где Москва? Что? Да ничего подобного! Если бы этим всё кончилось! Просидели мы у той полянки до вечера и рванули за детьми. Часа через два, как шоссейку пересекать, на фрицевский разъезд наткнулись. Неопасный уже. С дороги их убрали. Не, мы бы не смогли. Тела ладно, но мотоциклы! Пол-версты по кустам тащили. И колеи нет, только иногда ветки сломанные. Будто бы на руки подняли, как Иван Поддубный гирю, да поволокли по воздуху. Вот ты сможешь мотоцикл поднять? И я не могу! А тут не только подняли, но и несли с полверсты по лесу! А трупы? Не пулей клали, и не шашками пластали. Одному палкой грудь пробили. Насквозь. Копье этакое в руку толщиной. И заточено, как будто бобры зубами грызли. Это какой же силы удар должен быть, чтобы сквозь ребра навылет? А у других просто шеи свернуты. Как у курчат. И спрятали надежно! Еле заметили. Так то мы, пограничнику, сам знаешь, лес — книга открытая. А ежели с другой стороны идти, от дороги, так и не увидишь ничего, мимо проскочишь! Нет, лейтенант, и это еще не всё! Как догнали детишек, словно нам кто-то дорогу скатертью стелет. Подмели, почистили, и камушки с веточками убрали. Ни одного фрица не попалось. А ведь их здесь до черта шастает. На трупы натыкались, это да. Такие же странные. Будто немчуру кто руками рвал. Только руки эти силы нечеловеческой. А потом девочка у нас заболела. Вон та, маленькая, что Рысенка дедом вечно зовет. За седину, наверное. Да нет, двадцать второго он еще русый был. Даже темненький слегка. Пока дрались, не до волос было, а как пробились, оторвались, да отмылись в бочажке, глядим, а Костик-то седой! Вот Настенька его дедом и кличет. Любовь у них... Как малая занедужила, Рысенок места себе не находил. А что сделаешь, если воспаление легких у нее? Отходила уже девчушка. Вот тут-то леший этот вторично проявился. Подловил Костю, когда тот до ветру отошел, да и подкинул коробочку. А в коробке этой — таблетки. И инструкция на том же странном русском, что и на пакетах с едой. Вот так-то, товарищ лейтенант. Конечно, решились! Хуже-то уже быть не могло! Как было в инструкции написано: по полтаблетки два раза в день. Пять дней. Ни на шаг не нарушили. Открыли, поделили. И водички запить сообразили. Только Настенька после первой же полутаблетки ожила. Прямо на глазах. У вас доктор, вроде, есть. Так спроси, возможно такое? А как мы вас нашли, знаешь? По карте. Вот по этой самой. Что необычного? Нет, не то, что немецкая. И даже не то, что она в той же коробочке с таблетками лежала. А вот в этой красной точке, что химическим карандашом поставлена. Видишь? Цвет еще слишком яркий для химкарандаша. Ага, именно, что здесь. И приписку смотри. Вот, как курица лапой: пятерка с двумя тройками стоит, и буквы 'эс' и 'пэ'. Разумеешь? 533-й стрелковый полк. То-то и оно, что это вы. А когда вы сюда пришли? О! Вчера! А коробочку с картой нам еще неделю назад подбросили. Ты знал неделю назад, что здесь осядешь? Никто не знал. Наобум же шли. А то! По себе знаю... Почему по карте пошли? А потому что верим мы этому лешему. В него — не верим, а ему — со всем прилежанием. Только хорошее от него видели. Сам посмотри, и сейчас не обманул. Ну, чокнулись мы или нет, то пусть медицина решает, но я тебе скажу — нечисто что-то в этих лесах. Хотя с другой стороны, ежели нечистая сила фрицам их поганые головы сворачивает, а нашим детям еду да лекарства подбрасывает, то какая же она нечистая? Самая что ни на есть чистая сила. Наша, большевистская! А уж как она до семнадцатого года называлась — то дело десятое. Может, потому и звали нечистой, что боролась с эксплуататорами за дело рабочих и крестьян! И была большевикам верным союзником. Да и сейчас таким осталась. А леший это, або ще хто — после войны ученые разберутся. Я за того лешего голову сложить готов, как за своего боевого товарища. И, ежели захочет, рекомендацию в партию дам. Потому как делом товарищ доказал свою преданность пролетарской революции! А корой он покрыт или там шерстью — то мне до лампочки. Потому как я в него не верю. Но глаза-то у меня есть... 10 июля 1941 года. Украина Коробка бомбардировщиков шла как по линейке. Ровно и целеустремленно. На инструктаже особый упор делали на то, что противодействия большевиков не ожидается ни малейшего. Все их самолеты давно уже сгорели на аэродромах или были сбиты "экспертами". А если какой шальной истребитель и проскочит сквозь плотный "зонтик", то его радостно встретят пулеметы. Их на каждом самолете под десяток. И перекрывают они почти все пространство, оставляя очень узкие сектора "мертвых зон". Да и любую такую дырку в обороне, всегда прикроет кто-то из верных камрадов из родной эскадры... Только гауптману Шмульке, несмотря на все вышеперечисленные пункты, было не по себе. Гауптман бомбил Польшу, принимал участие в "Битве за Англию". И хорошо знал цену уверениям пропагандистов. Над Ла-Маншем тоже не должно было быть ни одного "Спитти", если верить Толстому Генриху. Но они почему-то вываливались из облаков и прошивали любой оборонительный строй, оставляя за собой пылающие клубки на месте бомберов и затухающие последние вопли в динамиках... Так то — англичане. А тут — русские. Они вовсе не "унтерменши", как бы ни капал ядовитой слюной Альфред Розенберг... Русские летчики — умелые и страшные бойцы. Шмульке в "Кондор" попасть не успел. Но "легионерам" рассказывать об Испании не запрещали. А они, все как один человек, вспоминая схватки в безоблачном небе над Иберийским полуостровом, и не думали скрывать уважения к противнику. Вот и крутил гауптман головой во все стороны, надеясь не прозевать черточку на горизонте. Которая вскоре становится лобастой "Ратой", а еще через несколько секунд попытается укусить огненными струями выстрелов... Но все же прозевал. Огромная распластанная тень свалилась из ниоткуда, клацнула сотней мелких зубов в вытянутом тонком клюве и ушла к хвосту, обдав самолет чем-то очень похожим на помет. По крайней мере, гауптман сумел разглядеть в странной субстанции, залепившей обтекатель кабины, остатки недопереваренной пищи... Потом стало не до разглядывания. Когда за странной тенью на "Юнкерс" Шмульке один за другим начали пикировать страшные твари, словно сошедшие с гравюр великого Дюрера... Взвыли в ярости пулеметы, сотрясая фюзеляж грохотом неумолчной стрельбы. Бесполезно. А еще гауптман понял, что не может ничего разглядеть сквозь оргстекло фонарей. Они прямо на глазах тускнели, превращаясь в нечто, сравнимое по прозрачности с темным бутылочным стеклом.... И встреча с землей оказалась полнейшей неожиданностью.

* * *

— А дальше что было, потом? — торопили окружающие худенького рядового, гордо восседающего на снарядном ящике Но рассказчик не торопился. Он со вкусом добил преподнесенную самокрутку, оглядел собравшихся бойцов, выждал еще с пол минуты для пущей важности и продолжил. — А что дальше? Ну как те зверины фрицев потрепали, то поразnbsp;леталnbsp;nbsp;ись в разные стороны, что твои воробьи. Только говно кругом от них осталось. Сыпало, как из золотаревой бочки худой. По ним еще Петров, лейтенант, с перепугу хотел из зенитки шарахнуть. Еле отговорили. Не дело ведь, в божьих птахов снарядами пулять. — В божьих? — недоверчиво переспросил усатый кряжистый сержант. — Ты уже вовсе забрехался! Сам же кричал, что те звери страшнее тещи. — Так то снаружи страшнее! — отмахнулся от недоверчивого сержанта зенитчик. — Ты, Василич, тоже на вид не красавец. Зато душа мягкая! Как говно! Последние слова утонули в общем смехе. — Ну так вот! — продолжил "травить" рядовой. — Перебил ты меня, чичас вспомнить не могу... Точно! Что птица та страшная и воняет хуже нужника, то дело десятое! А вот что они своей стаей бомбежку сорвали, да двух "Юнкерсов" в болото вогнали, так за то я не только могилку той образине вырою, но и табличку приделаю. И напишу на ней крупными буквами: "Неизвестный науке звероптиц, героически павший в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!" 11 июля 1941. Белоруссия Все-таки Василек везучий. Это еще дед с бабкой говорили, да он и сам знал. Берегиню кто встретил? Василек! И не испугался дива лесного, а поговорить отважился. И деревню тем спас. Вот только берегиня пропала куда-то, как одежу, деревенскими бабами сработанную, забрала. Василек каждый день на ту полянку приходит, а Светы нету. Ну и ладно, нету, так нету, что уж сделаешь тут. У берегини свои дела, лесные, всяко важнее, чем с хлопчиком лясы точить. Зато он еще одно чудо нашел! Чудо тоже мохнатое. Интересный, вообще, зверь. А здоровый какой! Спина выше Васильковой головы будет. Ненамного, но выше. Четыре ноги и два хвоста, сзади и спереди. Сзади тонкий, на бычий похож, а спереди здоровый, толстый. Зверь им рогоз рвет и в рот закладывает. Василек такого зверя на картинке видел. Слон. В Африке живет. И в Индии. Только на картинке слон без шерсти. И побольше ростом будет, там человек был рядом нарисован. И человек тому слону по колено. А этот слоник маленький, но зато в шерсти весь. А ведь и такую картинку показывали! На другом уроке, на истории. Про древних людей учителка рассказ вела, как они на мамонтов охотились... Только в наших краях такие звери отродясь не жили. И маленький он что-то для мамонта. Может, потому что слоненок еще? Мамонтенок! Э, куда эта чуда мохнатая полезла, там же трясина! Стоит ступить — и всё, засосет! — Не ходи туда, — закричал Василек зверю, — утопнешь! Неважно, послушается тот, или просто спужается и убежит — лишь бы от болотины подале. Только слонику мохнатому те крики не слышны оказались. Как объедал заросли рогоза, так и продолжал этим заниматься. Потянувшись за очередной порцией, ступил еще на шаг вперед. Под толстенными лапами захлюпало.. Василек выломал лозину побольше и побежал к зверю. Не понимает словами, так по дупе объясним! Отгоним от болота, и все дела. На удары по боку, заросшему длинным волосом, зверь внимания и вовсе не обратил. А потом взял, да перехватил хворостину передним хвостоносом и засунул ее в рот. Сожрал, и вся недолга! И снова к болоту полез. Понятно, рогоз-то вкусный... Ничего, сейчас! Что лозину схрумкал, то плохо. Зато мысль появилась разумная! Василек вытащил из котомки краюху хлеба, завернутую в тряпочку, отломил небольшой кусок и протянул зверю. — На, ешь! Мамонтенок задумчиво посмотрел на хлеб, повертел вокруг него кончиком переднего хвоста ('Хобот' — вспомнил, наконец, хлопчик), осторожно взял незнакомое угощение и засунул в рот. Хлеб явно понравился. Зверь развернулся всем телом и потянулся к Васильку хоботом. Но Василек, хоть и протягивал новый кусок, метров на пять от болота отступил. Слоник задрал хобот вверх, громко затрубил и побежал за ним. Пришлось отдать ему кусок. А следующий еще метров через десять, а потом... Когда краюха кончилась, болото было уже далеко. — Всё, — сказал Василек, поглаживая большую косматую голову, — больше хлеба нет. Я потом еще принесу. Приду сюда и покричу: 'Мишка!', а ты из лесу и выходи. Будешь теперь Мишкой. Звереныш опять затрубил, и неторопливо направился в чащу. Василек проводил неуклюжыша взглядом и тоже отправился домой. Немцы подстерегли на опушке. Хотя нет, не подстерегали, и в засаде не сидели. Задумавшийся хлопчик выскочил им прямо в руки. Непростительно для лесовика. Но... — Ти есть дер шлехт юнген, — уверенно говорил рыжий веснушчатый фриц, пока другой держал Василька за руки, — ти есть ходить к партизанен. Если ти говорить, где партизанен, ми тебя будем кормить. Если не говорить, тогда вир верден шиссен. Стрелять. Немного. Совсем чуть-чуть. Ду ферштейст? Василек всё отлично понимал. Вот только если бы и знал о партизанах, то все равно не сказал бы ни словечка! — Дяденьки, я про партизан не знаю, я корову ищу, заплутала корова-то! Вы не видели? Черная с белым. Левый рог немного обломан... Подошел третий немец, похоже, офицер, что-то спросил у рыжего. Тот ответил. Офицер выплюнул жесткую лающую фразу и резко, без замаха ударил Василька кулаком. Сильно стукнул: сразу загудело в голове, на глаза навернулись слезы. Может, потому все остальное как в тумане и прошло... Откуда и как появился новый знакомый, хлопец вообще не заметил. Когда Василек поднялся на ноги, злой офицер уже валялся на земле, а мамонтенок, стоя одной лапой у него на груди не то бил, не то хватал хоботом рыжего. Остальные немцы по-своему залопотали, зашумели... Стали подниматься стволы карабинов... Уже грохнул первый выстрел, когда из лесу вынеслись мамонты. Не детеныши, а взрослые звери... Все никак не меньше амбара, а вожак, что на острие клина шел, и вовсе, как сельсовет ростом. Наверное, если бы фрицы порскнули в рассыпную, может чего и вышло хорошее. Глядишь, звери и не стали бы догонять. Но оружный человек завсегда сперва за оружие хватается. А потом бывает поздно. Десять метров для мамонта — не расстояние... Через час Василек гордо въезжал в деревню верхом на Мишке. Остальные найденыши шли следом. Селяне сбегались со всех концов, но молчали. Только головами покачивали. — Ну и зачем ты сюда зверей лясных приволок? — спросил старшак. — Делать-то с ими што собираешься? — Та ну, дед! Была бы животина хорошая, а польза найдется! И шерсть у них добрая, и молока давать могут больше коровы. Раз малые есть, то у мамок молоко должно быть. А как они германцев топчут — то милое дило! — О, який вумный, як вутка прямо. — осклабился Микола, — значит, найдется польза... Добре. Только сено им на зиму сам наготовишь, чай побольше лошади жрут! И котяхи за ними сам убирай! — Э... Так нечестно, — заорал Василек, — молоко же усим! — Добре, сено будет с усих! А котяхи убирать с хозяина. Твоя ж скотина... Год седьмой после ухода Грыма. Лес Ргых думал. Это занятие ему начинало нравиться. А в первое время было тяжело. Очень тяжело. Даже голова болела с непривычки. У Грыма получалось лучше. Посидел, пошевелил ушами, пошушукался с Звин и готово — гоняют стадо, заставляя заниматься какими-то совершенно непонятными делами. Но в результате, то еды побольше обнаружится, то, оказывается, в вымытой клетке не так воняет. А в конечном итоге, 'умники' даже вытащили стадо из плохой пещеры. В общем, Ргых понял четко: надо научиться думать, как Грым. Иначе научится кто-то другой, и будет водить стадо он, а не Ргых. Вожака это категорически не устраивало. А потому каждый день он сидел и думал. Сначала алмасты пытался размышлять после приема пищи. Ну не во время же еды заниматься всякой ерундой, так можно и голодным остаться: пока задумаешься — всё сожрут, забыв оставить главному. Однако и после оказалось тоже плохо — сильно спать хочется. Только мысль пришла — сразу заснул. Вот до того, как поешь — другое дело. Думается отлично. Но только о еде. Неожиданно выручила приманка. Под ее неумолчную болтовню спать было невозможно. Потому каждый раз после завтрака, совмещенного с обедом и плавно переходящего в ужин, сытый Ргых усаживал недокроманьонца перед собой и заставлял распинаться. И думал. А когда уставал от мыслительных процессов, легкой затрещиной выключал 'будилку'. От работы с приманкой обнаружилась еще одна польза. Слушая болтовню правозащитника, Ргых постепенно научился понимать его язык. Общий смысл длинных, как змея, фраз по-прежнему ускользал, но что значит каждое слово в отдельности, было ясно. Слова были красивые, только как ругательства слишком длинные: "демократия", "гуманизм", "либерализм"... Сразу и не выговоришь. Родные и короче, и емче. Вот если удавалось подслушать разговор местных кроманьонцев, получалось наоборот. Слова были не всегда понятны, язык местных с правозащитным наречием не совсем совпадал, но общий смысл разговора Ргых улавливал. Наверное, потому что все разговоры были о простом и понятном. Женщины, еда. Повторить. Да и ругаются хорошо. Даже лучше и красивее, чем сами алмасты. Звин так же ругалась в плохой пещере. Однажды Ргых додумался до того, что речи приманки вообще не имеют смысла, это просто брачный призыв. Но когда вожак послал к Вилкату женщину, тот не только не воспользовался. Правозащитник пришел в ужас, отбивался, что было сил, и кричал вполне понятные фразы. На всякий случай, поменяли женщину. Может быть, 'будилка' любит дам попышнее. Но он и на других женщин реагировал так же. Может, надо было послать мужчин, но до этого Ргых не додумался, не было у алмасты такой нехорошей традиции. Ну, не хочет — не надо. Главное, что работу свою делал хорошо и заснуть во время раздумий не давал. К сожалению, приманка сдохла на третью зиму. Но размышления к тому времени стали делом привычным. Ргых приспособился и думал ежедневно. А иногда даже по два раза в день. Сидел, шевелил ушами, шушукался с Взиг, поскольку больше было не с кем. И иногда даже что-то интересное придумывал. Сейчас мысли Ргыха были невеселы. Стадо выросло. Добычи в лесах не хватало. Зато кроманьонцев развелось невероятно много. У них были слабые и вкусные животные, на которых алмасты теперь и охотились. Однако после каждой охоты приходилось уносить ноги от огромной толпы разгневанных хозяев. Инстинкт подсказывал Ргыху, что кроманьонцев, когда их много, лучше не убивать. Чуял, что много кроманьонцев Ргыха могут и поймать. И сделать с ним что-нибудь нехорошее. Вот и приходилось бегать, путать следы и часто менять место жительства. Вожак давно уже ломал голову над тем, как получать чужих зверей без лишней беготни по лесам. Но придумать не мог. Ни шевеление ушами не помогало, ни шушуканье с Взиг. Сегодня он вспоминал увиденную вчера сцену: две толпы кроманьонцев рубили друг друга своими острыми блестящими палками. И почему-то решил, что это важно. Очень важно. И имеет прямое отношение к основной обдумываемой проблеме. Вот только какое? Всем нутром алмасты чувствовал, что решение совсем рядом. Надо было только найти. А потому Ргых сидел и думал. Из архивов Третьего рейха Начальнику Отдела 'Z'Полковнику Остеру

РАПОРТ Докладываю Вам, что в течение конца июня и июля 1941 года в N-ском районе Белоруссии при невыясненных обстоятельствах пропало несколько подразделений Вермахта и СС. — 27 июня 1941 года айнзатцкоманда под командованием лейтенанта Нойнера выехала в населенный пункт 'Дранницы' с целью проведения показательной акции по плану 'Б'. Достигла ли команда пункта назначения — неизвестно. Последний раз машину Нойнера наблюдал патруль фельдкомендатуры 27.06.1941 в 10.45 на повороте с трассы Брест-Минск, в 15 км от конечного пункта. Осмотр населенного пункта принес следующие результаты: 1. Следов пребывания айнзатцкоманды в населенном пункте не обнаружено. 2. Акция по плану 'Б' не проведена. 3. Свидетелей происшествия не найдено. Жители населенного пункта 'Дранницы' убыли в неизвестном направлении. Из села выведен скот. 4. Также не обнаружено следов каких-либо происшествий по маршруту следования айнзатцкоманды. — 30 июня 1941 года айнзатцкоманда под командованием фельдфебеля Фишера, осуществляя преследование группы объектов согласно директиве 'С', с задания не вернулась. Следы подразделения выводят на край болота в квадрате 'К7В5', где прерываются. В месте выхода подразделения обнаружены следы существования гати (самодельной фашинной дороги, проложенной по трясине). Отдельные фрагменты вышеуказанной гати обнаружены в двух километрах ста метрах от места обрыва следов. Общий объем фрагментов исключает выполнение такого объема работы силами менее двух взводов. — 1 июля 1941 года не прибыло в расположение части отделение обергефрайтера Габеля. При осмотре маршрута движения отделения обнаружены мотоциклы, на которых осуществлялось передвижение, тела четверых солдат. Остальные тела удалось обнаружить только при тщательном прочесывании местности в шести километрах от места нахождения транспортных средств. При расследовании происшествия обнаружено следующее: 1. Четверо солдат убиты заостренными палками, заранее изготовленными из молодых деревьев недалеко от места происшествия. Деревья не вырублены, а сломаны. Заточка осуществлялась неизвестным инструментом, предположительно похожим на зубы крупного млекопитающего. Удары нанесены с очень большой силой (достаточно тупые палки пробили тела насквозь). 2. Три человека, в том числе обергефрайтер Габель, умерли вследствие перелома шейных позвонков. Причем, характер повреждений говорит о огромной физической силе нападавшего: так голова обергефрайтера развернута на 180 градусов к ее естественному положению. 3. Оставшиеся трое убиты ударами твердых тупых предметов. Сила ударов настолько велика, что тела с трудом поддаются идентификации. 4. Мотоциклы отделения перемещены от дороги на расстояние не менее пятисот метров. При этом следы самих мотоциклов по пути перетаскивания отсутствуют. Мотоциклы выведены из строя путем деформации различных элементов конструкции и восстановлению не подлежат. — 2 июля 1941 года не вышла на связь согласно графика айнзатцкоманда лейтенанта Ландертингера, выполнявшая контроль местности согласно директиве 'С'. В результате поиска удалось обнаружить личный состав подразделения с повреждениями, аналогичными нанесенным группе обергефрайтера Габеля. — 4 июля 1941 года, в результате поисковых мероприятий проведенных согласно приказа 17-2906, были обнаружены остатки военнослужащих, организационно входящих в абвергруппу-17 (командир — гауптман Штоц). Смерть всех найденных военнослужащих наступила в результате повреждений, нанесенных кусками стволов деревьев большого размера (фотографии орудий убийства прилагаются). Характер повреждений и другие признаки говорят о бросках с расстояния не менее 8-10 м, а вес снарядов подразумевает аномально большую силу нападавших. Ни в одном из вышеперечисленных случаев не обнаружено следов, позволяющих идентифицировать противника. Без вести пропало еще четыре подразделения. Общие потери по всем случаям составили: — 3 грузовика — 1 БТР — 3 81-мм миномета, — 1 орудие РАК-37 — 8 пулеметов. — Более сотни единиц личного стрелкового оружия. Большое количество боеприпасов. — Потери личного состава составили: — 7 офицеров, 9 унтер-офицеров и 35 солдат — погибли. — 3 офицера, 5 унтер-офицеров и 49 солдат — пропали без вести. Потери противника неизвестны. Предполагается действие в N-ском районе нескольких хорошо подготовленных групп диверсантов РККА, что не объясняет всех странностей вышеперечисленных случаев. Оберлейтенант Август Кранц. 11 июля 1941 Глава 5 12 июля 1941 года. Белоруссия — Гиви, Ви мене пугаете! Шо за маниакальная страсть к убийству? Разве ж так можно? После Вашего ремешка остаются одни только трупы, а они ни разу не умеют разговаривать! Мы таки должны работать тонко и аккуратно, — Яшка Любецкий перевел дух и обратился к другому товарищу, — Костя, я Вас умоляю, никакой самодеятельности! Пусть Ваша винтовка отдыхает как можно дольше! Она же убивает чуть-чуть лучше, чем это ужасное приспособление нашего гамарджобы. И потом... Даже если на вашей лапочке был бы чудный приборчик 'Брамит'... А тем более шо его мы таки не имеем, и бедняжка наводит слишком много шороху. На таких звуков сбегутся поцы со всей округи! А оно нам совершенно не надо. Нам надо немного живых фрицев и никаких следов. Таки я работаю номер, а вы двое смотрите таких представлений и наслаждаетесь искусством. И таки радуетесь, шо не забыли за билеты, которых бесценны, а шо до вас, то бесплатны! — Яш, мы поняли, — ответил Ухватов. — Оставь красноречие для немцев. — Это же хорошо! Но ви имейте в виду, шо трупы придется тащить на себе, а живые пойдут своими ножками. Таки я пошел, и вам не пуха! Любецкий, не торопясь, вышел на проселок. Кургузый пиджачок, неказистые штаны запасливого деда, пристроившегося проводником в детдом, дедова же кепка на голове, растоптанные сапоги. Через плечо переброшен пастуший кнут. Казалось даже, что Яшка ростом поменьше стал, а уж помолодел лет на семь точно. Пацану четырнадцать от силы, а то и меньше. Коров пасет. Или потерявшуюся скотину ищет. А то и просто домой идет. Одиночный мотоцикл вынырнул из-за поворота дороги. Собственно, поэтому пограничники и выбрали эту дорогу: короткий, хотя узкий и не лучшего качества, проселок, между двумя крупными деревнями. Большая колонна пойдет в обход, благо он есть и намного удобней. А вот посыльный на мотоцикле или даже на велосипеде — запросто решит покороче срезать. И мальчишек местных курьеры не трогают. У посыльного свои заботы, некогда ему отвлекаться... Из всех пограничников сыграть мальчишку-пастушонка было под силу только Яшке. От рождения невысокому и щупленькому одесситу, достаточно надеть костюмчик на размер больше. Единственный риск состоял в его чернявости... А что вы хотите, если среди предков никаких славян не наблюдалось в принципе? Для пущей достоверности Любецкий еще и напевал. Раз человек поет — значит, совесть у него чиста. Впрочем, совесть одессита сияет ослепительной девственностью даже, когда он ворует рыбу на Привозе из корзины тети Сони или лишает этой самой девственности дочку той же самой тети! А что прикажете делать, если кушать таки хочется, а Розочка выросла такая красавица, что ее тоже хочется? И таки совсем не кушать! Конечно, одесские куплеты не лучшим образом подходят для белорусских пастушков, но Яшка надеялся, что немцы не слишком хорошо разбираются в диалектах. Если вообще что-то разберут, проносясь на грохочущем 'цундаппе'. Однако в этот раз ему попались фрицы-меломаны, и тщательно продуманный план, связанный с эффектной остановкой мотоцикла, полетел прямиком к Розочкиной девственности. Транспортное средство остановилось само, и здоровый немец поманил Яшку пальцем. — Юнге! Ду зингст гут. Зинг мер! Идея Яшке понравилась, он демонстративно шмыгнул носом и затянул: — Монсьеры, граждане, графья и баронессы! — И лично вам, товарищ Михельсон, — Большой привет от мамочки Одессы, — От мамы всех народов и времен...' — Юберзетце, — произнес немец. — Я имею честь пригласить вас до Одессы, господа, — по-немецки, с легким баварским акцентом, сказал Яшка, — и не имею таких сомнений, чтобы вы хотели отказаться. И свистнувший в воздухе кнут подтвердил серьезность его слов, первым же ударом снеся любителя музыки с сиденья. Второй немец, дернулся к пулемету, одновременно пытаясь вылезти из тесной коляски... — Ви не поверите, — возмущался Любецкий через минуту, когда они с Ухватовым уже упаковывали ошеломленных немцев, а Тевзадзе укатывал в лес мотоцикл, — этот шлемазл хотел опередить сына цыганского барона, когда тот имеет на руках кнут и не имеет таких причин не пускать его на дело. Таки вопиющая самонадеянность! Константин, Ви уже готовы? — Таки да, — передразнил Костя, — уходим! Вскоре на дороге не осталось никаких следов произошедшего...

* * *

Старший лейтенант Свиридов, принявший обязанности комполка, сидел на здоровенном чурбаке, выполняющем роль командирского стула. Настроение у лейтенанта, мягко говоря, было никудышным. Оно, конечно, в двадцать два полком командовать — не слабо. Почти как Аркадий Гайдар, получается... Даже не мечтал ты о таком карьерном росте, Андрей Захарыч. И уж тем более, не мечтал, о той цене, что за должность заплачена. И комполка жалко, хороший был мужик, грамотный. Да и другие командиры не лаптем щи хлебали... Только нет их никого, а от полка осталась всего сотня штыков на круг. Да плюс пятерка приблудившихся пограничников. И детский сад в придачу. Ну, или детский дом, какая разница! Впрочем, ладно, не так уж детишки и мешают. А погранцы -хваткие ребятки, которые помешать в принципе не могут! Главное — что дальше? Совсем неясно. Делать-то что? Фронт ушел на восток. Так далеко, что уже и канонады артиллерийской не слыхать. Гнаться за ним черепашьим темпом пешего передвижения — бессмысленно. Можно, конечно, и здесь немцам навредить немало. Но знать же нужно, где у гадов что. Не патрули же по дорогам отлавливать. Толку с них... Может, получится у пограничников живого 'языка' притащить? Да не рядового, а офицера? Да даже унтре подошел бы. Хоть обстановку немного прояснить... Свиридов вздохнул, и снова склонился над картой, разложенной на грубом подобии стола. Странная карта. И способ ее получения, рассказанный старшиной Стеценко, и пометки, сделанные каким-то неизвестным предметом. Непонятно, что отмечено. Хотя нет, одну еще сам старшина расшифровал. Потому и вывел свой отряд на встречу с полком. А вот что остальные означают? И ведь чует сердце, ему записи эти адресованы. Только понять надо. Ощущение такое, что не писали буквы и цифры, а рисовали. И каждая — художнику давалась, как шедевр живописи. Или как иероглиф китайский, паутиной разбегающийся по бумаге ... Неграмотный? Да ладно, в стране все писать умеют, чай не царские времена. Может, инвалид какой парализованный? И откуда у инвалида сведения? Ранили человека в руку, вот и тяжко карябать? Тоже версия слабовата. Остается только в лешего поверить. Тот в школе не учился, да и руки-веточки под писанину не приспособлены. Как накарябалось, так и накарябалось. А ты, старлей, сиди и расшифровывай... Оживление на краю поляны отвлекло командира от размышлений. Что там? Ох ты, сумели-таки! Тройка пограничников топала к штабному шалашу, пинками подгоняя идущих впереди двух немцев со связанными руками. — Принимайте гостей, товарищ старший лейтенант, — довольно ухмыляясь, доложил чернявый ефрейтор. — Правда, я приглашал их до Одессы, но не вижу ни малейшей разницы. Одесса всегда находится там, где пребывает Яша Любецкий. Потому шо она таки в моем сердце!

* * *

Немецкий язык лейтенант Свиридов знал. В школе учился старательно и пятеркой своей гордился по праву. Вот только сейчас, когда нос к носу столкнулся с живым немцем, Андрей не понимал и половины произносимых слов, с трудом улавливая общий смысл. А понимаемое совсем не радовало: один фриц вещал что-то о своей преданности идеям национал-социализма, унтерменшах и чем-то подобном, естественно, не собираясь выдавать ни одной военной тайны. Второй просто молчал. Допрос естественным образом зашел в тупик. Лейтенант уже и не знал, что делать дальше. От отчаянья пожаловался старшине Стеценко на нежданную беду. Реакция пограничника лейтенанта, мягко говоря, удивила. — Эка закавыка, — усмехнулся тот. — Такие беды вовсе и не беды, если умеючи! Яшку нашего зовите, товарищ лейтенант. Он и немецкий шо родной знает, и фрицы отнесутся к парню со всем возможным уважением! Любецкий взялся за дело серьезно и обстоятельно. В первую очередь, ефрейтор при помощи пехотинцев, притащил еще пару чурбанов. На одном удобно уселся сам, на другом, что пошире, начал раскладывать всяческие вещи. Набор командира удивил, но он не вмешивался, стараясь понять что зачем. Понятно дело, пытками пугать будет. Наверное, так и надо. Штык-нож от Токаревской 'самозарядки', второй нож, поменьше и поухватистей, зажигалка, у самого же немца отобранная, — это легко сообразить. Сапожное шило — тоже. Кнут — тем более. А коробок спичек зачем, раз зажигалка есть? А тонкие веревочки? Вырезанная из смолистой еловой палки фиговина, больше всего похожая на огромную елду на длинной ручке? Размещал всё это ефрейтор очень вдумчиво и неторопливо, несколько раз внимательно оглядывал немцев и менял порядок расположения вещей. Процедура раскладывания инвентаря длилась минут пятнадцать. При этом одессит не забывал напевать свои любимые куплеты: — Тут на углу трамвай хмыря зарезал, — Да бог с ним и с трамваем и с хмырем. — У нас трамваев — полная Одесса, — Да и потерю мы переживем! Наконец, Яшка удовлетворился достигнутым и обратился к пленным, с нескрываемым ужасом наблюдавшим за процедурой. — Ну что, — спросил он по-немецки, — поговорим? И, не дожидаясь ответа, начал монолог. Даже лейтенанту, понимавшему далеко не всё, стало страшно. Профессиональный палач скучающим тоном обстоятельно рассказывал будущим жертвам, что их ждет. Для чего применяется каждый инструмент вообще, и как будет использован сегодня. Речь Яшки длилась еще четверть часа. Фрицы за это время позеленели в прямом смысле. Окончив речь, Любецкий обратился к командиру: — Товарищ, старший лейтенант, который из них первым за дело говорить станет? — Откуда же я знаю? — удивился тот. — Таки прикажите! Которого скажете, тот и станет. Свиридов почувствовал, что его немного подташнивает. Это от одного рассказа-то... На малознакомом языке! Пленных даже стало жалко на миг. Но лейтенант взял себя в руки и кивнул на идейного любителя национал-социализма. — Сережа, — обратился ефрейтор к пришедшему с ним Алдонину, — Вас не сильно затруднит маленькая просьба от старого товарища? Давайте снимем с этих арийских поцев штаны, чтобы не пачкать зря одежду. А когда мы заголим ихние могучие телеса, то имейте уважение, да отнесите второго до того места, — Яшка махнул рукой в сторону 'муравьиного дома', высотой в метра полтора, — и посадите так, чтобы насекомым было удобно немножко отдохнуть душой и поужинать ротом. — Жопой сажать? — спросил прямолинейный пулеметчик, засучивая рукава. — Вы таки всерьез считаете, что это принципиально? — спросил Любецкий. — Главное, озаботьтесь, чтобы муравьям было удобно его немножко кушать. Это же наши, советские муравьи, надо устроить им небольшой праздник! И не смотрите, шо они рыжие, а не красные! У них таки все впереди! Схарчат немца — покраснеют! Алдонин сделал шаг вперед, приноравливаясь, как бы половчее ухватиться... Пленники наперебой заговорили. Да еще так разборчиво, что Свиридов понимал почти всё. Немцы выражали самую искреннюю готовность к сотрудничеству, упирали на своё рабочее происхождение и... — Мягкий я, всё-таки, человек, — вздохнул Любецкий. — А ведь папа предупреждал: сначала что-нибудь отрежь, потом разговаривай. Но они меня уговорили! Таки Сережа, не в муравейник, а рядом. И ради всего святого, если херр гефрайтер будет плохо себя вести, будь готов вернуться к первоначальному плану. — Всегда готов! — оскалился Алдонин. И добродушно подмигнул перепуганным немцам. — От и славно! — одобрил Любецкий. — Я всегда верил, шо Ви были примерным пионером, не взирая до вашего чемпионства по боксу. И вернулся к испытуемым. Немцы разливались соловьями. И, похоже, не врали. Во всяком случае, показания обоих совпадали до мельчайших деталей. По окончанию допроса ефрейтор подошел к лейтенанту и попросил: — Товарищ командир, как обработаете, шо они напели, и шо хочите уточнить, таки зовите. Выясним в полном абажуре! — Товарищ ефрейтор, ты их на самом деле пытать собирался? Вечная улыбка на Яшкином лице неожиданно сменилась хищным оскалом. Куплет, который он умудрился намурлыкивать даже во время разговора (ох, сколько взысканий получено за эту привычку в довоенное время...), прервался на полуслове, и боец Любецкий произнес абсолютно серьезным тоном без всякого 'одесского выговора': — Не собирался, товарищ лейтенант, а собираюсь! Как всё расскажут сами, так я у них же те слова и проверю. На один испуг полагаться нельзя! Враг, он враг и есть, о чем-то и умолчать может. — Чем же ты в мирное время занимался? — покачал головой Свиридов. — До войны? Служил. Не мирное то время было, нет! На границе мира не бывает никогда. А этих жалеть не за что. Они мне за каждого парня с нашей заставы должны. Все вместе и каждый в отдельности. Отдавать своей кровью будут. До самого Берлина. 13 июля 1941 года. Белоруссия С вечера небо затянуло тучами. И не поймешь сразу, к добру, аль к худу. Оно, конечно, самим по лесу пробираться труднее, однако и немцы не видят ни зги, подкрасться куда проще. Да и не любят гансы ночью из домов нос высовывать. Так что, пожалуй, задуманному делу темнота только в помощь. Две неслышные тени выскользнули на край леса, растворились в невысоких кустах. Ночь все же помехой не стала. Ни ветка на пути не попалась, ни сучок под ногой не хрустнул предательски. — Видишь? — спросила та, что побольше. — Таки да, — ответила тень поменьше, — двое. Не вижу таких причин, шобы им не спать, так нет! Стоят и категорически бодрствуют! — На то и пограничник в лесу, чтобы немец не дремал! — Костя, Ви делаете успехов! Еще совсем чуть-чуть, и Вас можно будет пустить до Одессы. Пора! Пограничники скользнули вперед. Подойти удалось метров на пятнадцать. Часовые их не заметили. Или очень уж искусно не показывали виду, что по мнению любого понимающего человека, скорее идиотизм, чем нет. Один немец стоял, прислонившись к добротному дощатому забору, другой сидел рядом, то ли на камне, то ли на чурбаке, в темноте не разберешь. Яшка метнул ножи с двух рук. Конечно, ненужное в столь серьезном деле пижонство, но уж больно удобно расположились фрицы. Метай, не хочу! Да и любил это дело сын цыганского барона, ради форсу готовый на многое. И сейчас не промахнулся! Вот только нарушить олимпийское спокойствие немцев не удалось. Даже не шелохнулись, паскуды! Ни когда клинки коротко свистнув, вошли в арийские тела, ни когда бойцы подскочили вплотную. — Трупы! — выдохнул Костя. — Уже были, — согласился Яшка, отбросив привычную многословность. — В правке нужды нет. И закричал сойкой, подавая условный сигнал. Тут же несколько неуместный ночью клич, подхватили птицы с других концов деревни. Бойцы девятого стрелкового вынырнули из леса и мелкими группами разбежались по селу, разбирая заранее намеченные цели. Не зря же почти сутки сидели с биноклями, уточняя полученную от пленных информацию... Пограничники, хоронясь в тени низеньких заборов, добежали до двухэтажного здания бывшего сельсовета. На крыльце валялись два тела. Странно изломанные, словно их бревнами колотили. Точнее, стукнули по разу, но с такой силой... На лице того, что получил в грудь, застыло удивление, смешанное с ужасом. Нелепо распяленный рот словно хотел вытолкнуть: 'Что это?!'. У второго не было ни удивления, ни лица. Лепешка... — Что происходит? — остановился на секунду Костя, споткнувшись о валяющуюся на крыльце винтовку с оторванным напрочь прикладом... — Чертовщина какая-то. ОСНАЗ? — А я знаю? Лешие твои работали! — без привычного акцента ответил Любецкий. Слишком уж серьезные дела вокруг творились. Не до 'форсу бандитского'. — Ждем наших? — Пошли внутрь! — Требовательно махнул Ухватов, и, присев, вытащил из 'напузной' кобуры немца 'Парабеллум'. Взвел затвор... Так себе оружие, конечно, но всяко удобнее в тесноте помещения, чем винтовка... И что у фрицев за такая манера странная, кобуру на животе таскать? Костя попытался прогнать лишние мысли, настраиваясь на близкий бой. Как оказалось — только зря нервничал. Драться было не с кем. Внутри нашлись только трупы, убитые страшными ударами. Сплющенные лица, вмятые грудные клетки, свернутые шеи... Живые обнаружились в угловом кабинете второго этажа. Точнее живой. Немолодой худощавый немец в штанах с лампасами и нижней рубашке. Босой и с хитроувязанными за спиной руками и ногами.. Увидев бойцов фриц повел себя неожиданно. Заплаканное лицо расплылось в широкой улыбке, и он с явным облегчением выдохнул: — Русишен диверсантен? Их капитулире! — И кто ж тебя, болезного, повязал? — спросил старшина Стеценко, просачиваясь в комнату, стараясь не вступить в лужу крови, вытекшей из тела дородного полковника с расплющенной головой. Одновременно Яшка задал тот же вопрос по-немецки. Фриц побледнел, испуганно заозирался и залепетал: 'дер Тойфель!' — Старшина, — раздосадовано наябедничал Любецкий, когда пленного вытащили на улицу, — Ви мене не поверите, но ведь эта чувырла обзывает чертом нашего родного лешего! Последний босяк на Привозе и тот имеет лучших образований! — И не говори, Яш! Село селом! — усмехнулся Петро. — Разве ихний тойфель смог бы взвод охраны положить без единого звука? Да и штабные совсем не дети... Были. И пистолет у каждого. — Тильки не треба так гуторить, дядиньки! У нас в веске каждый малек ляснаго Гаспадаря от нечистага отличит. А Гаспадарю те пястолеты — тьфу прамеж ухов и размазать! — А это еще кто? — бойцы вытаращились на худенького подростка, столь нахально влезшего в разговор. — Василек это, — вспомнил Стеценко. — Местное ополчение. Кавалерия на мамонтах. — На ком? — не понял Рысенок. — На каких таких мамонтах? Из тени забора выдвинулась двухметровая копна меха и ткнулась хоботом в руку мальчишки. — Здрасьти Вам через окно! — нервно дернулся Яшка. — Это только мене кажется, шо нас держат за маланцов? Или таки надо сходить до той полянки и поинтересоваться за себя, може мы самую малость погибли? Такого неможно иметь даже за грибную похлебку в бодеге старого Соломона. Яша Любецкий закончил семь классов и таки имеет серьезных причин полагать, шо на этом свете делать встреч до мамонтов несколько неожиданно! — Ото ж! — отозвался старшина. — И леших-коммунистов нема! — Ви таки думаете, шо он партийный? Хотя, почему нет? — задумался Любецкий, опасливо поглядывая на 'шерстяного' слона. — Да хрен с ним, с тем светом! — наконец смог сказать удивленный Костя. — Немцев на любом свете бить можно! И нужно! Где лейтенант? Что с этим, — и он по слогам выговорил фамилию, — Ху-де-ри-аном делать будем? — А шо тут думать? Таки либо доставить до наших, либо отправить до встречи с ихним тойфелем. Шобы понимал разницу! А поскольку тащить фрица без штанов до Москвы не взялся бы даже мой горячо уважаемый папа... — Не, — задумчиво протянул старшина, — раз чудища лесные шею не свернули, значит, Худериан этот — птица важная. Соответственно, вариант отправки и доставки обязан иметь место быть. Да и штаны у него как раз есть. А вот где его пока держать... — Та у нас в веске, дядиньки, — опять вмешался подросток, — пущай пока за зверушками котяхи убирает! А то я адзин замоталси ужо! — и в доказательство чиркнул большим пальцем по шее, наглядно показывая, насколько замотался. — А не сбежит? — усомнился Стеценко. — Фриц — дядька спортивный. — Тю! — хмыкнул хлопчик и погладил зверя по хоботу. — Куды ж он стикает? У Мишки-то, наособицу не забалуешь!.. 14 июля 1941 года. Украина Деревня, вдруг выросшая, посреди степи показалась иллюзией. Однако, карта подтверждала: есть здесь населенный пункт с непривычным для немецкого уха название 'Штшутшье'. И белоснежные дома под золотистыми крышами, сделанными из связок соломы. Обер-лейтенанта Циммермана передернуло. Слишком он хорошо помнил предыдущую встречу с 'пряничными домиками'... Снаряды отскакивали от стен будто тенисные мячики. А убийственно меткий огонь русских снайперов выкашивал панцергренадеров одного за другим. Уже потом, когда деревню сравнял с землей, в срочном порядке подтянутый гаубичный дивизион, обер-лейтенант не поленился внимательно ощупать каждый обломочек. 'Первобытный железобетон'. 'Арматура' из тщательно переплетенных веток и полметра высохшей до звона глины... Оказалось, что в оборону встал русский стрелковый взвод. Против танковой роты и двух рот панцергренадеров они продержались почти два часа. И погибли под снарядами, забрав с собой восемнадцать солдат Рейха, и покалечив еще три десятка. С того дня, раненый по касательной в руку, Циммерман и невзлюбил обманчивые в своей беззащитности русские домики под соломенными крышами. И вот, снова. Деревня, закутанная в зелень садов. А в этой зелени отлично маскируются батареи страшных 'раатш-бумов'. Тяжелый снаряд 76,2 мм орудия проламывает броню танка на любых дистанциях. Обер-лейтенант тоскливо вздохнул. Приказ есть приказ. Нужно занять эту... Руки в перчатках плохо справлялись с картой, вырываемой ветром, но все же ее удалось развернуть. 'Щучье'! Вот как там написано! До чего же трудный у русских язык! Неудивительно, что они взбесились и решили захватить весь мир! Карта, скрученная в плотную трубку, заняла свое место в тубусе. Привычка со студенческих лет. Планшет, положенный по должности, валялся в танке уже месяц. Карты и бумаги — в тубус, карандаши — по многочисленным карманам. Лирика это все... Наученный горьким опытом, оберлейтенант не будет атаковать в лоб. Он лучше сперва вызовет авиаподдержку. Благо, броневик авианаводчиков рядом. И маленький связист, лейтенант Крюгер всегда готов помочь. Но просто так оставлять русских в любом случае нельзя. А то нароют кротовьих нор...

* * *

Немцев было, мягко говоря, до хрена. Пяток танков, штук пятнадцать бронетранспортеров. Сколько пехоты, капитан Усольцев и представлять не хотел. Много. Этого знания хватало для того, чтобы бессильно опускались руки... Хотя бы пару орудий. Капитан был согласен даже на 53-К. Скорострельная 'сорокапятка' брала далеко не каждый танк, но все же давала хороший шанс отбить несколько атак. А там и до темноты недалеко. Немцы ночью воевать не любят. И правильно, между прочим, делают. Усольцев оскалился. Ночью не воюют. Ночью — режут. Податливые глотки сонных часовых. А еще кидают гранаты точно в палатку со спящим офицерьем... И рубить потом от бедра, длинными очередями, пластая в капусту ошалевших врагов. Капитан не сомневался, что такая возможность еще выпадет на нелегкую солдатскую долю. И не раз. Нужно только дождаться ночи. А там всякое бывает. Война, она на то и война. Это, капитан, воевавший еще на Финской, знал хорошо... Только дождаться темноты. Сорок человек. Три пулемета, пара ротных минометов в балочке... Гранат немерено. И приказ — продержаться хотя бы сутки. За спиной спешно готовили оборонительные рубежи. Вермахт накатывал с неудержимостью океанской волны 'цунами'. До строящихся позиций не так далеко. Сорок километров — не расстояние. Но сутки — это сутки. Это лишние метры траншей, это новые минные поля, это дополнительный полк, протолкавшийся по заторам на 'железке'. Это — время. Вообще, если говорить без оглядки на вышестоящее руководство, капитан совершенно не одобрял нынешнюю тактику. Нет смысла оставлять небольшие отряды в надежде, что они сумеют надолго задержать противника. Задавят количеством, раскатают в тонкий блин и пойдут дальше. Капитан с надеждой поглядел на небо. Признаков темноты и в помине не было, а вот с запада медленно приближался клин бомбардировщиков. Немецких. — Воздух! — можно было и не командовать. Необстрелянных в батальоне уже не было. Да и осталось от того батальона... Бойцы разбежались, укрываясь по щелям. А с неба, в крутом пике падали жутко завывающие 'лаптежники', сбрасывая бомбы. И каждая летела точно в капитана Усольцева...

* * *

Обер-лейтенант Циммерман спрятал бинокль в футляр и улыбнулся. В кои-то веки, 'птенцы Геринга' выполнили задачу на 'отлично'. Черные капельки бомб, отрываясь от фюзеляжей и крыльев, не падали на его позиции, а ложились точно в цель. Взлетали в воздух пучки соломы, складывались белоснежные стены 'пряничных домиков'... Несколько русских уцелело в любом случае. Эти дети природы выживали всегда и везде. Чтобы русский упал нужно два удара. Убить и толкнуть. Завет Фридриха Великого обер-лейтенант помнил хорошо. Потому и не спешил давать сигнал к атаке. Над остатками деревни начали подниматься к небу клубы дыма...

* * *

Денек был не самый плохой. Но и не самый хороший. До того, как солнце замерло в зените, никто не мешал спокойно доедать низкорослые кустарники в долинке, спрятавшейся между холмами. Естественно, не разбредались, в любой момент мог напасть какой-нибудь хищник. Хорошо если мелкий будет. Даже на стаю согласны. Можно успеть собраться в плотную кучу и дать отпор. А если нападет кто-нибудь крупный? Тот же тираннозавр, в схватке один на один, запросто завалит даже крупного самца. А вот против всего стада и ему туго придется. Поговорку 'помяни черта...' трицератопсы не знали. Но работать из-за этого она не перестала. Зубастый заявился ближе к вечеру. Но врасплох не застал. Стадо мгновенно сбилось в кучу, загнав самок и молодняк в центр круга. Бросаться на выставленные рога оборонительного строя хищник не спешил. Но и уходить, не уходил... Видимо, не было поблизости никого съедобнее... Так и кружил вокруг и около. А стоявшие во внешнем оцеплении самцы постепенно зверели. И так не самые спокойные звери. Жрать хочется до невозможности, а нельзя, этот урод только и ждет оплошности и разорванного кольца... Вдруг тираннозавр исчез, растаяв беследно. Против пропажи зубастого гада никто не возражал. Но вместе с ним исчез и привычный пейзаж. Вместе с вкусным кустарником. Высохшая трава никак не заменит сочных листьев... Тем более, что хищнику-то замена нашлась. Прямо на стадо со странным ревом надвигались какие-то удивительные звери. Разглядывать не было ни времени, ни желания... Самый близкий враг остановился, взревел особенно громко и снова рванул вперед, громко перелопачивая своим брюхом землю. Над стадом что-то просвистело. Это стало последней каплей. С ответным ревом трицератопсы бросились во встречную атаку...

* * *

Танки медленно шли по степи, подминая несчастные былинки ковыля. Бронированные чудовища, совершенно неуместные здесь. Усольцев тряхнул головой, пытаясь прогнать назойливое гудение в ушах. Оно перекрывало даже рев двигателей. Слишком близко рванула бомба, без последствий не обощлось. Контузия... Херня. Руки-ноги целые, глаза тоже не шалят. Вот и будем драться. До конца. Подошел лейтенант Говорков. Надо же, живой! На плече гимнастерка порвана, но ППШ держит крепко. -Восемь погибло, еще десяток поранило. Кожух на Старченковском 'максиме' осколком рвануло, но латают. — Успеют? — Куда они нахрен денутся! — махнул целой рукой Говорков. — Залатают. А нет, так винтовки есть. — Что винтовки есть, то добро! — согласился Усольцев. Где-то, посреди остатков деревни грохнул первый снаряд. Пристреливаются. Значит, сейчас рубка начнется... В следующее мгновение капитан остолбенел. — Кирилл, ты их видишь? — спросил он, протирая глаза. — Вижу, — севшим голосом отозвался лейтенант, — 'свиньей' идут. — Какой, к чертям, 'свиньей'? — Этой... Как немцы на Чудском озере. Клином! — При чем тут немцы? — комбат прошептал, словно его могли услышать, и развернуть свой бег в сторону села, — Это кто? — А я откуда знаю? — так же тихо ответил Говорков. — Но кажется, немцы сейчас будут очень даже при чем. На пути наступающих танков, как из-под земли, возникло несколько десятков созданий, вышедших из ночных кошмаров. Закованные не то в костяной панцирь, не то в плотную чешую звери были выше и массивней танков. Самые крупные в длину метров семь, а в высоту не меньше трех. Тяжелая вытянутая вперед голова укомплектована тремя рогами. Четыре короткие толстые лапы и длинный хвост. То ли зверям не понравился шум моторов, то ли грохот пушечной пальбы, а может у них просто было плохое настроение, но едва появившись, чудовища бросились в 'штыковую', на ходу перестраиваясь в подобие широкого клина, на острие которого ломились самые крупные самцы. Ни убежать, ни уклониться от схватки немцы просто не успевали, тем более что в скорости неожиданный противник не уступал бронетехнике. Усольцев припал к биноклю. — От них снаряды отскакивают, — комментировал он. — Идеальный угол наклона брони! Нет, посмотри только, сейчас долбанут! Всё было прекрасно видно и без оптики. Плотно сбитый строй трехрогих сошелся с бронированной техникой. Танки лобовое столкновение выдержали, хотя два из них признаков жизни больше не подавали, похоже, экипажам пришлось несладко. А вот бронетранспортеры оказались не на высоте. Броня большинства не выдержала ударов рогов, несколько штук перевернулось. Часть зверей, проскочив в промежутки бронированного строя, набросилась на пехоту. Красноармейцы сначала встали в полный рост, любуясь неожиданным зрелищем, а после и вовсе вылезли из окопов и расположились на брустверах, как болельщики на трибунах стадиона. — Ты гляди, броневик на рога поднял! — орал маленький щуплый сержант в целенькой, чистой, как будто и не было никакой бомбежки, гимнастерке. — Силища! — Эх, немец гад! — сокрушался весь перемазанный в глине здоровяк. — В бочину рыжему засадил осколочным! — Мужики, глянь, фриц-герой! Под ящера с бомбой! — А того, серого, гранатами закидали, сволочи! — Побьют чешуйчатые фрицев, как пить дать побьют! Смотри, как пехоту давят! Как клопов! К ногтю их, курвей! — Еще бы, от них пули отскакивают! Давай!!! Страсти разгорались. Старшина Кацман попробовал организовать тотализатор, принимая ставки табаком, но затея сорвалась по банальнейшей причине: на немцев никто ставить не хотел. Остатки батальона болели совсем за другую команду... — Палучи, скатына, шест рагов во фланг! — радостно визжал ефрейтор Ваганян, — Как 'Арарат' играют! Даже лучше! Мамой клянус! — Третий танк завалили! Вверх тормашками! Зе-нит — чем-пион! — Эй, Иван! Про Зенит — это из другой эпохи! — А динозавры из этой? Трице-ратопс — чем-пион!!! — Дави фрицев!!! Рос-си-я! Рос-си-я!!! Вперед!!! Бой потихоньку удалялся от села. Неся серьезные потери, ящеры теснили врага по всему фронту. У немцев урон тоже был немаленький. — Интересно, чем у них всё кончится, — вслух размышлял Говорков, глядя вслед скрывшимся противникам. — А не по хрену тебе? — вернул лейтенанта к реальности капитан. — Чем бы не кончилось, то дело десятое. Главное, что немцам зверюки атаку сорвали... На хрен сорвали! — уточнил Усольцев, внимательно разглядывая поле странного боя, заваленное телами немецких солдат, битой техникой и издыхающими ящерами. — Если и сунутся, то только с утра. А утром нас уже и след простынет. Так? — Так... — зачаровано протянул лейтенант. — Только это ведь трицератопсы. Они же вымерли несколько миллионов лет назад... — И что с того, что вымерли? — удивился Усольцев. — 'Арарат' пока еще 'Динамо' называется, а 'Зениту' до чемпионства, как до Пекина раком. Они нормально играть-то никогда не научатся. Разве это мешает... Капитан оборвал фразу на полуслове и ошарашено уставился на Говоркова: — Кирилл, ты откуда знаешь, что это за твари? — В Интернете читал! И картинки... — Какие картинки, к херам собачьим?! — взорвался комбат. — Какой Интернет? Сейчас сорок первый год! Тысяча девятьсот сорок первый!!! Что с нами случилось?! Мы еще просто психи или уже умерли?! — Живые вроде, товарищ капитан. Не понимаю... Но я же... — лейтенант замолчал, потом затараторил скороговоркой. — Говорков Кирилл Александрович, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, комсомолец, проживаю по адресу Ленинградская область... Нет, товарищ капитан, я это я! Но... Может, ментальный пробой времени? — Какой пробой? — побагровел Усольцев. — Ментальный, — виновато повторил Говорков, — тоже читал в Ин... где-то читал точно... — Так, лейтенант. Раз ты такой начитанный, то думай и к вечеру, а лучше раньше, объясни мне, что происходит. Почему опытные бойцы выскакивают, как сосунки необстрелянные, и изображают из себя стадо бабуинов? Откуда ты знаешь про Интернет, и как называются эти трипперы, а Ваганян — про 'Арарат', который лет через двадцать только переименуют, и почему они орут 'Россия', а не 'Шайбу, шайбу'? Нет, это тоже не отсюда... В общем, сам понимаешь! Мы должны знать, что у нас в головах творится: и причины, и следствия... А сейчас давай батальон в норму приводить. Хоть и не верю я, что фрицы после такого крутого облома что-то сегодня смогут, а порядок должон быть. Глава 6 14 июля 1941 г. Белоруссия В дверь решительно стукнули. — Разрешите? Не дожидаясь ответа, в кабинет вошел посетитель. Коренастый офицер в выгоревшем камуфляже. Погоны не видны — перевернуты подложкой вверх. Светлые волосы, серые, умные и внимательные глаза. Взгляд офицера быстро обежал кабинет и остановился на вставшем с кресла полковнике. — Герр оберст Краузе?.. — голос был под стать внешнему виду офицера. Тихий, чуть надтреснутый, совершенно невыразительный. Так мог бы говорить неодушевленный предмет. Шкаф, стул. Или Голем. Полковник отогнал совершенно неуместные аналогии. Хотя похож, похож... — Совершенно верно! — Изображая радушного хозяина, выбрался из-за стола и подошел к гауптману. — Именно Краузе, и именно оберст. Ладони офицеров встретились. 'Как деревянная!', — снова прокралась непрошеная мысль. — Берг. И давайте сразу перейдем к делу, оберст? — 'Голем', как про себя окрестил гауптмана полковник, не стал ходить вокруг да около, а сразу перешел в наступление. Решительный... — Может быть, чаю? Фройлян Эльза заваривает его восхитительно. — Благодарю. Но откажусь. Не пью, — резко мотнул головой гауптман. — Ни чай, ни кофе. Оберст, при всем к Вам уважении, давайте все же перейдем к делу. Мне хотелось бы убедиться, что нас не зря выдергивали из Греции в столь оперативном порядке. — Тут дела важнее, — Краузе сдвинул со стола стопку бумаг и присел на краешек, указав гостю на колченогий стул, гордо стоящий посреди комнаты. Гауптман не стал жеманиться и присел, соблюдая, впрочем, всевозможную осторожность. — По крайней мере, здесь серьезнее. Не знаю характера Ваших заданий в Греции, но все же позволю озвучить подобное предположение вслух. Краузе украдкой взглянул на собеседника. Берг все так же невозмутимо сидел на краю. Услышав про Грецию, улыбнулся краешком губ, очевидно решив придержать мнение при себе. Полковник продолжил: — Еще не прошло и месяца с начала боевых действий против красных. И, в принципе, всё развивается не так плохо, хотя и не совсем по плану. — Ничто и никогда не развивается точно по плану, герр оберст. Русские всегда были хорошими бойцами. Канцлер не зря разбрасывался восхищенными эпитетами в сторону России. — Это Вы очень точно заметили, гауптман. Я старый солдат! — Краузе как бы невзначай коснулся Креста Гиндебурга. — И в моей биографии однажды уже присутствовал Восточный Фронт. Я отлично знаком и с русскими, и с их стойкостью. В общем, надо признать без лишней скромности, что война идет неплохо. А вот в частностях... Вы курите? — Не курю, — невозмутимая улыбка раздражала Краузе все сильнее. Наверное, даже сильнее, чем полнейшая неподвижность собеседника. 'Голем, чистый Голем!' — А я закурю с Вашего позволения, — нервно пробарабанил по столешнице полковник, не пытаясь даже скрыть волнение. Вернулся на свое место, сел, нервно дергая ящики стола, наконец, достал необходимые документы. — А Вы пока ознакомьтесь с необходимой для вхождения в курс дела документацией. Подборка, надеюсь, достаточно красноречивая. Никогда не встречался ни с чем подобным в своей практике. А она у меня, поверьте, обширная! Краузе протянул собеседнику тонкую папку в коричневом целлулоидном переплете. Потом достал портсигар, извлек папиросу, неторопливо размял пальцами табак, сжал конец мундштука и щелкнул зажигалкой. Церемония подготовки к курению явно доставляла полковнику удовольствие. Краузе затянулся с нескрываемым наслаждением и, пока Берг читал полученные документы, смаковал дым с видом совершенно счастливого человека. Невесомые колечки всплывали к потолку, рассыпаясь на атомы после соприкосновения с облупившейся штукатуркой давно не беленого потолка. Гауптман тоже не торопился. Сначала пробежал бумаги глазами. Потом просто прочитал. А после повторил процедуру очень медленно, внимательно всматриваясь в текст и время от времени бросая взгляд на висящую на стене карту. Краузе мог поклясться, что когда папка вернулась назад, Берг знал содержимое наизусть, вплоть до каждой помарки. — Что скажете? — спросил полковник, когда папка перекочевала в ящик стола, и ключ с легким хрустом провернулся в замке. — Признаю, — гауптман смотрел сквозь Краузе своими совершенно невозмутимыми стальными глазами. — Больше похоже на розыгрыш. Дурацкий розыгрыш. Но есть некоторые моменты моей обширной практики... — последние слова Берг отчетливо выделил голосом, и полковник понял, что вовсе не такие уж невозмутимые глаза у гауптмана. Голем умел смеяться. — Так вот, о чем это я? Моменты практики подсказывают, что возможны самые неожиданные повороты событий. Особенно в лесах. Тем более, в русских лесах. — К сожалению, приходится признать Вашу правоту, гауптман, — кивнул Краузе. — Кто-то с первых же дней войны методично уничтожает небольшие подразделения в этом районе. Первоначально мы готовы были списать данные проишествия на остатки разбитых частей большевиков, пытающихся выйти из окружения. Но... — Это не они. — Совершенно верно! — согласился оберст. — Всерьез эту версию рассматривали до нахождения первых погибших. Да, после красных остаются трупы. Но самые обычные трупы с огнестрельными и ножевыми ранениями. Да, окруженцы часто уступают нашим войскам в вооружении, но не настолько же! Обгрызенные зубами палки! Свернутые шеи! Метательные спилы деревьев! А физическая сила, с которой всё это проделано!? Это не люди, гауптман! — А кто? — По лицу гауптмана было невозможно прочитать ничего. Но уже второй раз за несколько часов, полковник мог отправлять клятвы к небесам: Берг только сейчас узнал то, о чем было написано в бумагах, но он знал еще что-то, нигде не написанное... — Неизвестно, — развел руками полковник, пытаясь не замечать ироничный блеск в глазах Берга. — Наши 'умники' тоже не знают ответа. А бывшие полицейские из местных... — оберст взглянул на гауптмана, вопросительно приподнявшего бровь и уточнил, — да-да, полиция в этом районе уже полностью разбежалась. Так вот среди бывших полицейских ходят слухи о 'леших' и 'лесных хозяевах'. -О 'леших'... — задумчиво протянул гауптман. — Это интересно, герр Краузе. Можно сказать, крайне интересно. И сразу же снимает некоторые вопросы. — Даже так? — обрадованный полковник подался вперед. Но гауптман опередил: — В чем заключается наша задача? — Выяснить кто это! — разочарованный Краузе сел обратно. То, что с ним никто не собирался особо церемониться или делится информацией сверх необходимого, было ясно заранее. Люди из ведомства 'Черного Генриха' всегда отличались определенной заносчивостью. А специалисты подобные Бергу страдали этим вдвойне. Нет, даже втройне! — Ваша задача банальна, как суп из бычьих хвостов, — позволил себе несколько скабрезную шутку полковник. — Необходимо найти убийц! Узнать, почему они помогают русским. Попытаться договориться. Или уничтожить. — Давно не встречал столько четко поставленной задачи, — съязвил гауптман. — Как говорится в русских сказках 'Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что!' — Именно! — не стал скрывать удовлетворения Краузе. — Ваша задача согласована с Берлином. А посему... — полковник виновато развел руками, — извольте выполнять. Со своей стороны обещаю всемерную поддержку всем необходимым. Автотранспорт, питание... Информация. Кстати, чуть не забыл! — Краузе картинно стукнул себя ладонью по лбу, и зарылся в ворох бумаг. — Вот последний случай, еще не вошедший в общую сводку. Берг внимательно изучил еще один листок. В той же последовательности. Пробежать глазами, прочитать, еще раз прочитать... — Ну это уже ни в какие рамки не влезает, — Краузе и не подозревал, что с таким наслаждением услышит в голосе гауптмана искреннее удивление. — Я могу поверить в леших. Но мамонты? Герр оберст, ваши солдаты не решили поиграть в берсерков? По слухам, тут весьма забористые мухоморы... — Я и сам так сперва подумал, но увы! Следы подтверждают. Взвод фельдфебеля Эгера растоптали мамонты, заступившиеся за местного мальчишку. Если есть желание, во-он в том шкафу на нижней полке лежат гипсовые слепки следов. Один из унтеров до войны служил в крипо. Немного разбирается в технологии... Собеседники помолчали. Берг первым нарушил тягостное затянувшееся молчание: — Мда... Воевать с мамонтами мне еще не приходилось... Но тем интересней... — закончить ему не дал стук в дверь. — Господин оберст, срочная шифрограмма! Краузе взял желтоватый бланк и жестом руки отпустил шифровальщика. — Прекрасный специалист, но совершенно не понимает субординации, — начал он, одновременно опуская глаза на документ. Внезапно лицо полковника побагровело. Краузе зашатался и рухнул бы на пол, если не сидел бы в кресле. — Прочитайте, герр гауптман, вы обязаны ознакомится! — оберст протянул Бергу листок. — Все тот же почерк! И уже не оберфельдфебель! — Однако, — только и смог произнести гауптман, пробежав глазами сообщение, — Гейнц-Ураган... Будет лучше, герр оберст, если я немедленно выеду в эти... — он сверился с бумагой, — Василевичи. Автотранспорт есть свой, не беспокойтесь. — Езжайте, Берг. И знаете что? Не надо выяснять и договариваться. Надо уничтожить. Любой ценой. Нам на месте виднее, чем в Берлине. — Яволь, герр оберст. — козырнул от двери Берг. — Совершенно с вами согласен! Дождавшись, пока за неприятным гауптманом закроется дверь, Краузе, воровато оглянувшись, достал из стола алюминиевую флягу и рюмку зеленого стекла. Со странностями пусть разбираются специалисты. На то они и существуют в нашем мире!

* * *

Добрались быстро. Дороги, хоть и были больше похожи на хорошо утоптанные просеки, для полноприводных фордовских грузовиков, полученных у молчаливого майора из СС, серьезной проблемой не стали. Лето на дворе, как ни крути. И даже местные болота по случаю жары несколько подсохли. Чего уж говорить о местных грунтовых 'шоссе'? Решивший перестраховаться Краузе не поскупился на наличные силы, и пригнал чуть ли не батальон пехоты. Хорошо хоть офицеры догадались не пускать всю эту ораву в деревню, ограничившись распределением подчиненных по периметру. Посты расставили плотно, и совершенно бездарно. Ганс-браконьер только сплюнул презрительно, прикинув десяток вариантов просачивания в 'охраняемую зону'. Берг не стал одергивать подчиненного, потому что полностью разделял его точку зрения. Но чего-то большего никто изначально и не ожидал. Тыловики, что уж тут говорить... Грузовик въехал точно на середину деревни, остановившись рядом с 'кюбельвагеном' ГФП. 'Фельдполицаи' крутились поодаль, в своей извечной спеси 'не заметив' прибытия спецкоманды. На них, естественно, тоже никто внимания не обратил. Копошатся себе, и пусть. Мы свою задачу имеем. И намерены ее выполнить не смотря ни на что. Бойцы, не откидывая бортов, выпрыгнули из машины. Гауптман не раздавал приказаний. Ни к чему. Ребята и так в курсе произошедшего инцидента: времени в пути хватило. А непонятливые в его команде надолго не задерживались... Люди Берга всегда работали сами. Без подсказок и приказов. Каждого гауптман отбирал лично. Кого вытаскивая из тюрьмы, кого — сманивая из полиции или вермахта. Было несколько десантников и пара человек из ведомства Редера. Задания выпадали всякие. Потому и старался гауптман отбирать специалистов самого разного профиля. Никогда ведь не угадаешь, кто тебе понадобится завтра. То ли летчик, то ли альпинист. Команда растворилась в мельтешении построек. Командир удобно разложился в раскрытой настежь кабине американо-германского детища и, поглядывая время от времени на часы, старательно рисовал загадочные схемы, постоянно меняя карандаши. Наконец, гауптман довольно улыбнулся и уложил бумаги в планшет. Кое-что прояснялось. Далеко не все, конечно. Но будем реалистами, герр гауптман. По крайней мере, известен примерный район действий. И еще некоторые мелочи. Пока что неприметные, но при должном везении... А теперь, положим планшет под сиденье и пойдем самолично посмотрим на место происшествия. И старательно не будем замечать 'ГФПшников'. Пусть те делают своё дело, а мы будем делать своё. Потом можно и обменяться данными. Или поделиться. Наверное. Если будет желание. И если будет, чем обмениваться. Потому как, при всех положительных моментах, данных было очень мало. И наблюдения гауптмана пока не радовали... Русские здесь были. Нет, не так. Русские здесь тоже были. Но не только они. И гораздо важнее понять, кто был еще. Ладно, подождем результатов осмотра. Много времени не займет. Два — три часа особой роли не сыграют. Те, кто порезвился в селе этой ночью, уже далеко. Призрачная надежда, что удастся найти генерала по горячим следам, растаяла на выходе из кабинета полковника. Да и не было той надежды, если быть честным перед собой. Осмотр закончили часа через три. Ребята по одному выныривали из лабиринта построек, подходили к 'Форду'. 'Полицаи' все еще крутились по окрестностям, сверкая вспышками фотоаппаратов. — Все на месте? — спросил Берг. — Ясное дело, все! — обер-лейтенант Матич давно уже должен был носить погоны посерьезней. Но... Препятствием становилась не столько национальность, сколько несдержанность лужичанина, его острая нелюбовь к командованию более чем десятью подчиненными и умение уходить в долговременные загулы, больше смахивающие на запои. Минусы эти, по мнению управления кадрами, совершенно не перевешивали плюсы в виде исключительного мастерства обер-лейтенанта на поприще следопытства. Вот и пришелся Матич ко двору только в спецкоманде Берга. Гауптман уважал профессионалов в любой сфере деятельности, прощая им маленькие человеческие слабости. — Никого не потеряли. И никого не нашли, — продолжил Матич и кивнул своему напарнику, Гансу-браконьеру, вытащенному Бергом из тюрьмы славного города Боцена, где Ганс сидел как раз за браконьерство... — В двух словах. — Русские здесь были. — сказал Ганс, машинально потирая шрам, тянущийся через лицо.— Человек под полста. Следы чужой армейской обуви на каждом углу. Подошвы почти целые. Так что или диверсанты, или окруженцы. Топтались, как овцы в загоне. Есть момент. Часовых резали и кололи ножами. Но били уже мертвых. Убитых раньше. — Решили поиздеваться над трупами? Вспомни усташей. — Те режут уши и отрезают все лишнее, ублюдки, — поморщился Матич, искренне ненавидевший хорватов всей своей славянской душой. — А тут удары насмерть. Словно били, не зная, что бьют дохляка. — Смысл? Следопыты, не сговариваясь, только пожали плечами. — Еще здесь были животные. Настоящие. Не усташи, — тихо сказал унтер-офицер Луц,— очень большие. Покрыты шерстью. Рыжей или бурой. Особей шесть-семь. С хоботами и бивнями. — Мамонты? — в лоб спросил Берг. — Возможно, — согласился бывший боцман 'шнелльбота', утопленного английскими бомберами в Северном море. — Если зверь выглядит как мамонт, то, скорее всего, это именно он и есть. Они прошли от восточной окраины до центра и ушли назад. В западную часть деревни не заходили. Гауптман задумчиво молчал несколько секунд. Оглянулся. Парни из ГФП собрались возле трупа часового, уже осмотренного Бергом, и оживленно размахивали руками. — Отто, ты у нас вроде как по 'холодным' разбираешься? — на всякий случай уточнил Берг у унтера. — Разбираюсь, — отозвался специалист. — Часовым свернули шеи. Так, что они пикнуть не успели. Остальных убивали бесшумно. В основном — душили. Большинство даже проснуться не успело. Давили, как хорек курей. — Как душили? — гауптман, сам неплохо разбирающийся в способах лишения человека жизни удивился. — Долго же. И шума хватает. Или гаррота? — Обошлись без испанских штучек, — поморщился Луц. — Делали проще. Вот так, — показал унтер. — Обхватывали шею ладонью и сжимали. Генрих, не делай круглые глаза. Это возможно. Если ладонь как у гориллы. И если хватает силы. Тем, кто был там, — Отто кивнул на соседний дом, — хватало всего. Если кто-то просыпался — били кулаком. Выходило сильней, чем лошадь копытом. Грудную клетку проламывало до позвоночника. Один удар — один труп. В штабе все так убиты. — Кто что думает о нападавших? — Очень похожи на человека или обезьяну, — начал Луц. — Только человека ростом три метра. Огромной силы. Пока всё. — Целиком покрыты шерстью, — добавил Матич. — Я сперва удивился, откуда следы шерсти в домах, если звери и близко не подходили. А это шерсть убийц. Так что — мохнатые они. И их было всего двое. Посмотри сам. — С чего такой вывод? — Берг взял образцы шерсти, разложенной по бумажным пакетам, и спрятал в потайной карман камуфляжной куртки. — Шерсть всего с двух особей. — Так они тебе свою шерсть и оставили... — хмыкнул гауптман, — не считай противника глупее себя. Первая заповедь тактики. — Шерсть не читала Сунь Цзы, — в свою очередь ухмыльнулся оберлейтенант. — Линька у млекопитающих идет постоянно. Ты можешь проследить за выпадающими волосами? А у них волосяного покрова намного больше. Эти двое следили. Но не уследили. Нет, их было только двое. Могу поклястся удом святого Себастьяна. — Значит, они еще и очень быстры, — задумчиво протянул Берг, мысленно добавив несколько дополнительных пунктов к списку достоинств неведомых противников. — Звери подобрались вплотную к часовым так, что их не заметили. Не верю, — мотнул головой гауптман. — У Гейнца в охране таких балбесов не держали. Вероятнее другое. Часовые заметили, но не успели ничего сделать. Мохнатые пробежали от крайнего дома за пару секунд... Матич скривился, прикинув расстояние. — Под сто километров в час. Сомнительно. Что-то я не помню в книге у Брэма человекообразных гепардов. Бывший боцман равнодушно пожал плечами: — Альфред, конечно, специалист по зверью, но я больше доверяю своим глазам. И фактам. Любой солдат, даже самый хреновый, увидев трехметровую волосатую образину верхом на мамонте, выстрелит не задумываясь. Максимум две секунды до выстрела. — Мамонты сюда не заходили, — Берг всегда любил подобные споры. В Америке подобное называли 'брейн-штурмом', и с этим названием гауптман был согласен целиком и полностью. — Неважно, — отмахнулся увлекшийся Луц. — К слову пришлось. — Глаза отводят, — молчун Вилли говорил редко. Но всегда по делу. — Где-то я такое слышал... Фенке! — Фенке? — гауптман закрыл глаза, покатал на языке слово, прислушиваясь к внутренним ощущениям. — Не слишком ли? Фенке и Белоруссия? Реально? — А мамонты — объективная реальность, данная нам в ощущениях? Молчун-то Вилли молчун, но при необходимости вполне мог процитировать не только фюрера германской нации. Иногда от его цитат гауптман нервно оглядывался. Как сейчас, например. Уж больно не хотелось терять хорошего бойца только потому, что тому лень вспоминать, кого он цитирует. Никто, конечно, не захочет ссориться с СС из-за несдержанности рядового. Но если кто-то вспомнит, что этого рядового чуть ли не за шиворот выволокли из-под статьи о пропаганде... — Фенке... — задумчиво произнес Берг, — плоть от плоти леса. Большие, косматые, огромной силы, быстрые и ловкие. Умеют становиться невидимыми. По описанию подходят. Если что-то подобное существовало в древности в наших лесах, то здесь оно могло сохраниться до сих пор. Это у нас леса повырубили... Что же, придется охотиться на Фенке. Или на кого-то очень похожего... — Но с Фенке можно договориться! — сказал Луц, на всякий случай оглянувшись. — Во всех сказках... — Можно. Про это не только в сказках написано... — ухмыльнулся гауптман. — Вот местные с Фенке и договорились. Не думаю, что мы сможет перебить их ставку. Так что, камрады, нам придется охотиться на Фенке. Больших, быстрых, и опасных как десяток медведей сразу. Что ж, я всегда знал, что достойный противник нам попадется только у русских. Правда, не ожидал, что настолько достойный... А что вы, господа следопыты, можете сказать о судьбе генерал-полковника? — Ничего. Его несли, не сам шел. В воздухе следов не остается, — констатировал унтер. — Может, его уже Фенке на какой полянке доедают... — Неа, — подумал вслух обер-лейтенант Матич, — скорее всего, наш горячо уважаемый 'Шнеллер Гейнц' навоз за мамонтами убирает. Большой и быстрой лопатой, — и, предвосхищая вопросы, добавил на своем родном языке, — Дупой чую! Именно хорошее дупное чутье и было вторым положительным качеством лужичанина. 14 июля 1941. Белоруссия Пленный немец говорил много и охотно. Напугали бедолагу белорусские 'тойфели' до нервного тика. Если вдуматься, кого бы они не напугали? Это когда знаешь, что осталось тебе всего ничего: пойдут через полчаса танки с пехотой, и жизни той — полчаса до атаки, да две минуты рукопашной, тогда не боишься ни бога, ни черта, ни лешего. А в обычных условиях человек не готов спокойно общаться с потусторонними существами. Да и просто осознать, что есть что-то за гранью восприятия обыденного, не каждый сумеет. Как бы ни храбрился, как бы ни колотил пяткой в грудь, громогласно заявляя о своем бесстрашии. Хотя Костя Ухватов сейчас совсем не отказался бы поговорить с загадочным 'лешим', так удачно вмешавшимся в события. И Яшка, небось, не откажется. Хотя Любецкий, пожалуй, в любом состоянии не прочь стыкнуться с нечистой силой. Что сонный, что пьяный. И еще неизвестно, кто кого первее обчистит и баки забьет. Одессит, что с него взять! А кругом ночь. Темнота и тишина. Обманчивая тишина... Оно, конечно, немцы не любят воевать по ночам. Но всякое бывает. Любят — не любят, понятия абстрактные. После пропажи цельного командующего танковой группой, фрицы запросто могут и нарушить свои принципы. Например, отправят ночью какую-нибудь спецгруппу понюхать, что да как в этих лесах. Не только ведь у нас есть ОСНАЗ. И у врагов хваткие ребята найдутся. Так что ухо надо держать востро. А потому секретов командир выставил вдвое больше, чем до захвата столь важной птицы. Собственно, не лейтенант даже, а старшина Стеценко расстарался. Кому же столь важным делом заниматься, как не многоопытному пограничнику-сверхсрочнику? Ночные смены достались самым опытным. Вот и не общаются сейчас ни рядовой Ухватов, ни ефрейтор Любецкий ни с лешим, ни с любимыми заслуженными шинелями, заменяющими и койку, и одеяло. Сидят, сторожко вглядываясь в окружающую темноту, прислушиваясь к потаенной жизни ночной Пущи. Уши-то, ночью поважнее глаз будут. Война особо леса не задела. Так, прошлась краем, оставив свежие могилы, да, до сих пор воняющие страшной смертью, обгоревшие остовы танков, сошедшихся в смертельной схватке, ставшей последней и для них, и для многих и многих танкистов... Звуки ночного леса. Легкий скрип деревьев под налетевшими на неожиданную преграду порывами ветра. Упала с легким стуком шишка, решившая, что не переживет еще одну зиму. Еще один непонятный скрип. То ли сова неудачно спикировала за мышкой, то ли белка хвостиком вильнула... Нет, это смена пришла. Пехотинцы совсем не плохи. Отличные ребята, и подготовка на уровне. Но куда уж плотнику супротив столяра, а 'махре' супротив 'зеленых фуражек'? На пару секунд раньше уловили чуткие уши тихие шаги. Легкий шепот, струящийся, словно туман, по-над самой землей. Ответный шелест... Пароль назван, отзыв получен. Стараясь не шуметь, залегает на отсыревшие от росы плащ-палатки новая смена. А старая возвращается на место расположения. На встречу с шинелью... Две тени скользят между деревьев. Неслышные и почти невидимые. Уверенные движения бывалых лесовиков, не первый год живущих под кронами раскидистых дубов и корабельных сосен. И тем неожиданней тихий оклик, звучащий, кажется, со всех сторон... — Рысенок! Бойцы замерли. Ни жеста, ни движения. Даже дыхания не слышно. Враг? Союзник? Стрелять на звук? Прыгать в кусты, пока по самим не стреляют? Или затаится, в надежде, что не заметят... Так уже заметили. Кто? Неужто он, легок на помине... Насмешливый голос из леса поторопил, не дождавшись принятия решения: — Так и будем в молчанку играть? — и тут же добавил. — Яш, не надо за кнут хвататься. Нас им не убьешь, не немцы, чай. — Леший, ты? — неуверенно спрашивает Ухватов. Вроде не первый раз уже вот так вот, а дрожь мелкая поколачивает. Жутковато... — Извини, домовые в лесах не водятся, — не сдержавшись, невидимка хохочет тихонько. — И овинники тоже тут не прижились, — и тут же меняет тон на совершенно серьезный. — Поговорить надо. — Кто-нибудь видел, шобы одессит отказался поговорить с хорошим человеком? — первым приходит в себя Любецкий. — И за шо будет песня? — Яша, я тебе скажу, шо это не так быстро, и совсем не так сложно, — усмехается темнота. — И если ты приведешь сюдой лейтенанта, то я не буду иметь таких несчастий повторять два раза. — Жди, — бросает Рысенок. — Вернусь в любом случае. Даже если лейтенант не согласится. — И старшину прихватите, — напутствует ночь. — Согласится Свиридов, согласится. Дураком никогда не был. Бойцы идут дальше. Так же стараясь не издать ни одного лишнего звука, но уже гораздо быстрее. — Таки я где-то уже слышал похожих интонаций, — на ходу бросает Любецкий и оглядывается. — И не в Одессе слышал, а немного позже... — Там посмотрим...

* * *

Обратно пришли вшестером, но на точку встречи вышло только четверо. Силуэты деревьев уже хорошо различались в предрассветных сумерках. Только деревья, никого и ничего больше. Белка, и та не прошмыгнет, да и лисы в кустах не шуршат... — Мы сейчас выйдем, — прошелестел лес. — За оружие не хватайтесь. А лучше на землю положите. И ребята пусть остальные выходят. Серега всё равно не станет стрелять, вы ему сектор стрельбы перекрыли. А счастливый камень Гиви мне не опасен. Да и поймать тот булыжник не так сложно. Переглянулись. Лейтенант махнул рукой. Алдонин и Тевзадзе подошли к товарищам. И тут появился гость. Словно из воздуха соткался посреди поляны. Здоровенный дядя. Росту под три метра, шерсть, клыки. То ли дикий зверь, неизвестный науке, то ли леший... На мохнатой фигуре диссонансом смотрелись брезентовые штаны. Удобные, явно по мерке сшитые. Только совершенно неуместные. Надо отдать должное выдержке, за оружие никто не схватился. Но и совсем не среагировать тоже не смогли. — Очо кочи! — воскликнул Гиви. — Горилл... — ошалело уставился на гостя Стеценко. — От же ж курво... Костя высказался гораздо крепче. Старлей молча помотал головой, пытаясь сбросить с глаз морок. На обычно невозмутимом лице челябинского чемпиона застыла гримаса глубокого изумления. А Яшка, неторопливо обойдя вокруг пришельца, внимательно за Любецким наблюдающего, задумчиво произнес, обращаясь в пространство: — И кто мне скажет, почему я не имею удивлений? Между прочим, Ваша фотография мене определенно знакома! Ви случайно не забегали до Одессы четыре года назад? Я даже скажу, шо Ви останавливались у старого Иосифа с Малой Арнаутской, который имеет три дочки. Только между нами, таки все трое родили мальчиков, и младенчики очень похожи на папу! — Ну вот так всегда, — обиженно сказал пришелец, судя по задорно блестящим глазам, и не подумавший обижаться. — Сержант обзовет каким-нибудь поганым словом, лейтенант с боксером промолчат, как в морду плюнут, а Яшка, жлоб таборный, мало того, что какую-нибудь гадость скажет, так еще и растреплет на всю Одессу. Про дитя гор я вообще молчу. Только и остается материться! И, не услышав ответа, добавил: — Я, товарищи, не горилла какая, не очи-кочи непонятные и уж, тем более не курва. Я самый что ни на есть настоящий йети. Ты, старшина, видел когда гориллу в штанах? — Я их по-всякому видел! — автоматически ответил Стеценко. — Вам, лешим, и в костюме-тройке разгуливать не в убыток. — Вот! — совсем не страшно погрозил 'мохнатый' старшине огромным волосатым пальцем. — Гориллу в штанах не видел, а сразу обзываться. Нас на всю Белоруссию, может, всего две штуки осталось, так что нефига всякие слова непотребные в наш адрес говорить. Тем паче, на одной стороне воюем. — А почему Вы воюете на нашей стороне? — спросил лейтенант. Свиридов все никак не мог успокоиться. Головой он больше не тряс, но на глаза пальцами надавил, проверяя, не мираж ли и не галлюцинация перед ним. — А почему нет? — ответил йети, и продолжил, пародируя Любецкого, — Ви мене предлагаете пойти до немцев? Таки пойду, но чуть позже и совсем иначе! Между прочим, я в партии с сорок первого года. Семьдесят лет партстажа, это вам не хухры-мухры. — Сколько?! — хором спросили все. А лейтенант перекрестился. Думая, что незаметно... — Семьдесят один год, если быть точным, — картинно начал загибать пальцы йети. — Партия в девяносто восьмом образована, — сказал Костя, — сорок три года как. — Считай, Фома неверующий: в сорок первом вступил, в две тысячи двенадцатом погиб. Сколько получается? — Какой две тысячи двенадцатый? — переспросил Ухватов. — Стоп!!! — заорал вдруг невозмутимый старшина, да так, что пригнулся даже гость. — Все сели на жопы, и с самого начала! По порядку! Или перестреляю, и скажу шо так и було! — Хорошо. Присядем и начнем сначала, — усмехнулся гость. — Только сперва напарницу позову, раз половецкие пляски со стрельбой отменяются. Явление Звин народу прошло намного легче. Психика, уже обрушенная появлением первого гиганта, девушку восприняла вполне нормально. Тем более, что дама была при полном параде, а не в одних штанах, как ее друг. Яшка немедленно рассыпался в комплиментах, демонстрируя отличную школу 'одесского охмурения'. Светка благосклонно выслушала до конца, назвала Любецкого настоящим джентльменом и попросила 'таки немножко убрать кнут'. Пожелание дамы Яшка выполнил и продолжил подбивание клиньев, не забывая, впрочем, оглядываться на искренне развеселившегося Грыма. Основной акцент в охмурении ставился на внуков старого Иосифа... — Ефрейтор, давай тише! Все равно не обломится, по глазам вижу! — скомандовал сержант, и вся компания расположилась прямо на траве. — Значит так,— начал йети, — предупреждаю сразу, я рассказываю совершенно бредовую историю. Фантастика, почище "Гиперболоида" и "Продавца воздуха". При этом абсолютная правда. Вы можете верить или нет, на своё усмотрение, но принять всё это за рабочую версию придется. Другой нет. Начнем с того, что должно было случиться, но не случилось. С заслона на большой поляне...

* * *

Йети замолчал. На маленькую прогалинку опустилась вязкая тишина, которую никто не торопился нарушать. Первым, как всегда, очнулся нахальный одессит. — Не знаю, шо решат командиры, но я таки верю в этот гембель! — Любецкий подскочил с места, хлопнул ладонями по бедрам. — Я таки вспомнил, где имел слышать этих интонаций! Таки их говорят ежедневно и непрерывно! И поскольку Костя таки Рысенок по нашему слову, то я буду последним шлемазлом, если ми имеем не самыго настоящего Рыса! Или как там зовут большую полосатую зверюгу, которая кушает мяса чуть меньше, чем ваш тигр? — Это что ж получается, — спросил Петро, — ты и Рысенок — одно лицо? — Сам не пойму, — пожал плечами йети. — Когда-нибудь ученые разберутся. Может быть. Вроде, как физиономия у нас внутренняя и одна, а вроде, как и каждый отдельно. Я вот помню, что в той реальности было. А любой из вас — нет. Так, Кость? Пограничник, погрузившийся целиком в размышления, коротко кивнул, и снова замер с отсутствующим выражением лица. Не каждый день наталкиваешься на самого себя, да еще большого и с клыками. Любой растеряется. — Так что люди мы разные, — продолжил йети, который и сидящим на корточках был выше каждого на полметра минимум. — Да и не человек я теперь. Зовите, что ли, Грымом, а то запутаемся вконец... — Мда... — старлей ожесточенно терзал затылок, — часть вопросов снялась. Зато новых... То, что ребята живые, я только рад. И дранницкие ноги унесли — тоже здорово. Это ж надо, а!? Людей живыми жечь вздумали, сволочи! Европа... — презрительно протянул Свиридов. — Да, кстати, мамонты откуда взялись? — Какие мамонты? — пораженный Грым, вытаращил глаза, непонимающе переглянувшись со Звин. Та тоже встретила новость с удивлением. — Обыкновенные. Мохнатые. С хоботами и бивнями. — А... это точно? — теперь уже очередь чесать затылок выпала Грыму. — Точнее не бывает, — усмехнулся старшина. — Мы их в Василевичах встретили. Пацаны мелкие у этих чудов шерстяных на спинах разъезжают, шо твои угнетенные индусы на слонах. — Однако... — Ладно, вопросы еще позадаем, будет время! Ты мне вот что скажи, Грым, — тихо спросил лейтенант Свиридов. — Дальше-то что? Ты ж не для того на раскрытие пошел, чтобы байки травить? — Не для того, — кивнул йети. — До сих пор мы воевали по моей памяти. Но реальности расходятся. Нарушили мы слишком много. Причинно-следственные связи и все такое, — Грым неопределенно махнул лапой. — Да и в моей жизни прошлой, в отряде на четыре бойца меньше было. И детдомовских не было. На Василевичи тогда не нападали... — И что? — А то, что чем дальше время идет, тем меньше цена моим знаниям. Одно могу сказать точно. Через два дня вы должны встретиться с диверсионной группой капитана Догунина, заброшенной с той стороны фронта. Атаковать станцию Свислочь. Она сейчас под завязку гружеными эшелонами забита, потому задача капитана — уничтожить все, что получится. Но атака будет неудачной. С трудом удастся оторваться от погони и уйти на юг. Там на моей карте все пометки есть. Если чего не понятно будет — растолкую дополнительно. Сейчас немцы большой шум подняли, крепко мы им досадили. Боюсь, капитана с группой могут прихватить еще при высадке. К тому же вы к дранницким перебираться собираетесь. Можете с Догуниным и не встретиться. Да и ребят, что тогда на станции погибли, жалко, — Грым вздохнул. — Мысли у меня на эту тему есть, но одним нам не справиться. Мы же безоружные, — йети развел руками, — больно пальцы здоровые, никуда не пролазят. А на одной силе — ненадежно. Так что неплохо бы нам объединиться. Люди переглянулись. — Давай, Грым, рассказывай, чего придумал, — улыбнувшись, сказал лейтенант. — То, что ты помнишь, надо использовать. Враг у нас общий, так что... — он бросил вопросительный взгляд на старшину. — Верно? — А то ж, — отозвался тот, — гуртом и батьку сподручней бить. А уж за немца и речи нет! 15-16 июля 1941. Белоруссия Прыгать ночью на лес, не имея никаких ориентиров внизу — дело непростое. И очень опасное. Хуже могут быть только прыжки на воду. Куда приятнее десантироваться посреди бела дня на поле Тушинского аэроклуба. Но лучше зависнуть на ветке, чем схлопотать пулю из немецкой винтовки... Да и выбора у группы не было. С того момента, как Присягу приняли. И вообще, красноармеец должен стойко переносить тяготы и невзгоды воинской службы. И, в том числе, прыгать на лес в надежде проскочить сквозь неприметные промежутки между ветками, или мечтать, что найдется гостеприимная поляна, уставленная копенками свежескошенного сена... Лишь бы вилы зубьями вверх не торчали. Сразу, как над головой с легким хлопком раскрылся купол парашюта, капитан начал вертеть головой, пытаясь высмотреть своих. Все были на месте. Кто чуть ниже, кто чуть выше. Все же, подсмотренная кем-то из разведчиков, английская метода — вываливаться плотной группой, имела и кучу полезных свойств. Например — по квадрату выброски группу почти не раскидывало, несмотря на ощутимую разницу в весе десантников. Могут, конечно, стропы перехлестнуться, но случайности неизбежны что на море, что в воздухе... Краем глаза, капитан засек и зарево на юго-востоке. 'Район Свислочи примерно. Ну совсем звиздец, однако! Никакого понятия о светомаскировке! Финны заводы в Темпере и то гасили на ночь...'. Рассмотреть подробнее времени не хватило. Несколько сотен метров высоты кончились быстро. И под ногами уже замаячили вершины гостеприимной Пущи. Вроде как чуть левее мелькнула проплешинка... Догунин потянул стропы, корректируя направление... Есть контакт! Приземление прошло отлично. Почти. В тот момент, когда земля ощутимо ударила ноги капитана, а купол, недовольный столь быстрым финалом, еще опадал на землю, на десантника навалились два тела. Догунин попытался поймать одного из нападающих на прием... Куда там, если противники и уступали в подготовке, то значительно превосходили суммарным весом. Через несколько секунд капитан лежал на земле, спеленатый тонким шпагатом, врезавшимся в тело даже сквозь обмундирование. Время тянулось как резиновый кисель... Хотя тренированный организм упрямо твердил, что прошло не больше пяти минут, как рядом с капитаном уложили остальных десантников, точно так же повязанных по рукам и ногам. 'Вот черт! Не бывает так! Не могли мы влететь настолько глупо, — мысли не бежали. Они скакали, перепрыгивая с одного на другое. — Группу сдали. Кто? Ни одного врага свалить не успели. И до гранаты не дотянуться. И задача провалена...' — Пятеро, товарищ командир! — раздалось неподалеку. — Шестой на дереве завис. Сейчас союзница снимет. Если раньше сук не обломится! 'По-русски говорят... Почему по-русски? Странные немцы... Или предатели? РОВС какой-нибудь? Может, из Югославии набрали!? Ну почему до кольца не дотянуться!?' — Документы есть? — Нету, товарищ старший лейтенант. У них по карманам только пистолеты с 'лимонками' распиханы. 'Товарищ старший лейтенант? Товарищ?! Что за бред?!' Загадка, к счастью, скоро разрешилась. Повязанный по рукам и ногам, капитан, сумел все же заметить нового человека, подошедшего поближе. Человек прошелся вдоль лежащих диверсантов, чему-то усмехнулся, и представился; — Старший лейтенант Свиридов, девятый ЭсПэ . Прошу прощения за жесткий прием, товарищи. Но вы могли не разобраться в ситуации и начать стрельбу. Кто из вас капитан Догунин? Круговорот мыслей забурлил вовсе уж с запредельной скоростью: 'Если окруженцы, то откуда знают фамилию?! Немцы еще могут знать, если в штабе предатель. Окруженцы — точно нет. Но в чем смысл? Как пленные мы ценности не представляем. И на каком же уровне гнида сидит?!' — Не доверяете, — усмехнулся тем временем старший лейтенант. Или лже-лейтенант? — И правильно. Я бы тоже поберегся в такой ситуации. Ладно, сами разберетесь, что к чему. — Товарищ капитан, — теперь лейтенант обращался прямо к Догунину, каким-то образом определив старшего, — мы сейчас вас развяжем. Оружие чуть позже вернем. А то начнете еще стрелять во все стороны. Мы все-таки в немецком тылу, лишний шум не нужен. — Слышишь, старлей! — голос охрип. То ли от волнения, то ли еще от чего. — Откуда фамилию знаешь? — И не только фамилию знаю, но и с задачей вашей ознакомлен. Только загвоздка вся в том, что врать я Вам не хочу, Никита Павлович, — ответил Свиридов, — а правда настолько невероятна, что так просто и не объяснишь. Переберемся к нашей базе, там за чаркой чая и обсудим ситуацию. Как раз группа отвлечения вернется. — Какая еще группа отвлечения? — пробормотал капитан, пытаясь рывком подняться. Но тренированное тело самбиста не сумело справиться с соперниками, дружно навалившимися на спину, и накрепко пресекшими лишние телодвижения. — Что Вы в загадки играете? Если действительно наши — развязывайте и доложите согласно Устава! — продолжил Догунин выплюнув набившуюся в рот прелую листву. — Как только радиста вашего принесут... А вот уже! Видите, товарищ капитан? Это часть той же истории. Ключевая, притом. А насчет Устава, это Вы погорячились. У меня свое начальство, у Вас свое. Догунин не ответил. Капитан во все глаза смотрел на вышедшую из леса женщину. Но какую женщину! Ростом хорошо за два метра, вся, с головы до пяток, покрытая шерстью, дама несла подмышкой сержанта Маклакова, небрежно помахивая, зажатым в другой руке рюкзаком с рацией. — А чтобы отвлечь внимание немцев от заброса Вашей группы, — донесся словно издалека голос лейтенанта, — двое наших товарищей отправились взрывать станцию Свислочь. Судя по зареву на горизонте, они уже возвращаются, успешно выполнив задачу. Вашу, кстати, задачу. Всё, парни, можно развязывать ребят. Думаю, без драки обойдется. Так точно, товарищ капитан? — Так точно... — только и сумел ответить пораженный капитан. — Обойдется...

* * *

Костя всегда поражался Яшкиной способности ничему и никогда не удивляться. И в первой жизни, и во второй. Кто, кроме неугомонного одессита, мог вот так запросто отправиться вдвоем с малознакомым йети сжигать тщательно охраняемую железнодорожную станцию, имея на руках абсолютно незнакомое оружие? Впрочем, если твой папа цыганский барон, то может так и надо? Тем более, дед по молодости увлекался не только кулачными боями, но и контрабандой, как и положено каждому уважающему себя одесситу греческого происхождения. А уж про бабушку, скромную еврейскую девушку из хорошей семьи, и говорить не приходиться. Не зря знаменитый Япончик перед любым крупным делом обязательно приходил в гости к 'тете Циле'. Спросить разрешения. Так что Любецкому было у кого учиться принимать удары судьбы. Сейчас одессита явно распирали вопросы. Так и дергало болезного. Но расспрашивать не получалось: для ускорения процесса передвижения Костя посадил бойца на загривок, и внук цыгана вынужден был всю дорогу уклоняться от летящих навстречу веток. В таком положении особо не поговоришь... Оставалось только негромко напевать свои любимые куплеты. Пение, так раздражавшее Костю до войны, сейчас вызывало исключительно положительные эмоции. Рысенку, оказывается, семьдесят лет не хватало этих куплетов. Семьдесят долгих лет... — У нас всегда все в полном абажуре, — пел Яшка, пытасяь не врезаться в очередную ветку, под которую подныривал разогнавшийся Грым... — Пусть в Риме тиф, а в Харькове погром, — А мы хотим с Петровичем — покурим, — А захотим — так вовсе попоем — О том, о сем, — О чем хотим — о том поем... И так далее, всю, не такую уж короткую дорогу... К нужной опушке вышли еще засветло. Солнце уже почти скрылось за неровной стеной окружающих лесов. Но все что следовало увидеть — разглядеть можно было. Любецкий, едва размяв ноги, внес рацпредложение: — Таки я Вам скажу, Грым, шо Ви бегаете гораздо быстрее лошади, — проинформировал Яшка, — но иметь таких передвижений немного неудобно. Почему бы Вам не подумать себе за седло, шобы людям ездить с комфортом? — Ага, — оскалился Грым, — а кнут у тебя уже есть! — Таки да, — нимало не смутился Яшка. — Как без кнута? Ви же не ходите без штанов? — Иногда хожу, — оскалился Грым, продемонстировав внушительные клыки. — И вообще, часто делаю всякие странные вещи. Но вот категорически не могу понять, почему я должен думать об удобстве закуски, которую таскаю с собой на черный день? — Как можно не понимать таких простых вещей? — возмутился Любецкий. — От неудобной позы кровь застаивается, и вкус мяса портится совершенно! И не забудьте, шо ви не пользуетесь огнем и лишены такой возможности исправить трапезу за счет кулинарного искусства! — А ты считаешь, что жареная человечина пойдет лучше сырой? — поинтересовался Грым. — Таки да! Ви имеете таких шансов проверить это ближайшей ночью. — Ладно, давай посмотрим, что там видно, — прекратил бессмысленную пикировку Грым. — У нас задание есть. А звиздеть — не мешки ворочать! — Таки глупо было бы отрицать таких мудрых выражений! — согласился Любецкий. С холма, ставшего импровизированным наблюдательным пунктом, станция была, как на ладони. Количество скопившихся составов впечатляло. — Фрицы имеют здесь немалый геволт, только я не пойму за шо он им нужен. На тех платформах немножко танки, или я не понимаю? — прикинул Яшка. — Танки, — согласился Грым. — А в цистернах — горючка, к бабке не ходи. Фрицы здесь переставляют вагоны на нашу колею. Думаю, и боеприпасов в эшелонах немало. Если запалить цистерны с горючим, рванет так, что мало не покажется. Даже одной хватит, чтобы тут почище Кракатау сработать. — Мне таки нравится та, шо по центру. Которая имеет слегка ржавые бока И до нее в пару, еще одну из соседнего составу. Шоб было! Если дойти до того бугорка... — начал рассчитывать траекторию потомок контрабандистов. — Яша, у тебя мозги вытряслись? — уточнил Грым, скептически оглядев напарника. — Бластер и отсюда добьет. Это же технологии далекого будущего, а не пертурбации гражданина Курчевского. Любецкий с сомнением осмотрел похожее на пистолет оружие. Вспомнил утренние тренировки, оценил расстояние до путей... — Военное искусство умирает на корню, — притворно вздохнул он, — в жизни не остается места подвигу. Яше Любецкому категорически не дано стать героем. Зато он имеет неплохие шансы вернуться до Одессы, а оно того стоит! Шо там фрицы, уже повыгоняли работяг до дому, и можно начинать делать гармидер?

* * *

Старший лейтенант Свиридов устало поднял глаза на Любецкого. Заранее поморщился. — Докладывайте, товарищ ефрейтор! Только коротко, и без ваших обычных штучек. — Таки Ви будете смеяться, товарищ старший лейтенант, но там таки всё сгорело. Даже угольков не осталось. Ми таки думали, шо Ви услышите, канонада стояла, как будет в Берлине при нашей артподготовке. Грым, шоб его мама жила сто лет, придумал себе дотолкать цистерну до такой горки, и она таки поехала через всю станцию, разливаясь горящим соляром, как будто так и надо. Он еще ломиком ее проткнул. А эти штуки, — ефрейтор Любецкий продемонстрировал бластер, — поджигают горючее не хуже спичек за добрый километр! Наша цистерна въехала в вагон со всякими там снарядами, и они таки это правильно поняли. До того эшелона с горючкой, шо на третьем пути стоял, я имел поджечь только хвост и голову, а остальное грохнуло совершенно самостоятельно. Станции немножко нема. Совсем немножко. Но совсем нема. И я таки Вам скажу, шо фрицы даже не огорчатся. Потому шо фрицев тоже нема. Даже нечем угостить Грыма. Всё сгорело... — Есть вопросы к бойцу? — спросил старлей у Догунина. — Или шарики за ролики окончательно заехали? Капитан только махнул рукой. — Еще не заехали, но уже в пути... Ты мне объясни, Андрей, что мне в Центр докладывать? — спросил Догунин, после нескольких минут молчания и сосредоточенного сопения. — Так, мол, и так: в заданном квадрате обнаружил партизанский отряд из остатков 533-го СП и местных жителей, усиленный двумя йети, обладающих сознанием людей из будущего, в том числе стрелка третьей погранзаставы Н-ского погранотряда Константина Ухватова, члена ВКП (б) с 1941 года, геройски погибшего в 2012 году. Сам Константин Иванович Ухватов, 1920-го года рождения, находится в расположении отряда в собственном теле. Йети в порядке развлечения захватили командующего второй танковой группой генерал-полковника Гудериана. В настоящий момент пленный используется для уборки навоза за мамонтами, используемыми партизанами в качестве гужевых животных. Железнодорожная станция Свислочь уничтожена ефрейтором Любецким и йети Грымом-Ухватовым при помощи оружия из будущего, исключительно для отвлечения сил противника от факта заброски диверсионной группы. В ближайших планах у отряда — уничтожение транспортных узлов противника в соотношении один узел за одну ночь. Прошу прислать транспортный самолет для срочной эвакуации высокопоставленного пленного и детей из детдома номер такой-то, ибо они ограничивают мобильность партизан. — Догунин немного помолчал, после чего добавил. — Метание гранат пращей и взятие пленных при помощи кнута — это уже мелочи, недостойные особого внимания. Ты думаешь, Москва самолет пришлет? Если и пришлет, то только чтобы нас с радистом эвакуировать. Прямиком на Канатчикову Дачу... — Ну, не знаю... Как-то можно же объяснить... — задумался Свиридов. — В Центре не дураки сидят. И, подозреваю, кроме нас, существуют другие каналы информации. — Существуют, — согласился Догунин. — Ладно, попробую что-то придумать. Какие-то предложения по последующим действиям есть? — Сейчас, Грым подойдет и прикинем, почем фунт соли. — У тебя кто отрядом командует, ты или йети? — Честно? — Старлей задумчиво посмотрел на потолок землянки, уже слегка закопченный самодельными свечками. — Командую я. А решает йети. Он здесь уже воевал. Многое помнит. — Сумасшедший дом, — прокомментировал Догунин. — А динозавры вам не попадались? — Это ящеры которые? Вымершие? — Они самые. Только не особо они вымершие, если между нами. — Вроде, не было, — неуверенно ответил Свиридов. — А что? — Ничего. По данным нашей разведки отмечены многочисленные случаи атаки немецких войск динозаврами. В самых разных местах и без всякой системы. Вот я и подумал, может и здесь... — Нет, у нас только мамонты, — мотнул головой Свиридов. — А ты с Грымом поговори на эту тему. Если кто и может в этом разобраться, то только он. Человек наш, проверенный... — Человек... Проверенный... — хмыкнул капитан. И повторил. — Сумасшедший дом! 17 июля 1941 года. Берлин На рассвете семнадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года по пустынным улицам спящего Берлина неспешно и с достоинством шествовал крупный тираннозавр. Tyrannosaurus rex если на языке благородной латыни. Рептилия неторопливо проследовала по Шлосплатц, пересекла закованную в бетон берегов Шпрее и по бульвару Унтер-ден-Линден вышла к Бранденбургским воротам. Циклопическое сооружение, первое в списке значимых работ выполненных в стиле 'берлинский классицизм', не привлекло внимания неграмотного в архитектуре ящера и не сумело заставить его прервать неторопливую прогулку. Гость столицы остановился на перекрестке, проведя несколько минут в тягостном раздумье, а затем двинулся через парк Тиргартен, размахивая массивным хвостом. В окружающих каменных джунглях тираннозавр, несмотря на размеры и самоуверенность, граничащую с нахальством и наглостью, чувствовал себя несколько неуютно и стремился найти что-нибудь более привычное, нежели возносящиеся к небу кирпичные постройки и асфальт с брусчаткой... Оказавшись в сени деревьев, на макушки большинства из которых он поглядывал сверху, ящер восстановил душевное равновесие, но не обнаружил ничего съедобного. Это было тем более удивительно, что за время прогулки явственно ощущалось присутствие живых существ в окружающих строениях. Поразмылив крестцовым мозгом, возвращаться тираннозавр не стал, а двинулся направо, где его чуткие уши уловили непонятный шум. Встреча с постом возле здания рейхстага оказалась неожиданностью для обeих сторон. Ящер сориентировался быстрее. Незнакомый ни с одной из передовых идеологических доктрин текущего периода, неотягощенный учениями Ницше и Маркса, совершенно не представляющий, чем убежденный национал-социалист отличается от настоящего коммуниста-ленинца, хищник был озабочен только одной проблемой: чего бы, а лучше кого бы, сожрать. То есть, употребить в пищу. Физически. И в этом отношении полицейские Тысячелетнего Рейха показались добычей несколько мелковатой, но за неимением другой — вполне подходящей. К охранной полиции хозяин мелового периода мгновенно проникся любовью. На беду шуцманов, исключительно гастрономической. Убедившись, что стол сервирован, и все блюда поданы, ящер немедленно бросился на потенциальную еду. Для постовых встреча оказалась еще более неожиданной. По загадочной причуде эволюции и оттопыренным чакрам, среди них не нашлось ни фанатов компьютерных игр, ни даже смотревших 'Парк Юрского периода'. Оторопь, охватившая полицейских при виде зубастой пасти, расположенной на высоте третьего этажа, привела к тому, что лишь одному из них удалось дрожащими руками вытащить оружие из надежно застегнутой кобуры. Старенький револьвер времен Первой Мировой исправно выпалил все свои шесть патронов и бессильно замолк, клацнув вхолостую. К сожалению немцев, народная русская пословица про слона и дробину оказалась более чем верной. Да и может ли быть иначе с произведениями устного народного творчества, применяемыми в обиходе чуть ли не тысячу лет... Тем не менее, укусы пуль, не ушедших 'в молоко', тираннозавр почувствовал, о чем сообщил всем заинтересованным сторонам громким возмущенным ревом, после чего приступил к самой приятной части охоты — поеданию добычи. Но спокойно пообедать чешуйчатому не дали. Стрельба и, особенно, последующее выражение недовольства обиженного ящера, всполошили не только охрану правительственного здания вкупе с полицейскими, но и всех, находившихся в пределах досягаемости не слишком тихого звука. В мужестве немцам отказать было нельзя. А вот с тяжелым вооружением вышла недоработка. Не было еще в планах командования Третьего Рейха защиты рейхстага от танковой атаки. Согласитесь, что тираннозавр, в принципе, ничуть не хуже танка? Разве что бензином не воняет... Вот и пришлось всему наличному составу выскакивать на улицу, и, прячась за колоннами, поливать нетипичного агрессора из всех видов личного стрелкового оружия. Глухо бухали винтовки, судорожно тявкали офицерские 'Вальтеры' и 'парабеллумы', захлебывались в заполошном лае пара МП-18, неведомым чудом оказавшихся в оружейной комнате. На несчастную рептилию обрушился град пуль, что, впрочем, большого впечатления не произвело. Конечно, непривычно, что пища сама бежит навстречу, но кто же будет против? Надо ловить момент! И ковать железо не отходя от кассы! То, что такое количество этих маленьких млекопитающих сразу не съешь, тираннозавру и в голову не пришло. У него вообще имелись значительные пробелы в образовании. Зато рефлексы — на высоте! Особенно хватательный! И, естественно, глотательный. Все, кто неосторожно выскочил на открытое пространство, были съедены первыми. Многие даже не осознали всю глубину своей ошибки. В отличие от глубины ненасытной динозавровой глотки. Впрочем, не съедены, а лишь подготовлены к процессу поедания. Расчетливый и меркантильный хищник только убивал жертвы, рассчитывая на спокойный прием пищи несколько позже, когда сумасшедшая добыча перестанет кричать и кидаться маленькими болючими камушками. Толковых укрытий на площади перед рейхстагом не было, да если бы и были... Совсем не тот противник, чтобы действовать против него по Уставу. С ведущими огонь из-за колонн пришлось повозиться, сразу хватать их мешали странной формы гладкие скалы, похожие на окаменевшие плауны. Однако удары хвостом и головой, невзирая на твердость лепидодендронов, оказались очень эффективны. Даже если млекопитающий оставался не задет, то в ужасе выскакивал из укрытия. Прямо в гостеприимно распахнутую пасть. Но постепенно у динозавра начали накапливаться проблемы. Во-первых, хотя каждая отдельная пуля им почти не замечалась, но общее количество металла в теле рептилии постепенно росло, грозя превысить критическое значение. Понятие 'передозировка' ящеру знакомо не было, но, тем не менее, действовало. Во-вторых, часть добычи стреляла из окон верхних этажей каменного термитника, не выходя на улицу. Добраться до них снаружи не получалось, а заходить внутрь ящер не хотел: какое же нормальное живое существо добровольно согласится заседать в парламенте? Или как он там у них называется? Тираннозавр этого не знал, и знать не желал. Но твердо понимал: внутрь идти нельзя ни в коем случае! В-третьих, немцы постоянно подтягивали подкрепления. Даже до маленького динозаврьего мозга потихоньку начало доходить, что столько ему не съесть при всем желании. Прибыло подкрепление. Два армейских батальона, и сборная рота СС, наскоро сформированная из оказавшихся под рукой курсантов Лихтерфельда. В запасах Вермахта нашелся и десяток пулеметов. Вошедший в раж полковник Юргенс велел захватить и минометы, но что-то там не заладилось, и верным сынам Германии приходилось пока скучать без тяжелого вооружения. Да и как представлял себе минометную стрельбу возле рейхстага начальник курсов? Про это потом спросили хмурые парни из СД, на всякий случай припаяв бравому вояке подготовку покушения на Гиммлера. Бой продолжался... Тираннозавр деловито заготавливал запасы пищи, а еще не перешедшие в это качество гитлеровцы увеличивали массу свинца в теле рептилии, надеясь исключительно на переход количества в качество. То, что данный постулат взят из марксизма, в текущий момент времени никого не беспокоило. Да и вообще, Карл Маркс по национальности немец! То есть, еврей, конечно, проклятый юде, но немецкий! Так что, руки прочь от теоретика динозавроистребления! Перелом произошел с прибытием бронетехники. От Бранденбургских ворот подошли два тяжелых ADGZ, неведомыми путями оказавшийся в нужном месте и в нужное время. С противоположной стороны подтащили три противотанковых орудия второго отдельного артбатальона. Все пять орудий грохнули одновременно. При этом два умудрились промахнуться, видимо у истинных арийцев пошаливали нервишки. Или мишень оказалась для наводчиков мелковата. В отличие от рейхстага, в который они попали. Зато танкисты и третье орудие не сплоховали. Фугасно-осколочные снаряды — не пули калибра 9 мм, их зверь очень даже почувствовал. Пусть взрывчатки в маленьком снарядике много не помещается, но и цель прикрыта не уральской броней, а чешуей... Оглядевшись вокруг и обнаружив броневики, которых он принял за неизвестных зверей, тиранозавр бросился в атаку... Воспользовавшись этим, артиллеристы сделали еще один залп, ставший для ящера роковым. На этот раз попали все трое, более того, попали удачно. Обнаруживший у новых зверей крепкую броню тираннозавр в этот момент плясал джигу, утвердившись лапами на башне одного из противников... Броневик, не рассчитанный на восьмитонного акробата, напоминал раздавленную божью коровку. После взрыва снаряда, разнесшего его сердце, ящер, как истинный герой, рухнул на второй ADGZ, мгновенно уравняв в правах оба экипажа. Бой закончился. Сильнейшая армия Европы опять победила. Какой ценой — предстояло еще посчитать. Пока точно было известно одно — потери ранеными практически отсутствовали... 17 Июля 1941 года. Белоруссия Капитан Догунин испытывал к йети смешанные чувства. И вовсе не из-за того, что из-за этих самых йети капитана не особо нежно роняли мордою в листву. При всех своих недостатках, старый диверсант, начинавший вредить во имя победы коммунизма еще в Испании, злопамятным не был. И поведение партизан той ночью считал совершенно обоснованным. Сам бы сделал точно так же. Да и не йети его крутили, люди. Светлана только сняла с дерева недотепу радиста. А ее напарник вообще в это время за Догунина задачу выполнял. Другое грызло. Что-то, не объясняемое словами, но ощущаемое, на грани возможности... Или за этой гранью. Ближе всего — суеверное уважение в смеси с легким испугом. Немного не так, конечно, но остальные определения еще дальше от истины. Многострадальный мозг все принимал и понимал, но иногда давал сбои, ныряя глубоко в подсознание. В мир детства. Мир сказок и проделок, иногда до жуткости глупых и опасных, но притягательных. Таких, как прогулки по краю крыши... А ведь вроде поговорили уже, можно сказать — по душам. И польза от того разговора огромная. Ближайшие планы врага стали ясны, как стеклышко. До мелочей ясны, хотя именно они и изменятся в ближайшее время. Но всё равно, информация невероятно ценная. Большинство операций, проводившихся в 'том прошлом', соотношение сил, результаты, ошибки. Удачи и неудачи. С такими данными на руках работать — одно удовольствие. А возможности какие открываются! Это же... Но вот не удается избавиться от нереальности происходящего. Так и в бога поверишь. Хотя зачем верить в бога? Куда проще поверить в йети. Вполне материальные личности. А как немцу какому по мордам двинут, так вдвойне материальные. С будущим, правда, сложнее. Так что, отбрасывай, капитан, свою рефлексию, и иди добывать информацию... Йети, который предпочитал звать себя Костей, сидел около костерка, привалившись к жалобно поскрипывающему дереву. Языки пламени, время от времени, ярко освещали страшную морду, больше похожую на обезьянью. Но эта морда голыми руками уничтожила врагов во много раз больше самого капитана. Осознание данного факта тоже вносило лепту в общий раздрай чувств и ощущений. — О чем думаете, товарищ Грым? Догунин не придумал ничего умнее, чем задать глупый и банальный вопрос. Да еще и назвать человеческим именем не решился. 'Надо же, — мелькнула мысль, — старый чекист, а веду себя, как институтка!' Накатившая злость основательно прочистила мозги. Надо заканчивать с рефлексией, и заниматься делом. В конце концов, драться с фрицами лучше в союзе с йети, чем без него. — Да так. О всяком, — Человеческие глаза на нечеловеческом лице смотрелись странно. А плескавшаяся в этих глазах тоска пугала. Какая-то она была сегодня особенно лютая и безнадежная. — О жизни думаю. О смерти. Да и о будущем. — Какое оно, будущее? — Догунин мысленно послал ко всяким троцким и бухариным официоз, и присел рядом. От туши йети веяло жаром. И уверенностью тяжелого танка. — Нет его, того будущего, — охотно поддержал разговор Ухватов. — Того, которое знаю, уже не будет. А какое будет — не знаю. Может, на Марсе будем яблони сажать, а может и снова все просрем... — грустно махнул лапой йети. Замолчал. По лицу пробежала почти невидимая слезинка, теряясь в шерсти... — Не просрем, — резко ответил Догунин. — Быть такого не может, чтобы просрали. Не дадим! — А нас спрашивать никто не будет, — глухо сказал йети. — Прокрадется какая тварь пятнистая на верха, и все коту под хвост пойдет. И все окажется ненужным... — Так выведем под корень! Не может быть, чтобы их много было! — Разве дело в одной крысе? Ей на смену всегда другая найдется. Тут серьезно думать надо, как систему перестроить, чтобы всего этого избежать. А я кто? Инженер. Потом старик. Когда Брежнев умер, уже на пенсии был. Что я понимал, что видел? Первое время казалось, что всё правильно идет. Что запустил Лёня хозяйство, подправить надо... Подправили!.. Йети помолчал, собираясь с мыслями, и продолжил: — Как это все наверх передать? Да чтобы еще поверили и меры приняли? Есть товарищ Хрущев, член Политбюро, заслуженный человек, а против него свидетельствует волосатая обезьяна. Кого товарищ Сталин слушать будет? То-то... Оба молчали. Йети нервно крутил пальцами винтовочный патрон. Потом посмотрел на него. — А ведь это не всё, что надо бы рассказать. Вот, например,— он сжал патрон так, что побелевшую кожу стало видно сквозь шерсть... Не ослабляя хватки, покатал в пальцах. — Иногда и на примере показать требуется. — Оп-па! — прокомментировал капитан увиденное, когда Ухватов разжал руку. — Силен, ты, братец, вот что скажу... — Сам знаю, — вяло огрызнулся йети. — Что получилось, видишь? Или я зря боеприпас испортил? — Не страшно... Капитан боялся потерять подсказываемую мысль. Не успеть ухватить ее за скользкий хвост. На могучей ладони лежал патрон совершенно других размеров. На вид, так и остался практически 'мосинским'... Только меньше. Ни винтовочный, ни пистолетный... Промежуточный какой-то... — Промежуточный, — подтвердил Костя. — Его в будущем применяют в автоматах и пулеметах. Во всем мире. — Точно! — хлопнул Догунин себя по лбу. — Вспомнил! Нам же под похожий патрон автоматы выдавали! Длинные такие! И магазин на двадцать патронов! — Автоматы? — удивился Костя. — Так их же после войны только начали применять. Калашников еще не изобрел ничего. А магазин на тридцать патронов будет. И на сорок пять. — Причем тут Калашников? — теперь уже Догунин удивился. — Федоров конструктор. Из генералов царских. Мировой мужик! Он к нам еще приезжал. Все про поведение оружия в мороз расспрашивал. А что за Калашников такой? — Да подробно и не скажу, — смутился йети и развел руками. — Михаилом Тимофеевичем звали. Вроде как из танкистов. — Хватит! Найдем! Ты вот что, Константин, ты бы записал всё, что вспомнишь. И отправим в Центр! А то ты же энциклопедия ходячая, а мы тебя непрофильно применяем, — загорелся Догунин. — В лабораторию отправить хочешь? — угрюмо уточнил Костя. — Не получится. Я профиль сам выбрал, и менять не собираюсь! — Да какая лаборатория, к Троцкому? — капитан подскочил. — Ты же про будущее армии знаешь! Что применялось, что никудышным оказалось! Писать всё надо! — А насчет написать... — йети протянул к капитану лопатообразные ладони, — у тебя есть карандашик на эти лапки? И представь, что это не в те руки попадет? — Значит, приставим к тебе писаря из надежных людей. Зашифруем. Или лучше... Капитан на секунду замолчал, а потом одновременно с Костей произнес: — Гиви! Несмотря на напряженность обстановки оба рассмеялись. — Вот видишь, — сказал Догунин, — хорошие мысли скопом ходят! Так что впрягайся и вспоминай! Время горит!!! 25 июля 1941 г. Москва Дверь мягко закрылась за спиной, отрезая от окружающего мира кабинет. Сапоги утонули в мягком ворсе ковра, покрытого невесомыми частичками пепла. Вошедший бывал здесь очень часто, поэтому не стал задерживаться в проходе, а сразу присел за стол. Хозяин кабинета приветственно кивнул гостю, и снова углубился в бумаги. Наконец, дописав несколько строчек, и размашисто подписавшись, отложил бумаги в сторону. Подвинув поближе стакан чая в мельхиоровом подстаканнике, начал размешивать, изредка звякая о стекло. Потом, вдруг улыбнулся, блеснув стеклышками пенсне: — Ну, докладывайте, Павел Анатольевич! — нарком говорил с чуть заметным кавказским акцентом, который, впрочем, совершенно не резал слух. — В двух словах, как Вы умеете. Что там наши орлы накопали, что Вы с товарищем Эйтингтоном разобраться не можете? — Гудериана орлы накопали, товарищ Берия. Того самого! — начальник Особой группы замолчал, ожидая реакции. Естественно, удивить наркома он не рассчитывал. Про систему получения перекрестной информации, и ее необходимость, майор госбезопасности Судоплатов сам мог читать многочасовые лекции. Но все же, все же... Берия беззвучно отхлебнул давно уже остывший чай, слегка поморщился: — Не могут пока еще наши товарищи из наркомата сельского хозяйства поспорить с английскими империалистами, — и неожиданно вернулся к основной теме. — Того самого накопали? — Именно, — подтвердил Судоплатов, — генерал-полковника Гейнца Вильгельма Гудериана. Командующего второй танковой группой. — Однако... — Берия снял пенсне, протер бархоткой, снова надел. — И как же наши орлы такую рыбину закогтить сумели? — А вот тут очень всё интересно! — время церемоний кончилось, и можно было говорить напрямую, не прибегая к 'канцеляриту' и официозу. — Тут очень похоже, что идет пересечение со сведениями, получаемыми по проекту Б-17. — Даже так? — нарком удивился. Очень. Хоть биография его и изобиловала разнообразнейшими поворотами, но некоторые вещи все же несколько выходили за привычные рамки. — Проект 'Б-17', говоришь... Подробности, товарищ майор, подробности! Судоплатов с готовностью раскрыл увесистую светлой кожи папку, до этого хранившуюся подмышкой. — В ночь на 16 июля в район станции Свислочь была заброшена группа капитана Догунина. Задача группы — диверсия на станции и последующая организация партизанского отряда из местного парттактива и, возможно, находящихся в тех местах окруженцев. В связи с этим группе были выданы координаты закладок в соответствующем районе. Уже днем шестнадцатого группа вышла на связь, сообщив, что задание выполнено. И, кроме того, имеется груз категории 'А' для доставки на 'Большую Землю'. Проверка сообщения подтвердила факт уничтожения станции. Истребители на доразведку два раза летали. Когда дешифровали фотографии, показалось, что там извержение вулкана произошло. Выжжено и перепахано. — Извержение? — переспросил Берия. — Настолько эффективно? — Эффективнее не бывает, — подтвердил генерал. — Сожгли дотла. Даже примерный подсчет потерь противника дает... — Это ты без меня посчитаешь и оценишь, — отмахнулся нарком, обычно любящий точность до последней запятой. — Потери группы? И методы столь эффективной работы? — Нет потерь, — развел руками главный диверсант Страны Советов. — В момент, когда Свислочь полыхнула, Догунин был еще в воздухе. Но на момент второго выхода на связь, капитан про данный факт умолчал. Самолет за грузом ушел. Как просили, Р-5. За ночь два раза обернулся. Летчик — гвардии лейтенант Мамкин, из 105-го. Бывший летун ГВФ. Лейтенант вывез пятнадцать детей от 3 до 10 лет, двух женщин и Гудериана. Притом, первым рейсом были отправлены исключительно дети. И впридачу пакет от капитана Догунина с подробным отчетом обо всех действиях. Только расшифровали, сразу доложили мне. Берия встал, неторопливо прошелся по кабинету. Остановился у книжного шкафа, ласково погладил потрепанные обложки... — И как объясняет капитан свои действия? — нарком снова повернулся к Судопnbsp;латову. — nbsp;Гейнца вывезти было необходимо, полностью с ним согласен. Но эти фокусы с первоочередностью отправки? Трибунала товарищ Догунин не боится? — Пройдя круг по кабинету, нарком снова сел за стол. — У меня сложилось впечатление, что товарищ Догунин больше опасается больницы для умалишенных, товарищ народный комиссар, — генерал достал из своей папки остальные бумаги, разложив из веером по столу. — Рапорт от Догунина. Рапорт командира отряда окруженцев, с которыми Догунин соединился, старшего лейтенанта Свиридова. Протоколы допросов Гудериана. И остальные документы. Берия кивнул, снова собирая многочисленные документы в аккуратную стопку. — Ознакомлюсь. А пока вкратце, своими словами... — В обозначенном районе, к моменту десантирования Догунина, уже сформировался партизанский отряд из местных жителей и окруженцев. Этот отряд 13 июля провел операцию по захвату Гудериана, а в ночь на шестнадцатое уничтожил станцию Свислочь при помощи неизвестного оружия. Группу капитана встретили при приземлении. Ждали прямо в месте высадки. Догунин утверждает, что партизаны знали о группе всё. От званий и внешности до незначительных моментов биографии. — Это возможно? — Берия убрал предоставленные документы в стол. — Нет, — категорично мотнул головой генерал. — Но судя по всему — факт. — Интересно... Какие еще странности? Причем тут 'Б-17'? — Отряд использует вместо гужевых животных мамонтов. Кроме того, у партизан есть союзники. Не люди. Требование переправить детей исходило от них даже в большей степени, чем от партизан. Догунин решил, что генерал-полковник стоит того, чтобы его запихнули в самолет вторым рейсом. — Что-то ты темнишь, Павел Анатольевич! — неожиданно перешел нарком на вовсе уж 'домашний' тон. — Что значит 'не люди'? Лешие? Домовые? Черти? — Гудериан их чертями зовет, — улыбнулся Судоплатов. — Сами себя называют 'йети'. Судя по описанию — разумные человекообразные обезьяны гигантского роста и почти людской внешности. Ну, там клыки еще, и целиком покрыты шерстью. — Хм... — стекла пенсне задорно белснули. — Гражданин Бокий, когда еще был товарищем, очень интересовался этим видом. Или там всё еще глубже? — Глубже, Лаврентий Павлович, — снова улыбнулся генерал. Всегда приятно удивлять вышестоящее руководство. Естественно, в положительном смысле. — Руководитель этих самых йети категорически утверждает, что он член ВКП (б) с семидесятилетним стажем. — Не много ли? — улыбнулся Берия. — Он не заявлял, что Марксу 'Капитал' надиктовывал? — Утверждает, что именно такая цифра. И добавляет, что хотя в силу объективных причин документов предоставить не может, это роли никакой не играет, ибо главное быть большевиком в сердце. — Бесспорная мысль. И какие же у него объективные причины? — Собственная смерть в две тысячи двенадцатом году. — Хм... Я понимаю, чего боится капитан... Попробовал бы я заявить товарищу Сталину что-нибудь подобное... — Я уже тоже боюсь, — кивнул Судоплатов. — Но у нас еще два аналогичных рапорта, кроме Догунина. Плюс показания Гудериана. И остальных, включая детей. Всех их мы перевели к нам. — Это вы правильно сделали. Выглядит, конечно, бредом. Но когда, по Берлину бродят тираннозавры, а наши летчики возвращаются с вылетов на диплодоках... Пожалуй, не стоит удивляться ни мамонтам, ни снежным людям с семидесятилетним партстажем. Ладно, Павел Анатольевич, почитаю я эту фантастику. Всегда любил Беляева. Хотя здесь, конечно, мистер Уэллс более к месту... — С этим йети связан еще один вопрос, — продолжил генерал. — Догунин передал его личное письмо Вам. Криминалисты проверили — признаков какого-либо яда или чего подобного нет, — Судоплатов вытащил из потайного кармана кителя помятый конверт и передал Берии. Нарком просмотрел первый лист. Удивленно поднял взгляд: — Все страньше и страньше, как любила говорить одна маленькая, но очень умная девочка... откуда этот человекообразный член партии знает мингрельский? Ты верно поступил, Павел Анатольевич. Очень верно, — нарком задумчиво побарабанил пальцами по столу. — А чем сейчас занят этот отряд? — Передислоцировался согласно плана. Из основного отряда Свиридов с Догуниным выделили диверсионную группу, целенаправленно занимающуюся транспортными узлами немцев. Насколько я понимаю, людей в этой группе очень немного. — И как их успехи? — Впечатляет, товарищ народный комиссар. Очень впечатляет... — снова прозвучали, уже сказанные в кабинете слова. — Это хорошо, что впечатляет. Пусть угостят немцев конфетами 'по-судоплатовски'! — Эти смогут. — Они же большевики с семидесятилетним стажем! — оба чекиста не сумели сдержать смех. 25 июля 1941 г. Белоруссия — Ты уверен, что всё это было нужно? — спросила Светка. — Ни в чем я не уверен, — ответил Костя. — Но теперь НКВД не выпустит из-под наблюдения никого, кто связан с нами. За детей можно быть спокойными... Глава7 27 июля 1941 года. Белоруссия — Гауптман, Вы ничего не хотите мне сказать? — полковник метался по кабинету, временами замирая на несколько секунд возле внешне невозмутимого Берга. Краузе прекрасно понимал, что командир спецгруппы ему неподчинен и неподвластен. Но молчать полковник уже не мог. Накопившееся раздражение требовало выхода. И выхода немедленного, пока не разовало на десяток маленьких Краузе. Последние события вынули из полковника душу, немного пожевали и засунули обратно, причем вверх ногами и по диагонали! Три крупных железнодорожных узла! Склад боеприпасов! И на закуску, неизвестные сровняли с землей полевой аэродром! Первые четыре случая еще можно было представить как разгильдяйство личного состава. Сослаться на неосторожное обращение с огнем не в меру заядлых курильщиков. Потрясти над головой папкой с рапортами о недостаточном техническом оснащении и отсутствии налаженной пожарной службы на местах. Еще что-то придумать. Даже то, что случай не единичный, попытаться обратить себе на пользу. В конце концов, все постройки сгорели, от техники остались оплавленные остовы, а от личного состава — отдельные обгорелые кости. И те, непонятно, как уцелели в творившемся аду. В общем, старый канцелярский лис знал много способов уйти от ответственности. Но был еще полевой аэродром. Всего два дня, как отдельная группа бомбардировщиков передислоцировалась на новое место. Даже не все подразделения успели подтянуться с прежнего места, за двести километров от этих проклятых лесов... Аэродром не сгорел. Вернее, сгорел, но не целиком. Уцелело большинство тел, обломки самолетов, несколько автомашин, стоящих чуть поодаль, и сумевших избежать языков пламени. Обнаружили даже командира группы, майора Кеннигса. Мертвого, конечно. Майору оторвало пол-головы, но опознали по номеру Рыцарского креста, чудом уцелевшего на обгорелой ленте... Но это все лирика. Страшнее другое. За все произошедшее спросят с Краузе. И спросят вдумчиво. Если все окончится позорной отставкой, можно будет благодарить бога. Могут ведь и в Заксенхаузен отправить. Или уронить в лесничный пролет навстречу твердому гранитному полу. Как там недавно писали в 'Беобахтер' про одного из советских вождей? 'Хруштшов'? Или как-то так... Словом, ведомственная принадлежность Берга сейчас мало беспокоила полковника. Не так, конечно, чтобы стучать кулаком по столу — это было бы откровенным перебором. Да и голос особо не повышал. Во избежание. Берлин далеко, а гауптман близко. И Краузе, совсем не уверен, что разгильдяи из комендантской роты сумеют воспрепятствовать полету полковника в пролет. Высота здесь, конечно, совсем не та, что в этом большевистском рейхстаге — Дворце Советов... Полковник вовсе не стремился к плагиату в вопросе собственной кончины. Не устраивала его и смерть в вонючем концлагере. По странному выверту психологии, Краузе хотел отойти в мир иной в постели, окруженным любящими правнуками... Но и вовсе молчать, притворившись ничего не замечающим поленом — не выход. Тоже могут сделать далеко идущие выводы. Тот же гауптман, кстати. — Объясните мне, Берг, — шипел полковник рассерженной змеей. Или, что больше походило на истину, крысой, которой прищемили дверью хвост. — Что происходит? Вы уже две недели торчите здесь. Где результаты? Мы до сих пор не знаем, кто воюет против нас, и где его база! Что докладывать в Берлин?! Ваши люди слоняются по территории, жгут на кострах всякую гадость... — А еще, неделями пропадают в лесу. И, кстати, сумели зачистить пару мелких групп, — 'Голем' был непробиваем. А его улыбка уголками рта при совершенно безразличных глазах рождала желание выдернуть пистолет из кобуры... И застрелиться. Потому что больше ничего полковник не успеет сделать ни при каких раскладах... — Что, так трудно найти мамонтов? — Краузе несколько сбавил тон, понимая, что и так уже наговорил лишнего, да и скорость 'нарезания' кругов поубавил. — Они маленькие и незаметные? По крайней мере, Вы можете хотя бы сказать, как защищаться от этих диверсий? Или с кем мы воюем? Вы что-нибудь можете мне сказать, герр гауптман? Определенное! Без Ваших недоговорок!!! — Не кипятитесь Вы так, полковник, нервные клетки не восстанавливаются. — Берга, похоже, ситуация забавляла. По крайней мере, глаза перестали быть тусклыми провалами, затянутыми непроглядным туманом. — Кое-что определенное и конкретное я Вам сказать могу. Гауптман повозился с завязками камуфляжного рюкзака и вытащил на свет свой потрепанный планшет. Подержал его несколько секунд в руках, решительным жестом запихнул обратно, тяжелым взглядом уставился Краузе в лицо: — Во-первых, против нас работает не одна группа, а две, — указательным пальцем Берг словно бы отбивал по столу ритм, четко отмеряя каждое прозвучавшее слово. — С теми, кто атаковал аэродром, Вы можете справиться самостоятельно. Если будете прислушиваться к советам специалиста, а не копить бессмысленную злобу в его сторону. Если бы Вы усилили охрану объектов, о которых я Вам говорил, вместо того, чтобы всеми силами прочесывать леса вокруг Свислочи, аэродром был бы цел! Или скажете, что от меня не звучало предупреждения? — гауптман слегка наклонил голову, внимательно наблюдая за стремительно багровеющим полковником. Краузе не выдержал. Чуть не прыжком подскочил со стула, подбежал к окну, дернул на себя заклинившую на днях раму... Хлынувший поток воздуха несколько охладил пыл полковника. Краузе обернулся к собеседнику: — Вы считаете, что я должен был бездействовать? Как это делаете Вы? — Я считаю, что Вы должны думать, в первую очередь. Как это делаю я. Что заслужили, то и получили. Вы сняли с аэродрома большую часть наличного состава! Считаете, что там были невидимки? Должен Вас разочаровать. Это работа самых обычных людей. Пришли, вырезали заспанных караульных, которых было в два раза меньше, чем положено. И все. Аэродром свалился им в руки. Техники, летчики, десяток водителей... Кто должен был организовывать сопротивление ночному нападению? Может быть, Ваши интенданты готовы противостоять русским диверсантам? — гауптман поднял руку, предупреждая возражения, судорожно хватающего воздух полковника. — Были там мамонты, были. Самолеты топтали. Но уже когда всё было кончено. А нападали самые обычные люди. И потери, можете не сомневаться, у них имелись. Хотя и унизительные для нас. Для нас, герр оберст, для нас. Я, в отличие от Вас, не отделяю себя от Германии. — А станции? А склады? — последние слова были сказаны уже шепотом. Слова гауптмана ударили в уязвимое место не хуже итальянского 'стилетто'... — Вот здесь Вы не виноваты, — неожиданно улыбнулся Берг. По-настоящему улыбнулся. — Или почти не виноваты. Здесь мы столкнулись с противником совершенно другого уровня. Вы с ним не справитесь. — А Вы? — Не знаю. Но попытаюсь. Сейчас я могу предложить Вам следующее. Во-первых, прекратите дурацкие прочесывания окрестностей. Место базирования группы на мамонтах нам неизвестно даже приблизительно. А искать наобум, в надежде на улыбку Фортуны... Думаю, Вам понятен тот момент, что для прочесывания данного лесного массива необходимы силы минимум пары дивизий. Со второй же группой еще хуже. Солдаты могут в прямом смысле слова ходить по головам русских диверсантов, и все равно ничего не заметят. Высвободившиеся силы, бросьте на усиление охраны всех стратегических объектов в регионе. Всех без исключения! Пусть работают и не мешают моим людям. А я попробую засаду. — Засаду? — А что в этом такого? — искренне удивился Берг. — Даже бесплотные существа порой попадают в засаду. Перечитайте при случае откровения Отцов Церкви. Там и не такое написано. — Вы знаете, где они нанесут следующий удар? — решил уклониться от опасной темы полковник. Кто его знает, этого Берга? Может, у него в голове Вотан и прочие валькирии... — Догадываюсь. И мои люди там уже работают. — И где же? Гауптман, наконец-то, достал окончательно свой планшет, развернул карту. Палец ткнул в точку на железной дороге. — Вот здесь. — Почему? — Краузе утер пот обильно текущий по лбу огромным платком. 'Минимум половину простыни извел!' — мелькнула веселая мысль. Гауптман, однако, загнал ее поглубже. Пусть оберст понервничает, воспринимая Берга бездушной приставкой к пистолету. Послушнее будет. — Я же сказал Вам, полковник: надо сначала думать! Это последний крупный узел в регионе. Если большевикам удастся сжечь и его, тем более так эффективно, как предыдущие, все наши транспортные схемы окажутся парализованы. Под сомнение ставится вся кампания. На фронте уже возникли большие проблемы с горючим и боеприпасами. А без этого не может воевать ни одна армия. Даже наша. Никто не может! Подумайте над моими словами, герр оберст. Не думаю, что Вы хотите научиться летать. Берг резко повернулся и вышел из кабинета Краузе. 30 июля 1941 года. Белоруссия Бегущая впереди Светка резко остановилась. Настолько резко, что Костя чуть было в нее не врезался. Сидящий на Костиной спине Яшка не свалился только чудом. — Таки шо случилось, мадемуазель? — вопросил Любецкий, восстанавливая равновесие, и сдерживая желание витиевато выругаться на чересчур мнительную барышню. — Кто-то где-то сдох, или так и надо? — Люди. Четверо, — сказала девушка, не обрачиваясь. Поразмыслив, ткнула лапой по направлению движения. — Нет, шестеро. Чуешь? — Угу, — подтвердил Костя, принюхавшись и прислушавшись. — Через каждые 50-60 метров сидят. Парочка даже на дерево взгромоздилась. Наблюдатели. По нашу душу. — За шо мы имеем разговор? — вклинился Любецкий, вертя головой во все стороны, надеясь, если что, заметить признаки врага первым. — За то, что нас здесь ждут, — нахмурился Костя. — И, похоже, серьезно ждут, если за версту от станции секретов понаставили... — Будет каких-то предложений? А то мне этих состояний категорически не кошерен. — Ага. Предложений будет. Как без них? — ответил Грым и скомандовал. — Отходим назад и думаем, что делать. Давай! — Грым помог Любецкому забраться обратно на спину. Йети бесшумно отбежали обратно. Минут через десять неторопливого бега, они расположились на небольшом бугорке, надежно скрытом густым ельником. — Я так думаю, — начал совещание Грым, — фрицы высматривают именно нас. Точнее, тех, кто придет взрывать станцию. И они просекли, что предыдущие объекты мы взрывали с опушек. Судя по всему, работают серьезные спецы. Расположены грамотно. И вообще, думают они как-то не так, как обычные гансы. — Думают не так?! — удивленный Яшка широко раскрыл рот и пошире распахнул глаза. — Грым, до всем Ваших достоинств Ви еще имеете чтение мыслей? Вам же просто нет цены! Ви же на Молдаванке будете король и никак не меньше! Зачем Вам были нужны дочки старого Иосифа, которых даже не в курсе, шо за сокровище они имели обладать. Или обладали иметь? Неважно, за Вами же пойдет любая, даже Соня с Пересыпи, шо даже мене говорила, будто ждет своего Костю. — Любецкий на минуту замер и восхищенно выдохнул, — Грым! Ви таки ещё и моряк? Рыбачка Соня ждет Вас? Таки Ви уникальная личность! — Мысли не читаю, — Оборвал Грым запутаную вязь рассуждений Любецкого. — Точнее, могу, но сильно напрягаться приходится. А обычно так, что-то типа запаха ощущаю. Как сказать точнее — не знаю. Да и неважно это, — Костя уныло махнул лапой. — Сейчас что делать будем? Пройти между наблюдателями — не проблема. Но могут быть еще какие-то сюрпризы. Вопрос — какие? — Мины по опушке, — сказала Светка, последнее время поднаторевшая в тактике 'малой войны', — обычные противопехотные, 'шпрингены', и сигнальные. Мы им крепко подгадили... — Напрашивается, — согласился Костя. — Без мин тут никак. Еще что? — Проходы промежду мин, шо будут как раз выходить напротив пулеметных точек. Шобы делать сюрпризов тем, кто чует мины, как некоторые. И еще таких пулеметов, шо наводятся с шухера. А если засаду делал Яша Любецкий, то он не забыл бы за пару точек там, куда будут бежать вляпавшиеся. И поставил бы там таких ушлых ребят и большой черный пулемет до полного счастья. И я таки скажу, шо ми не сможем сейчас предсказать все пакости, до которых додумался такой сумрачный тевтонский гений. — Что предлагаешь? — Грым, Ви, конечно, видный мужчина, любимец дочек старого Иосифа и даже самой Сони, но лезть напролом несколько не благоразумно. Надо придумать шо-то совершенно оригинальное. Шобы ни одна мина не остановила. — Например? — спросила Светка, которой Яшкин выговор хоть и понравился в начале знакомства, изрядно успел поднадоесть. Да и его вечное словоблудие порой топило в самом себе откровенно полезные мысли. — У мене есть таких волшебных слов, как паровоз. Немцы еще не сделали мин, шобы пускать мимо рельсов собственных поездов. Если ви посмотрите до западного направления, то под ту горочку поезд не остановится, если только ему не мешать изнутри. А шобы всё прошло без лишнего гармидера, надо иметь эшелон с горючим и воткнуть пару гранат на цистерны. Можно пару пар. Гранаты лишними не бывают у принципе! — А ты умеешь водить паровоз? — задал вопрос в лоб Костя. — Таки Ви верите, шо в мире есть таких вещей, которых бы не умел настоящий одессит? — всерьёз обиделся Яшка. — Я еще не пробовал, но почему-то уверен, шо у меня таки получится! Вряд ли паровоз сложнее внутри, чем мой любимый тарантас, который спалили фрицы, шоб им сто лет икалось в печенку дохлым ежиком! — Добре, будем надеяться, что справимся, — произнес Костя. — Подкараулим подходящий эшелон километров за пятнадцать от станции. Там как раз он в горку ползти будет. Вырежем поездную бригаду, заминируем. Фрицевские же мины на благое дело и пустим. Разгонимся, заклиним газ... Ну, или что там?.. Спрыгнем, не доезжая... Блин, не выйдет! — Мы имеем проблем? — Конечно, имеем! Мы же со Светкой просто не поместимся в кабине! — огорченный Грым понуро опустил плечи. — Костя! — от обиды Яшка даже назвал йети человеческим именем. — Ви таки всерьез думаете, шо сын рома Будулая и внук Коли Корено не сможет прирезать пару поцев за свою родную и любимую Родину? Ви меня обижаете, и никак иначе! Ви будете ставить мины, я пойду до паровоза, а наша красавица подстрахует на случай разных неприятностей. Таки работаем? — Таки да! — Э! — возмутилась Светка. — А почему это я на подстраховке? — Светик, — издалека начал Костя, — я бы сказал, что у тебя нет опыта в постановке мин. Но это не главная причина. Цистерны очень грязные. Все в мазуте и угольной пыли. Ты же не захочешь пачкать одежду? — Ага, как в болото лезть, ты про одежду не спрашивал! — Ты готова пойти на дело голой? В смысле — в одной шерсти? — Таки, я за! — восторженно приветствовал Любецкий красоту предложения. Девушка прошипела сквозь зубы несколько слов на специфическом тольяттинском диалекте. Впрочем, общий смысл был хоть и крайне неприличен, но вполне понятен: с планом она соглашалась, однако кому-то это обойдется очень дорого. Скорее всего, тому немцу, который придумал ставить на них ловушки, не дающие просто и по-человечески пойти и взорвать! — Впрочем, тебе тоже найдется работа. — утешил ее Костя. — Ночью мины снимать пойдем. Когда немцы не видят. Заодно и потренируешься. 30 июля 1941 года. Белоруссия Нужный эшелон подошел уже днем. Неприятным сюрпризом оказались платформы с охранниками в середине и конце состава. Хорошо, вовремя удалось рассмотреть детали и скорректировать план. Йети рванулись к поезду одновременно. Светка взлетела на заднюю платформу и нашла, наконец, на ком сорвать злость. Ни один из пяти немцев не успел даже понять, что происходит... Только, пожилой фельдфебель что-то заметил. Но было поздно, он уже летел с платформы вниз, а там гостеприимно стучали по стыкам рельсов колеса... У Кости задача была посложнее. Уравняв скорости, он закинул Яшку на тендерную платформу, после чего пропустил несколько цистерн и повторил уже проделанную подругой операцию. Вспрыгивать пришлось на противоходе, но это мало что меняло и совсем не помешало. Передавив ошалевших от невиданного зрелища фрицев, йети пристроил мины на ближайших цистернах и, запрыгнув на переднюю, побежал по качающимся под ногами тоннам горючего в голову эшелона. До тендера оставалось еще две цистерны, когда паровоз победно прогудел начальные такты 'Хава Нагилы'... На заваленный углем тендер Яшка приземлился крайне удачно. Всё-таки прыгать с йети намного удобнее, чем карабкаться с земли, да еще предварительно хорошенько пробежавшись! А тут как с эскалатора в московском метро сошел: раз и готово! И, в отличие от немца-охранника, уже готов к труду и обороне: кнут не оставит фрицу ни одного шанса!.. Что за черт!? Ни кнут, ни даже нож не потребовались. Немец валялся лицом вниз, из-под левой лопатки торчала самая настоящая стрела, вокруг которой расплывалось темное пятно. Второе тело почти в такой же позе обнаружилось на куче угля. Только стрела, видимо ради разнообразия, торчала в районе печени. Еще один фриц, в котором по голому грязному торсу однозначно определялся кочегар, удобно раскинулся у самой будки, одаривая ясное небо двумя улыбками. — Здрасьте Вам через окно! — сам себе заявил Любецкий, перепрыгивая через трупы, и бросаясь к кабине, идущего на всех парах паровоза. — И кто, скажите, пожалуйста, решил так удачно сэкономить нам проблем? Тело машиниста, ничуть не более живого, чем разложенные на тендере, было аккуратно пристроено в углу будки. Рядом с тушкой винноубиенного, не менее аккуратно пристроился лук, самодельный, но добротный, с толстой тетивой, сплетенной чуть ли не из жил какого-то животного. Единственным живым в поле зрения, оказался невысокий жилистый человек азиатской наружности, одетый в рваную гимнастерку. Человек, суеверно посматривая на рычаги управления, неутомимо работал лопатой, словно решил выяснить, в состоянии ли он забить топку углем быстрее, чем давление в котлах превысит все допустимые ограничения. При этом красноармеец негромко ругался на жуткой смеси ломаного русского и, наверное, неломаного, но совершенно неведомого Яшке, языков. — Арвой дадод барегам! Зачем шакал-нэмэц страна пришол? Билять его мама! Комбат убыл, лейтенант убыл, сержант Свинарэнка тожэ убыл! Сектан кисмет! Кому Шамси плов варыт тепер? Вах, нехорошо! Шайтан-арба, уголь кушать, на станцыя ехать! Кери хар! Быстро ехать, болшой кирдык дэлат! Шакал умирай, керма фуч! При появлении Любецкого в кабине, лопата в руках азиата сменилась на нож. Но остроглазый 'кочегар' разглядел припорошенную пылью гимнастерку с зелеными петлицами и снова вернулся к своему занятию. Лопата так и мелькала... — Ассалам алейкум, ака! — заорал красноармеец, перекрикивая рев котла и свист перегретого пара. — Шайтан-арба ездить умей? Сильно быстро ехать, станция балшой кирдык делать. Граната, бомба взрывай, бензин гори, патроны гори! Шакал-нэмец кирдык, ишак-нэмэц кирдык! Весь нэмэц кирдык! За комбат мэсть! За лейтенант мэсть! За сержант Свинарэнка мэсть! Шамси за всэх мэсть! Яшка вполне законно гордился тем, что знает все наречия Советского Востока, хоть и познания его были не столь глубоки, как хотелось... — Ваалейкум ассалам, мать твоя узбечка! — не ударил Любецкий в грязь лицом, разом исчерпав свои познания во всех среднеазиатских языках сразу. — Таки не надо делать нервов, ми сейчас разгоним такой тарантас по самые помидоры. И не стоит провожать его до станции, мины на цистернах сделают всё в лучшем виде. Любецкий уверенно огляделся, кочергой разровнял беспорядочно набросанный уголь на колосниках, вдавил пятку на регуляторе... — Шамси мама не узбек, Шамси мама — тоджик! — заявил азиат, кося и без того узким глазом в сторону отобранной лопаты. — Шайтан-арба гоняй! Станция кирдык! — Уже разогнал, братишка! — отмахнулся Любецкий. — Пошли, прыгать пора! — Куда прыгать? — удивился таджик. — Сюдой! — Яшка открыл дверь паравозной будки. — Давай сигай, шайтан-арба сама поедет, сама фрицам кирдык делать будет. Очень большой кирдык! Бада бум! — Вах! Как сама!? — Шамси распахнул глаза пошире, но на лопату смотреть перестал. Потом горестно поцокал языком, обреченно всплеснул руками, выдохнул: 'Кысмет твою маму!' и, подхватив лук, шагнул в открытую дверь. Достаточно грамотно шагнул, как успел заметить Яшка прежде, чем последовать за новым приятелем.

* * *

Человек отделился от поезда, коснулся земли, по инерции пробежал несколько метров и, кое-как сгруппировавшись, кубарем скатился с насыпи. Когда Костя подбежал к нему, спрыгнувший уже сидел и проверял свою целостность, ощупывая голову обеими руками сразу. — Жив? — спросил Костя и только тут заметил, что это не одессит. — А Яшка где? Ты кто вообще? И откуда взялся? Человек поднял глаза на Костю и ответил без малейшего удивления: — Я Шамси Абазаров, урус-албасты. С шайтан-арба ходил. Твой товарищ тоже ходил. Там, — он махнул рукой вперед по ходу поезда. Светка, услышавшая последние слова, а еще раньше уловившая мысли Грыма, пулей пронеслась мимо. Но ефрейтор уже топал навстречу, отчаянно матерясь и слегка подволакивая правую ногу. — Светочка, будьте так любезны, — попросил он встревоженную даму, — там с поезда выпал такой маленький черненький таджик по имени Шамси. Так вот, его совсем не надо кушать! Ви будете смеяться, но он пришел до фрицев немного раньше! — Уходим, — распорядился Костя, словно ребенка, подхватывая на руки 'маленького черненького', — там разберемся. У немцев скоро такой шухер начнется... По лесу неслись минут десять. Потом сзади негромко, почти на пределе слышимости, бухнуло, через несколько мгновений раздался еще взрыв, изрядно приглушенный расстоянием и лесом. А потом начался такой грохот, что любая артиллерийская канонада позавидовала бы! — До вагонов со снарядами дошло! — радостно заорал Яшка. — Слышь, Шамси, кирдык станции! — Кисмет, — спокойно ответил таджик и поднял глаза к небу, одновременно пытаясь сделать руками какой-то жест. Сделать это находясь в охапке у бегущего йети оказалось затруднительно, и Абазаров только еще раз повторил: — Сектыш кысмет. Ай, хорошо! Впрочем, его довольная физиономия говорила красноречивее любых слов. Еще минут через пятнадцать выбежали к месту, где, отправляясь на операцию, оставили лишнее барахло. Яшка немедленно занялся готовкой, громогласно объявив о полезности регулярного питания. Случайно заметив брошенный на буханку хлеба взгляд таджика, Костя спросил: — Шамси, ты когда последний раз ел? — День, два, три... потом кушал, — ответил тот. И снова развел руками. Кысмет, мол, что уж сделаешь... — Яшка! — Не учите мене жить, — бросил одессит, — лучше поддержите продуктами! Братишка, ты служил где? — Пехота слюжил, — вскинул голову Абазаров. — Сто восьмой стрэлковий дивизия слюжил. Генерал Маврычев камандир бил. — А занимался чем? — поинтересовался уже Костя. — Шурпа на весь рота делал, — гордо ответил таджик, аккуратно отламывающий кусочки хлеба от краюхи, отхваченной щедрой рукой Любецкого. — Лепешка пек. Лагман делал. Плов для целый батальон варыл! Сам комбат хвалил, говорил, таджикский плов — настоящий плов! Потом грязный шакал пришел. Комбат убыл. Лейтенант убыл. Сержант Свинарэнка тоже убыл. Все убыл. Шамси винтовка взял, стрелял. Много шакал убыл. Только патроны кирдык. Кисмет, — азиат пожал плечами, — Шамси лук дэлал, к урус пошел, домой пошел! День шел, седьмой шел. Везде шакал, урус нэт савсэм. Решил, не дойдет к урус. Умрет от нэмэц. Нога сильно болит. Видит станцыя, много шакал. Если шайтан-арба разогнать, балшой кирдык будэт. Не зря Шамси умрет. Полез на шайтан-арба. Кери хар! Шамси два шакал лук убил! Два зарезал, как баран! Яшка-джан приходил, станцыя балшой кирдык делал! Потом сказал с шайтан-арба ходи! — А что с ногой? — поинтересовался Костя. — Пуля ногу стрелял. Давно. Плохо нога. Халва пахнет. Кирдык Шамси. — А ну-ка... Таджик спустил штаны, обнажив бедро. Человек и йети уставились на крайне неприятного вида рану. — И ты с этим пер туеву хучу километров, а потом на поезд прыгал? — выдавил Костя. — Железный мужик! У тебя же гниет всё. Считай, газовая гангрена на подходе, если не уже. Яшка, доставай аптечку! И сам работай, с моими пальцами только ампутации хорошо получаются. — Таки да, — согласился Любецкий, — особенно немецких конечностей и до самой шеи. Терпи, братишка, больно будет! Абазаров только кивнул и полностью снял остатки штанов. Яшкины руки замелькали над раной, так же ловко, как несколько минут назад — над котелком. Впрочем, рот при этом не закрывался. К Шамси он, изменив своей вечной привычке, обращался исключительно на 'ты'. — Таки тебе надо было до погранцов идти, а не до пехоты, — тараторил Яшка. — Не могу сказать плохого слова за полк, где раненые ротные кашевары эшелоны на гоп-стоп берут, но таки пограничники, это вам совсем даже другое дело. Братишка, до каких мест надо будет прийти в гости, когда наш Грым ампутирует последнему немцу его дурную голову, а мадемуазель Светочка засунет свой любимый огнетушитель в задний проход Гитлеру? Я таки хочу дойти до твоего уважаемого папы и сказать большое одесское спасибо за то, шо вырастил настоящего батыра! — Нэправильна гаваришь, ака, — произнес Шамси слегка дрожащим голосом, — 'батыр' узбек гаварыт. Тоджик скажет 'пехлеван'. Я Зеравшан живу. У самых гор. Город Айни, слышал, брат? — Таки нет, — чистосердечно признался Любецкий. — но это совершенно наживное дело. После войны обязательно сходим до ваших мест. Там же живут йети? — Албасты ест. Только он не ходит к люди. Нэ любит. — Я имею таких оснований полагать, что для нас он сделает исключение. Если ему это скажет сам Грым, а не какой-нибудь потомок мелкой лысой обезьяны. Я тебе скажу без второго разу, шо с ногой у тебя будет в лучшем виде. Как очень правильно заметил наш специалист по кардинальным ампутациям, железные люди не имеют такой привычки гнить заживо. Бывает, они имеют немного такой ржавчины, но это всегда можно поправить. Полежишь до утра, да пару дней тебя будут носить на руках, а потом ми будем иметь самого правильного кашевара на всем партизанском фронте. Таки фрицам сильно не повезло, шо они разозлили 'железного' Шамси. 30 июля 1941 года. Белоруссия. Первая реальность Эшелон приближался, деловито постукивая колесами на стыках рельсов. Первыми неладное почуяли не часовые на въездном посту и не охрана на платформах эшелона. Самым бдительным оказался майор Остерман, комендант станции. В обязанности престарелого ветерана, еще юным фенриком травленного французским фосгеном в окопах Западного Фронта, совсем не входило встречать каждый прибывающий поезд. Но обожженные легкие майора давали о себе знать и через двадцать пять лет. Остерман при первой возможности выходил из тесного помещения комендатуры, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Терпкий аромат близкого соснового бора перебивал даже вонь нефтепродуктов и прочего креозота, в изобилии носящуюся в атмосфере... Острый взгляд старого служаки тут же отметил слишком большую скорость приближающегося состава... Не исключалась возможность, что машинист-лихач просто форсит перед дружками, или перед прелестницами из женского персонала, и с минуты на минуту начнет торможение, но... В голове щелкнул неведомый переключатель из штатного в боевой режим... Рискуя сорвать горло, комендант заорал: 'Аларм!'. Сознание еще успело поставить маленькую отметку, что не было предупредительного гудка, который обязан звучать при въезде на станцию... Но было поздно. Вернее, стало. На очередной развилке паровоз срезал стрелку и на полном ходу протаранил стоящий на параллельном пути эшелон с боеприпасами. Оба состава начали складываться, напоминая 'змейку', детскую игрушку, которую Остерман подарил внуку перед отправкой на фронт. Складывались медленно, словно бы нехотя... Переворачивались вагоны, пришпоренными лошадьми вставали на дыбы платформы, лениво заваливались еще движущие цистерны. Рассыпающиеся из ящиков снаряды окунались в лужи авиационного бензина. Бенгальскими огнями рассыпались искры, рождающиеся при ударе металла о металл... 'Это конец, — проволочила отнявшиеся ноги старая уставшая мысль, — сейчас вспыхнет. Неминуемо... Почему еще не полыхнуло? А вот, уже...' Пламя взметнулось, заливая станцию. И в этот момент он увидел в самом центре бушевавшего ада паровоз. Старая заслуженная машина. Очень похожая на тех трудяг железных дорог Германии, что везли юного Остермана на его первую войну... Паровоз, с появления которого все и началось, стоял нерушимой скалой. Волнующееся с обеих сторон море разъяренного металла и огня словно боялось прикоснуться к исполину. А может, разрушительное пламя Армагеддона боялось не паровоза, а человека. Того, что, по-турецки скрестив ноги, устроился на крыше будки и, с каменным лицом, что вызвало бы у Карла Мая приступ дежавю в связи с краснокожими, выпускал пулю за пулей в лежащую на боку цистерну, бывшую первой в уже несуществующим эшелоне. Истратив последний патрон, человек небрежно отбросил винтовку, встал на ноги и обвел возникший хаос довольным взглядом. Глаза странного человека на долю мгновения задержались на лице коменданта, и губы растянулись в улыбке. Видимо, близость смерти до предела обострила чувства майора. Или, может, Провидение подарило на краткие мгновения неизвестные ранее способности, компенсируя скорую смерть. За крошечный промежуток времени Остерман успел понять всё, что хотел сказать этот человек. И пониманию вовсе не помешало то, что слова звучали не по-немецки, и не по-русски... 'Ты хотел полакомиться чужой шурпой, грязный шакал? — говорили мудрые старые глаза молодого парня. — Ты не пришел, как дорогой гость в дом друга. Подлой змеей приполз из-за угла, чтобы ужалить хозяина. Ты наешься нашей шурпы до самого горла! Самого лучшего лакомства, приготовленного мастером! Не хочешь? А кто тебя спрашивает? Уже поздно! Ты сделал выбор, когда пришел незваным. Думал, что на тебя не найдется управы? Убедись в своей глупости, безмозглый баран, потому что Шамси Абазаров уже здесь и готов отвести твою душу в Джаханнам вместе с душами всех, кто явился вместе с тобой. Не надейся, что те, кто не попадет туда сегодня, надолго задержатся на чужой для вас земле. Ибо таких, как я, много, и каждый готов указать путь стае грязных шакалов. И не тешь себя мечтой, что ты расчистил дорогу последователям. Там, в долине Зеравшана, уже родился новый Шамси Абазаров. Тот, который будет убивать шакалов, пришедших через двадцать лет. А за ним появится другой, для следующего поколения. И когда бы вы ни явились, вас всегда будет ждать 'железный' Шамси. Может быть, у него будет другое имя, может, он окажется русским или чукчей, но это буду я, Шамси Абазаров, кашевар сто восьмой дивизии, пришедший сварить из вас шурпу для демонов. Такова ваша проклятая судьба'. Человек улыбнулся, повторил прозвучавшее заклинанием: 'Сектаны Кысмет!', распахнул руки и принял удар пламени...

А может, это было совсем не так. Кто сможет поведать, что и как было, если от станции осталась большая дымящаяся воронка? Достоверно известно только то, что когда полыхнуло, секунда в секунду, в далеком горном поселке Айни неожиданно проснулся и подал голос совсем еще маленький мальчик. Напрасно женщины суетились над младенцем. Ребенок отталкивал материнскую грудь и орал так, что сбежались соседи со всех окрестных дворов... Но трехмесячный Шамси Абазаров не плакал. Он кричал, и в этом крике отчетливо слышались сдерживаемая мужская боль и вызов. Вызов всем, кто жаждет попробовать чужую шурпу... Глава 8 3 Августа 1941. Белоруссия Четверка затаилась на опушке, внимательно рассматривая очередную находку. Находкой был склад. Немаленький и хорошо охраняемый. Пулеметные вышки по углам. Двойной забор из колючей проволоки, между которым различалась хорошо натоптанная патрульная тропа. Все свободное пространство занято штабелями боеприпасов и какими-то ящиками. В левом углу вытянули, словно натруженные ноги, станины затянутые брезентом здоровенные пушки. — Гаубицы, — уверенно определил Яшка. — Сто пятьдесят миллиметров минимум. Если таких орудий разозлить, вокруг будет хуже, чем в заведении тети Сони, когда до нее придет облава из Одесского уголовногу сыску! — Склад армейского артиллерийского резерва, — с видом знатока произнесла Светка, — отсюда ежедневно уходит транспорт со снарядами на передовые позиции. Ну не совсем на передовые, пушки такого калибра не стоят на линии траншей. — А ты откуда знаешь?— удивился Грым. — Ты ж у нас штатская. — Читала! Точнее, слушала, — поправилась девушка. — Книга такая была, там спецназовец крутой из будущего провалился. Сюда, естественно, на эту самую войну. Только попал в человеческое тело, а не в йети. В уголовника какого-то. Вот он такой склад и грохнул. — В одиночку? — Ага! — радостно кивнула Светка. — Крутой дядька! Такому больше и не надо никого! Сам справился! — И как? — Любецкий перестал паясничать, и прислушался. — Машину заминировал. На подъезде. Гранату в лед вморозил и соли в бак насыпал. Машина утром не поехала, а потом граната оттаяла, всё и грохнуло. — Таки ему было зимой. А до нас мороженых гранат еще не завозили. И с эскимо имеем проблем.— задумчиво протянул Яшка. — Но я вам скажу, мне его решения нравятся. Светочка, будьте так любезны, записать мне адресочек автора. И прочих особых примет. Если шо, зайду до него в правильном году и немного познакомлюсь. Таких интересных граждан надо знать в лицо и по имени. — Фамилию не помню, — наморщила нос Светка, честно попытавшись вспомнить. — Но его Сашей звали. Точнее, дядей Сашей. — Автора или героя? — уточнил Костя. — Обоих, — ответила девушка, — и автора, и всех его героев. Все дяди Саши. И всем под полтинник, — она еще подумала, — автору, наверное, побольше немного... — Таки Ви считаете, что в будущем будет мало Саш? — съязвил Любецкий. — Или грязно намекаете, шо всех будут звать Светами, в честь великой огнетушителеметательницы? — Такой — один! — отрезала Звин. — А кое-кто рискует заработать по лбу за глупые шутки. Нет, лучше я ему язык болтливый оторву. Вот. — Бог с ним, с автором, — прервал зарождающуюся перепалку Грым, — что делать будем? — Кирдык! — предложил Шамси и грязно выругался. Ежедневные уроки русского языка, которые по собственной инициативе всю неделю давала при помощи телепатии таджику Светка, уже принесли весомые результаты: 'железный' лучник-кашевар прекрасно понимал не только обоих йети, но и весьма своеобразный Яшкин сленг. Но говорить пока побаивался. Зато мат освоил блестяще — сказывалось тольяттинское происхождение учительницы и своеобразный метод обучения, при котором никакие нюансы не скроешь. Особенно, если и не пытаться. Да и сам академик Марр в беседе с лингвистом всех времен и народов, товарищем Сталиным, категорически и, в тоже время с прискорбием, отмечал, что лучше всего запоминается ругань. Даже лучше, чем признания в любви. — Понятно, что кирдык. Мы не этот вопрос обсуждаем. Каким образом кердычить будем? Бластером отсюда далековато, большая часть энергии рассеется без толку, только воздух подогреем. А снаряды сдетонировать — не бензин поджигать, — Костя внимательно посмотрел на начавшего загадочно щуриться таджика и добавил. — Варианты с самопожертвованием отметаются на корню. Ты таджик, а не японец. Да и складов много. А нас всего четверо. Правов таких не имеем, на каждый склад по человеку терять. — В книге еще охрана была, — вновь блеснула эрудицией Светка. — С зенитками. На отшибе. — Блин! — с размаху хлопнул себя по лбу Костя. — Совсем дурной стал. Давайте поищем. Нашли быстро. Достаточно было просто прогуляться вдоль опушки, чтобы обнаружить нужную тропку. А тропа, понятное дело, сама в нужное место рано или поздно выведет. Даже если идти не по ней, а параллельно. На очищенной от леса площадке, задрав длиннющие хоботы стволов к хмурому небу, правильным прямоугольником со сторонами метров по двести стояли зенитки, шесть штук 88-миллиметровок. По краям прямоугольника устроилось ещё по парочке 'эрликонов'. Метрах в пятидесяти от затаившегося отряда торчала конструкция совсем не впечатляющей высоты. При виде этой пародии на наблюдательную вышку на их участке границы, Костя с Любецким синхронно сплюнули. Точнее, сплюнул Яшка, а йети только изобразил плевок. Физиология, никуда не денешься. На площадке, прикрытой щелястым навесом, с любопытством рассматривая что-то внутри охраняемой зоны, стоял немец. Он облокотился на перила и на лес не смотрел вовсе. Аналогичное сооружение было и на противоположной стороне площадки. Естественно, и там топтался часовой. Между вышками так же, как и на складе, была натянута колючая проволока. Разнообразия ради — в один ряд. Патрульная тропа проходила с внешней стороны забора. И как раз сейчас по ней неторопливо шли двое немцев с винтовками за плечами. Были они метрах в ста от партизан и с каждой секундой удалялись все дальше... — Значит, тут у них ПВО, — задумчиво потер подбородок Костя, — надо сказать — очень грамотно расположено. Склад ниже, и со стороны батареи его прикрывает холм, утыканный зенитками. С любой другой стороны — тоже не сахар. Обзор отсюда великолепный, видят гансы далеко. Нахрапом орешек не раскусить. Кто выстраивал систему охраны склада, в своем деле далеко не последний специалист. Зенитки простреливают и подъездную дорогу. Отсюда она как на ладони. А вот то поле практически не просматривается. Судя по логике, должна быть еще одна батарея или, минимум, пара пушек и пулеметов, которые контролируют то направление. А вообще, неслабо тут немцы окопались! — Ты прямо как по той книжке шпаришь, — прокомментировала Светка. — Значит, человек понимал, что пишет, — Костя отреагировал на её слова, но как-то лениво и задумчиво. — Как это 'шпаренье' нам на пользу использовать не понимаю... — Вах, уважаемые! Урус-албасты зенитка хватай, грязный шакал стреляй! Снаряд, — Шамси махнул рукой в сторону склада, — взрывай совсэм! Вдрэбэзгы! — с трудом выговорил он трудное слово. — Зенитка, говоришь, хватай и стреляй? — йети критично хмыкнул, — фрицев там сотня, не меньше. Пока всех передавим, так свинцом нашпигуют, мало не покажется... — Таки что нам мешает сделать здесь филиал Василевичей? — поинтересовался Любецкий. — Или Ви думаете, что таких подвигов стоит совершать только за ради Гудериана? Через чего Вам не нравятся два десятка гаубиц? По мене, так вполне достойный цимес. А если добавить запас хлопушек и возможного авиационного бензину, так ще и погромче будет. — В Василевичах мы их малыми группами давили, — не согласился Костя. — Если и проснется кто — 'пробил в фанеру' и получи фанеру. А тут все скопом, казарма-то одна. Можно и не успеть. Если только двери подпереть снаружи, да поджечь... Так пока мы зенитки поразворачиваем, да пристреляемся, на зарево со складов прибегут. Начнут стрелять, будут мешать целиться. Такой грохот получится... — Грым поморщился, — Яш, ты, кстати, с зенитками как? — Таки немного хуже, чем с паровозами, — признался Любецкий. — Не артиллерист ни разу. Зато казарму с фрицами подпалить — на раз и без второго слова. — Жечь живых людей? — удивилась Светка. — Ты против? — в свою очередь удивился Костя. — Немцы не стесняются это делать. — Непривычно как-то... — неуверено протянула девушка. — Люди, все-таки... — Светочка, — встрял Любецкий, — я таки не вижу на вверенном нам объекте ни одного людя! Или Ви до сих пор путаете с ними фашистов! Раскройте глаза и смотрите ими внимательно. Где Ви видите таких ребенков?! И шо бы Ви заметили, женщин тоже не наблюдается. Так шо те граждане, за которых вы мне рассказывали, имеют право считать нас зверями, но в моей душе не дрогнет ни одна струнка... Яшка неожиданно замолчал, к чему-то прислушиваясь. — О каких ты ему гражданах рассказывала? — тихо спросил Костя, не желая мешать замершему Любецкому. — О правозащитниках. — Свят, свят! — йети вытаращил глаза. — Ты с ума сошла?! Считаешь, что Яшка готов к таким ужасам? — Да ладно... — начала девушка и замолчала. — Не может быть! — простонал Любецкий. — Не может быть! Это она! Я узнаю ее голос из тысячи! Но как? Она же погибла! Там на заставе! В казарме! Туда же с десяток снарядов попало! Как она могла выжить? Костя, это она! Ты меня слышишь? — Таки там есть женщина? — ядовито спросила Светка, но одессит на замечание не обратил внимания. — Это говыдло ее насилует! — возмущался он. — Я изображу с этого поца мешок с костями и банку гноя! Разве ж можно ж так измываться над несчастной?! Костя, где ви держите мой бластер, дайте его мене в руки, и я пошел до этой бодеги делать погоду! Светка смотрела на одессита с все возрастающим удивлением. Шамси тоже удивился, но верный своим привычкам, виду не показал. Только проверил, хорошо ли выходит клинок из самодельных ножен, да накинул тетиву на рога самодельного лука. И замер, всем видом показывая готовность помочь товарищу 'делать погоду' вплоть до полного уничтожения этой самой 'бодеги'. Что бы ни значили эти слова, хотя 'кирдык', по его мнению, однозначно лучше 'погоды'. Костя, сначала тоже несколько обеспокоившийся за психическое здоровье товарища, быстро сообразил, суть возникшей проблемы, и попытался успокоить страдальца: — Яша, ее там не может быть! Просто голос похож! — Какая разница?! — возмутилась Светка, — кого бы там ни обижали... — Грым! — перебил ее Яшка. — Ви хотите сказать, шо внук бессарабского ромэ не сможет узнать голос своей любимой, коварно плененной гнусными немецко-фашистскими захватчиками, когда эти криворукие поцы делают ей больно? Ви вслушайтесь в этот надрыв, в это дребезжание, Ви же слышали этот голос, когда еще были Костей, и немножко до войны. Ви только вспомните, как она пела на воле, в моих руках! Я же слышу ее боль и ее несчастье! Это таки совершенно невозможно! Ми же не можем бросить ее в беде, Костя! Только не говорите, шо это рискованно, у нас есть таких других проблем, но я Вам скажу за эту: ее надо освободить. Ви же меня понимаете, Грым!.. В этот момент Светка не выдержала. Заорать она не могла из-за слишком близкого нахождения противника. Поэтому, девушка всего лишь подтянула ефрейтора поближе и приглушенно зарычала в лицо потомку греко-цыган: — Кого освободим? Кто там?! Кто?!! — Звин, успокойся, — ответил за старого товарища, несколько ошалевшего от вида разгневанной девушки, Костя. — Яша услышал гитарный перезвон. И абсолютно уверен, что в том длинном сарае находится именно его инструмент, оставившийся на нашей родной заставе, когда мы пошли на прорыв. Не представляю, как она уцелела в разрушенной казарме. Когда мы уходили, уже пожар разгорался. Но то, что наш цыган ошибся, уже полная фантастика. — Ты хочешь сказать, что все эти переживания из-за гитары? — тем же рычащим шепотом спросила Светка. — Светик, представь, что там томится твой любимый мяч! — попытался объяснить йети. — Да мы этих мячей по шесть штук за тренировку в клочья драли! — возмутилась девушка. — Ну, огнетушитель, — Грым ткнул пальцем на торчащий из кармана штормовки красный баллон. Светка задумалась. Вытащила обсуждаемый предмет, покрутила в руках, убрала обратно, посмотрела на суетящихся вокруг зениток немцев и резюмировала: — Нах! — Не скажите, уважаемая, — вмешался Шамси, — если бы там был мой лук, я... — Этот? — девушка-йети с презрением посмотрела на стоящее возле таджика оружие. — Э, разве это лук! — подскочил с места Абазаров. — Эту палку я выломал в лесу, чтобы из нее стрелять грязный шакал! У меня дома, в Фанских горах, есть лук, из которого мой уважаемый предок убил персидского шаха! Или арабского хана... Неумолимое время не сохранило ничтожного имени правителя, мнившего себя великим... — Абазаров задумался, — и того бека, который пожаловал моему предку то оружие — тоже не сохранило. Зато сохранился лук и имя пехлевана. Его звали Шамси Абазаров, как и всех первенцев в нашем роду. За этот лук я бы... Потомок славного рода лучников замолчал. — Этот поц абсолютно не умеет играть! — простонал одессит. — Костя, Ви будете смеяться, но даже Ви имеете это делать гораздо лучше! Рискну подумать, но и в этом теле тоже! — Яша! Очнись! — Костя попытался привести группу в рабочее состояние. — Мы операцию планируем, или у нас вечер воспоминаний? Не будем мы рисковать людьми ради твоей гитары. — Таки я все прекрасно понимаю, — горько вздохнул Любецкий, — и таки я сам подопру этот сарай и совершу таких аутодафе, шо вся Германия здрыгнется! Эту гитару делал сам Моня Шлисельман! Это Вам не Страдивари какой, шо клепал фраерские скрыпочки не для ридного батьки, не за готовы гроши! Лучший мастер Одессы, Ви понимаете?! Нет, Ви не понимаете... Специально под мою руку, шобы таки пелось! Она была со мной везде и всегда и погибла на заставе в неравном бою с фашистской сволочью, прикрыв наш прорыв своим звонким телом. И шо я теперь узнаю? Шо она попала в плен к этим нелюдям, а они насилуют ее своими кривыми отростками, шо растут у этого говыдла заместо рук! А я совсем рядом и ничем не могу ей помочь! Только своими руками сжечь любимую, шобы по крайней мере избавить ее от таких мучений!

* * *

Маленький костерок застенчиво потрескивал сухими сучьями в ямке. Дрова выбирать умели, так что дыма практически не было. А если и вдруг и вырывалось из пламени крохотное невесомое облачко, то рассеивалось бесследно, даже не сумев выкарабкаться со дна глубокого оврага, скрытого от враждебным глаз густой стеной кустов, кое-где смыкающихся над головами зеленым куполом... Возле костерка, по-восточному скрестив ноги, устроился Шамси, время от времени с невозмутимым лицом покручивая самодельные деревянные шампуры. Куропатки подставляли жару нежные бока, покрываясь золотистой корочкой, которую так рекомендовала 'Книга о вкусной и здоровой пище', и которой так тяжело добиться в условиях кухни оборудованной по самым последним веяниям от наркома Микояна... С момента появления в отряде, таджик взял на себя приготовление пищи, о чем никто не жалел: готовить Абазаров, действительно, умел. Даже Грым теперь предпочитал таджикско-белорусскую кухню из дичины или трофейных немецких продуктов, уже привычной сырой пище. Любецкий лежал на спине, бездумно уставившись пустым взглядом в небо, и не обращал ни на что ни малейшего внимания, целиком уйдя в переживания... Йети сидели наверху, расположившись в зарослях. Контролировали подходы на случай появления внеплановых немцев. И ссорились. Точнее, Светка выплескивала накопившееся раздражение, а Костя старательно делал вид, что ему стыдно. — Я женщина!!! — телепатически орала она в лицо Кости, подкрепляя мысли синхронным шипением сквозь стиснутые зубы, — понимаешь, женщина! Мне нужны наряды, украшения, выходы в свет, толпы поклонников у ног! И где это всё? Я хочу светской жизни! В свет выходить хочу! И блистать! — Свет, ну какой теперь свет? — попытался скаламбурить Костя. — Если мы выйдем в свет, он разбежится. И война же идет... С немцами... — Да имела я в рот эту войну! — заорала вслух девушка. Ее крик услышал даже Шамси. Невозмутимый обычно таджик дернулся и что-то прошептал про 'дурных баб, которые дурные даже когда не просто бабы, а албасты'... — И немцев твоих имела в голову поленом! — продолжила орать Светка, совершенно не заботясь о соблюдении тишины. — Война у него! Все вы, мужики такие! Лишь бы подраться, пожрать и в койку! Трахаться и спать! А развлекать девушку кто будет? А наряды ей новые покупать? А на концерт какой сводить? Сидим в лесу, как медведи дикие! Ни цивилизации толком не видим, ни людей! А как видим, сразу убиваем! Надоело! Слышишь, мне надоело! Я так не привыкла и не хочу! — И что, немцев больше убивать не будем? — Как это 'не будем'?! В этой глуши, один пень, больше заняться нечем! Всех развлечений — куропаток огнетушителем глушить! На концерт хочу! Я в Тольятти на концерт Шаова ходила! Прикольный такой! Еще хочу! Грым тяжело вздохнул. Разве мужику дано понять женский ум? Что сестричка с медсанбата, что гандболистка-матершинница, что дикая йети-полуобезьяна, один черт, загадка, завернутая в тайну. Никакой принципиальной разницы нет. Даже зовут одинаково... — И где ж я тебе посреди леса Шаова достану? — обреченно вздохнул Костя, — тем более, он и родится лет через двадцать с хвостиком... — А меня это не трахает! Меня ты трахаешь, вот ты и думай, где, как и кого доставать! Грым разозлился: — Если тебе не нравится, могу и не... — Я тебе покажу 'не...', — не дала озвучить страшную угрозу Звин, — до самого склада скакать будешь! Ишь ты, еще и отлынивать собрался! Работай давай, а потом думай, как девушку ублажать! Давай, давай! Да, прямо здесь и сейчас, пока Шамси куропаток жарит!.. Когда они вернулись к костру, Костя сумрачно посмотрел на Любецкого и произнес: — Яшка, мать твою за ногу, признавайся, тебя же, небось, еще и воровать учили?.. 4 августа 1941 года. Белоруссия К объекту подкрались в районе двух часов ночи. До раннего еще августовского рассвета времени было достаточно... Службу немцы несли как положено. Два патруля по два человека, подсвечивая себе неяркими фонариками, медленно и грустно наматывали круги по тропе вдоль забора. На обеих вышках у пулеметов торчали фигуры часовых, слегка подсвеченные на фоне неба ярким светом из приоткрытых ворот штаба... Всё по уставу. Но и не более. — На вышках по одному всего... — тихо сказал Костя. — Работаем, как собирались... Четверка разошлась. Атака, естественно, планировалась одновременно со всех направлений. Но часовой у ближнего пулемета погиб чуть раньше. Решил не вовремя закурить. А ведь наверняка говорила мама маленькому Гансику или Фридриху, что курить вредно для здоровья. И Минздрав их немецкий (или что у них там) предупреждал. А вот не послушался мальчик. Взрослым себя возомнил. И прилетела на огонек вспыхнувшей зажигалки стрела из леса. Пусть лук у Шамси был и не фамильный, а собственноручно сделанный из подручного материала, но с шестидесяти метров охотник не промахнулся. Архаров в горах Памиро-Алая стрелять труднее. Уверенное движение рук, тихий шелест летящей смерти, и широкий наконечник заточенным острием миниатюрного серпика перехватил горло... От толстого ствола разлапистого дуба отделилась неясная тень и коротко взмахнула двумя руками. Два ножа с чуть заметным хрустом вошли в спину патрульных, только что миновавших роковое дерево. Внимательнее надо быть ребята, а то вот затаится под деревом такой товарищ, что умеет ножики кидать, как стрелять, по-македонски... Он еще к вам по-человечески отнесся. А мог ведь и кнутом... Йети работали проще. Хотя в этот раз Светка тоже не побрезговала холодным оружием. Любимый огнетушитель легко отыскал голову второго пулеметчика. Тот не курил, сберегая здоровье, но глазам йети и не требуется подсветка. Поможет ли здоровый образ жизни, когда голова разлетается на куски, забрызгивая площадку содержимым, а тело, такое любимое и бережно хранимое, оседает неопрятной кучей?.. Только второй патруль ушел в Края Вечной охоты без помощи убийственных железок. Они просто нос к носу столкнулись с Грымом. Йети 'материализовался' прямо перед перепугавшимися немцами и, не дожидаясь, пока запаниковавшие фрицы поднимут крик, просто и банально ударил. Дважды. Нокаут. Вечный. Слишком разные весовые категории у бойцов для честного боя. Да и не заслуживают они честного боя... Через минуту после начала операции, вся четверка уже была внутри ограждения. Две фигуры скользнули к казарме. Две к штабной постройке. Йети свернул шею полусонному часовому, а потом передавил так и не проснувшихся штабных. Подхватил замешкавшегося Шамси и рванул на всех парах к позициям зенитной батареи... Второй паре предстояла более тонкая работа. Стоило подойти к казарме, как дверь распахнулась, и оттуда в сторону отхожих мест протопал одинокий немец, мучимый несварением желудка. От ворованного оно завсегда так бывает... В приоткрытую дверь удалось разглядеть кусочек казармы. И дневального, который сидел за загородкой, слева от входа и мужественно боролся со сном. По всей видимости, сон побеждал. И глаза дневальный приоткрыл только тогда, когда хлопнула дверь. Чтобы немедленно закрыть их обратно, побуждаемый еще и ментальным посылом. Он бы и сам, наверное, заснул, но так надежнее... Яшка, подгоняемый ненавистью к похитителям инструмента, скользнул внутрь, на ходу выдергивая оба ножа.... Звин, усыпив дневального, в три прыжка достигла линии сортиров и настежь распахнула хлипкую дверь... Вряд ли немец когда-либо до этого в своей жизни гадил так быстро и качественно. Успел опростаться до донышка до того, как захлебнулся, уйдя с головой в суровую правду жизни... Светка довольно хмыкнула, и поскакала обратно, на подстраховку. Не потребовалось. Любецкий уже стоял у входа. Улыбка на лице одессита не просто была видна в темноте, она лучше любого маяка рассеивала мрак, вселяя в сердца окружающих глубокую радость человека, избежавшего участи, худшей, чем смерть. — Работаем, — выдохнул он, и захлопнувшаяся дверь вместе с подпершей ее слегой провела четкую границу между миром живых и миром мертвых. 'Грым, как у вас? — спросила Светка, — мы уже бензин льем' 'Поджигайте, даем пристрелочный' Робкий огонек побежал по деревянной стене, быстро набирая силу. В тот же момент грохнула зенитка. Почти сразу вторично. Еще раз, потом еще и еще. В дверь полыхающей казармы заколотили, но слега, а вернее, бревно толщиной сантиметров десять, даже не дрогнула. После очередного выстрела, в стороне склада, солидно громыхнуло, и вставший столб огня просигнализировал нападающим, что можно уходить. Дело сделано... Из архивов Третьего рейха Начальнику службы тыла ... армиигенерал-майору фон Венцлеру

РАПОРТ Докладываю Вам, что сегодня зенитная батарея, командир — майор Венцель, заместитель командира — гауптман Блашке, дислоцированная в районе города Припять входящая в систему ПВО фронтового склада арттехвооружения ? 11 в 2 часа 24 минуты внезапно, без предупреждения и не сообщив о своем решении вышестоящему начальству, открыла огонь по территории охраняемого склада. Было произведено не менее 24 и не более 38 выстрелов. Стрельба прекратилась в 2 часа 30 минут (приблизительно). Затем на территории батареи возник пожар. Оценить последствия обстрела склада в настоящий момент не представляется возможным, так как вызванный попаданиями пожар продолжается до сих пор. Вследствие этого продолжаются и подрывы находящихся на складе боеприпасов. Ввиду крайне высокой опасности для личного состава, тушение пожара до сих пор не начато. Осмотр позиции зенитной батареи дал следующие результаты: Ориентировочно между 2.00 и 2.20 неустановленные диверсанты, уничтожив караулы, проникли на территорию батареи и, заблокировав личный состав в помещениях казармы и штаба, открыли огонь по территории склада. Добившись неоднократных попаданий по намеченнымс целям, диверсанты прекратили обстрел и, выведя из строя все четыре орудия — искорежив стволы, вероятно путем подрыва закладных зарядов небольшого диаметра, подожгли все объекты, включая здания с заблокированными солдатами. Вооружение и транспорт батареи безвозвратно потеряны. По предварительным оценкам в результате диверсии наши потери составляот не менее 300 человек солдат и офицеров, четыре зенитных орудия Flack-18, 8,8 см, четыре тягача 'Ganomag', два штабных автомобиля, шесть грузовиков 'Блитц', а также артиллерийские орудия, боеприпасы и запчасти, находившиеся на складе, чье количество уточняется. Начальник службы арттехвооружения ... армии полковник Ольстрих 5 августа 1941 года. Белоруссия Яша Любецкий уютно расположился на выпирающих корнях огромного дуба, и, привалившись к дереву и закрыв глаза, ласкал вновь обретенную любимую, с которой его чуть не развела по разным дорогам всемогущая, и такая, порой, шаловливая Судьба... Левая рука любовно поглаживала гриф, нежно зажимая аккорды, правая невесомой бабочкой порхала над струнами. Инструмент отвечал любимому и дорогому хозяину взаимностью. Гитара пела. Струны то звенели, рассыпая искристый смех, то надрывались отчаянными прерывистыми рыданиями, то вдруг наполняли сердца слушателей светлой печалью. Нежные тонкие звуки проникали в душу, затрагивая самое сокровенное, а потом, в самый неожиданный момент взрывались бурным водоворотом ненависти и призыва к борьбе, и снова уводили в сказочный мир с едва заметным оттенком грусти. Гитара пела. Слова были не нужны. Мастерства гитариста и совершенства инструмента было достаточно, более чем достаточно, чтобы случайные, или не совсем случайные свидетели, затаив дыхание, дабы не спугнуть очарование этого волшебного голоса, слушали, слушали и только слушали... Такое невозможно сыграть на заказ, за деньги или просто для развлечения. Такую музыку надо заслужить, выстрадать, выносить в сердце... Гитара пела. Нежась в руках вернувшегося хозяина, в движениях его ласки, в обретенной свободе... Гитара пела... — Не знаю, — сказал вдруг Любецкий, — Ступор какой-то напал. Не могу вспомнить ни одной песни, которую хотелось бы спеть. Какие-то они мелкие, что ли, пустые даже. Или эта война так душу перевернула, что так кажется... Может, потом, в будущем, напишется что-нибудь такое, достойное прожитого. Не до. После. В шесть часов вечера после войны... И не было в Яшкиных словах ни 'одесского выговора', ни обычного многословия. Только констатация факта и грусть художника, не сумевшего нарисовать картину. — Напишется, — сказал Костя. — Много хороших песен будет. — Почему будет, — вскинулась Светка, — мы же их знаем. Помним. И советские военные, и авторские! И попсы всякой помним много! Хоть сейчас продиктую! — И напоешь? — усмехнулся Грым. — Только без попсы. Люди не поймут. Девушка обиженно умолкла. Они уже пытались петь. Хорошо хоть не на людях, пение йети оказалось пригодным в крайне узком спектре применения — немцев по ночам пугать, изображая нечистую силу. И все. Обидно и странно. И память не подводит, и, вроде, слух тончайший, белку в вершинах деревьев слышат, но немузыкальный совершенно. Внутри-то мотив слышен, а наружу такое выходит... И голоса... Громко, хрипло и низко, если коротко. Но не всё, что низко — бас, и не все, что хрипло — Высоцкий. А громкость... вот из-за нее-то дуэт всего двух йети и напоминает хор всех демонов преисподней. А ведь это еще Светка не стала рассказывать Косте, что пока тот сопровождал детдом, она от скуки решила попробовать спеть взводу фельдфебеля Фишера, сиротливо скучающему посреди болота. Начала с жалобной 'Песенки Мамонтенка'. Скучно, ведь, за фрицами наблюдать, и тоскливо. Да и немцев немножко жалко: тело-то прежней Звин принадлежит, которая без страха, упрека и самокопания, а вот душа — русская, да еще женская, жалостивая. Не настолько конечно жалко, чтобы гать восстанавливать или дорогу подсказать. Но достаточно, чтобы спеть болезным. Всё им не так грустно будет. Только не заценили фрицы концерта. Или, наоборот, заценили. Во всяком случае, боеприпасы у них закончились раньше, чем Светка исполнила два куплета 'Синего платочка'. И пулеметчики за тот платочек строчили, и автоматчики, и одиночные винтовочные бухали, и даже гранаты в болото летели. Вместо цветов, наверное, и заслуженных аплодисментов. Светке-то всё равно, она за большим деревом спряталась, да и между островками метров двести расстояние. А через пару часов немцы и вовсе умом тронулись... Оно, конечно, Светкино дежурство сократилось дней на несколько, охотиться на патрули в лесу было куда интереснее, но... Нет, своим петь точно не стоит... Но девушку неожиданно поддержал Любецкий, вновь вернувший себе расположение духа, а с ним и любимую манеру разговора: — Грым, Ви меня поражаете! Таки зачем петь, расстраивая мене, девушку и гитару! Но кто Вам мешает иметь мене аккорды после слов? А я, без второго слова, слабаю по таким приметам, словно у консерватории! Потом Ви делать темп, и ми имеем то, что надо, клянусь Одессой! Мысль показалась неглупой, хотя первая же попытка с треском провалилась. Светка радостно начала с какой-то жалостливой лирической песни, которую Костя и не слышал ни разу. А подобрать аккорды в уме оказалось не по силам. Да и, честно говоря, Грым был абсолютно уверен, что песня не стоила таких затрат. Зато вторая попытка... Теперь слов не знала девушка. Зато Ухватов знал хорошо. И через полчаса над лесом взвился гимн 'десятого десантного'... Единственной расстроенной была Светка. Песни, которые она знала и ценила... В общем... Не желая портить товарищам праздник, она про себя высказала всё, что думает, в привычных выражениях родного города и собралась уже уйти подальше в лес и вволю погрустить, когда Яшка вдруг улыбнулся и запел с легко узнаваемым выговором Гиви Тевзадзе: — Палюбили люди горы, как осатанэли, — Едут в Альпы, лэзут в Анды, прутся в Пэренэи. — Гымалаи истаптали, па Тыбету рыщут, — Накурывшыся гашыша, Шамбалу все ыщут. — Рерих-Мерих, я нэ знаю, на Эвэрэст не лазил, — Но чудес, как и барашек, больше на Кавказэ. — Как-то, будучи нетрэзвым, я в гор... лэсах слонялся — И со снэжным человэком мырно павстрэчался... Звин замерла, как вкопанная. Потом резко обернулась и уставилась на певца. Тем временем тот продолжал, не обращая внимания на отвисшую до земли Светкину челюсть: — Хот и рожэй он нэ вышэл, но парэн очэн мылый — Капельку пахож на помэсь Алдонина с гариллой — Мы с ним сэли на пенечек, хлопнули по кружке — За знакомство, за пабэду, за его падружку. — Таси-баси тоси-боси такжэ трали-вали — Очэнь славно посыдэли, мило пабалтали — Жаловался он, что нэмцы — кабаны и туры, — Только хрукают и гадят, никакой культуры! — Ты это откуда взял?! — прервала исполнителя вконец обалдевшая Светка. — Это же Шаов! Он же только родится лет через двадцать! Я же у него на концерте была, моложавый такой дядька!!! — Мадемуазель, таки можете мене не поверить, но Ви так сильно излучаете свои мысли, шо мене даже не надо аккордов! Таки эта пэсня лезет до моей головы каждый раз, когда Ви находитесь ближе ста метров. А когда топите фрицев в сортирах, так за все пятьсот, — и Любецкий обворожитительно улыбнулся. — То есть, можно учить песни телепатически? — обрадовалась девушка. — На раз! — Класс! — и лицо Звин озарила зловещая улыбка. — Ты же еще и немецкий знаешь! Ну, мы им устроим культурную революцию! — Так ты ж кроме русского матерного, никакого не знаешь, — попытался остудить пыл подруги Грым. — Неважно! Я слова и так помню! Добыть магнитофон, или что там у них, и немецкой культуре точно звиздец! Ду хаст их немецкую маму! И прочий 'Их виль'! Косте происходящее совсем перестало нравиться, но вдруг вмешался Шамси. — Яша-джан, — с наивной улыбкой сказал таджик, — начал за албасты петь, пой дальше, пожалуйста, — потом на секунду задумался и спросил Светку, — или правильно сказать 'про албасты'? — Да пох! — на чистейшем литературном ответила учительница, а певец уже внял просьбе друга: — На ученых обижался: тычут в мэна пальцэм, — Абзавут то абэзьяной, то нэандэртальцэм. — Нэ тэрплю, гаварыт, ученых — агурцов маченых, — На х... насу, гаварыт, вэртэл я всэх твоых ученых. — Вы далжны гардыться мною, я — загадка вэка. — Я, крычал он, гаминоид, не путать с гамосэком. — Пад канэц савсем нажрался: фрыцам рыл магилу, — Очэн громка пэл "Катушу" и "Хава нагылу!' Под сводами военного белорусского леса победно звучала шуточная песня, написанная в конце двадцатого века. Написанная черкесом и исполняемая чистокровным одесситом. На русском языке с грузинским акцентом в литературной и музыкальной обработке исполнителя. Песня про друзей, которые совсем даже не люди. Впрочем, какая разница... Лето 6392 от сотворения мира. Русь Сначала стал пропадать скот. По мелким весям словно прошла падучая, опустошая стада. Коровы сходили с ума и стремглав бросались в чащу. Пытались искать, но не было от того толку. Лишь изредка удавалось найти рога, да обглоданные до белизны кости, расщепленные крепкими зубами. Находки спешно закапывали, долбя заступами еще не начавшую оттаивать землю. Поземка струилось по отвалам, присыпая мелким снежком... Собаки отказывались брать след. Псы поскуливали, поджимая хвосты, словно не на зверя посылали их люди, а прямиком к Ящеру. Если хозяева упорствовали, косматые жалобно выли, просили прощения за свою слабость, но с места не двигались. А без них кого искать? Следы терялись через полсотни шагов, растворяясь в паутине... Беженцы хлынули в Столицу, разнося слухи о дивах, волотах и прочих чудищах, наводнивших древлянские леса. Кто говорил, что это наказание за подчинение Северному Князю, кто, наоборот, — за поднятый против воли князя-колдуна меч. Из Степи тоже приходили злые вести. Новый народ, пришедший с востока, громил печенегов, неумолимо приближаясь к границам княжества. Откуда взялись эти 'угры'? Как прошли через хазарские степи, не разгромив каганат, но и не сложив головы у стен Итиля и Саркела?

* * *

— Грядет ужас на землю и головы наши, — мрачно пророчествовал ведун, вглядываясь в сумеречные тени над вечерней рекой. Тени, подчиняемые невесомым дуновениям ветра, сплетались в узоры, рождая замысловатые картины, найти смысл в коих мог только знающий... — Когда? — нахмурился князь, нервно перебирая кольца на обухе топора. — И кто? Не Навьи же... Явь свиное рыло будет показывать... — Явь... — согласился ведун. — Для Нави мы слишком сильны верою... — Хазары или ромеи? — уточнил князь, все не дающий покоя мелодично звенящей бронзе. — И откуда угрозу ждать? Из степи, али из леса? — Всякое может быть. Могут и вместе явиться. И скоро, великий князь, скоро... — пожал плечами ведун, сбрасывая маску ледяного равнодушия. Открывая лицо смертельной усталости. Той, от которой засыпают и не просыпаются... — Жертвы помогут? — и тут же князь поправился. — Хотя, стали надо ставить преградой харалуг, а не резать бессловесных зверей. — Лучше резать кричащих людей, — не согласился ведун. — А что до жертв... Ты прав, князь. Хоть и знаем, с какой стороны идет погибель, но Боги безразличны к просьбам о помощи. — А ты попроси, — великий князь тяжело поднялся с изукрашенного бревна. Длинная соломенная прядь упала на глаза... — Или... — Или умру? — лицо ведуна искривила усмешка. — Я буду благодарен тебе, князь, за легкую смерть, ведь ваша будет тяжелее... Ромеи — трусы, но у них много золота. А Степь рождает все новые и новые народы. И всем им мнится наш край сладким куском пирога. — Из степи идут люди. И неважно, как они договорились с хазарами и Царьградом. С пришельцами нужно сражаться, хоть их и слишком много. — Ты сам знаешь все, князь, — устало пожал плечами ведун. — Зачем тогда пришел к старику? — Знать все не может никто. Даже Род, — ответил князь. Последние лучи заходящего Солнца скользнули по рубину в серьге... — Что происходит в лесах, ведун? Кто пожирает древлянские стада? — Я попробую узнать. Но обещать боюсь. — Надо не бояться обещать, а делать... — Сделаю, княже. Все сделаю, что от меня зависит... В ту же ночь ведун бесследно исчез. — Не найдете, — усмехнулся князь, когда гридни явились с докладом о пропаже, — старый лис променял меч на свиток не так уж и давно. А он уже был воеводой, когда Рюрик только привел Сокола в Ладогу...

* * *

Подъем давался тяжело. Хоть и вышел налегке. Ни мешка, ни другой поклажи. Брюхо не сдохнет, если пару дней в него ничего не кидать. Тогда к чему лишняя тяжесть? Но все равно годы давали о себе знать. Старый стал, корни пустил, зад отожрал, на коня сядешь — хребет бедняге переломишь... Зловредные ветки цепляют безрукавку, камни вылетают из под ног... — Вот нашел же куда забраться! Клятая гора, мать ее за ухо да башкой об сосну! — вырвался сдавленный полухрип-полустон. — Сильное проклятие! — засмеялся кто-то за спиной. Ведун с ревом перекатился в сторону, выдернул кривой засапожник... — До сих пор полагаешься на железо больше, чем на слово, а, Белояр? — к уходящей ввысь сосне прислонился воин в байдане. С самострелом и улыбкой на морщинистом лице. — Кому сейчас легко? — проворчал ведун, отряхивая налипший лесной мусор.— А ты до сих пор не отвык заходить со спины? Нахватался, понимаешь, привычек у базилевсов... Смотри, до беды доведет! — Сам говоришь, что сейчас всем тяжело, — пожал плечами лесной страж. — Мы ждали тебя. Старик которую луну тревожится. Беды ждет... — Дождался...

* * *

— Ты должен был прийти давно, — тяжелый взгляд давил, вжимая в широкие доски пола, заставлял чувствовать себя ребятенком-ползунком... — Не видел нужды понапрасну тревожить замшелые бревна. — Прошли годы, а ты такой же сквернослов. И все так же глуп и ленив. И как Олег еще не прогнал тебя? — Он умен и понимает, что остальные еще хуже. А еще князь не забыл безымянную речку. И печенегов. — Хорошая была рубка... — глаза старика мечтательно прикрылись. — Хан потом бросился на нож пару раз подряд. Не любят степняки побежденных... А вообще я всегда говорил, что нельзя верить ни печенегам, ни варягам. Ты еще помнишь, с какой стороны берутся за меч? — неожиданный вопрос повис в густом воздухе, сплетенном из запаха сухих трав. Белояр только хмыкнул. — И не сомневался, — подмигнул хозяин. — Оттого-то и ведун из тебя хреновый, что вся мощь еще в руках, а не в голове... Передай князю, пусть точит мечи. И вспоминает Рюрика. Враги далеко, но их кони быстры. Придут вслед за черным снегом. — Это как? — недоумевающе поднял глаза Белояр. — Не знаю, — пожал плечами старик. — Боги не любят прямых слов, предпочитая туманить все, до чего могут дотянуться... Увидим — поймем. Уже не долго ждать. Не больше трех лун пройдет, как увидим отцов. Все... — Даже ты? Слезешь с горы? — Когда похоронишь внуков и будешь втолковывать правнуку, что тот тупее дубового бревна, вот тогда и поймешь, что больше нет нужды жить дальше... А еще передай князю, пусть не беспокоится за свою спину. Тот, кого числишь врагом, окажется другом. Уже изменен бег Времени, и это будет сделано еще не раз. Главное — это лишь на руку нашему князю и Киеву... — Друзья, которых числим врагами? — переспросил Белояр. — Кто такие? Еще один новый народ? Неведомый? Тоже охотники до нашего меда? — Ага. Неведомый, — старик согласился с таким видом, что и дураку было понятно, что Белояр ошибся. Сильно ошибся. — Большой такой народ. И косматый, хуже медведя. Но мед любят не меньше варягов, это ты тонко подметил...

* * *

— Ну? — нетерпение сквозило в каждом жесте князя. Он метался по тесным палатам словно плененный пардус, не находя себе места... — Шкуру мну, о, Великий князь, — Белояр не утерпел, и не сумел удержать колкость... — Помнишь, где ржавеет твой меч, а, княже? — Мой меч никогда не ржавеет! — гневно вскинулся князь. — Что сказал Старик? — Не так уж много, — кротко улыбнулся ведун. — Что мы все умрем через две, может три луны. Если побежим, то чуть больше. Тебе этого хватит? — Мы никогда не бегали от врагов! — ядовитой злости в княжьем голосе, плескалось столько, что хватило бы выморить весь Царьград с запасом. Еще и свеям осталось бы. — Оставь крик дружине. Которую зиму мы пережили? Напомнить? Врагов тьма и тьма. Дикое поле рождает на нашу погибель злую саранчу, а царьградские базилевсы умело их направляют. — Выжгем! — зло бросил князь. — Всему своё время. Сильные пальцы комкали оксамитовое полотно скатерти. Потянули на себя... Грохот посыпавшейся посуды отрезвил. И князь расслышал самое главное, что зловредный ведун приберег напоследок. 'Выжгем, княже, как не выжечь? Но по-первости надо идти в древлянские леса. Не с мечом. С медом. Не воевать, а говорить'.

* * *

Небо затянуло до самого виднокрая. А ветер все гнал и гнал тяжелые черные кучи, казалось, собирая их в неудержимом и ненужном старании со всего Света. На третий день сквозь прореху в броне туч выглянуло Солнце, но не успели люди вознести хвалу Яриле, как посыпался снег, укутывая землю белым ковром... Двое сидели на верхней площадке сторожевой башенки. Резная крыша, крытая дранкой, была по самый верх засыпана снегом. Очень белым на фоне выдержанной древесины... — Ждем пока почернеет? — Накаркаешь, старый хрыч, молчи лучше. — И накаркаю, я такой, — согласился Белояр. — Еще и не такое могу... — Ох, и почему тебя не прибили в свое время? — потянулся всем телом князь. — Оставили бы где в поле, и все. — Тебе приберегли на растерзание, о великий и мудрый! Решили, что Багрянородный подавится столь выдающимся человеком. — Мудрый у нас ты, а я Великий. Потому самой судьбой обязан: впереди дружины, под красным стягом, на врага, и все такое... — С мечом наперевес... — грустно протянул ведун. — Именно так. На то и князь. — Князь... — Белояр помолчал немного. — Что думаешь, о новых друзьях? — Много думаю, — не стал прятать мысли Олег. — Но не в нашем положении отказываться от дружбы. Тем более, недорого и надежно. Эти не умеют обманывать. Тяжко им будет в человеческом мире... — Тяжко, то верно. На площадку опустилась тишина. Хлопья снега ложились беззвучно... По скрипучей лестнице влетел запыхавшийся воин. — Князь, прибыл гонец с дальней заставы, беда! Идет орда степняков! Без конца и края! — Во, и чернеть сейчас начнет, однако! — ведун переглянулся с князем. — Еще и скалишься, сволочь... — Не замай топора, Вещий, а то последний умный человек на виднокрай окрест погибнет. — Пошли, "последний умный человек"! — и князь первым побежал вниз, перепрыгивая за раз по нескольку ступеней. От гонца не осталось ничего. Только оболочка храброго воина, твердившая заученные намертво слова. И все. — Мара привела нашу смерть. Их не счесть. Под три тьмы степных. Не печенеги, новые. Оружны поголовно. И бронные зело. Мы погибли все. Я ушел один. Ведун смотрел на белую голову воина, на трясущиеся руки, залитые кровью до плеч. И видел безумную сшибку сам-десять. И брызги крови на снегу, и погибших, что даже умирая, хватают врага, не пуская на родную землю... — Ты сделал, что должно, воин. И нет в свете достойной тебя награды. — Не ради злата живем! — прохрипел окровавленным ртом гонец. Глаза закатились под израненный лоб, и воин мягко осел на лавку. Его тут же подхватили гридни из младшей дружины, сноровисто уволокли в сторону лекарского посада... — Кровь пролилась... — в никуда сказал Белояр, вглядываясь в кровяную дорожку, протянувшуюся за раненым. — И наши мечи напьются вражьей с избытком... — добавил князь. — Дружине общий сбор, гонцов по первому порядку. Людей хватит? — Хватит, — коротко кивнул воевода. — Выступаем? — На рассвете. Успеешь? — К вечеру, можно и раньше. — Будут готовы, сразу ко мне! — и обернувшись к Белояру. — Иди к новым Друзьям. Пришло время проверить их честность. Как думаешь, придут? — Придут, — кивнул ведун. — Сам говорил — не умеют обманывать.

* * *

Встречать порешили у реки. Малым отрядом пустить вражинам кровь, остановить. Если удача будет, ударить всей силой, сбить, уничтожить. А не будет — уйти в лес. Пусть половят дружину в засеках, побродят по тропам хитрым, по ловушкам самострельным. И трепать их, трепать, не давая пройти к селам и весям... — Идут! — Закричал с могучей ели дозорный. — Подержи, — Поводья полетели в воеводу. Князь снял с пояса меч, подтянул портки и рысью начал карабкаться на дерево. С юга накатывала черная волна, грозя захлестнуть, накрыть с головой. — Вот и почернел снег, мать его за ногу да башкой об сосну... — Отряхивая кору с липких ладоней, выругался князь. — Вот от кого, правнучек мой тугодумный, слов пакостных нахватался! — проревел кто-то у подножья дерева. Владыка многих земель и вод чуть не сверзился с могучей ветки. Тут же, не заботясь о сбережении одежи, соскользнул вниз. И встал рядом с седовласым стариком, больше похожим на тысячелетний дуб, по неведомой прихоти Богов, обретший человеческий облик... — Пришел, Старик? — Если не веришь глазам, выколи их к бесам, и иди в пещеру — истину искать. Пришел. И ребят привел, — хмурый глава ведунов задумчиво теребил обереги, больше схожие со связкой кистеней. — Все готовы? — Сам знаешь, когда время к Ящеру идти, не надышишься. — Да тебе и в пещеру идти не нужно, и так мудрый стал не по заслугам, скоро забудешь с какой ноги ход утренний начинать надо. — Не забуду! — радостно ответил князь. Вот странное дело... Ребенком он себя ощущал только рядом с седым великаном Хоривом, давно ушедшим в Вирий, отцом и со Стариком. — От и молодец, что память хорошая! — Старик был ворчлив, как и подобает. Но в то же время добр и отходчив. — Пришли? — неведомо как, но рядом с князем и Стариком вдруг оказался Белояр. Мало кто мог бы узнать старшего среди киевских ведунов в воине, словно облитом чешуей панциря. Опоясанный мечом, в шлеме с бармицей.. — У меня тоже память хорошая! — немного обиженно ответил Старик. — Союзничков ваших встретил. Ргых, покажись дурням! — Ргых! — ответило пустое место. Уже не пустое — соткалась из воздуха исполинская фигура, величиной с доброго медведя. Даже выше в холке будет. Косматая седая шерсть, клыки из пасти торчат. Но фигура почти людская. И глаза. Человеческие. Честные. И умные, внимательно вглядывающиеся в самую суть княжего нутра... Князя в который раз передернуло от той внимательности. А страхолюдный Ргых довольно оскалился. И протянул могучую лапу, здороваясь. Не боящийся, ни печенегов, ни ромеев, ни самого Ящера, князь с опаской пожал неохватную одной рукой ладонь... Пророкотал глухой тихий бас: — Ргых пришел. Алмасты помогут, Олег-друг! Легкая улыбка коснулась тонких губ Старика. Все получалось...

* * *

Зрительная труба, взятая добычей в горячей схватке на просторах Хазарии, приблизила дальний берег... Все конные, брони кожаные, с нашитыми пластинами, легкие сабли, роговые луки... — Это сколько же животины извели, изверги. И только ведь передовые отряды. Тяжелая конница, под чьими копытами сотрясается Мать — Сыра Земля, подойдет чуть погодя.... Передовой отряд медленно переходил реку, князь все ждал радостного треска под копытами, но предательский мороз надежно сковал панцирем быструю воду. — Выйдут, пустить до холма и накрыть. — Понял, — гридень змеей метнулся к воеводе. Первые выбрались на берег, радостно заулюлюкали, размахивая руками, что, мол, все чисто, местные дрыхнут в берлогах и ушами не шевелят. — Должны лечь все. Без остатка. Что бы и на пророст не осталось! Взметнув копытами рыхлый еще снег, непрошенные гости понеслись навстречу смерти. Не успели и пару десятков саженей проскакать, как на вершинах холмов вдруг встали воины, коротко щелкнули луки, и крылатая смерть получила первые жертвы. Пришлые даже в ответ выстрелить не успели. Боевая стрела, да еще в упор... не то везение, чтобы уцелеть.

* * *

С реки хлынуло черной волной вражеское войско, затапливая берег. Навстречу бил залп за залпом, в тесном строю каждая стрела находила цель. Но врагов было слишком много. — Князь, отходить надо, можем не успеть, — дернул за рукав воин и отшатнулся. — Безумные глаза князя, казалось прожигали насквозь. — Отходить?! Сомнем! Вперед! Порвать, чтобы и следа не осталось! Рубай до седла, дальше само развалится!!! Навстречу черной волне стальной лавины тяжелой конницы угров, выметнулась младшая дружина, сшиблись грудь в грудь. Воздух наполнился треском и звоном... — Рано! — захлебывался бессильной злобой Белояр. — Все лягут! — Лягут, внучек, хоть сейчас это понял, — проворчал Старик, наматывая обереги на левую руку. — У доблестного князя найдется меч для соратника Рюрика? — А... — Уже говорил, что зажился, хватит, а так, может былины про нас петь будут... — Старик тронул повод, направляя коня вниз. И сказал, снова в пустоту. — Мало нас, Ргых, на вас вся надежда! Выручай, друже! Пустота отозвалась ревом, сулящим смерть.

* * *

Тела укрывали берег... Мертвые лежали вперемешку с умирающими, живые задыхались под мёртвыми. Казалось не раненые стонут, а земля тяжело дышит.... Лежали в три слоя, так что не было видно снега. Снега, который не был ни белым, ни черным. Красным был от пропитавшей его крови. Многих не досчитались, очень многих. Могли бы и всех, уж больно много пришло врагов. Но как пришли, так и остались. А те, что не лежат бесформенными кучами на берегу, удирают в степь, нахлестывая уставших коней. Вряд ли им удастся уйти далеко. Не такие же усталые всадники наступают на пятки. Нет, преследователи куда серьезней. Больше, сильней, быстрей. Не уйти уграм... Размышления князя прервались. К ногам уронили безвольное тело. — Это их вожак, Олег-друг, — пророкотал великан, — остальные мертвы. — Спасибо Ргых. Вы отличные воины. Берите всё, что обещано. И что сверху возжелаете. — Сегодня была хорошая охота, — нет в голосе ни намека на жадность. Усталость. Не более. — Мы возьмем убитых коней. — Допрашивать будем? — спросил князь ведуна. — О чем, — пожал плечами Белояр, — и так всё ясно. Нет больше угров. Тебе интересен этот, как его, — ведун ткнул носком сапога тело, — Олмош? Пусть горит на тризне по Старику и другим погибшим. — Пусть горит. Мы еще справим большую тризну во дворце Багрянородного. Очень большую. Ргых, ты не против по весне пойти до Царьграда? — Мы же обещали, Олег-друг, — с укоризной отозвалась пустота... Глава 9 8 июля 2007 года. Самарская область Уж чем-чем, а силой, провидение, а может и родители, Лёньку Зоммерфельда не обделили. Даже, скорее, родители постарались, а вовсе не загадочная сила. Во всяком случае, отец легко гнул советские пятаки, не говоря уже про пошлые подковы... Свою исключительность Лёнька обнаружил еще в детском саду, когда, словно атомный ледокол 'Ленин' сквозь торосы, продвигался через толпу ровесников к вожделенной игрушке. В первом классе эту особенность заметил зоркий взгляд учителя физкультуры. Заметил и оценил, вследствие чего судьба мальчика была решена. В состав команды по любым видам спорта он включался автоматически. Старый и опытный физкультурник считал, что сила заменит недостающую технику, и чаще всего оказывался прав. Не срабатывало редко, в основном в игровых видах, но классу к шестому Зоммерфельд-младший научился гонять мячик по вытоптанному футбольному полю школы, не ломая ног соперникам, а пушечный удар, вносивший снаряд в ворота вместе с голкипером, окончательно закрепил его место еще и в футбольной команде. Единственное, с чем у Лёньки не получилось — это с шахматами. Сила, с которой передвигались фигуры по доске, категорически не влияла на результат. Эту проблему удалось решить уже в технаре. Под звонкой и пугающей фамилией Зоммерфельд стал играть Вовка Дробышев, с которым Лёнька сдружился в турсекции. При такой силище ему была прямая дорога в колонию для несовершеннолетних, вследствие нанесения тяжких телесных повреждений в случайной драке. Но Лёнька не дрался. Он был на удивление неагрессивен, никогда не цеплял других и старался ни с кем не конфликтовать. А дураков лезть на Зоммерфельда не находилось. Не отличаясь особо высоким ростом, а выше метра семидесяти шести он так и не вырос, парень к шестнадцати годам с трудом натягивал пиджак пятьдесят шестого размера и имел мастерские звания по восьми видам спорта, включая четыре разных борьбы и тяжелую атлетику. Единственное, чем можно было спровоцировать Лёньку — это национальность. Точнее, детские ассоциации на эту тему. Огненно-рыжий Зоммерфельд был чистокровным немцем. И страшно психовал, если его называли фашистом. Случалось это крайне редко и исключительно в младших классах. А с годами прекратилось совсем. Лёнька даже решил, что сумеет сдержаться и не искалечить идиота, если такое произойдет. Тем более что под благотворным влиянием Дробышева, русско-немецкий богатырь начал активно осваивать умственную деятельность, ранее ему совершенно ненужную. Выяснилось, что в голове, которая применялась лишь для того, чтобы в нее есть, имеются мозги, и очень даже неплохие. Ученым Лёнька не стал, но за последний год учебы в техникуме сумел наверстать пропущенное и на должном уровне освоил учебную программу. А главное, научился думать не только о том, чтобы случайно не убить противника на ковре или татами. Служба в 'Войсках Дяди Васи' прошла легко и без осложнений, но на сверхсрочную отличник боевой и политической оставаться не стал. Желания посвящать судьбу армии не возникло: сказалась тщательно взлелеянная неагрессивность. После службы, работал механиком в автосервисе, читал, гулял, занимался спортом для своего удовольствия, время от времени подтверждая квалификацию и не теряя ни одного звания. Более того, к тридцати годам добавил еще мастера по туризму и альпинизму и пару размеров в плечах. Девки вешались на него толпами. Лёнька никогда не отказывал дамам, но так и не женился. Не нашлось той, что взяла бы за душу. На срочной и после нее выявилась еще одна особенность Зоммерфельдовского организма. Он не пьянел. Во всяком случае, когда последний из собутыльников падал под стол, Лёнька, выпивший ничуть не меньше, чувствовал себя абсолютно трезвым. Идея поехать на Грушинский фестиваль принадлежала, естественно, Дробышеву. Вовка всё и организовал, так что оставалось только уложить рюкзаки и сесть в поезд. Долго ли собраться холостому парню? Минутное дело! На 'Груше' Зоммерфельду понравилось. Народу многовато, но стали удачно, на охраняемой территории 'Летучего Голландца', самой дальней сцены. Заплатили сравнительно небольшие деньги за питание в команде того же лагеря и могли с легким сердцем бросать палатку и гулять по всему фестивалю, не боясь по возвращении обнаружить отсутствие вещей, а то и самой палатки. Пару дней, действительно, гуляли, а потом перестали. Днем было скучно, а ночами самое интересное творилось за обеденными столами в том самом лагере, где и остановились тульские гости. Здесь жил такой состав бардов, какого не собирала единовременно ни одна сцена. Да и пели, не связанные условиями публичных выступлений, совершенно иначе. Продолжалось это ночами напролет, прерываясь только на тосты. Именно там всё и случилось. Виноват оказался Димыч, шапочный местный знакомый, притащивший к общему очагу пару пластиковых 'полторашек' медицинского спирта. 'Он!' — уважительно одобрили присутствующие. И 'полторашки' пошли на общий стол. Спирт Лёнька предпочитал запивать. По этому поводу не поленился дотащиться до двадцатилитровых фляг, в которых хранилась вода, и набрал себе бутылочку на запивку. Пластиковую, полуторалитровую. Точно такую же, как и у Димыча. Там же прихватил вторую кружку и вернулся на свое место. Разлили угощение и выпили по первой, которая, на самом деле, была далеко не первой. Спиртик под песни шел на ура. Налив себе четвертую или пятую порцию, Лёнька передал бутылку Димычу и сосредоточился на песнях: Леша Тараканов пел свой вариант 'цыганочки'. Чуть охрипший от выпитого и спетого голос выводил: — Утро. На землю снег выпал. — Громко трезвонит будильник. — Если ты хочешь, чтоб я что-то выкрал — Днем позвони на мобильник. — Тебе сколько? — толкнул Лёньку Димыч. — Краев не видишь? — буркнул Зоммерфельд, скосив глаза на полторашку, зависшую над 'водяной' кружкой. Голова была занята песней. — Месяц блеснул позолотой, — Звезды рассыпаны манкой. — На платной стоянке оставь шестисотый, — Выкраду вместе с стоянкой! — Вздрогнули? Лёнька автоматически взял кружку, стукнулся об другие, одним махом влил в себя полста граммов спирта и запил из второй кружки. Залпом. Следующий куплет прошел мимо сознания. В трехсотграммовой кружке был спирт. До краев, как просил. Сумасшедшим усилием воли задержав дыхание, чтобы не сжечь горло, Лёнька схватил со стола 'полторашку', одним движением свернул пробку и перевернул бутылку над открытым ртом. То, что он опять ошибся, понял только после пятого глотка. Зоммерфельда спасли вода из правильной бутылки и умение не дышать по две минуты. Он даже не потерял голос, лишь немного охрип, изрядно обжегши пищевод. Зато путем эксперимента, выяснилось, что опьянеть Лёня может. Вопрос заключается лишь в количестве усугубленного... Всё происходившее в дальнейшем Зоммерфельд запомнил смазанными кусками черно-белой кинохроники, сменяющейся разноцветьем радужных кругов. Вроде бы какие-то две девчонки уволакивали его в палатку. И даже уволокли. Было ли продолжение, не помнилось, но, скорее всего, именно там осталась рубашка и трусы. В следующем воспоминании, он в джинсах и шлепках на босу ногу искал туалет. Прогулка затянулась. Помнил еще, как споткнулся. Естественно, упал. Дальше провал. Шедшая мимо компашка пацанов, хотела только разбудить пьяного мужика, уснувшего мало того, что на проходе, так еще и в луже. Не дай бог, захлебнется. Но пьяному Лёньке спросонок показалось, что его грабят. А отсутствие рубахи подтвердило правильность предположения. Несмотря на сумбур в голове Зоммерфельд взлетел на ноги, легкими движениями разбрасывая непрошеных спасателей. Ошарашенные столь резкой реакцией парни, те, кто еще стояли на ногах, испуганно отшатнулись, а одна из девчонок выдала роковую фразу: — Ты с ума сошел, прямо фашист какой-то! Если в одурманенной спиртом голове и оставалась капля здравомыслия, ненавидимое с детства слово вышибло его начисто. Не обращая внимания на стекающую по лицу и груди жидкую грязь, Лёнька подхватил с земли неизвестно откуда взявшуюся жердину, больше напоминающую оглоблю, раскрутил ее над головой до скорости вертолетного винта и с криком: 'Смерть немецко-фашистским захватчикам!' бросился в бой. От убийства совершенно невинных людей и соответствующей статьи, Зоммерфельда спас обломок винлитовского хронокрейсера, пробивший нужный канал в нужном месте в нужное время. 8 августа 1941 года. Белоруссия Отделение Леонарда Зоммерфельда выдвигалось в распоряжение гауптмана Берга. Приказ удивил. Про людей гауптмана ходили жуткие легенды. Если даже половина из них была правдой, то зачем им могли понадобиться самые обычные солдаты из линейных частей, было совершенно непонятно. Ни сам фельдфебель, ни кто-либо из его подчиненных ничем из общей массы не выделялись. Точнее выделялись: рядовых только-только перевели на Восточный фронт из учебных частей, а фельдфебель порох нюхал исключительно на стрельбище. Но приказ есть приказ. С рассветом, на трех мотоциклах выдвинулись в указанном направлении. Через час Леонард затормозил и развернул карту, чтобы проверить правильность движения. Остальные машины тоже встали. Солдаты вылезли из седел и колясок, с удовольствием разминая затекшие мышцы. Недостаток опыта сказывался. Из девяти человек, семеро даже винтовки оставили, решив излишне не утруждаться... Поэтому, когда неизвестно откуда появившийся полуголый грязный человек, бешено вращая над головой стволом дерева, с диким криком налетел на отделение, противопоставить безумной атаке оказалось нечего.

* * *

Костя лениво наблюдал за дорогой, размышляя, надо ли тормозить фрицев. Три мотоцикла, девять рыл. Многовато с одной стороны. С другой стороны, неплохо бы поспрошать, куда это они собрались ни свет ни заря. Может, еще какие склады есть поблизости. Немцы остановились сами. В полусотне метров от притаившегося в засаде йети. Просто подарок судьбы. Грым дал сигнал подруге и приготовился к рывку. И не успел. В двух метрах от немцев, прямо из воздуха возник невысокий, но невероятно широкоплечий человек с огненно рыжей шевелюрой. Одетый в одни джинсы и боевую раскраску неизвестного племени пришелец, вращая над головой здоровенным березовым дрыном и ни на миг не замедляя движения, с диким криком: ''Смерть немецко-фашистским захватчикам!' набросился на ошалелых фрицев. Если человек и заметил смену декораций и внешнего вида противников, то на его действиях это никак не отразилось. Дрын уже на первом обороте смел больше половины отделения, а на втором уложил оставшихся. Времени процедура заняла ровно столько, сколько понадобилось нападающему, чтобы пробежать мимо трех стоящих впритирку мотоциклов. По сути, схватка была закончена: если кто-то из немцев и оставался жив, то ни подняться, ни дотянуться до оружия даже не пытался. Человек остановился и мутным взглядом обвел поле битвы. И тут Костя совершил ошибку. Нет, йети не пришло в голову напасть на неожиданного союзника. Грым вышел из леса и направился к месту событий, больше следя за лежащими фрицами, чем за шатающимся победителем. А тот, мгновенно приведя свое оружие в полную боевую готовность, с удивительной скоростью атаковал новое действующее лицо. За кого он принял Костю, так и осталось загадкой, но на силу удара это в любом случае совершенно не влияло. От получения увесистой жердиной по голове Грыма спасла отличная реакция. Йети успел отдернуть морду и лапой увести палку в сторону. Удар прошел по касательной, но все равно изрядно потряс. Уже стукнув сам, йети с удивлением понял, что при жестком контакте кости руки могли и не выдержать. Но дальнейшее развитие событий удивило еще больше. От неожиданности ответный удар получился мощнее, чем хотел Костя, практически в полную силу. Человек отлетел назад, но вскочил и снова бросился в бой. Пока йети перехватывал вновь завращавшийся над головой дрын, человек нырнул в ноги и попытался провести 'мельницу'. Да что попытался? Провел! Насколько это в принципе возможно с противником втрое тяжелее себя! Пользуясь преимуществом в весе и скорости, Грым еще в воздухе вывернулся из захвата и приземлился на противника, прижимая того к земле и беря на болевой. — Ну, успокоился? — спросил он, тяжело дыша. — Берсерк фулев. Человек не ответил. Костя, не ослабляя хватки, осторожно привстал и обнаружил, что противник спит, распространяя вокруг себя густой запах перегара.

* * *

После атаки пьяного патриота живых немцев осталось двое. Но живой не значит целый: от одного из пленных толку не было ни малейшего. Хотя рядовой получил даже не удар, а так, на излете, зато в голову, и в сознание приходить не собирался. — Ми имеем случай сотрясения мозгов до полного их перемешивания, — прокомментировал Яшка. — Его таки можно не убивать, справится совершенно самостоятельно. — То есть, клиент скорее мертв, чем жив? — дружелюбно уточнила Светка. — Таки он банально мертв. Просто немножко дышит. Но это временно. — Жалко мальчика, — вздохнула девушка. — Может, добить, чтоб не мучился? — Сколько угодно добивай, — разрешил Костя, — зато фельдфебель вполне живой. — И даже немного целый! Каких-то семь сломанных ребер и обе руки можно не считать. Таки имеем досадных мелочей за сравнение с Мировой Революцией! Я вам скажу, шо сделать такой гешефт без второго удара может только истинно русский человек, и только сильно выпив. Вспоминать и разговаривать ему ничего ни разу не мешает — Союзничка глянь, — попросил йети,— я ему в грудь по-полной пробил. Как бы ребра легкие не прокололи... — Тут есть столько анестезии, шо ему это совершенно равнодушно! Надо только забрать от фрицев таких фляг со шнапсом, шобы похмелить нашего друга, когда проснется. Мы, конечно, садисты, но не до такой же степени! Сердобольная Светка легким ударом добила 'нежильца'. Трупы быстро перетащили подальше от дороги и забросали ветками. Туда же отволокли и технику. После этого, прихватив 'немного целого' фельдфебеля и смачно храпящего здоровяка, ушли в лес. Верный своему слову Любецкий тащил рюкзак, забитый призывно булькающими флягами со шнапсом и пистолет-пулемет фельдфебеля, а Шамси — три винтовки, оказавшиеся в самом приличном состоянии, мешок с патронами и десятком гранат. — Таки до любимой полянки? — спросил Яшка, на секунду остановившись, чтобы стереть с лица пот. — Это которой? — заинтересовалась Светка. — А шо, есть разница? — удивился одессит. — Полянки, они как женщины. Ви всегда с любимой, только каждый раз с новой! Любимых полянок попадалось на пути с достатком, но Костя предпочел отойти километра на три. Так спокойнее. Устроив рыжего отдыхать метрах в пятидесяти от расположения группы, чтобы не так воняло перегаром, йети занялся фельдфебелем, сначала попытавшись прочитать его мысли. Ничего не вышло, в голове несчастного немца творилось невообразимое... — Яшка, придется нам вместе работать, — сдался Костя. — Таки шо, ми будем пытать этого несчастного? — Нет. Ты по-немецки хорошо говоришь. Задавай вопросы, чтобы думал, сволочь, о чем надо. А то у него в голове, словно в заведении твоей любимой тети Сони, когда там пожар, а в Одессе наводнение. — Типун Вам на язык, Константин! Наводнение мы переживем, но пожар в таком учреждении — это же катастрофа! Вдвоем процесс 'психодопроса' пошел быстрее и веселее. Тем более, что немец не запирался, и вытаскиваемые Грымом детали лишь уточняли произнесенное вслух, и Любецкий мог построить допрос почти без Костиной помощи. — Однако интересно, — сказал Костя, когда фельдфебель был 'выпотрошен' до нуля, — зачем понадобились эти лохи спецкоманде матерых волков? Не нам ли сюрприз готовится? Гауптман этот — сволочь опасная. По всему чувствуется. — Я Вас умоляю, зачем говорить банальностей! Шо немцы открыли сезон охоты на йети, поймет даже последний шлемазл! — Могли, — пробурчал Грым, — Даже если слухи преувеличены вдвое против мнения этого мешка с костями, то они вполне могли понять, с кем имеют дело. Явно не дураков туда подбирали — И шо, Ви имеете таких желаний сходить до них за пожать руку? — заинтересовано уставился на йети Любецкий. — Подумаем. Может и сходит. Чем йети не шутит, когда леший спит... Смотри-ка, наш проспиртованный сюрприз зашевелился. С ним аккуратно надо, чуть мне лапу не сломал, амбал чертов! — Вот шо водка животворящая с человеком делает, — глубоким басом произнес Яшка. — Я имею интерес до его штанцов. Не за тему забрать, а шо это за зверь, и где их логово. — Обычные джинсы. Турецкие, — фыркнула Светка. — Похоже, гостюшка из нашего времени. — Здрасьте Вам через окно! — не выдержал Любецкий. — Таки я не понял? В будущем мы имеем такого гармидера, по сравнению с которым фронт совсем даже не фронт, а заведение тети Сони на следующий день после завоза свежего персоналу, совпавшего с приходом до порта крейсера 'Червона Украйна'? Или у нас медом намазано, шо каждый хочет делать погоду здесь, и не хочет там? И шо, товарищ алкоголик к нам по собственному желанию или по разнарядке? — Вот и узнаем, — ответил Грым, направляясь к 'товарищу алкоголику'. — Главное, от выхлопа не задохнуться.

* * *

Пробуждение было ужасным. Ныло всё. Как будто вчера засунули в бетономешалку и тщательно в ней прокрутили вместе с кубометром кирпичей. Особенно тяжело пришлось голове. Кроме острой боли в левом виске на несчастную башку навалилась невероятная тяжесть, а любое движение отзывалось сильнейшим прострелом в самых неожиданных местах многострадального черепа. Лёнька, до этого момента лично с похмельем незнакомый, про само состояние слышал. Да и со стороны наблюдал неоднократно. Потому он осторожно сел, придерживая голову обеими руками, и возопил в пространство: — Люди! Опохмелиться есть у кого? Мать! Никогда не было так хреново... — Держи. Взгляд с трудом сфокусировался на здоровой волосатой руке, протягивающей фляжку. В отличие от емкости рука Лёньку не заинтересовала. Он припал к живительному сосуду и, почти не замечая вкуса, ополовинил флягу. Жизнь стала резко легче. Боль, прихватив с собой большую часть неприятных ощущений, уходила просто на ушах, то есть на глазах, то есть... короче быстро, ну их на хрен, эти мудрости! Разве что... Зоммерфельд осторожно, боясь резких движений, скосил глаза на огромный синяк, бесформенным пятном, расползшимся по груди — Ух, так твою через разэтак! — подытожил осмотр Лёнька. — Я что, с трактором подрался? — Нет, со мной, — ответил добровольный врач-похметолог. — Я совсем не трактор, и даже не похож. Зоммерфельд, наконец, заметил огромную волосатую фигуру, на корточках сидящую напротив. — Ну и рожа у тебя, Шарапов! — на автомате выдал Лёнька. — Или ты мне грезишься спьяну? — А что, бывает? — поинтересовалась образина. — В смысле, галлюцинации? — Хрен его знает, — равнодушно пожал плечами Зоммерфельд и скривился от боли, вспыхнувшей в многострадальной голове. — Раньше так не получалось. Кружки перепутал... Эй, а почему ты живой, если я с тобой дрался? — Надо же, — хмыкнул собеседник, — я тебе собирался задать тот же самый вопрос. — Охренеть! — уверенно сказал Зоммерфельд. — Крепок ты, зверюга! А ты точно не глюк? А то я столько никогда не пил. Без понятия, как 'белочка' приходит. Кто чертей ловит, кто пушистую на плече видит. И подкрепил своё утверждение, неожиданной многоэтажной тирадой на тему интимных отношений ближайших родственников Димыча с самыми разными животными. Ну и Димыча самого помянул злым громким словом... — Да, нажрался ты классно, — подключилась вторая обезьяна, чуток поменьше и, на вид, женского пола. — Аж завидно немножко! Не, точно, глюки! Оно, конечно, на 'Груше' кого только не встретишь, но уж больно велики ряженые. В костюме так не сыграешь. — Пардон, мадам, — оклемавшийся Лёнька решил поддержать игру и попытался изобразить смущение. — Ничего, ничего... — обрадовала девушка, окончанием фразы продемонстрировала Зоммерфельду, насколько убог его матерный словарный запас и закончила спич единственным цензурным словом. — Вот! Пока дама изощрялась в ругательствах, в Лёнькиной памяти начали понемногу всплывать обрывки воспоминаний. Лучше бы не всплывали! Но ведь проснулся не в 'обезьяннике', хотя обезьяны есть под боком, на природе проснулся, на мягкой травке. Может, приснилось? Если нет... — Лю-юди! — страдальчески взвыл он. — Что вчера было? Чего я натворил? Хоть не убил никого? — выдал Лёнька, наконец, главный вопрос, мучавший его с момента первых признаков просветления. Ответ прозвучал откуда-то сбоку. С жутким выговором, словно человек рассказывал еврейский анекдот: — Я Вам таки не скажу за вчера, но я без второго слова проинформирую за сегодня. Ви таки сэкономили нам немного работы. На восемь жмуриков и недобитого фельдфебеля. Лёнька удивленно уставился на говорящего. — Яшка-Цыган!.. — Таки да! Я рад, шо в будущем известно за моё имя... Зоммерфельд обвел ошалелым взглядом поляну, машинально отметив присутствие не то казаха, не то узбека с луком за спиной... И спокойно завалился на правый бок, подложив под голову кулак. Восемь трупов, а его никто не вяжет. Две большие говорящие обезьяны и Яшка-Цыган. Киргиз с луком. Самый настоящий глюк. Надо поспать, и всё пройдет. После следующего просыпания это окажутся Вовка Дробышев и ребята с 'Летучего Голландца'. Спать!!! Перегруженный мозг принял команду с удовольствием, напоследок заставив губы выплюнуть: — Женская группа ОМОНа — В сером зимою и летом. — Спрячь свое сердце под сереньким фоном, — Выкраду с бронежилетом

* * *

Следующее пробуждение было не лучше. То есть, лучше, конечно. Голова болеть совсем перестала, только надсадно ныл синяк на груди, да и тот терпимо. Но ни знаменитый киногерой, ни странные звери не исчезли. Гастарбайтер с луком тоже. Кроме того, на полянке присутствовал какой-то искалеченный урод в окровавленной фашистской форме. Цыган и узбек тоже были в форме, но в советской, такой, как в кино. Лёнька протер глаза, попробовал себя ущипнуть и жалобно спросил пересохшими губами: — Ребята, вы настоящие? — Ага, настоящие, — ответил большой обезьян. И подал ведро с водой. Лёнька радостно забулькал. — Кстати, меня зовут Грым. Или Костя, как больше нравится. И мы не обезьяны, а йети. А то Светка уже обижается. Обещала тебе голову открутить, если еще раз обзовешься. — Понял, что нифига не понял, — обреченно вздохнул Зоммерфельд, с трудом отрываясь от спасительного ведра. — Йети Костя и Света. Цыган Яшка. А мусульманина как зовут? — Шамси, уважаемый, как и всех первенцев в нашем роду, — ответил таджик, — и я не мусульманин. Аллах Милостивый сделал меня атеистом. — Ага, понял. А я Лёнька. Леонид Зоммерфельд. Из Тулы. Вы мне объясните... Костя и Яшка обалдело вытаращили глаза. — Как тебя зовут? — спросил Грым. — Полностью только. Без отчества. — Леонид Зоммерфельд... — повторил Лёнька. Йети зашелся в душераздирающем хохоте. — Немец? — с трудом выдавил он сквозь смех. — Ну да, — подтвердил Лёнька, — а что? — Сколько ты выпил? Вчера, в смысле, немец наш ненаглядный? Лёнька честно попытался сосчитать, мучительно припоминая детали вчерашнего вечера... — Пятьдесят, еще триста, еще пять глотков... Или шесть... И до этого... — Водки? — спросила Светка, заранее догадываясь об ответе. — Спиртяги. Чистой. Под гидроколбасу... — Яша, ты говорил за смертельные дозы? — опять заржал Грым. — И что немец какой сыграл бы жмура от третьей части? А, мол, только русскому человеку — хоть бы хны? — Таки да... — развел руками цыган. — И был категоричски правый за этот вопрос! — А наш друг — немец! Сам же признался. — Костя, — оправился от изумления Яшка, — не делайте мне смешно! Ви же слышали, шо Леонид из Тулы! Это же очевидно! Он — русский немец! Ви можете сказать худого слова за родину самоваров, пряников и чудо-пистолета 'Тульский-Токарев'? Таки сначала русский, а уже потом немец! Где Ви видели немца, шобы так красиво и убийственно махал березой? И если Ви мне не верите, давайте вольем в фельдфебеля флягу шнапса, шобы Ви смотрели своими глазами за его безвременную нравоучительную кончину! Йети, наконец, просмеялся, и с трудом сел обратно. — Леня, какой сейчас год? — Блин, странные Вы, ребята! Две тысячи седьмой! — Знаешь, Яш, ты прав... — задумчиво начал рассуждать Костя. — Нажраться до состояния нестояния, провалиться во времени, сходу положить девять гитлеровцев, подраться с йети, а потом заснуть прямо посреди драки может только русский. Хоть он сто раз немец. Не удивлюсь, если он, как протрезвеет, обратно в две тысячи седьмой скаканет. Костя замолчал и очень серьезно посмотрел на Лёньку. — Слушай, парень, ты сейчас постарайся просто поверить...

* * *

Лёнька молчал. Потом подобрал флягу, надолго приложился, обвел взглядом всех присутствующих, усмехнулся, заметив Яшкину руку, лежащую на рукояти кнута и спросил: — Еще и однофамилец. Фрицевский унтер. И что я должен сделать, чтобы вы мне поверили? Никто не ответил. Рыжий вздохнул: — Немцы убитые — не доказательство. Пьяный был. Слова — только слова. У меня дед — Герой Советского Союза. Только как это проверишь... Да и фамилия другая. Штейн... — А звали как? — Антон. Классный старикан... — Антон Штейн? — удивился Грым. — Из-под Саратова родом? — Ну да. Гнаденфлюр. — Старикан?! Он же погиб! В сорок третьем, под Курском! Танк сжег, и сам...! — Кто погиб? Дед?! Да он и сейчас живехонек! Какие фашисты под Курском?! Лёнька еще раз приложился к фляге. И исчез. — Костя, Ви таки пророк! Только шобы перенестись, ему надо не протрезветь, а таки выпить. — Надеюсь к себе перекинуло, а не к динозаврам, — рассеянно заметил Грым. — Яшка, ты не понял главного! Тошка Штейн остался жив. Немцы до Курска не дошли. История изменилась, понимаешь?! Не зря мы корячимся! — Таки разве кто сомневался? — усмехнулся Яшка. — Или Ви собирались до заслуженного отдыха? 8 июля 2007 года. Самарская область Поляна вдруг исчезла вместе с невероятной компанией. Вокруг шумел Грушинский фестиваль. Хаотично перемещались толпы слегка неодетого по поводу жары народа. Пьяного и трезвого, с гитарами и без. В живописном беспорядке стояли палатки, занимая любые, даже самые маленькие кусочки ровной местности. С ближней сцены доносился хриплый голос Леши Тараканова: — Крест и с бриллиантом печатка, — Цепь, в полруки толщиною. — В землю зарой свой коттедж на участке, — Выкраду вместе с землею. Лёнька огляделся, пытаясь сориентироваться. Ага, почти у самого лагеря. Ну и потопали. Пригрезится же такое! — Лёнчик! Вовка Дробышев бежал к нему через луг, радостно размахивая руками. — Лёнчик! Ты куда пропал! Мы тебя весь день ищем! Девчонок твоих тормознули. Они говорят: 'Пошел в сортир и не вернулся'. Ты где был? Лёнчик! — У подруги был. Получилось так. — Ух ты! — Вовка уставился на грудь друга. — Кто это тебе так перепаял? — Упал на пенек. Пошли в лагерь. И Лёнька двинулся следом за Дробышевым. Немецкая фляга с выбитым орлом, ухватившим цепкими когтями свастику, жгла руку. Можно объяснить всё. И почти суточное отсутствие, и синяк на груди. И даже флягу. И несколько рыжих шерстинок на джинсах. Всё можно объяснить. Только почему-то совершенно не хочется. Зато очень хочется по возвращению съездить к деду... 8 августа 1941 года. Белоруссия — Это ремень иль юбчонка? — Ноги — два метра длиною. — Спрячется в центре такая девчонка, — Выкраду вместе с Тверскою. Яшка, краем глаза кося в сторону Светки, допел куплет и, продолжая выводить на гитаре мотив, с задумчиво-недовольным видом произнес: — Я Вам скажу за эту песню, шо ощущаю таких неверностей, как нигде кроме! — Ты что, оригинала не знаешь? — спросила Светка, переворачиваясь с живота на спину. — Откуда ему знать? — лениво протянул Костя, — 'Неуловимых' в шестьдесят шестом сняли. А до того времени никто за Яшку-Цыгана и его песни и не догадывался. Тьфу! Кажется, я заразился от этого одессита! — Товарищи йети! Ви шо, издеваетесь? Таки я не вижу очереди за диктовку! — возмутился Любецкий. — Не кипишись, продиктую, — Звин дружелюбно оскалилась, — могу и напеть! — Светочка, при всем уважении к вашим вокальным талантам, таки лучше сразу огнетушителем! Ми не выпьем сколько надо, просто не имеем никого из Тулы, и даже прочих немцев. И литра спирта тоже отсутствует. Даже шнапса и то... Но шо касается слов... — А шнапс куда делся? — спросил Костя. — Одну флягу отдали без второго слова за опохмелку нашего интернационального алкоголика. Вторую он прихватил с собой до будущего, — Яшка задумался, — или до прошлого, но не суть. Полфляги наш кашевар-террорист скормил несчастной тетерке, за которую так любезно ходили мадемуазель и ее красный друг. Потому ми имеем на обед лебедей в вине, то есть дичь в шнапсе. Полторы фляги ми налили фрицу, шобы проверить, имеем ми немецкого Зоммерфельда или таки русского... — Это когда успели? — поинтересовалась Светка. — Таки пока Ви с Грымом ходили до сбора цветочков, ми решили подумать за хорошую мысль. — И каков результат? — спросил Костя. — Таки он ни разу не из Тулы, — махнул рукой Яшка. — Сыграл жмура с половины фляжки. Просто позорит достойную фамилию! — Ты же сказал полторы? — прищурилась Светка. — Таки мы допили остальное. — равнодушно пожал плечами Любецкий. — Не пропадать же добру. Да и за упокой положено. Шоб лежал и не бродил. — Шамси, — пожурил Костя, — мусульмане же не пьют. — Я атеист, Грым-джан, — невозмутимо ответил таджик. — А кроме того, если бы Аллах не хотел, чтобы я пил этот шнапс, он бы мне его не послал. — Так шо ми имеем четырех фляг, из которых по две до Вас с мадемуазель, пропорционально весовых категорий, — закончил подсчет на загнутых пальцах Яшка, — Так шо там за слова? Мине таки страшно хочется делать до гитары песню Яшки-Цыгана. — Мда, — вслух посетовал Костя, — хреновый из меня командир. Совсем распустил личный состав. — Костя, не будьте таким занудой! Никто же не говорит, шо ми работаем по шнапсу каждый день или против приказа. Но иногда это даже немного полезно. Да и шо значит полфляги для русского таджика? Таки наши немцы с литра спирта как стеклышко. Только звереют, шо твоих берсерков с мухомора! Лучше без второго глотка добейте свои фляжки, и снимем вопрос за неимением материалу. И закусите тетеркой в шнапсе, как в лучших домах ЛондОна и Пэриджа! Яшка немного помолчал, перебирая струны, вполголоса пропел: — Кто не мечтал, тот просто нищий духом! — В Париже ведь и Сена, и Камю, — Там пол-Одессы, по последним слухам, — И в кабаках Вертинского поют. После этого Любецкий совершенно серьезным голосом спросил: — Таки шо ми будем делать за этого непонятного гауптмана? Скажу Вам без второго слова, шо он меня волнует в самом плохом смысле! — Зацепил? — поинтересовался Костя. — Таки мене не нравится, шо за нами ходят таких людей. Если они хотели прийти до бодеги старого Соломона и поесть за компанию грибной похлебки, я не сказал бы противоречий. Но у них же есть таких причин иметь совершенно другие цели. — Неладно с ним, — ответил Костя — В смысле, с гауптманом. Необычный человек, непонятный. Я Грымовой печенкой двойное дно чую. Если не тройное. А вот внятно объяснить не могу. Какие-то звериные инстинкты тревогу бьют. Ладно, хрен с ним. Вернемся в отряд, с мужиками поговорим, с начальством... Оставлять такого врага без внимания нельзя ни в коем случае. Нам дело не испортит, кому другому подгадит. Так что пока он охотится на нас, мы поохотимся на него. Но без лишней спешки и скоропалительных решений. Тут уж только кнутом, луком и огнетушителем не обойдешься. — Могу с Вами только согласиться, — кивнул Яшка, — таки желательно добавить пращу, пулемет и снайперку. Или бластер с оптическим прицелом. Жалко, шо березовый дрын уехал до будущего, после четвертой фляги он может решать и не таких проблем. Но, боюсь, тут был бы бессилен даже мой дед по папе, который мог на раз достать с неба луну, отломить от нее кусочек на память, а остальное положить, где взял, шобы никто не волновался. И шо, ми пойдем до отряда на ночь глядя? Йети переглянулись, и Костя сообщил: — Фигу! Давайте ваши фляги. Самый надежный метод прекратить попойку — выпить всё имеющееся спиртное. Йети поймали брошенные фляжки, чокнулись орлами, и Грым произнес, подмигивая Яшке: — Пью за Победу и поддержание воинской дисциплины в нашем подразделении! Глава 10 11 августа 1941 года. Белоруссия Солнце уже начало высовывать макушку из-за горизонта, но Догунину от этого легче не было. Спать капитан лег за час до рассвета. За ночь успели принять, и отправить обратно на Большую Землю самолет. Об отряде заботились, заметив в верхах. И теперь, юркие Р-5 и У-2 почти каждую ночь стрекотали моторчиками, привозя разнообразнейшие грузы, такие важные в любом воинском хозяйстве. Заодно вывозили раненных и больных. И завозили специалистов. Самого широкого профиля. Разбудило легкое касание. Рука сама нырнула за дремлющим под сложенным бушлатом пистолетом. Но большая ладонь легла на ТТ сверху, отводя в сторону ствол. — Доброе утро, капитан! — Утро добрым не бывает, — автоматически ответил Догунин. — Приветствую, товарищ Ухватов. — И вам не хворать, товарищ капитан. А насчет утра, Лёнька Зоммерфельд с тобой согласился бы. Или я чего-то не знаю, что должен? — ответил Грым. Глаза понемногу отходили ото сна, и Догунин уже различал в полумраке могучую фигуру йети. И оскал, означающий довольную улыбку, на морде. — Всего даже товарищ Сталин не знает! — хмуро ответил Догунин, и зевнул, до хруста выворачивая челюсть. Растер лицо, помотал головой... — Кто такой Лёнька Зоммерфельд? Как ты здесь оказался — даже спрашивать не буду. — И не стоит, — усмехнулся Костя, осторожно, пытаясь не задеть макушкой бревенчатый потолок и не раздавить что-нибудь тяжеленной задницей, присел у нар. — Система охраны — выше всех похвал. Против линейных частей сработает. Даже 'ягды' попадутся, скорее всего. Пара йети и столько же людей проходит на раз. А Лёнька — то отдельная песня. Своеобразная личность. Замечательная, можно сказать. В смысле, трудно не заметить. — Это он у вас четвертый, получается? — на этот раз зевок удалось подавить. С трудом, конечно... — Не, — хмыкнул Грым. — Лёнька свалил обратно в свой две тысячи седьмой. Мы ему еще флягу на дорожку вручили. Трофейную... — Грым прикрыл глаза и мечтательно чмокнул. — Шнапс — как слеза. Не бимбер местный. Четвертый у нас рядовой Абазаров. — А этот из какого года? — устало спросил капитан, уже отвыкший за последнее время удивляться. Две тысячи седьмой? Йети? Динозавры? Да фигня все это по сравнению с Мировой Революцией! — Этот местный. Повар из сто восьмой дивизии. Кашевар. — А он чем отличился? Кашу хорошо варит? — Эшелон с десятком цистерн у немцев угнал, — Грым не оценил натужную попытку пошутить. — И взорвал. Плентюки — его работа почти целиком. Мы немного хвост занесли, да и все. — Как эшелон угнал? — оказывается, не совсем еще разучился удивляться... — Элементарно. Перестрелял охрану из лука. А там и мы помогли малость. — Праща была. Кнут есть. Теперь лук до полного комплекта? А этот твой, Лёнька, какой экзотикой воюет? Алебардой? Или гарпуном бьет? — Вот тут никакой экзотики, — разочарованно ответил Грым. — Самый обыкновенный дрын типа Дубина Народной Войны. Березовый, метра три в длину и толщиной сантиметров восемь. Ветряную мельницу незастопоренную при урагане представляешь? Очень похоже. Ну, или когда пропеллер на самолете вертится. Догунин наконец, не выдержал и натуральнейшим образом взвыл, обхватив голову руками: — Так, товарищ гвардии йети! Прекратить издевательство над командиром и доложить по форме! — Не могу, товарищ капитан! — скорчил рожу Костя. — Если встану согласно Устава, то потолок к чертовой матери снесу! Засыпет нас. Придется потом землянку нашу в три наката мамонтовой тягловой силой растаскивать. — Да хрен с тобой! — начал злиться Догунин. — Хоть сидя, хоть лежа, но доложи по-человечески. Тьфу, черт, ты же не человек... — Не вижу особой разницы, — фыркнул Грым. — Я от человека только размерами отличаюсь. А насчет волосатости — у Гиви уточни. У него на родине экземпляры и похлеще бывают, — Слово 'экземпляры' Грым произнес с непонятным чувством. Наверное, с завистью к сверхволосатым жителям Кавказа, которым не страшны любые холода... — В общем, станций десять мы разнесли. Некоторые по два раза. А несчастную Свислочь — трижды. Четырежды натыкались на склады. Тоже неплохо порезвились. Пара полевых аэродромов на ноль сведена. Вместе с самолетами. — А зачем по нескольку раз? — уточнил Догунин, уже делающий пометки в блокноте. — Так строят же, сволочи! — пожал плечами Грым. — День-другой всё грохочет и полыхает. Снаряды с минами рвутся. Фейерверк, как в Китае на празднике. Еще день тушат, а потом немцы народу нагонят, неделю побегают, посуетятся и готово — можно опять поджигать. Но, похоже, парализовать движение нам удалось... — Еще как удалось, товарищ йети! — раздался веселый голос от входа в землянку. — Не возражаете, если я тоже послушаю? Рапорт с подведением итогов, так сказать? Костя обернулся. Шаги он услышал давно, но вряд ли кто чужой так бесцеремонно бродил бы по лагерю, похожему, несмотря на раннее время, на взбудораженный муравейник. Потому и тревожится не стал. И верно поступил. Пригляделся к нежданному гостю. Присвистнул бы, да жаль, губы плохо приспособлены для таких звуков. Не орать же восторженно. Не тот повод. — Товарищ из Центра, — сказал капитан, указывая на вошедшего. Тот прислонился к импровизированному 'дверному' косяку и с нескрываемым любопытством рассматривал Костю. — Я в курсе, — ответил йети, нимало не смущенный. И обратился к вошедшему. — Можете не представляться. Знаю, с кем имею дело. И конфет от вас не приму. Во избежание! — Вот все вы так. Грустно. А я Вам привез коробочку. Шоколадных, — совсем не грустным голосом ответил высокий командир без знаков различия в летных петлицах. И неожиданно подмигнул Грыму. — А гражданина Коновальца, подозреваю, будут мне припоминать еще лет двести, если не больше. Но с другой стороны, акция получилась и эффектной, и эффективной. Ну и секретной, естественно, — кивнул командир капитану, удивленно распахнувшему глаза. Ликвидация лидера украинских националистов посреди крупнейшего порта Европы, а тем более, подробности этой акции, все же не относилась к открытым сведениям. Хотя слухи в информированных кругах, конечно, ходили. — И смысл был лететь к вам под другим именем? Впрочем, может, и к лучшему, — махнул рукой опознанный Грымом полковник НКВД Судоплатов. — Но называйте всё же 'товарищем Михаилом'. Это Вы меня знаете, а остальные — вряд ли. Вон, даже, капитан несколько приуныл. Продолжайте, товарищ Ухватов, — ободряюще улыбнулся 'товарищ Михаил'. — Кроме уничтоженных немцев, произошло два контакта, — начал загибать пальцы Костя. — Первый — с окруженцем из сто восьмой. Уже упоминал, но пройдусь подробнее. Рядовой Шамси Абазаров, невзирая на ранение в ногу, вырезал паровозную бригаду и захватил эшелон с целью таранить им, с последующим подрывом, транспортный узел. Поскольку мы выбрали этот же план, удалось обойтись без самоубийства бойца. Впрочем, заслуг рядового нисколько это не умаляет. Абазаров участвовал во всех последующих операциях группы. В настоящий момент находится в расположении отряда. Костя сделал паузу, хлебнул из ведра, поданного заботливым Догуниным и продолжил: — Второй контакт — Леонид Зоммерфельд из поволжских немцев, в две тысячи седьмом году проживающий в Туле. Тут анекдот получился. Товарищ напился до положения риз, провалился во времени, схлестнулся с немцами, потом подрался со мной, выпил шнапса и отправился обратно. Очень надеюсь, что обратно, а не спаивать Киевскую Русь. Итог визита — девять немецких трупов и очень важная информация. — Что за информация? — синхронно насторожились Догунин с полковником. — Будущее, из которого провалился Леонид, — уточнил волнующий всех момент Костя, — отличается от того, что помним мы со Светланой. В лучшую сторону и сильно. — А что именно он сообщил? — Теперь уже Судоплатов нацелился карандашом на 'папиросную' бумагу шифровального блокнота. — Его дед, старший сержант Антон Штейн, погиб на моих глазах в сорок третьем на Курской дуге. Такое вот совпадение получилось. Погиб бездетным. Антон даже жениться не успел. Прямо с выпускного в военкомат двинулся. В той истории. В моей. А у Лёньки в мире Штейн выжил. Получил, впрочем, как и в нашей версии, звезду Героя. Но у нас посмертно. А у него — нет. И до Курска немцы не дошли. Больше информации получить не удалось, Зоммерфельда обратно перенесло. Но и это... — Костя оборвал доклад, заметив, что чекисты многозначительно переглядываются. — То, что Ваши воспоминания устарели, мы знаем, — сказал Судоплатов. — Смоленск все еще наш. На юге удерживаем линию Коростень — Бердичев. Тяжело приходится, но немцы к Днепру нигде не вышли. Надеюсь, и не выйдут. Только на севере изменения не столь значительные. Но тоже есть. Луга держится. Финнов удалось и вовсе отбросить. Карельский фронт даже кое-где в наступление перешел, — сказал 'товарищ Михаил'. И неожиданно официально заявил. — И надо отметить, ваша помощь неоценима. Я уполномочен сообщить о награждении Вас и Светланы орденами Боевого Красного Знамени. По результатам Вашего рейда, по инстанциям проходит Указ о присуждении Вам обоим звания Героев Советского Союза. Товарищ Сталин обещал ускорить движение, — усмехнулся полковник. — Сейчас не награды важны, — перебил Костя. — Вы же не ради этого прилетели. И не для того, чтобы сводки с фронтов сообщить. — Нет, конечно, — согласился с йети Судоплатов, — дело, естественно, в другом. Сложилась очень интересная ситуация. С первых дней войны немцы подвергаются массированным атакам существ из других временных периодов. На Киевском направлении явление приобрело просто массовый характер. До двух-трех в неделю. И это, только те, про которые нам известно. А если учесть, что действуют там крупные динозавры, и действуют довольно эффективно, то я даже не знаю, что больше повлияло на обстановку, полученная от вас информация или атаки гигантских ящеров. Кроме того, отмечены случаи бесследной пропажи отдельных, в том числе и достаточно крупных, соединений противника. — 'Прощай, Норфолк, за честь короны мы умрем!' — совершенно немелодично пропел Костя, вспомнив подходящую строчку из творчества любимой группы внука. — Да, по внешним эффектам, кстати, очень похоже на пропажу Норфолкского пехотного полка, — согласился полковник. — В эту сторону архивы тоже копаем. Хотя, если честно, англичан, вероятнее всего, вырезали турки. Судоплатов улыбнулся и продолжил: — На западном направлении появились вы и мамонты. Про мамонтов немцы уже в курсе, что подлило масла в огонь. А уж после штурма рейхстага тираннозавром, — 'товарищ Михаил' усмехнулся, но в подробности происшествия вдаваться не стал, — все немецкие ученые брошены на решение проблемы 'хронооружия большевиков'. Даже филологов подключили. Англия и Соединенные Штаты также прилагают серьезные усилия в этом направлении. От других проектов отвлекаются значительные научные силы. Что не может не радовать. 'Товарищ Михаил' сделал паузу, чтобы достать и прикурить папиросу. По землянке распространился дымок 'Герцоговины'. Маленький признак близости... Полковник в три затяжки 'высосал' папиросу, с сожалением потушил в обрезке гильзы окурок и снова заговорил: — Если эти разработки бесперспективны, то у нас есть шанс значительно обойти капиталистов на более реальных направлениях. Выяснение данного вопроса является одной из основных целей моего приезда. В смысле, выяснение более реальных направлений. — Но я не ученый... — начал Костя, однако собеседник жестом остановил его. — Я не требую от вас невозможного. Со мной приехал товарищ Шапиро, которому вы и расскажете всё, что знаете. Тем более что вы упоминали его в своем рапорте. — Федор Львович? — переспросил Грым, легко вспомнив ассистента знаменитого Франка, с которым пересекался по работе в начале шестидесятых. — Пока просто Федя, — улыбнулся полковник. — До -вича еще не дорос. Ответственные товарищи решили, что место в окопах — не самое лучшее для него. Вот сюда и переправили. — В окопах, значит, поопаснее будет? — подергал за туго застегнутый ворот Догунин. — Не хочется осуждать логику вышестоящего руководства, но... — Мы об этом уже говорили, товарищ капитан, — мигом сбросил маску добродушия Судоплатов, показав себя настоящего. Матерого диверсанта, не останавливающегося перед препятствиями в принципе. Умел полковник не обращать внимания на мелочи. Пусть даже и делающие задания, на первый взгляд, невыполнимыми. — Правильное решение, — поспешил прервать разгорающийся конфликт Костя. — Федор Львович в нашей истории от пуль не прятался. Но если он просто решит задачу об упреждении в стрельбе из самолета на несколько месяцев раньше, немцам это обойдется куда дороже, чем его стрельба из винтовки. — Уже решил, — сообщил Судоплатов. — Так что не кипишись, капитан. Так, кажется, ваша Светка говорит? — Еще есть ко мне вопросы? — решил вернуться к основной теме йети. — Есть, — тут же поддержал его 'товарищ Михаил'. — И вопросов немало имеется, и оперативные просьбы есть. Но не всё сразу. Я прервал Ваш доклад. Прошу прощения. Есть смысл его закончить. — Осталось немного, — понимающе кивнул Ухватов. — В районе нашей дислокации действует ягдкоманда. Командует некий гауптман Берг. По данным, полученным от пленного, среди немцев про данного офицера ходят легенды, причем довольно мрачные. Ничего конкретного рассказать пленный не сумел. Но впечатление осталось своеобразное. Чуть ли не шаманизм и средневековая мистика. Имею основания считать, что данное подразделение явилось по наши души. Имеется в виду мою и Светину. И что они знают, с кем имеют дело. Или хотя бы догадываются. Собственно, всё. — Гауптман Берг? — 'товарищ Михаил' задумался. — Известное имя. Точнее, одно из имен. Скорее всего, Вы правы. Именно по ваши души он и явился. Очень серьезный противник. — Вы с ним знакомы? Гость из Центра рассмеялся. Ненадолго. — Лично нет, к сожалению, не знакомы. Но одно время мы занимались разработкой данного человека. Ну и остальных ему подобных. Очень надеялись, что его организация не станет вмешиваться в войну. 'Товарищ Михаил' достал новую папиросу. Закурил... — Что за организация? — спросил йети, не выдержавший долгого молчания. — 'Дети Гамельна'. Глубоко засекреченный церковный орден. Существует уже лет шестьсот, если не больше. Раскопать исходники так и не сумели. Но по легендам, первоначальный состав как раз и состоял из детей, выведенных из Гамельна. Помните сказку о Крысолове? Отсюда и название. Раньше работали в плотной связке с иезуитами. Что происходит сейчас — толком неизвестно. Имеются подозрения, что Ватикан сдал их в 'аренду'. Или, минимум, вывел руководителей напрямую на Гитлера. Что странно, Орден никогда не проявлял интереса к внутричеловеческим разборкам. Согласно тем же легендированным источникам, занимался исключительно уничтожением всевозможной нечисти и полумифических существ. Всяких троллей, кобольдов, гномов и так далее. В том числе, значительно превосходивших людей по своим способностям. Говорят, именно они Морского Змея уконтропупили. Глубинными бомбами. В семнадцатом столетии. — От скромности не помрут, — недоверчиво поморщился капитан. — А гномы существуют? — поинтересовался Грым. — А йети существуют? — ответил полковник вопросом на вопрос. — Вот то-то. Есть веские основания полагать, что легенда возникла не на пустом месте, дыма без огня не бывает. Да и шесть столетий не держали бы бездельников на содержании сразу нескольких государств. Тот же гражданин Бокий плотно рыл в том направлении. Есть мнение, — Судоплатов внимательно посмотрел на окружающих, словно намекая на необходимость строгого молчания, — что с его расстрелом поторопились. Ваш Берг — капитан Ордена. По непроверенным данным — лучший капитан. Как бы то ни было, но у него имеется опыт борьбы с разнообразнейшими противниками. Если не личный, то предыдущих поколений. По сравнению с 'Детьми Гамельна', 'Анненербе' и прочие подобные организации, включая СС и гестапо — сборище молокососов и шарлатанов. Про всяких ищущих Шамбалу и вовсе молчу. Орден кроет их в плане опыта и наработок, как бык овцу. И боевые качества тоже на высоте. Во всяком случае, выходить вдвоем против его команды очень опасно. Надо предельно серьезно готовить операцию. — Но если все эти существа — не просто сказки, то подобная организация должна была существовать и у нас, — произнес Грым, задумчиво почесывая подбородок. — Не верится, что православная церковь оставила бы их без присмотра... — Точно. Были. И не оставила. Достоверно известно, что в походах Олега Вещего принимали участие существа, похожие на йети. То ли дивы, то ли волоты. Византийцев насмерть перепугали. Называли их 'дивной дружиной' и 'ргыховым войском'. У нас ведь, народ потверже, что духом, что статью. И без помощи заезжих с такими бедами на раз-два справлялись. Да и договариваться умели. — Ргыховым войском? — удивился йети. — О чем-то говорит? — Скорее нет, чем да. Но некоторые интересные ассоциации появляются. А что дальше? — Дальше крещение Руси... Превзошли православные католиков по эффективности. Но скорее всего, 'нечисть' наша людям доверяла больше. Вот на доверии и взяли. Часть уговорили на стороне церкви поработать, их руками уничтожив остальных. После чего разделались со 'своими'. Всё за полсотни лет. В одной летописи мельком упоминается, что 'дивная дружина' князя Владимира прорвалась в степь и ушла на юг, отбиваясь от погони до самых гор. То ли на Кавказ отступали, то ли в Азию. Глядя на вас со Светланой, верится — могли. Ну а мелочь разбежалась кто куда. Грым сплюнул и зло произнес: — Вот, небось, пожалели, когда татары пришли... — Не знаю. Верхушка церкви тогда же византийская была. И наших предков в качестве братьев рассматривала исключительно на словах. Впрочем, отвлеклись мы, — 'товарищ Михаил' зевнул и неожиданно подвел итог разговора. — В общем, располагайтесь, устраивайтесь, а мы пока позавтракаем, а потом подумаем, что делать с Бергом. С кондачка эту проблему не решить... 14 августа 1941 года. Белоруссия 'Что, гауптман, время пришло? То самое время, когда решается, кто умнее, хитрее и, в конечном итоге, сильнее. Кто лучше подготовился, разгадал замыслы противника, сумел верно применить способности и возможности. Да, время пришло. Время последнего боя. Мы можем просто уйти, перенести действия в другой район, оставив тебя ненадолго в недоумении: куда же спрятались проклятые йети? Или как ты нас называешь? 'Фенке'? Пусть будут 'Фенке'. Мы не против. Твое недоумение не будет долгим. Наши действия слишком заметны. Но когда ты снова возьмешь след, запутать твой отряд не составит особой сложности. И так до той поры, пока Красная Армия не перемелет гитлеровские орды и, в своем неудержимом стремлении на запад не сметет и тебя вместе с ними. Ни одна, даже самая сильная команда не сыграет заметной роли в войне такого масштаба. Ты не роковая соломинка на верблюжьей спине. Ты — песчинка, попавшая под огромный маховик. Чуть слышный скрип, на доли мгновения замедляется ход, и все. Безудержная масса мчится дальше, оставив от тебя лишь невесомую пыль. Будем честны. Мы тоже невеликая сила. И от гибели нас или вас, ничего особо не изменится. День, месяц или год в ту или другую сторону — возможно. Но не более. Предопределенного итога не изменить. Мы можем уклониться от этого боя. Но не будем. Нет, вовсе не из-за детского желания выяснить, кто круче. Нет. И даже не потому, что, оставшись в живых, ты можешь удлинить агонию Третьего Рейха. Неважно, на день, месяц или год. Хотя нет, и поэтому тоже... Но главное — не это. Когда советские войска неумолимой лавиной хлынут в сторону Берлина, твои ребята займут места в окопах, уподобляясь обычной 'махре'. Ты и твой отряд — хорошие бойцы. Этого не отнять. Лучше многих. И вы отлично обучены убивать. Прежде, чем отправиться к своим богам, вы заберете жизни наших бойцов. Не одну и не две. А даже если и всего одну? Совершенно неважно. Как и неважно, будет это жизнь челябинца Алдонина, саратовца Штейна или неведомого мне рядового Ваньки из деревни Голодаевка, переименованной в колхоз имени Ленина. Если мы уйдем, вы заберете эти жизни. Они будут на нас. И потому мы не уйдем. Мы решим всё здесь и сейчас, как будут говорить невероятно крутые герои в дешевых штатовских боевиках через полвека. Тем более, гауптман Берг, что ты уже проиграл. Ты еще этого не знаешь, но твоё положение безнадежно. И дело не в том, что план разгадан, нужные провода перерезаны, подмогу на броневиках ждет контрзасада, а Светин огнетушитель плачет по головам снайперов, вооруженных хитрыми винтовками, бьющими на километр. Тут ты сумел меня удивить, ни в ту войну, ни позже, я не видел таких чудовищ. По сравнению с изделиями поляков, наши несчастные бластеры смотрятся не убедительней пращи или лука. И уж точно не сыграют решающей роли. И не в том причина, что ты думаешь, будто воюешь с фенке, а на самом деле схватился с партизанским отрядом. Ты хороший командир. Ты предусмотрел и эту возможность. Сотня-другая людей не изменила бы исход схватки. Обычных людей. Но наши люди необычные. Не потому, что лучше вооружены, наоборот, у большинства лишь легкое стрелковое, и на оба наши миномета всего полтора десятка мин. И не потому, что так хорошо подготовлены — твои 'коммандос' умеют больше. За нами нет многовековых традиций Ордена и прямых поставок снаряжения из Берлина. Просто за нами стоит Родина. Не пустое слово, не страна, которую можно поменять по собственному желанию или приказу сверху. Родина. С большой буквы. Нам есть, за что умирать, Берг. И людям, и йети. Да, и йети тоже. Потому что это и наша Родина. И именно здесь ровно через шестьдесят восемь лет, четырнадцатого августа две тысячи девятого, родилась моя праправнучка. Моя Пострелёнка. Мы сойдемся в ее день рождения. Символично, не находишь, Берг? Мне тоже есть, за что умирать. А тебе есть? А твоим бойцам? Ты задавал себе этот вопрос? Вряд ли. Иначе профессионализм воина не заслонил бы понимания того, за что и почему ты воюешь на этот раз. Твоим предшественникам было за что умирать. Тебе умирать не за что. И поэтому ты уже проиграл, гауптман. Ты предал своё дело, сам не заметив, как это произошло. И обрек своих людей на жестокую и мучительную смерть. Часы уже отсчитывают последние минуты ваших жизней, и ничего нельзя изменить. Абсолютно ничего. Надо было думать раньше, капитан. Все уже на позициях и через считанные секунды начнется последняя схватка. Возможно, последняя и для нас. Но для тебя — точно. Ты не готов к ней, Берг...' Цифры на хронометре, взятом из шлюпки винлитов, высветились нулями, секундная стрелка на 'командирских' Догунина достигла цифры двенадцать, а в сознании йети подало сигнал врожденное чувство времени. Размышления отошли на второй план: не до них. Начали! Лето 6415 от сотворения мира. Византия Летописец в который раз поморщился. Пляшущее от сквозняков пламя свечей не столько освещало маленькую келью, сколько слепило глаза. Ну то ладно. Переживем. Резь в глазах не так уж страшна. Страшно другое. Непонимание происходящего. Такого не может быть по простой причине — такого не может быть! Были не только победы в длинной истории города Великого Константина. Были и поражения. Обидные, глупые, несправедливые... Но такое случилось впервые. И в душу закрадывался липкий и тягостный страх. А вдруг, не случайность, а вдруг, все снова повторится? Монах мелко перекрестился на закопченный образок и продолжил. Гусиное перо царапало по пергаменту '... И вышли поперед войск русских великаны зраку нечеловеческого, и были они телом могучи и рыком страшны. И были они шерстью укрыты, аки звери лютые. И ярились они, выходячи на бой. И кричали так, что дрожала земля, гнулись высокие дубы, выплескивались воды из рек... И пугались кони, и несли. И были великаны те подобны молнии, с небес бьющей. И бежали в страхе славные воины, а вослед им смеялись торжествующие русы. И громом отдавался в ушах бегущих хохот Князя, продавшего душу Тьме...' 14 августа 1941 года. Белоруссия Гауптман смотрел на пистолет. В голове бродили мысли о быстром уходе. Настойчивые мысли. Упорные. Другого выхода Берг не видел. Вообще. Таких неудач не было ни разу. Нет. Было подобное. Тогда ошеломляющий разгром чуть не поставил крест на самом существовании Ордена. Триста лет назад. Но есть разница... Огромная разница. Тот разгром не был напрасным. Остатки 'Детей' поставили точку в Тридцатилетней войне. Иржи Шварцвольф получил свое. Зимний Виноградник сожгли. Всю марку вспахали, засыпав солью каждый метр... А сейчас? Два русских фенке, называющих себя по-тибетски 'йети', остатки окруженцев в количестве до двух сотен... И лучший капитан 'Детей Гамельна' с другой стороны. Со своей командой, первой в Ордене. Он собирал ребят еще со времен Веймара. Вытаскивал из передряг, спасал от приговоров... Собрал. И привел на смерть. Берг оглянулся. Все, Матич ушел. Лужичанин и так прожил до безобразия долго. Кусок брони взорванного неведомым оружием бронетранспортера оторвал обер-лейтенанту правую ногу почти до паха. Отмучался. Везунчик. Еще успел расстрелять магазин верного 'манлихера'... В кого он стрелял? Что видел обер-лейтенант на абсолютно пустой дороге?.. А гауптман — дурак. После первого провала надо было сворачиваться. Так нет же, 'vzigrala retivaya!', так, кажется, говорят в России? Нет, надо же было выписывать сверхсекретный ночной 'Вампир', долго и нудно пристреливать трофейные польские 'УРы', тщательно выбирать площадку побольше, чтобы эти сволочи, умеющие читать мысли, не сумели засечь... И все лишь для того, чтобы фенке обошли его, как мальчишку? Чтобы Ганс-браконьер превратился в пускающего слюну идиота? Ганс, который в Александрии с одним ножом прошел через мириады крыс в канализации, испугался фенке?! Как?! И план был хорош. Топорный и просчитываемый на первый взгляд. Но Берг не дурак, и противников дураками никогда не считал. И вроде бы просчитал все варианты... Ложный штаб охранной дивизии, на самом деле, набитый разнокалиберным сбродом, от 'хиви', до рядовых, выряженных в форму с 'увесистыми' погонами. И две тонны взрывчатки, планомерно заложенной по территории... Четыре снайперских пары... Двое с 'Вампирами'. Для подстраховки. Или для выполнения основной задачи. Тяжелая пуля пробивала полтора сантиметра брони с трехсот метров. А если слегка поколдовать над навесками пороха, то и все два. Поколдовали. Подстраховали. Не было ни одного выстрела. Звук выстрела у польской противотанковой очень специфичный. Не перепутать ни с чем. Но... Скорее всего, парней вырезали русские, еще до атаки. Бесшумно подобрались и свернули шеи. Как цыплятам... Не срослось. Изначально. Что-то Берг не продумал, не понял, не почуял. Так не могло случиться, но случилось. Никто из ребят, несмотря на всю 'экранировку' алюминиевой фольгой и прочими хитрыми способами, не сумел выжать рычаг взрывмашинки. Собственно, до машинки и добрался только Берг. Но и он не смог. Просто руки не поднимались... Их встретили фенке. Как они пронюхали, откуда будет нанесен основной удар? Почему ждали именно там? Какое-то чертовское чутьё. Да они и есть черти. Рога и хвост — совсем не обязательные атрибуты Посланца. Встретили и убили. Всех. Нет, почти всех. Его оставили. Дали уйти. Почему? Зачем? Чтобы осознал свое поражение, забившись на чердак полуразваленного дома? Или это не фенке, а сами русские — черти, раз сумели договориться со Старыми? За всю историю Ордена такой фокус удался только легендарному капитану Швальбе... Но Швальбе сумел покончить с Виноградником. А Берг... Берг не сумел даже поднять в воздух кучку неудачников. Интересно, если они учуяли провода, был ли смысл нажимать ручку? Или машинка уже была отрезана от взрывчатки? Несмотря на дублирование системы. Берг замотал головой, пытаясь прогнать настойчивое зудение невидимого комара. Стаи комаров. Гигантских. Каждый размером со слона. Большого, с крыльями и хоботом. И с двумя бомбами на внешней подвеске... Какой, к черту, слон?! Какая внешняя подвеска?! Обыкновенная. Между ног. Радостно подсказали комары, пищащей стаей туманящие остатки сознания. 'Сошел с ума', — вяло подытожил гауптман. Или действует контузия от близкого взрыва. Минометчики брали в вилку. Но промахнулись. Или сменили прицел специально? Никогда бы не подумал, что может получиться взрыв такой силы. А если бы взорвались все мины? Имели бы белорусский аналог Везувия? Рукотворный. Партизаны с минометами! Бред! А что не бред? Партизаны, нападающие днем? Старые, нападающие днем? Это не бред? Что, вообще произошло? Почему бой оказался таким необычным? Будто бы на той стороне играл Орден. Но не современный, прошлый. Даже не тот, что разделался с Шварцвольфом, а те, изначальные. Крысолов и Первые. Предки пришли наказать потомков? За что? Да еще в союзе со Старыми. Нет, этого не может быть. Просто потому что такое невозможно. Или возможно? Ладно, свихнувшегося Ганса можно списать. Необычно, но возможно... Инфразвук или еще что. Но остальные? Отто Луц, получивший стрелу в грудь. Настоящую стрелу. Ясеневое древко, стальной наконечник... Большевики получили по ленд-лизу англичанина-ретрограда, не расстающегося с ростовым луком? Или?.. Молчун Вилли, по своему обыкновению, сыпящий во время боя цитатами из большевистских вождей, вперемешку с пулями... Он получил в висок не пулю и не осколок. Камень. Самый обыкновенный камень. Метал не йети. Человек. Из пращи. Еще одно оружие, которым уже мало кто помнит, как пользоваться... Кто убивал его ребят этим оружием? Оружием прошлого. Почему именно так? Пальцы снова любовно коснулись ребристой рукояти 'Вальтера'. Интересно, серебряные пули так же хорошо разносят головы невезучих офицеров, как обычные? — Фиг тебе, — пророкотал кто-то совсем рядом. Фенке пришел. Собственноручно добить хочет. И правильно. Берг проиграл — Старый победил. Побежденный умирает. Закон. — И убивать тебя не буду, — мохнатая рожа скривилась в усмешке. — И застрелиться не дам. Ишь, моду взяли, чуть что, сразу мозгами по полянке, и вроде не причем. Ошибки исправлять надо. Трудом. Будешь в Сибири снег убирать. Его там много. И смотри мне, чур, лопаты не ломать! Повторение комариного наваждения? Нет. Совершенно реален. И стоит совсем рядом. Запах пота. Совсем, как человеческий. Но что-то мешается. Острое... Похожее на сгоревший порох... — Хотя, нет, — Голос фенке не несет угрозы. Он полон раздумий и сосредоточенности. — Будешь полезнее в другом месте. Перед глазами встали картины уходящих в небеса величественных гор, заметенных снегом. Черные тучи, царапающие брюхом по острым вершинам, проливающиеся на землю дождем, смешанным со снегом. И яркие человеческие фигурки, упорно стремящиеся вниз. Срывающиеся, замерзающие... — Ты убивал. Время спасать. Понял? — Не понял, — терять нечего. Совсем. — Почему? — Тот, кого ты вспоминаешь, защищал людей и победил. Ты убивал людей — и проиграл. Он остановил войну. Ты разжигаешь. Помнишь, для чего создавали Орден? Помнишь, знаю. Ты первый, кто стал не на ту сторону. Неважно, каков внешний вид у нечисти. Сейчас она прячется под человеческим обликом. Но нынешние куда опасней Виноградника. Потому против нее объединились все. И люди, и Старые. А ты ошибся. Стал на черную сторону. И проиграл. Как всегда проигрывает неправое дело. Теперь понял? — Да. Теперь понял. Всё еще хуже. Он не только потерял своих людей. Он убил Орден. Дело отцов и дедов. 'Проклятым' не назовут. Не узнают. Или будет все равно. Мертвым все безразлично. Рука опять потянулась к 'Вальтеру'. — Нет! Еще не всё потеряно. Иди. Контроль над телом вернулся на удивление легко. И бесследно пропал звон в ушах. Грым смотрел в спину бредущему человеку. Странное ощущение. Верный союзник, ставший врагом. Матерым врагом с руками крови не по локоть, а по плечи. Но которого нельзя просто взять и убить. Которого удалось вернуть. Немалой ценой ценой, очень немалой. Слишком дорого обходятся ошибки. Косте Ухватову этого не понять. Да и сам Грым понимает плохо. Что-то глубинное, из памяти предков. Или не предков... Может, богов?.. Какая разница? Главное, Берг понял. И ребята поймут. А не поймут, так пусть верят на слово. Пусть идет. Дорога трудна. А до Гималаев далеко... Эпилог 6 сентября 2003 года, Москва

Сочинение на темуКак я провел лето'Ученика 6-го Б класса 437 школыПервомайского района г. МосквыПетрыкина Евгения.Черновик Этим летом я ездил с родителями в Белорусскую ССР, в поселок Дранницы. Это большой поселок, который расположен у черта на рогах посреди гнилых болот густых лесов. Когда империалисты говорят, что в Советском Союзе по улицам ходят медведи, они бессовестно врут. В Дранницах по улицам гуляют мамонты. Здесь расположен самый главный первый единственный в Союзе первый в Союзе мамонтоводческий колхоз имени Героя Социалистического Труда Василия Артеменка. (Пометка на полях: Мария Ивановна, это не ошибка! Артеменок он, а не Артеменко!) Василий Андреевич самый главный советский мамонтовод. Это он придумал разводить мамонтов вместо лошадей и нашел в лесу самое первое стадо. Из того стада до сих пор жив мамонт Мишка. Он совсем седой. Василий Андреич разрешил мне на нем покататься. Поехали мы в Дранницы на папиной машине, но туда ходят и рейсовые автобусы. Василий Андреевич во время войны воевал, и его наградили многими орденами и медалями. И Мишка тоже воевал, но его ничем не наградили, потому что мамонтов награждать не положено. Зато сделали специальный колхоз в Дранницах и поместили туда Мишку и остальных мамонтов. Сейчас Мишка уже старый, а Василий Андреевич — на пенсии, но еще работает, хотя и не председателем. Он сильно возражал, когда колхоз называли его именем, но колхозники решили, что это правильно. Ведь Василий Андреевич в войну спас Дранницы от немцев. Тогда это была маленькая деревушка, и немцы хотели ее сжечь, чтобы в Советском Союзе не было мамонтоводства. Но мамонты и Василий Андреевич им не дали. А жители Дранниц так благодарны Василию Андреевичу, что назвали в честь него колхоз и всех детей. Поэтому все мальчики в Дранницах — Василии, но не Васи, а Васильки. А если кого назвать Васей, то можно и по морде получить обидеть человека. А всех девчонок там зовут Светланами, но звать их надо Светками, иначе тоже схлопоч обидится. Их так зовут в честь девочки, которая помогла Василию Андреевичу убить всех немцев. Ссориться с местными не надо, они все самбо занимаются, это у них национальный вид спорта так принято общее увлечение поселковый вид спорта. Половина сборной России по самбо — дранницкие из Дранниц: Василий Ондреенок, Василий Нечитайло, Василий Тимофеев и все остальные Василии. По именам легко разобраться. А Светки все гандболистки, если стукнут, мало не покажется но очень краси хорошие. Дранницкая 'Берегиня' — чемпион Союза! Летом в Дранницах очень хорошо. Можно ходить с ребятами пасти мамонтов. Мамонты пасутся сами, но могут зайти на поля соседних колхозов и потоптать их бешеным слоном, а прогнать их никто не сможет, кроме своих, всех других они не послушают. Мамонты большие, мохнатые, с хоботом и бивнями, их все боятся, и люди, и собаки. Поэтому ребята ездят на мамонтах и говорят им, что можно есть, а что нельзя. А еще вокруг Дранниц очень много прудов, чтобы купать мамонтов и купаться самим. Это очень здорово. На следующее лето я опять поеду в Дранницы мамонтов пасти. 14 августа 2012 года. Таджикистан   В каждом городе свой Центр. В Москве это Кремль, в Ленинграде — Дворцовая площадь, в Одессе — Привоз, в Париже... Да какая, собственно, разница, что там в Париже? Кого он интересует? Заштатный городок, хоть и столица Французской ССР. В Советском Союзе больше двух сотен республик, и у каждой есть столица! Действие же происходит не там, а здесь, в Айни! Это вам не Одесса, не Москва, и даже не Париж. Здесь жарко летом, и не холодно зимой, здесь, демонстрируя норов, ревет бурный Зеравшан, пробивший себе дорогу через крепость скальных пород, и, зажатый отрогами хребтов, несущий свои воды вниз, в Амударью и Аральское море. Здесь живут темнолицые, немногословные, прокопченные солнцем люди, верящие не столько в Аллаха, сколько в собственные руки и личную удачу. Да и какой Аллах в стране победившего атеизма? Разве что, милостивый! И Центр здесь — Чайхана. Она стоит на центральной площади, чуть в стороне от проезжей части. Немного кривоватый домик, несколько веранд. Крыша, покрытая старым, кое-где выкрошившимся шифером, опирается на столбы из неошкуренных бревен. На верандах ждут гостей дастарханы. Молчаливый чайханщик разносит традиционные чайники, и столь же традиционные пиалы. Здесь можно и плотно поесть, но большинство завсегдатаев довольствуется чаем с восточными сладостями. Тоже традиция. Чайхана изначально построена на традициях. От нее так и веет стариной, незапамятными временами, когда Искандер Зулькарнайн завоевывал мир. И кажется, что когда-то великий полководец сидел на этом дастархане, прихлебывая чай из фарфоровой пиалы, любовался видом окрестных гор и рассуждал, так ли ему нужна свежепокоренная Согдиана, и стоит ли завоевывать еще и Индию. Всё одно, потомки просрут и то, и другое. И всё остальное — тоже. Такие уж они неблагодарные существа — потомки... Но сейчас здесь не было великих полководцев. Народу вообще было немного. Троица аксакалов-сплетников, сиротливо жмущихся в уголке и по старой привычке перемывающих кости всем знакомым и незнакомым. Пара водителей-дальнобойщиков, едущих то ли из Самарканда в Сталинабад, то ли из Сталинабада в Самарканд. Четверка альпинистов. Настоящих альпинистов, тех, кто ходит на вершины, в отличие от 'шамбалнутых' искателей неизвестно чего, досаждающих жителям высокогорья своими дурацкими вопросами. Собственно, всё. Разве что... На самом почетном дастархане, под искусно вырезанной из цельного куска дерева пятиконечной звездой, выкрашенной в красный цвет, сидел невысокий сухой старик словно вырубленный из цельного ствола столетней арчи. Нет, не арчи. Какого-то другого, неведомого в этих краях, дерева. Другого, но не менее прочного. От человека веяло большим количеством прожитых лет и силой. Вот так, двумя почти несовместимыми вещами. Его непроницаемое темное лицо сделало бы честь любому горному жителю, но гость не был таджиком. Как, впрочем, и представителем соседних народов. И это было удивительно, ибо редко люди в столь почтенном возрасте предпринимают дальние путешествия. Но этот человек рискнул подняться с мягкого дивана. И теперь сидел в Чайхане. Старик ждал. Одет он был в гимнастерку времен Великой Войны с зелеными пограничными петлицами. Старая, с аккуратно залатанными следами... чего?.. Пуль?.. Осколков?.. Гимнастерка давно должна была истлеть в труху, но дожила до двадцать первого века, бережно хранимая и одеваемая лишь по большим праздникам. Старик играл на гитаре, лишь изредка прерываясь, чтобы отхлебнуть чаю из стоящей рядом пиалы. Инструмент пел, а временами гитару поддерживал сильный молодой голос, совершенно не вяжущийся с возрастом владельца: — Там, говорят, мол, старый мир разрушен. — Но новый мир в огне растет, как исполин. — А мы-то что, а мы-то разве хуже? — Давай и мы чего-нибудь спалим. Старик ждал. И дождался. Пришедший был не младше ожидавшего. Но местный. Вот его вырубили именно из арчи, а потом не один год закаляли в ледяной воде горных рек. Впрочем, сходства между стариками было куда больше, чем различий. Не только возраст. И не только гимнастерки с цветными петлицами. Сходство было глубже: одинаково жесткий взгляд, скупые размеренные движения, какая-то особая твердость в манере держаться, характерная для сильных людей. Бойцы. Старые, опытные бойцы. Битые волки, прожившие долгую жизнь. Очень долгую. И не желающие наслаждаться заслуженным отдыхом. Пограничник заметил вошедшего, но не прервал песни, лишь приветственно кивнув: — Давай неси, товарищ, поджигалки, — Сейчас чуть-чуть спалим один трактир. — Ты что грустишь? Мне тоже, может, жалко, — Но мы же хочим строить новый мир. Аксакал прошел в почетный угол и устроился на дастархане. — Да не грусти! Нельзя же из-под палки — С такой-то рожей строить новый мир, — пропел пограничник две последние строчки и отложил гитару. — Ассалам алейкум, Шамси, — произнес он, — давненько не имел таких возможностей лицезреть твою деревянную физиономию. — И тебе не кашлять, Яша-джан, — ответил таджик. — Ты прав, мы становимся тяжелы на подъем. И нас всё меньше. Сколько осталось? Двое? Если не считать албасты. — Таки пока трое. Дитя Кавказских гор всё еще бегает с пращой до горных баранов. Но таки тоже ленится доехать до старых друзей за рюмочку чая, — Любецкий посерьезнел. — Костя погиб. В январе. — Знаю, — медленно кивнул Абазаров. — Да, ты же приезжал на похороны... — из речи говорившего исчез одесский выговор. — Вот так. Историю изменили всю и совсем. Ничего общего с тем, о чем они рассказывали. Света вообще не родилась. Даже родители не встретились. А Костя Ухватов женился на той же медсестре, родил тех же детей, внуков и правнуков, и даже погиб точно так же, как рассказывал Грым. В тот же день и час... — Что мы знаем о природе времени, уважаемый? Даже ученые только разводят руками. Но Костя умер, как жил, солдатом. — Помянем. Чайханщик, повинуясь то ли едва заметному жесту, то ли собственному чутью, неуловимым движением поставил на дастархан графин с прозрачной жидкостью. Яков расплескал ее по пиалам. — За Костю! Выпили не чокаясь. И тут же повторили. За остальных. Сережу Алдонина, погибшего под Варшавой в сорок третьем и капитана Свиридова, поймавшего пулю в Берлине девятого января сорок четвертого, в день Победы. За полковника Догунина, закрывшего собой товарища Сталина в сорок восьмом, во время Маленковского бунта. За генерала Стеценко, члена Политбюро ЦК, умершего от инфаркта на рабочем месте. За боевых друзей, которые не дожили. Посидели. Молча, вспоминая всех вместе и каждого отдельно. — Ни разу не шнапс, — сказал Яков. — И не говори, уважаемый, — поддержал Шамси. — К слову за шнапс! — старик неожиданно исчез. На дастархане сидел Яшка Любецкий, боец партизанского отряда 'Снежные Люди', — ты таки будешь смеяться, великий затворник, но тебе придется сходить до Москвы еще по одному разу! — Только не говори, Яша-джан, что ты собрался в гости к Аллаху. Ездить на похороны — не самое большое удовольствие! — Разве кто-то говорил за похороны? — удивился Любецкий. — Аллах имеет такого времени подождать. Таки мы скоро будем иметь до Москвы немного свадеб! — Да? Кто женится? И причем здесь шнапс? — Моя правнучка решила делать себе семью! И не надо иметь таких круглых глаз, если вспомнить темперамент ее прабабушки, то в этом нет ничего удивительного! Только ради Долорес стоило устанавливать Советскую власть в Бразилии. Она и сейчас даст любой молодухе немного форы. — Не сомневаюсь, домулло, не сомневаюсь, — Шамси неумело спрятал улыбку в жиденькой бородке, — особенно, если вспомнить, как лихо эта мулаточка окрутила одного свободолюбивого одессита... — Но-но! — возмутился Любецкий. — Таки это совсем еще неизвестно, кто кого и как окрутил! В любом случае наши дети — чистокровные одесситы, а не какие-нибудь националы! — Ты не ответил, причем здесь шнапс, уважаемый? — еще раз усмехнулся Шамси, — и, если я за семьдесят лет составил о тебе правильное мнение, в ответе кроется самый цимес. — Куда катится мир, — раздался густой низкий голос, — если почтенный домулло заговорил, как самый настоящий одессит! Огромный йети не решился присесть на дастархан и устроился рядом. Его появление вызвало некоторое оживление в чайхане. Впрочем, не слишком большое, местные давно привыкли к мохнатым великанам, а альпинисты оказались хорошо воспитаны, хотя взгляды и выдавали их интерес. — Ты не поверишь, уважаемый, насколько заразен говор этого шлемазла, — проговорил Шамси, — Аллах создал одесский язык, чтобы смущать правоверных атеистов. А некто Грым не допустил захвата Одессы немцами и всякими румынами, а, соответственно, и смерти этого языка. Но мы опять отвлекаемся. Яша-джан приглашал меня до свадьбы своей правнучки, но скрывает самое интересное. — Таки не тебя, а всех! И шобы я так жил, как на нее съедутся уважаемые Грым Иванович и Светлана Ргыховна! — теперь уже Яшка пытался спародировать таджика, правда, не слишком успешно. — И за кого выходит Виолетта? — поинтересовался йети. — Твой сын притащил из Китая уйгурку, а его дочка умудрилась найти чистокровного гурона. И, насколько я помню, украла его в прямом смысле слова. Унесла, чуть ли не из племенного вигмама. Если следовать семейным традициям... — Таки шо Ви о мене думаете! — возмутился Любецкий. — Гуроны уже давно не имеют племен. Внучка крала себе мужа от родителей! И скажите мне, где в Москве можно найти экзотику?! Разве что в Лумумбарии, и то вряд ли там имеется шо-то интересное! Девочка выходит замуж за самого обыкновенного Леню Зоммерфельда! — он полюбовался оторопевшими физиономиями друзей и закончил. — А шо? Мальчику уже тридцать пять лет, таки ему немножко пора замуж. — Ну ни хрена себе! — выдавил Грым. — Вот уж точно, 'к слову за шнапс'! Или за спирт? — Таки не знаю, обрадую я вас или огорчу, но Леня не прикасается к спиртному с той самой 'Груши'. Бедной девочке приходится ходить до клубов с абсолютно трезвым кавалером! — Или Аллах, или Грым вразумил несчастного, — улыбнулся Шамси. — Но зато ты, Яша-джан, можешь быть спокоен, что твой правнучатый зять никого не убьет, если хулиганы пристанут к его девушке. Яшка закатил глаза под потолок. — Шамси, ти делаешь мене смешно и больно! Ну подумай сам, разве Виолетте кто-то нужен, если до нее придут брать на гоп-стоп? Впрочем, это не имеет-таки ни малейшего значения... Таки шо мне сказать девочке? Грым глянул на таджика. Тот с улыбкой кивнул. — Куды ж мы денемся. И Светку убедю. Или убежду? Короче, найдет время оторваться от своей политики. — Только имейте себе в виду, шо Леня не имеет таких знаний, с кем он связался. Девочка хочет иметь до него таких сюрпризов! — Любецкий дождался, когда утихнет хохот собеседников, хитро прищурился и ехидно спросил, — Грым, таки я давно имею интерес: Звин Ргыховна порядочная йети из очень приличной семьи. И спрашивается, как она делает политику? Как-как, — опять расхохотался Грым. — Как в сорок первом! Огнетушителем! 14 августа 2012 года. Таджикистан, Фанские горы Тропа серой змейкой вилась между камнями, взбиралась по крутым склонам, сбегала обратно к подножию, выскакивала к берегам говорливой горной речки, терялась в траве слегка заболоченных полянок и снова возникала сразу за ними. Хорошая, утоптанная тропа. Дорога, по которой ежедневно проходят десятки ног. Обутых в ботинки, кроссовки, сандалии, а то и просто босых. Проходят летом. Зимой горы пустеют, хотя кое-кто остается, кроме горных баранов и ирбисов. Местные жители, например. И не только... Сейчас лето, и горы полны людей. Альпинисты, туристы, просто отдыхающие. Каждый день кто-то идет наверх, в предвкушении, кто-то радостно спускается с победой. Или бредет с поражением. А бывает, и за помощью бежит. И тогда звучит сигнал тревоги, и спасотряд срывается с места. Спасотряд — это мы. Те, кто умеет и может больше любого туриста или альпиниста. Кто способен прийти на помощь гораздо быстрее и оказать ее намного эффективнее, чем любой мастер спорта, посвятивший горам всю жизнь, или охотник, выросший в этих местах. Мы никогда не ходим с ними на восхождения и в походы. Нет желания устанавливать рекорды и покорять вершины. Не видим смысла участия в подобных мероприятиях. К чему? Развивать в других комплекс неполноценности? Они же не тычут в нос своими, недоступными нам умениями. Только когда случается беда, когда на кону чья-то жизнь и становится не до сантиментов и рефлексий, на авансцену выходим мы. Те, кто быстрее, сильнее и ловчее мастеров и камээсов, туристов и альпинистов, пастухов и охотников. Любого человека. Потому что мы не люди. Шерсть заменяет палатку, спальник и теплую одежду. Наши ноги не скользят на льду и камнях, а спины легко выдерживают вес более ста килограмм. Вес человека вместе с акъей, одеждой и прочим грузом. Любой из нас способен утащить пострадавшего с самых сложных участков, не применяя специального снаряжения, хотя оно есть, и мы умеем им пользоваться. Мы не люди. И не специально выведенная порода животных. Мы не сенбернары. Мы — йети. Те, что жили в этих местах много веков, не показываясь человеку, этому мерзкому, подлому существу, способному и любящему предавать и обманывать. Но времена меняются. И теперь мы опять дружим с людьми. Так уже было. Тогда они предали. Будем надеяться, на этот раз история не повторится. Не потому, что мы их спасаем. Мы и тогда занимались тем же самым. И не из-за того, что лично во мне живет такой же человек. Обычные йети не глупее меня. Как выяснилось, им нужен был только маленький толчок, чтобы разум проснулся. Этот толчок мы со Светой сделали еще на корабле винлитов. Даже сами не заметили, но алмасты Ргыха грузились в спасательный катер крейсера уже почти разумными. Я очень надеюсь, что люди не предадут йети по той простой причине, что стали умнее. Терпимее. И человечней. А пока мы спасаем. Потому что умеем это лучше всех. И потому, что большинство йети морально не готово уйти в большой мир. Все, наверное, не уйдут никогда. Кто-то же должен спасать. Кто, если не мы? Старый девиз лучших из людей. И наш тоже. Сегодня нет тревог, и можно спокойно отдохнуть, поразмышлять, краем глаза наблюдая за происходящим. Обдумать новости, которые принес Яшка. Хитрый одессит приехал не один. Понятно, в девяносто с хвостиком летать за тридевять земель лучше с сопровождающим. Если ты не йети, конечно. Среди нас живы правнуки Ргыха, а прошла тысяча лет, даже больше. Любецкий 'сел на хвоста' родственникам Кости. Все эти годы я старался держаться подальше от семьи моего 'двойника'. Чтобы не смущать, не сбивать с толку, да и, что таить от себя, не рвать сердце. Себе. Слишком уж совпадала Костина семья с моей. Из той реальности. И сейчас не стал встречаться. Пусть обижаются. Они со мной незнакомы, и не надо... По тропе бежит девочка. Маленькая, года три. А где родители? Одну оставили? Нет, конечно, вон прется отец, согнувшись под огромным рюкзаком, нахлобучив на голову панаму с такими широкими полями, что совершенно не видно лица. Ребенок просто убежал от перегруженного папы. Придется мне присмотреть. Такая наша работа. Да и не сложно это. Гораздо легче и приятней, чем из-за одного неосторожного шага вылавливать из ручья маленький трупик километром ниже. Девочка бежит вверх, словно не замечая подъема, выскакивает на ровную зеленую лужайку, подбегает к ручью и, присев на корточки, опускает крохотные ладошки в воду. Подхожу ближе, опасное положение, хочется успеть с гарантией, если вдруг поскользнется. В этот момент ребенок сдвигает на затылок панамку, открывая лицо. Сердце пропускает удар. Даже два. Совершенно невероятно для йети. Но то, что я вижу тоже невероятно. Хотя я еще не успел этого осознать. Девочка смотрит прямо на меня, хотя, конечно, не видит. Я отвожу глаза просто для того, чтобы ее не пугать. Но она смотрит прямо на меня и вдруг громко говорит: — Диду! Я молчу, не зная, как отреагировать, а Постреленка повторяет: — Диду! Выходи! Ты зачем прячешься? И я слушаюсь. Иду к ней, сняв отвод глаз, хотя этого делать нельзя, категорически нельзя, она сейчас испугается и бросится наутек или расплачется, но я иду, потому что надо идти. Подхожу, присаживаюсь на корточки, чтобы казаться ниже ростом. А ребенок, девочка, праправнучка Кости Ухватова-два, заливаясь счастливым смехом, гладит мой мохнатый локоть и повторяет: — Диду, ты вернулся! Ты вернулся, диду! Моя Постреленка... 31 декабря 2020 года. На всей территории Совестского Союза

Новогоднее поздравление советскому народувыступление генерального секретаря ЦК КПСС Светланы-Звин Ргыховны Ухватовойпо планетарной сети, телевидению и радио31 декабря 2020 г. Дорогие соотечественники! Дорогие товарищи, друзья! Идут последние минуты 2020 года. Советский народ провожает его с сознанием исполненного долга, с хорошим настроением. Это был незабываемый год великого ленинского юбилея, завершающий год восемнадцатой пятилетки, год самоотверженного труда и созидания, новых побед и свершений. Повсюду на советской земле — по всему земному шару от Южного до Северного полюса — уходящий год оставил добрый след. Вступили в строй сотни предприятий, проложены новые магистрали, поднялись новые города. Перевыполнены задания по выпуску промышленной продукции. Собран самый высокий урожай зерна, риса и хлопка за всю историю нашей планеты. Выдающихся успехов добились советская наука и техника. Полным ходом идет освоение Солнечной системы. С космодрома в кратере Коперника запущен в зону свободного полета автоматический исследовательский корабль "Афанасий Никитин", который продолжит изучение межзвездного пространства, начатое "Колумбом" и "Марко Поло". Замечательные достижения позволяют с гордостью сказать: 2020 год достойно венчает восемнадцатую пятилетку. Созидательная деятельность народа ознаменовалась новой исторической победой: пятилетний план по основным социально-экономическим показателям выполнен успешно. Взяты новые высоты в развитии экономики. Усилилось оборонное могущество страны. Мы готовы дать отпор любому агрессору, откуда бы он не появился. (дружелюбная улыбка, тихий шепот, аккуратно стертый корректорами: 'Интересно, откуда он может появиться'). Повысились благосостояние и культура народа, получила дальнейшее развитие социалистическая демократия. Упрочилось морально-политическое единство советского общества, братство народов СССР, их сплоченность вокруг ленинской Коммунистической партии. Наша Родина сделала еще один большой шаг по пути к коммунизму. Как никогда прочны международные позиции Советского Союза, высок его авторитет во всем мире. Верная ленинским принципам борьбы за мир и социализм советская внешняя политика обеспечила благоприятные условия для мирного, созидательного труда в нашей стране. Она направлена на упрочение и развитие мировой системы социализма, сплочение всех антиимпериалистических сил, на защиту дела свободы, независимости и безопасности народов, дела мира и прогресса во всем мире. nbsp;Замечательные достижения позволяют с гордостью сказать: 2020 год достойно венчает восемнадцатую пятилетку. Созидательная деятельность народа ознаменовалась новой исторической победой: пятилетний план по основным социально-экономическим показателям выполнен успешно.&(дружелюбная улыбка, тихий шепот, аккуратно стертысь к динозаврам, уроды! А ведь предупреждали, что хроноэксперименты опасны. Не поверили. Спасать их или нет? С одной стороны гуманизм и человеколюбие, в душу их мать, а с другой, без них намного спокойней. Да и территории уже вовсю заселяем... Ладно, читаем дальше.') Все наши успехи есть результат вдохновенного труда советских людей, единства воли и действий героического рабочего класса, колхозного крестьянства, народной интеллигенции, трудящихся всех республик нашей великой многонациональной Родины, итог правильной политики Коммунистической партии Советского Союза. В радостные и торжественные минуты встречи Нового года мы обращаемся к вам, труженики заводов и фабрик, шахт и строек, колхозов и совхозов, деятели науки и культуры. К вам, советские женщины, снискавшие глубокую признательность и уважение своим большим трудом, материнской заботой о подрастающем поколении. К вам, юноши и девушки, достойно продолжающие великие революционные традиции, трудовые подвиги отцов. К вам, доблестные воины Советских Вооруженных Сил, охраняющие мирный труд советских людей, завоевания социализма. Честь и слава вам, дорогие товарищи, сердечная благодарность за ваш самоотверженный труд, за вашу верность делу партии, делу коммунизма! С чувством законной гордости за достигнутое, полные оптимизма встречают народы нашей Родины 2021 год. Впереди новые рубежи коммунистического строительства. Страна Советов вступает в девятнадцатую пятилетку, идет навстречу XXXIV съезду Коммунистической партии Советского Союза. Мы твердо уверены в том, что советские люди ознаменуют съезд родной партии дальнейшим подъемом всенародного социалистического соревнования, воспримут его решения как свое кровное дело, приложат все силы, знания, опыт для успешного претворения их в жизнь. В верности ленинским заветам, в руководстве Коммунистической партии — надежная гарантия новых великих побед. Мы обращаемся в эту минуту с дружескими поздравлениями к народам братских социалистических республик. Наш горячий привет коммунистическим и рабочим партиям, рабочему классу, трудящимся крестьянам, прогрессивной интеллигенции капиталистических стран: тирании Конго и республики Лесото. Мы шлем наилучшие пожелания их народам, всем, кто борется против империализма, за свободу, независимость и социализм. ('Не воевать же против Конго на самом деле? Может присоединить их, наконец? И не будет империалистических стран. Вообще стран не будет. Переименовываться придется. В CCCРЗ. Или не надо? Но партию — точно. Блин, КПЗ — как-то не так звучит...') Дорогие товарищи! Друзья! Сейчас кремлевские куранты возвестят о наступлении нового года. Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР сердечно поздравляют всех вас и желают вам в наступающем году крепкого здоровья, больших успехов в труде на благо нашей социалистической Родины. Пусть в новом году радость и счастье сопутствуют каждой советской семье, каждому советскому человеку! Пусть новый год будет годом новых побед дела мира и демократии, дела социализма и коммунизма! Наша новогодняя здравица — в честь великого советского народа, в честь ленинской партии коммунистов и нашей горячо любимой социалистической Родины! С Новым годом, с новым счастьем, дорогие товарищи!