Володя Злобин
Гиба
Я знаю Гибу с детства. Так уж вышло, что мы выросли в одном дворе, и с самых ранних пор я привык к его мату. Я бы и рад написать рассказ без грубостей, но готов поклясться, что Гиба разговаривает именно так, вплоть до заиканий и интонаций. Я не переврал ни одного мата, не добавил от себя и буквы к выражениям, которые слетали с его большого, губастого рта.
Гиба на шесть лет меня старше, а выглядит на шесть младше. О нём можно было бы написать целую повесть, но выйдет нравоучительно, как о современном Юшке, а я не хочу быть ему судьёй или учителем. Я просто скажу, что Гиба полтора метра ростом, худощав, смугл, хотя и русский. У него жёсткие тёмные волосы, которые он один раз помыл средством для чистки посуды.
— Зачем ты это сделал, Серёга? — немногие знали, что Гибу зовут Серёга.
— Да з-з-аебали, блядь, ёбанный в рот — жирные они были.
Толстый, похожий на тарелку рот открывался лишь для того, чтобы высказать единственное приличное и несколько дурных слов. Во рту белели ровные, один к одному зубы. Это была идеальная челюсть, которой не увидишь и у иных кинозвёзд. В отместку за хилое телосложение и некрасивый приплюснутый нос, природа вознаградила Гибу сверкающей улыбкой. Его потому и прозвали на обезьяний манер — когда он гоготал, а Гиба никогда не смеялся — только гоготал после каждого своего матюка, сияющая челюсть выдвигалась вперёд, делая парня похожим на гиббона. Будто маленький питекантроп лыбу давит. Увидишь со стороны — может показаться, что Гиба сумасшедший. А он нормальный. Совершенно нормальный. Обычный окраинный паренёк.
Он не блистал умом, говорил заикаясь и круг его интересов не заходил дальше машин и моделей телефонов. Правда, если останешься с Гибой наедине, он неизменно поднимал большую волосатую голову с тёмными глазами и говорил, что ему очень нравятся звёзды и астрономия. Он был добрым парнем, которого не обижали — нет, этого во дворе почти не водилось, просто Серёгу не принимали всерьёз, жалели или незлобно, но так, что хочется отвернуть взгляд, подкалывали. Сам же Гиба никого никогда не обижал.
— Нахуй это надо! — раздражённо говорил он и закуривал сигарету.
У Гибы был особенный дар. Он, как никто, умел материться. Это не был дар сиделого человека или столетней деревенской бабки, умеющей загнуть певучие, похожие на наговор матюки. Серёжа бы так не смог. В мате Гиба был лаконичен. Он за секунду придумывал фразочку, которая была чётче, нежели квадрат Малевича. Компания во дворе постоянно звала Гибу к себе, и какая-нибудь девушка просила:
— Серёжа, поматерись пожалуйста.
Он отнекивался, хлебал пиво, подкатывал к девочкам, которые смеялись над его ломкими заигрываниями, и Серёжа сдавался постепенно, с гордостью. Радуясь зычному голосу, Гиба орал человеку, который его упрашивал:
— Хуёвый ты пидорас!
Заметьте, здесь каждое слово звучит как музыка. Серёжа интуитивно расставлял приоритеты. Можно было бы сказать: "Пидорас хуев". Но это уровень профанов. Гиба, сам того не подозревая, вложил в оскорбление двойной смысл. Мало того, что оно подразумевало альтернативную сексуальную ориентацию, но ещё и намекало, что и это вышло у собеседника плохо: даже в своём пидорском ремесле он был лодырем и неумехой. Гиба одним махом определял противника в самый низ иерархии трубочистов. Возможно, Сергей мог стать интернет-звездой, но желания у него были попроще.
Больше всего на свете он хотел иметь машину.
Из-за инвалидности второй группы (в двадцать шесть его хватил инфаркт) Сергей не мог устроиться на нормальную работу, поэтому долго подзадержался на велосипеде. Он с удовольствием наматывал круги по двору, подъезжая к знакомым девочкам. Он любил шлифовать в пыли, выкрикивая во всю мощь своей глотки непонятное заклинание: "Ань-мань-вань!". Никто, в том числе и сам Серый, не знали, что означает эта каббала, но она звучало идеально, как раз так, чтобы, газанув на велике, оставить после себя клубы пыли.
Однажды, когда я был совсем маленьким, а Гиба только-только начинал ездить на красной, пошарканной "Каме", дворовая компания напоила его самодельной бражкой. В бражку добавили то ли димедрол, то ли ещё какую гадость, но ребята стали прикалываться, что после пьянки у каждого из них открылась особая способность. Кто-то якобы умел читать мысли, кто-то ссать на три метра, но придумано это было лишь с целью посмеяться над Гибой.
— Серёг, ну а ты... у тебя открылась какая-нибудь сверхспособность?
— Не... нормально вроде. Ничего, — парень задумался настолько, что даже позабыл о мате.
— Вообще?
Смуглое лицо Гибы озарилось:
— А... да, блядь. Рулить на в-в-елосипеде лучше стал!
С тех пор Серёга полюбил винцо. Может быть, пацаны зря смеялись, и вино реально давало ему сверхспособность. Гиба размякал и почти не матерился. Его часто видели шарахающимся среди гаражей, где умельцы гнали своё поило. Как-то раз Серёжа сидел у песочницы, а рядом стояла пятилитровка со страшной багровой жидкостью. Гиба отвинчивал синюю крышечку и лил в стакан пахучую жидкость.
— Что пьёшь, Серёга? — спросили проходящие мимо пацаны.
— Ебучую бадью.
— Чего-чего?
— Ебучую бадью!
Было удивительно, что Серёга знает такое древнее русское слово.
— Что такое ебучая бадья?
Гиба зажмурил глаза и помотал кудлатой головой. Чёрные кудри разметались в воздухе, и на лице парня проступила лукавая усмешка:
— Ну в-в-вы в-ведь догадываетесь, что я отвечу?
— Хуй его знает?
— Да! — счастливо кивнул Гиба.
— А кто тебе винища нагнал?
Гибе уже надоел разговор и он ответил струёй дыма:
— Да какой-то ёбанный алхимик.
Ах, это была осень Средневековья!
Как-то раз я сломал Гибе руку. Не со зла, а просто так получилось. Он упал всем телом на руку, и та хрустнула вкусно, будто сломали творожный сочник. Гиба встал, поднёс к моим глазам руку, откуда торчала белая с алым косточка, и сказал чуть обидчиво, без мата:
— Ты мне руку сломал!
Серёга завыл сиреной и медленно, держа руку перпендикулярно телу, пошёл домой. Мне было лет двенадцать, а он уже стал совершеннолетним. С тех пор у него на левой руке появился длинный белёсый шрам. Он вообще был весь в шрамах — на животе, другой руке, на пояснице и икрах. На бедре у парня вздулся огромный жировик. Я вообще не знал о существовании жировика и думал, что у людей растёт чирий, шишка, мозоль, но не жировик же! Оказывается и такое возможно, как это не старался скрыть Сергей. Гиба вообще не любил раздеваться, а если раздевался, то кричал на весь котлован распахнутой глоткой: "Разойдись, нахуй!" и с дикарским воплем кидался в воду. Это было нелепо, потому что Гиба никого бы не смог сшибить. Ещё он обожал сидеть на берегу и лепить из грязи куличики, приговаривая, что это коровка какает. Ему было уже за двадцать пять, а Сергей оставался девственником и сухо врал, если его начинали об этом спрашивать:
— Ой, шакал, отъебись, а?
— Серёг, ну как с девушками-то быть?
Гиба психовал:
— Как-как! Ударил по с-с-опатке и еби пока тёплая!
Однажды в компанию попала незнакомая девка. Попритёршись, она обратила внимание на странного заикающегося паренька с белоснежной улыбкой. Девушка стала подкалывать Серёжку, не понимая, что, будучи чужой, этого делать нельзя. Гиба это тоже понял, но отвечать грубо не спешил. Он подсел к дамочке и попытался с ней флиртовать, выпячивая огромную квадратную челюсть. Баба его обзовёт уродом, а он — "что ты ругаисся", она засмеётся над телесным ничтожеством, а Серёжа — "ой, ой, влюбиласся!". От такого простодушия заезжая баба разошлась и принялась открытым текстом чморить Гибу. Мол, ты, урод, вообще вали домой, сидишь тут, зубами своими щёлкаешь и тебе ни одна баба никогда не даст. Народ попритих и не спешил вмешиваться, зная, что Серёга может за себя постоять.
Тогда Гиба встал и спокойно сказал:
— Ш-ш-люха ты залупососная.
Никто не засмеялся, но все почему-то внимательно посмотрели на девушку. Стало понятно, что она существо действительно залупососное. Возможно ещё и шлюха. Всё-таки был у Гибы талант парой точных хирургических слов вскрыть человеческую изнанку.
Как-то раз мы с ним ломились в гараж, чтобы поживиться тамошним добром. Я рубил топором дверь, которая отчего-то была деревянной, а Гиба стоял рядом и курил. Неожиданно он начал утробно гоготать, откинув голову за спину.
— Чё ты ржёшь?
— Представил, что ты м-м-манду рубишь.
Я отложил топор:
— Серёга, как можно рубить манду?
Он посмотрел на меня очень серьёзно и проворчал:
— А хуй его знает.
Гиба любил пофилософствовать. Кроме разговора о небе, он имел в своём безмерном лексиконе фразу, смысл которой я до сих пор не могу понять. Я её даже записал, чтобы обмозговать на досуге, но всё равно ничего не понял. Итак: "Заeбися пaхнет пиcя, если онa не пися, и пaхнeт заeбися". Он выговаривал любимую мантру заикаясь, шепелявя на букве "с", делая актёрскую паузу перед союзом "и", а затем победоносно всех оглядывая. Мол, поняли кто тут главный? Абсурдистская, хармсианская фраза, которая, как мне кажется, не несёт никакого смысла и даже стилистически неверна. Когда я указал на нестыковку Серёге, он задумчиво выпустил струю дыма и отмахнулся:
— Хуй с половых петель сорванный.
К чему его сорвали и кто — тоже было тайной.
Как и его родители. С виду обычные, здоровые люди. Обыкновенные постсоветские мещане. Отец на оливковой "Ниве", мать с завитыми волосами. Вполне себе здоровая бабушка с псом. Семья без явных дефектов, и было странно в кого уродился Гиба. Он часто скандалил с родными, крыл их матом на весь двор и, разозлённый, выходил из подъезда кружить на велосипеде. В его возрасте люди уже женились и заводили детей, а Серёга ездил по двору и раз за разом повторял:
— Ёбанный гарнидон! Н-н-ет, ну ёбанный же гарнидон!
Я не знаю, может слово гарнидон было именем собственным? Его следовало писать с большой буквы? Но даже тогда фраза ничуть не прояснялась. Наверное, гарнидон это что-то очень плохое. Про гарнидона Гиба кричал неожиданно, в минуту сильного напряжения, когда у него что-то не удавалось или кто-то его сильно достал. Цепь с шестерёнки соскочит или товарищ на звонок не отвечает. Хотя товарищей или друзей у Гибы не было. Некоторых людей он считал близкими, но вот они... если и не смеялись в открытую, то явно презирали смуглую полутораметровую тень. Пачка сигарет, бутылка пива, прямодушная натура, ищущая честной дружбы и хотя бы продажной любви... Гиба запомнился мне как блаженный с окраинного двора. Много таких дворов по России, и во многих из них есть свой Гиба. Я уверен, что вы тоже знакомы с кем-то подобным. Иногда городские дурачки становятся знамениты, но Гиба был, в общем-то, нормален. Заприметив его в автобусе или в магазине, вы бы и не сказали, что он дефективен. Нет, отнюдь. И это было самое странное.
Прошло несколько лет. Я долго не был в родном дворе. Теперь я шёл по аллее, знакомой с детства и смотрел, как острый луч света режет молодой берёзовый лист. Вдруг меня кто-то окликнул из проехавшей мимо машины. За рулём я с удивлением узнал Гибу.
— Здорово!!!
— Привет, Серёга, — я был почти единственным, кто звал его по имени, — машину купил, что ли?
— Да, ёбанный в рот! — белейшие зубы излучают счастье.
Машина оказалась японской, подержанной, но вполне приличной. Серёга предложил подвезти, но я сказал, что давай лучше посидим на скамейке. Блестящий, помытый ещё с утра автомобиль, стоял рядом. Серёга не сводил с него глаз и, заикаясь, рассказывал о новом приобретении. Старый велосипед Гиба засунул в гараж и вместо нестерпимого "Ань-мань-вань" теперь включал "Радио Дача". А в остальном? В остальном ничего не изменилось.
Мы вспомнили всё за каких-то десять минут.
— Пока, Серёга, — говорю я на прощание.
— Давай, пока!
Уходя, я оглядываюсь. Гиба по-прежнему сидит на скамеечке. Он вертит в руках плоский телефон и пишет кому-то сообщение. Я догадываюсь, что вечером Сергей будет кататься по кварталу, подруливая ко всем знакомым компаниям. Вряд ли от этого у него появилась девушка, но радует, что парню хотя бы есть чем заняться. В руках у Гибы пиво. В белоснежных зубах сигарета. Он затягивается, а затем ловко открывает бутылку зажигалкой. Пробка, свистнув, улетает в кусты. Серёжа делает уверенный глоток.
Гиба не думает о завтрашнем дне. Гиба счастлив.
