Аюна , третья жизнь. Часть вторая

Вообще, я планировала на аварии закончить это фанфик, ведь я уже вернула Сергея Юркина в Россию и даже вроде как почти устроила его. Но а тут неодолимое фатальное стечение обстоятельств, от которых никто не застрахован. Но две мои подруги, которые и подтолкнули меня к началу этой работы буквально встали на дыбы и потребовали не убивать героиню. И что мне осталось делать... Словом, продолжается третья жизнь Сергея Юркина... +14

Гордон-Off Юлия

Аюна, третья жизнь

Часть вторая

Сквозь вату пробивалось...

— ... Мать, провалился...

— ... Серый! Тут девчонка живая вроде...

— ... Руку просунь! Пощупай...

— ... кровищи то...

— ... Как её вытаскивать?...

— ... Я уже спасателей вызвал, сейчас приедут, дверь вырежут...

— ... Скорую, спасатели сказали, сами вызовут...

На меня накатила какая-то дурная дурашливость, как бывает иногда после стакана водки натощак. Я веселился от души. Ну, что за придурки? Провалился он, это, братец, почти Сибирь уже, здесь снег можно веками убирать, всё равно весь не уберёшь. Конечно, живая! Не дождётесь! В Штатах бы тебе за это "Пощупай" живую девушку, такой иск вчинили, голый бы в Гренландию сбежал. Ну, тупые! Зачем дверь вырезать? Её за ручку открывают! Дикари! А от слов про "кровищу" вдруг стало неимоверно грустно, и вспомнилась моя любимая ясная зеленоглазая звёздочка, моя лапочка, моя сладкая Няша... А потом накатила боль, она красными волнами словно пыталась смыть меня, но я из чистого упрямства не давался, чтобы противостоять очередной багровой волне цеплялся за что-то... И так раз за разом. Эти волны меня швыряли, кажется меня просто перемалывало в какой-то невообразимый фарш и потом его размазывало по окрестностям, а потом вдруг я оказывался целым или просто в мешке и не раскиданным и волны тащили меня куда-то... Красный ужас заливал всё вокруг и во мне, он одновременно обжигал лютым холодом и жёг словно из сопла газовой горелки... Ускользающее сознание подарило понимание, что тела это не касается, ведь ни одно живое тело такого выдержать просто не может, так, что я должен держаться не смотря на эти кошмары, и мне кажется, я не поддался...

Сквозь боль услышал, что разговоры вокруг изменились. Теперь это были скорее отрывистые команды. И был противный железный скрежет, больно ударивший в уши... Потом снова волны и я куда-то проваливался, потом всплывал и снова проваливался. Едва я всплывал наверх, как меня снова пытались смыть эти багровые валы злой боли... Никуда меня не тянуло и не уносило, я просто провалился в пустую черноту... Иногда в этой темноте словно возникало окошечко, в котором видел своих любимых маму и бабушку. Обе были гораздо моложе, чем я помню и они, улыбаясь, смотрели на меня любящими взглядами... Но чаще я видел лицо моей милой Аленьки. То встрёпанной с круглыми глазами и удивлённо вздёрнутыми дугами бровей... То рисующей что-то на листе, сосредоточенно хмурящей красивый лоб и поджимающей губки, она всегда поджимает губки, когда рисует, а иногда даже чуть прикусывает нижнюю, наверно ей это помогает... То весело смеющейся с распахнутым белозубым ртом и очаровательными ямочками на по-детски круглых щёчках... Такое разное и такое любимое лицо моей Няши, что я просто тону в нежности к ней...

Потом я вдруг проснулся. До этого я плавал где-то, не знаю где. А сейчас я точно знал, что я проснулся. Почему я так уверен? Потому, что в нос шибанул знакомый больничный запах, а в уши ворвались десятки, если не сотни звуков такой яростной какофонией, что я чуть не оглох. Ведь, если запах я уловил каким-то краешком своего обоняния, то звуки были во всей силе и многообразии. Совсем рядом ритмично попискивала и пшикала какая-то противно гудящая аппаратура. Вдалеке слышались отголоски каких-то разговоров, и вроде бы играло радио или телевизор. Вот где-то хлопнула дверь и процокотали по кафелю набойки каблучков. Очень характерно лязгнула лифтовая дверь грузового лифта. А вдалеке на улице порыкивая проехала тяжёлая машина... Но перед глазами как и раньше была темнота... Зато в горло давило что-то тяжёлое и чужое. Да я почти весь был словно залит клеем, который давно засох и я как коллекционный жук под стеклом зафиксирован в нём навечно. Мне как-то давно подарили сувенирный брелок из какого-то прозрачного пластика, в который был залит маленький рыжий скорпиончик. Я сначала очень обрадовался, просто удивила такая изумительная тонкая работа. Я перед этим видел девушку, которая из старых колготок, каких-то проволочек, красок и кисточек делает почти точные копии настоящих бабочек, вот где талант и руки золотые. Но когда присмотрелся, оказалось, что тут никакого мастерства, в пластик закатали настоящего живого скорпиончика, судя по размерам, совсем детёныша. Я не состою в обществе охраны животных и не умиляюсь, увидев после дождя червячка на асфальте. Но от такой бездушной рациональности, когда ради копеек заливают в пластик живых шевелящихся детёнышей насекомышей,* стало противно, вернее брезгливо, и я отдал кому-то этот брелок и не вспоминал о нём. А сегодня вспомнил, ощутив себя таким же залитым в пластик. Потом устали слушать уши и кто-то словно повернул выключатель, я провалился в сон...

В следующий раз проснулся от того, что кто-то со мной что-то делал. Я так и не понял, кто и что делал, потому, что сразу навалилась боль. Но не та багровыми волнами, а вполне конкретная, болело моё тело, кажется всё от пальцев ног до самой макушки. И боль была самая разная и настоящая. Перед тем, как отключиться успел только осознать, что голова не болела, только лицо. Уже проваливаясь в беспамятство, радостно отметил, что в прошлом этого тела голова всегда была самым слабым местом, а теперь вроде бы ничего, а вот боли лица реально испугали, лицо то у меня девичье. Ой, как плохо...

В этот раз меня разбудила боль, острая и режущая где-то внизу справа в паху, словно в меня впился какой-то огромный слизняк-кровосос и сейчас высасывает и грызёт меня живьём, и единственная защита от него — пожертвовать частью себя, отсечь её, вместе с присосавшейся дрянью. И почему-то вспомнился легендарный топор Доран-ан-Тег короля Сварога, который, пожалуй, только он один способен справиться с такой задачей... И я сосредоточился на описании Бушкова, с лезвием секирной формы и здоровенным ярко красным рубином в навершии, который никогда не дастся в чужие руки, пока жив его прежний хозяин. Но я почему-то был уверен, что мне он ничего не сделает плохого, а вот дрянь с моего правого бока срежет со свойственной ему безаппеляционностью. Но гадкий слизень продолжал меня методично грызть, пронизывающая боль буквально распиливала меня пополам, но при этом ничего не менялось, боль резала, слизень сосал. А я всё ещё был жив, хотя по всем раскладам, при таком нападении уже давно был обязан откинуть валенки... Нет, снять красивые туфельки... Нет, скинуть миленькие сиреневые босоножки с плетённым верхом... Нет, поменять лапти на лыжи... А зачем мне лыжи?... А валенки здесь иногда пимами называют, или катанками... А я кто? Во! Круто! Я и не знаю, кто... Или знаю? А сбросить я должен ботинки, тяжёлые такие на толстой литой рифленой подошве, чтобы как буцкнуть в голень и враг — брык... Меня зовут Юн-Ми... Смешное какое имя... По одному слогу через тире... А вспомнил! Я должен отбросить копыта! А я крут! Всё помню! Хоть и Юн-Ми. Стрёмное какое-то имечко... Как кличка, для педрилы какого... Вот Серёга — гораздо лучше! Ой! Ой! Станут родители слушать! Принесли из роддома красного бессмысленного крикучего описавшегося червячка, мол, получите, и можете не благодарить. Что напыжили, то и получилось... Поглядят родители на это недоразумение с трясущимися лапками с самым искренним восхищением. Это же надо! У нас, таких приличных людей такое вот непотребство получилось! Это же суметь ещё нужно! И как назовут "Дерижабелем Держимордовичем" на всю оставшуюся жизнь. И будешь им до пенсии, и никуда не денешься. Останется только историю, какую, романтичную и заковыристую придумать, такое имечко объясняющую. Конечно, особенно жалостливые потом Дериком звать будут, может и в ЗАГСе потом пожалеют и разрешат подаренное любящими родителями наименование поправить на Дениса Дмитриевича... Так, что не выделывайся! Серёга, ему лучше. Как папа с мамой назовут, так и будешь носить до старости, хотя, там тогда и папа должен Держимордом быть... Да-а-а... Тоска... Жил-был злой уроборос, у него был длинный нос... А... Если очень длинный хвост, не грустите, это рост... Вот! Стихи получились... А если очень долго пиво пить, то пузо будет как у беременных. И тогда можно в консультацию без очереди, только перед этим побриться лазерной депиляцией... Это уже не стихи, это диагноз... Нет, не диагноз, это приговор! Не буду я пиво пить... Не хочу я приговор... И пузо тоже не хочу... И я опять куда-то уплыл...

Боль никуда не делась, а сосала противно и не прерываясь. Хотя устроенный с самим собой словесный балаган её немного отодвинул... Снова в уши как сметающий всё водопад ломился вал самых разных звуков, а мне хотелось увидеть... Нет, свет я уже видел, правда, красноватый какой-то, но он был, а потом вдруг пропадал и снова появлялся, значит я его вижу и что-то его заслоняет. А ещё тени какие-то мелькали... И я их видел, это я точно знаю... Вот только уши... Ой! Ушки мои бедненькие! Даже чуть шаркающие тапочки кого-то подходящего ко мне словно скрежещут вынимающим душу скрежетом протаскиваемого волоком по гравийке листа железа... Звуки словно бьются в уши, протыкают перепонки и впиваются в мозг, разрывают его и мои черепные косточки разлетаются как шрапнель трёхдюймового снаряда... А эти разговоры вокруг... Это же просто издевательство какое-то... Нет, рядом никто не кричит. Даже наоборот. Вроде бы стараются говорить тихо... Но этот громкий шипящий полушёпот... Лучше бы уж кричали, честное слово... А какая-то тётка где-то не так далеко с визгливым с хрипотцой голосом, что-то кому-то выговаривающая... Просто кошмар же зелёный! Визгливые ноты её голоса просто ввинчиваются и резонируют где-то в подреберье, словно втыкаются острые кинжалы... Неужели так трудно залепить мне чем-нибудь уши? Я же не выдержу такую пытку! Вон, добрый Улисс когда-то своим морякам уши воском залепил, чтобы они песни сирен не слышали. Вот ведь умный был мужчина, гуманный и заботливый! С пониманием, что от звуков иногда голова лопнуть может. Мне бы кто уши воском...

"Поднимите мне веки!" — во, я как классно вспомнил. Кто-то так приказывал. И ведь вроде подняли. Встали с каждой стороны по пятеро, вагами суковатыми немытыми упёрлись, понатужились, пукнули по разику и подняли, надо полагать. Наши мужики, если уж чего удумали, то обязательно сделают, это я вам точно говорю, кому, как не мне это доподлинно знать. Только ко мне они как-то не бегут своими вагами в глазках ковыряться... Нет, не надо мне в глазки дубинами! Они у меня красивые! Синие... "Синий бриллиант" или "Синий лёд", не помню точно... Но всё равно красиво! А на фига мне красивые глаза? Я же мужик! Я вообще, должен быть чуть симпотнее заморского зверя обезьяна и уже красавец, хоть на подставку и любоваться. Вот ведь странно как. Чего я так радуюсь, что у меня глаза красивые? Хотя, "Синий лёд", наверно и правда красиво, название то какое... Это вам не синяя сопля на морозе. А я бы назвал "Отблески весеннего неба на свежем снегу"... Этот почти синий бриллиант — алмаз огранённый, ядрёна вошь! Стекло как масло режет... Нет, не надо мне веки вагами поднимать... Это не наш метод! А какой наш? И нет у меня больше синих глазок... Грустно то как... Пичалька пичальная... Просто таки неизбывный трагический пердимонокль... Сказали мне мои прекрасные синие глазки "Аньёнхасейо! Юн-Ми" и я так радовался... А потом онни на меня кричала, а они мне сказали вежливо "Анньёнхи касейо!" или "Гуд бай, май лав!", а может даже не говорили, а просто ушли именно так вот по-английски, в смысле, по-хамски, не прощаясь... И не стало у меня моих синих королевских глазок... И что теперь делать? А ничего не делать! Они у меня теперь жёлтые! Глазки у меня жёлтые, с каждым днём всё желтее и красивее. А кто сказал, что только синие — красиво, жёлтые иногда даже красивее. Ореховые или янтарные. Охряные или медовые. Лютиковые или солнечные. Как у волка или Чингисхана. Правда он ещё и рыжий был, а я не рыжий! А рыжая у меня моя любимая рыжулька, моя Няша, Ладушка, моя Мяка сладкая — Алечка! Чудо моё зеленоглазое, самое прекрасное на свете! А у неё глазки зелёные как трава. А если грустит, то тёмно-серые с прозеленью... Она меня здесь не бросит! Она придёт! Я знаю! Она меня любит и знает, что я её тоже люблю! И раз я живу, то и люблю её! Солнышко моё зеленоокое!... Ох! Опять уши устали... Зачем было железный таз на кафель ронять? Звери...

Мне снится сон. Почему я думаю, что это сон, а не уже привычный провал в чёрное небытие? Я не думаю, я знаю. И в этом сне так тепло и уютно, как бывает только в таких добрых ласковых сказочных снах...

— Юночка! Девочка моя! Любимая! Я знаю, что ты меня слышишь! Не уходи! Я не смогу без тебя! Здесь одной так пусто! Юночка! Пожалуйста! Знаешь, о чём я всё время жалею? Что так мало говорила тебе о том, как я тебя люблю! Представляешь, какая дурочка? Мне казалось, что ты будешь смеяться... Но ты ведь не стала бы смеяться! Я это точно знаю! Ведь я тебе не раз говорила. И ты же принцесса! А принцесса не станет смеяться над чужой неловкостью или глупостью. Она же принцесса. А сейчас я могу не бояться и говорить, как сильно я тебя люблю. Знаешь, как в твоей песне, когда любят и дышат одним дыханием. Я даже не понимала этого, что ты и есть моё дыхание, вся моя жизнь! Я знаю, что ты меня слышишь. Моя самая красивая и прекрасная девочка! Я, что угодно сделаю! Только не уходи! Не оставляй меня одну, я умру без тебя, без тебя ведь даже воздуха не будет...

Вот ведь какая странная, смешная даже. Девочкой меня называет. А ведь я знаю голос, это же моя Аленька! И почему она какой-то девочке в любви признаётся? Ведь это я её люблю! А она какую-то девочку? Как всё запутанно... Всё чудесатее и чудесатее... И кто такая Юна? Принцесса какая-то. У Юн-Ми тоже что-то там про королевскую кровь было... Вот до чего ж девчонки на всяких рыцарственных глупостях такие двинутые? Они вообще представляют, как от всадника проскакавшего на лошади хотя бы десяток километров воняет лошадиным потом? Его же после этого сутки надо в ванной со сменой воды вымачивать и то не факт, что проветрить получится. О! Я слово правильное вспомнил! Его дезодорировать требуется! По-нашему — это чтобы не вонял так срамно. Опять же Юна и созвучное Юн-Ми... Может это что-то значит, Серёга? Эх, сюда бы хотя бы инспектора Лейстреда с его штанами, в которых есть карман, а значит в кармане есть револьвер. Хотя, здесь наверно не стрелять нужно, а перевербовать за пять минут, как хитрый Мюллер... Но при чём тут вербовать? Снова меня куда-то не туда несёт. Почему моя Аля какой-то девочке в любви клянётся? Вот, что важно! А я лежу тут и даже глаза открыть не могу... Почему лежу? Так ведь наверняка не один день и даже не час, так не стоя же я всё это время! Наверняка лежу, чтобы всем было удобнее, это же больница, в ней лежат... Ага. Вот это стул, на нём сидят. Вот это пол, на нём лежат... А все корейцы на полу и сидят и лежат. А! Они на стульях экономят...