Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

Аластер РЕЙНОЛЬДС

НАИЗНАНКУ

Моей жене, конечно

Главный герой Сайлас Коуд, погибающий в каждом своем очередном воплощении судового врача, в конце концов оказывается наделенной эмпатией адаптивной медико-хирургической компьютерной программой на спускаемом аппарате экспедиции в подледный океан Европы, спутника Юпитера, навстречу обнаруженной там топологически вывернутой инопланетной машине. При обследовании машины весь интернациональный экипаж спускаемого аппарата попадает к ней в ловушку и обречен на медленную гибель, если к ним не придет помощь. Стараясь оказать ее, Коуд решает задачи, не предусмотренные его создателями и провоцирующие сбои в его работе, которые выглядят как все новые и новые несчастливые сценарии экспедиции. Хотя герой-программа по ходу дела почти выворачивается наизнанку и проявляет лучшие человеческие качества, шанс спастись выпадает не всем.

Перевод: Н.П. Фурзиков

Врачу, исцелися сам.

— Евангелие от Луки, гл. 4, ст. 23

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Из кошмара меня вырвали шаги. Они настойчиво приближались: тяжелые подошвы стучали по старым, скрипучим доскам. Я пришел в себя, сидя за письменным столом и уткнувшись лицом в страницы своей рукописи. Поднял голову и ущипнул себя за слипшиеся уголки глаз. Пенсне лежало передо мной на столе, слегка перекошенное из-за того, что на него надавил мой резко опустившийся лоб. Я расправил пенсне, приложил к носу и плеснул на лицо водой из глиняной банки с пробковой затычкой.

Шаги затихли. Раздался стук в дверь, за которым тут же последовал звук ее открывания.

— Входите, Мортлок, — сказал я, поворачиваясь на стуле и делая вид, что меня отвлекли от невинного занятия.

Высокий сутулый мичман просунул голову и плечи в каюту с низким потолком.

— Как вы узнали, что это я, доктор Коуд?

— У вас своеобразные манеры, Мортлок, — любезно заметил я. — У каждого свои манеры, и я запомнил ваши. Рано или поздно, если мы не потерпим кораблекрушение, я, наверное, узнаю манеры каждого на этом судне. — Я демонстративно промокнул рукопись, хотя чернила на моем последнем дополнении уже несколько часов как высохли. Я как раз закрывал кожаную обложку, когда мой взгляд упал на маленькую табакерку с машинной гравировкой, которая все еще стояла на столе и была раскрыта, выставляя свое содержимое. Холодный ужас от этого пронзил меня. — Как поживает ваш зуб? — немного поспешно спросил я.

Мортлок стянул шарф и коснулся челюсти. Она все еще была слегка припухшей, но воспаленной гораздо меньше, чем четыре дня назад, когда я занимался абсцессом.

— Гораздо лучше, доктор, большое вам спасибо, сэр.

— Повернитесь. Дайте мне взглянуть на вас сбоку.

Мортлок сделал, как ему было велено, подарив мне драгоценные секунды, необходимые для того, чтобы надежно спрятать табакерку в ящик стола. — Да, — кивнул я. — Да, очень хорошо. Продолжайте принимать настойку, которую я вам дал, и в ближайшие дни почувствуете устойчивое улучшение. — Я посмотрел на него поверх пенсне. — Я всегда рад вашей компании, Мортлок. Но есть ли что-нибудь еще, кроме абсцесса?

— Это насчет коронеля, сэр. Его немного ударило на палубе. Он был без сознания, а теперь пришел в себя, но вырывается, извивается и ругается на своем родном языке...

— По-моему, это испанский. Или, по крайней мере, его разновидность, распространенная в Новой Испании. — Я слегка расслабился, полагая, что Мортлок не придал значения ни табакерке, ни ее внезапному исчезновению. — Каков был характер травмы?

— На его башку со всего маху упал блок и свалил его на палубу. — Мортлок сделал выразительное рубящее движение. — Мы меняли курс, искали ту щель в скале, и коронель просто случайно оказался не в том месте, когда оборвался канат. Было немного крови, но его голову не размяло, как от сильного удара, поэтому мы подумали, что с ним все будет в порядке, если просто усадить его и дать глотнуть рома, сэр...

Я содрогнулся при мысли о том, что в рану бедняги будут тыкать пальцами люди, которые едва умеют читать, не говоря уже о том, чтобы поставить компетентный диагноз. — Немедленно доставьте его ко мне, Мортлок.

— Как вы думаете, что это?

— Не берусь строить догадки. Но если у него сотрясение мозга, то даже при отсутствии перелома черепа может наблюдаться повышенное внутримозговое давление. — Я полез под стол за одной из нескольких элегантных коробочек, которые принес с собой. — А теперь поторопитесь, Мортлок! — продолжал я, воодушевленно повышая голос. — И будьте так добры, передайте мистеру Мергатройду или самому капитану Ван Вуту, что было бы чрезвычайно полезно, если бы судно в течение следующего получаса держало постоянный курс.

— Мастер может поворчать по этому поводу, доктор, если это замедлит наши поиски.

Я мрачно кивнул. — Он обязан это сделать. Но я напомню ему, что стараюсь спасти его военного советника.

Мортлок удалился, и его шаги зазвучали вдали. Я немного посидел неподвижно, собираясь с мыслями и размышляя над иронией судьбы: сначала я спрятал одну красивую коробочку, а потом открыл другую. И то, и другое было прекрасно сделано и по-своему жизненно важно для моей работы. Спрятанной коробочкой была нюхательная табакерка с опиумом, который я употреблял сам, чтобы погрузиться в забытье без сновидений. В другой лежала трепанационная скоба французского производства, безупречного качества, которую мне никогда не приходилось использовать на живом человеке.

Я боялся — нет, надеялся, — что такое положение дел вот-вот изменится.

— Ты готов к этому, Сайлас? — спросил я себя вслух. — Твое первое настоящее испытание в этом путешествии? Твое первое настоящее испытание любого рода?

Я открыл крышку трепанационного бандажа, представляя, как экзаменаторы колледжа с сомнением смотрят на мои неуверенные попытки. Мужчины в черном с суровыми лицами, люди с лондонскими манерами, ветераны беспокойных плаваний и кровавых сражений, люди, для которых резать и распиливать было так же легко, как дышать, люди, для которых крики были просто своеобразной музыкой их профессии. Что за высокомерие заставило меня подумать, что я когда-нибудь смогу присоединиться к их рядам? Я был выходцем с Запада, без связей: бедный провинциальный хирург из Плимута (но корнуэльской крови, как я напоминал всем, кто соглашался слушать), сорока четырех лет от роду (и, следовательно, давно миновал тот возраст, в котором большинство хирургов совершают свои первые путешествия), простой ассистент хирурга (и все же единственный хирург любого рода) на пятиразрядном шлюпе под командованием капитана— голландца. Капитан был добр, но его корабль был старым, команда уставшей, запасы провизии истощались, а условия нашего рейса были крайне сомнительными.

Так вот как я намеревался продолжить свой путь?

Блестящие детали трепанационного бандажа лежали в укромных уголках на фиолетовом войлоке. Металлические детали были украшены гравировкой, ручки из черного дерева. Такое великолепное мастерство при таких грубых целях. Мои пальцы дрожали, когда я потянулся, чтобы извлечь детали, похожие на сверло.

Подавив приступ стыда, я достал табакерку и поспешно взял понюшку, чтобы успокоить нервы и прогнать последние следы кошмара. Это была привычка, которая становилась все более обыденной, особенно по мере того, как мы продвигались все дальше на север вдоль норвежского побережья. После отплытия из Бергена ситуация ухудшилась, и кошмар повторялся с нарастающей регулярностью. Я принимал все больше и больше нюхательного табака, чтобы справиться с его последствиями, но с меньшим успехом.

Эти кошмары не были похожи ни на что пережитое мной до того, как я ступил на "Деметру". В них я обнаруживал себя бредущим по едва освещенному каменному коридору, одетым в капюшон, маску или шлем, охваченный ужасным осознанием того, что я сам мертв, всего лишь неуклюжий труп с пустыми глазницами и ухмыляющейся челюстью. Я не мог определить причину этих мучений, кроме как предположить, что после долгих часов взаперти в своей каюте, в обществе одних только книг, зелий и хирургических инструментов, мой разум нездоровым образом сосредоточился— на тонкой мембране, отделяющей живых от мертвых.

Моя единственная надежда заключалась в провале нашей экспедиции — или, лучше сказать, в том, что она прекратится. Возможно, мне было бы легче, если бы мы повернули домой, когда прочесывали бесконечные унылые мили норвежского побережья в поисках проблеска чего-то, в существование чего по-настоящему верил только один человек — и то не самый трезвый и надежный из нас, — а дни становились холоднее, море — суровее, лед — обильнее, запасы — мизернее, корабль все больше изнашивался, общий моральный дух ослабевал, и мрачный капитан-голландец все более откровенно сомневался в наших шансах. Я прекрасно понимал, что это была трусливая надежда. И все же, испытывая такие страдания, как морская болезнь и дизентерия, не говоря уже о других обычных тяготах морской жизни, я с радостью заявил бы о своей трусости всем, кто согласился бы меня слушать.

Я снова спрятал табакерку к тому времени, как раненого коронеля доставили в мою каюту. За эти минуты я успел подготовить главный стол, освободив его от книг, журналов и рукописных страниц, и убедился, что у меня под рукой нужные инструменты и снадобья. Коронель Рамос находился в состоянии сильного возбуждения, когда мичманы втолкнули его в помещение, и был крупнее и сильнее любого из них даже в своем нынешнем состоянии. Потребовалось четверо, чтобы уложить его на стол, и им пришлось повозиться, чтобы привязать его, пока он извивался, как мускулистый угорь.

— Он был безоружен, когда возбудился? — спросил я Мортлока, который был одним из четырех помощников и единственным мичманом, которого я знал по имени.

— В этом-то и заключается удача, доктор. Он всегда полирует свое кремневое ружье, и оно было у него в одной руке, а трубка для чистки — в другой, когда упал блок, и ружье выпало. Мистер Мергатройд завладел им до того, как его смыло через планшир, но я думаю, что если бы он этого не сделал, а коронель все еще держал бы его в руках, вы бы извлекли пулю из одного из нас.

— Тогда давайте будем благодарны за маленькие милости.

Поскольку рана была у него на затылке, я распорядился, чтобы его положили на стол лицом вниз. У него было обильное кровотечение, поэтому я протер пораженный участок так осторожно и тщательно, как только мог, стараясь не давить на кость, пока не убедился, что серьезного перелома нет. Моему осмотру помог тот факт, что Рамос был совершенно лыс, не только на макушке, но и по всей своей массивной голове в форме валуна. Немного волос все еще росло, но он сбривал их каждое утро, оставляя только бороду и усы, за которыми ухаживал с такой же преданностью, как за своим оружием.

— Выглядит не так уж плохо, — заметил Мортлок.

— Нет ни пробитого черепа, ни каких-либо переломов, которые я мог бы обнаружить. Он сделан из прочного материала, наш коронель. Но удар повредил его мозг, что привело к его нынешнему расстройству. Вероятно, наблюдается повышение давления — крови или мозговой жидкости, — которое необходимо снять с помощью трепанации.

Взгляд Мортлока скользнул к изысканному французскому изделию, лежащему в открытой коробке.

— Вы собираетесь проткнуть его этой лягушачьей штукой?

— Это единственное, что может его спасти. — Я посмотрел на четверых мужчин, которые вошли с коронелем. — Это, вероятно, причинит ему некоторый дискомфорт, и вы должны быть к этому готовы. Но я уверен, что процедура сработает, если мы будем действовать быстро. — Я поправил пенсне на носу, чтобы оно не съезжало на кончик. Закатав рукава, я взял скобу и принял наиболее удобное и устойчивое положение для процедуры.

Без предупреждения в каюту ворвались мастер Топольский и миледи Косайл. Первый был облачком черного, вторая — призраком в желтом. Я оторвал взгляд от своих приготовлений, прищурившись сквозь выбившуюся прядь волос.

— Что это? — спросил Топольский в своей тяжелой одежде, распахнутой ветром и мокрой после пребывания на палубе.

— Неотложная медицинская помощь, мастер Топольский.

— Доктор собирается заняться им, — объяснил Мортлок с таким рвением, словно только что получил должность ассистента хирурга. — Понимаете, его мозг не может делать вдохи и выдохи, поэтому он сжимает его мысли.

— Весьма похвальное резюме, — сказала миледи Косайл, сцепив пальцы домиком. — Полагаю, мистер Мортлок скоро напишет стандартную монографию на эту тему?

Мортлок с сомнением посмотрел на меня.

— Эта юная леди снова говорит с сарказмом, доктор?

Я сочувственно кивнул мичману, который изо всех сил старался удержать Рамоса на месте. — Не обращайте на нее внимания, Мортлок. Вы отлично справляетесь.

— А есть ли в этом необходимость? — спросил Топольский, нависая над столом. — Коронель — крепкий мужчина, которому свойственна энергия. Ему просто нужно немного отдохнуть, а не сверлить его, как бочку из-под бренди. — Его тон стал резче. — Он все еще нужен нам, Коуд!

— И моя цель — обеспечить, чтобы он оставался в нашем распоряжении, мастер.

Рамос что-то пробормотал, лежа на столе. Для меня это прозвучало как "тресе", что по-испански означает "тринадцать".

Он был не чистокровным испанцем, а гражданином Новой Испании. Он был солдатом — отсюда и его звание, — но теперь он не был верен ни армии, ни королю и предлагал свои услуги по найму таким людям, как Топольский. Я очень немного знал о нем, потому что Рамос был молчаливым человеком, полной противоположностью своему неистовому хозяину. Но время от времени мы разговаривали, обычно в тихие моменты между вахтами, когда один из нас мог столкнуться на палубе с другим, задумчиво наблюдающим за морем.

Какие-то политические или религиозные трудности — скорее всего, одно и то же — вынудили его покинуть Америку: я немного разобрался в этом, собирая воедино те крохи биографии, которые Рамос случайно рассказал во время наших почти безмолвных бесед. Восстав против своего отца, Рамос проникся симпатиями к движению за независимость, возглавляемому иезуитом Идальго.

— Перед судом инквизиции предстали люди и получше меня, — признался мне Рамос. — Но у меня были средства уехать, а у них не было. Это не делает меня храбрым, просто я сообразителен.

Теперь этот великан с тихим голосом — Рамос — сказал, что своим ростом и силой он обязан своей матери, которая была родом из криолло, — лежал на моем столе, скуля и пуская пену изо рта. Я был рад, что его лицо было повернуто к полу, потому что не смог бы смотреть ему в глаза, когда начал работу со скобой.

— Тресе, — пробормотал Рамос. Затем, после паузы: — Синко.

Я сильно, но неуклонно надавливал на скобу, одновременно поворачивая ручку с медленной, постоянной скоростью. Долото с тремя наконечниками уже вгрызалось в кость, оставляя бороздку размером с монету. Мортлок то и дело поглядывал на мою работу, а затем отводил взгляд, в то время как трое других мичманов, казалось, были не в состоянии даже взглянуть на меня. Я не винил их за это: трепанация вряд ли была чем-то, с чем можно столкнуться в обычной жизни моряка.