|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Книга 1. Комиссарша
Глава 1
Всех сидящих за судейским столом я не знал. Видеть видел, но лично знаком не был. Кто же интересно с ликами на иконах личное знакомство имеет?
Председательствовал, конечно, он Сам. Бог. Ему сам Бог велел. Что за ерунда? Председательствовал Иисус Христос, а прокурором был апостол Пётр. Раньше он был Симоном, сыном рыбака и Иисус сказал ему: �Иди за Мной, и Я тебя сделаю ловцом человеков�. Вот и я попался в его сети.
— Этот человек не простой грешник, — вещал апостол Пётр. — Это дважды грешник. И имя его — Дон Казанова — символ греха, символ большого греха.
Дон Жуан ненавидит женщин и потребляет их как необходимую для него пищу. Встреча с Дон Жуаном всегда заканчивается трагедией, упадком сил и полосой неудач.
Казанова же любит женщин. Он отдаёт им всё, чем обладает. И Казанова расстаётся с женщинами, но без трагедий, давая им силы для нового счастья. И тот, и другой разбивают женские сердца, оставляя в них сладкую и горькую боль.
Дон Жуан ищет и не находит в женщинах совершенства, а Казанова видит совершенство во всех женщинах. И их обоих ведёт греховный девиз: �Когда хочешь чего-нибудь по-настоящему, можно стать даже Папой Римским�.
Дон Жуан — вампир. Он соблазняет женщину исключительно для зарядки энергией. При ухаживании настойчив до настырности и нагл. С самого начала начинает диктовать свои правила игры и подавляет женщину как личность. Много обещает, умеет вызвать интерес, даже страсть. В постели более всего заботится о себе. Всегда уходит первым, оставляя женщину неудовлетворённой.
Казанова — донор. Он ценит женщину и принимает её правила игры. В постели доводит до высшей степени наслаждения и не бросит её первым, а дождётся, когда она сама объявит о разрыве. Он будет страдать, но вскоре найдёт новый объект для сброса избыточной энергии.
— Так в чём же вы его обвиняете? — спросил председательствующий. — С одной стороны он грешник, а с другой стороны — он безгрешная душа, праведник, можно сказать. В чём же вы его обвиняете?
— Учитель! — воскликнул Пётр. — Если бы он был Дон Жуаном или Казановой, то грех у него был бы один. А он и тот, и другой. Его вина состоит в том, что он не даёт женщинам ни единого шанса избежать греха с ним. И ещё он шпион...
— Ну, шпионаж это не такой уж большой грех, — сказал председатель, — это работа. В чем-то даже похожая на ту, что проводим и мы, приобретая себе друзей и строя царствие своё на земле. А тому, кому не нравится наше царствие, тому мы отказываем в месте для проживания среди нас. А что же предлагаете вы?
— Я предлагаю, — сказал прокурор, — отправить его в ад на вечные времена, пусть он жарится в кипящем масле, пройдёт все круги ада и узнает, как страдают души, погубленные им.
— Пётр, разве это наказание для него? — сказал укоризненно Иисус. — Был у нас уже такой один, который оставил записку людям: �Оставь надежду всяк сюда входящий� и, насвистывая какой-то мотивчик, спустился в преисподнюю, как на экскурсию с практическим познанием всего, что там есть. Это от него черти до сих пор напевают куплеты фривольного содержания. Если вы утонете и ко дну прилипнете, полежите день-другой, а потом привыкнете. Если вас ударят раз, вы вначале вскрикнете, раз ударят, два ударят, а потом привыкнете. И ведь ко всему привыкает человек. Какие кары небесные мы не напускали на них, а им все равно. Резиденты наши рассказывали в стихах и красках, как хорошо в раю и как плохо в аду. А вы думаете люди в это верили? Сначала верили, потом перестали верить, потому что доказательств не было. Тогда мы организовали инквизицию и всех пыточных дел мастеров записали в сотрудники этой организации. И все поверили, что в инквизиции работают черти, одевшиеся в монашеские балахоны. А всех, кого сожгли на кострах, до сих пор почитают как святых и праведников, пострадавших за народ. Поэтому, наказанием нашему подсудимому будет его вечная жизнь. Годы и люди будут проходить рядом с ним, он постоянно будет чувствовать боль потери близких людей и мечтать о том, чтобы и его жизнь была такой же короткой, как у всех смертных людей. Пусть живёт вечно.
Глава 2
— Больной, просыпайтесь, — кто-то теребил меня приятными пальцами за щеку.
— Может, он уже умер? — сказал знакомый голос.
— Он ещё вас переживёт и даже не простудится на ваших похоронах, — сказал насмешливый голос, — больной, просыпайтесь же, наконец...
Я открыл глаза. Там, где я был, было безмятежное спокойствие, не нарушаемое звуками улицы. Вокруг была сиреневая дымка, скрывающая что-то там вдали. Почему сиреневая дымка? Не знаю. Любой туман бывает только сиреневым. Присмотритесь. И вспомните песню Владимира Маркина:
Сиреневый туман над нами проплывает.
Над тамбуром горит зелёная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Около меня сидели два лейтенанта, приставленные ко мне адъютантами моим учеником. Я слышал, как он наставлял молодёжь:
— Он не старикан, а глыба, летопись нашей разведки, начинал во времена Дзержинского и даже ещё раньше. Да что я вас уговаривать буду? Каждое слово заносить в тетрадь, любое желание выполнять как те двое из ларца, одинаковы с лица. Сорвете задание, поедете замполитами на пограничные заставы и будете мух бить журналом �Коммунист Вооружённых сил�.
Я слушал доносившиеся голоса из-за неплотно прикрытой двери кабинета и думал, где же я это слышал? Да это же я всегда так говорю. Хорошо, что меня только копируют, не дай Бог, ещё и конспектировать заставят. А сейчас эти ребята сидели у моей постели. Кстати, а зачем? И что я делаю здесь?
Последнее, что я помню, это был мой дом. Вернее, моя квартира. Я сидел у компьютера и пытался вспомнить что-то из моей молодости, чтобы записать это как мемуары. Иногда, знаете ли, бывает у стариков желание оставить молодёжи какие-нибудь умные мысли в наследство и в надежде на то, что они будут потом читать это и дивиться, какой мудрый человек был дедушка.
Ерунда всё это. Никто не читает умные мысли. Читают глупые или остроумные мысли, например, такие: не ходи по косогору — сапоги стопчешь. Или. Сколько веревочке не виться, а шила в мешке не утаишь. И вообще, сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром надевать их на свежую голову. Самая опасная болезнь — менингит. От нее (или от него?) либо умирают, либо становятся дураками. Мы с братом болели по два раза. Вот это и есть мудрость, истина, причём изложенная в такой форме, что она запоминается сразу. Автора никто не запомнит, а мысль эту будут повторять везде.
Это все войсковые мудрости, а мудрости из области разведки если и записываются, то записываются под грифом совершенно секретно и хранятся в особой папке. Был у меня коллега, который записывал перлы оперативных начальников и сотрудников. Свою работу он показал мне, как близкому товарищу.
Я посмотрел, почитал, похмыкал и вернул записку товарищу.
— Иди в курилку, дождись, пока там никого не будет, и сожги это. Любой прочитавший сразу будет пальцем тыкать в автора афоризма. А это почти все наши начальники. А ты знаешь по партсобраниям, как они критики не любят, тем более насмешек над их безграмотностью. Они гегемоны, а у тебя среднее образование. Это примерно, как быть белогвардейцем в штабе красной дивизии. И больше никому не показывай и даже не заикайся о своих записях.
Через неделю моего товарища арестовали за подрывную деятельность в органах госбезопасности.
Вызывали на допрос и меня, спрашивали, знал ли я о том, что такой-то собирал компрометирующую информацию на оперативный состав. Я выразил полное недоумение и удивление, что такое может быть, так как кроме встреч в курилке у нас и контактов никаких не было.
Да так оно и было. Времена были подлые и, если кто-то собирался компанией, особенно семейные, то в органы летела записка, что такие-то условные товарищи и члены ВКПб могут составлять заговор. Записка к записке и составлялся график встреч заговорщиков.
Потом аресты, пустые стулья, на которые пересаживались бывшие младшие помощники оперативных уполномоченных или даже младший начальствующий состав из старшин, менявших загогулины на петлицах на кубари или кровяные сердечки с острыми углами.
Да и одиночкам тоже приходилось не сладко. Лучше было завести подругу и проводить время с ней, будучи женатым на Социалистическом отечестве.
Люди пограмотнее, читавшие о Петре Первом, имели вид дураковатый, чтобы умом своим начальника не оскорблять. А те, кто любил ходить по грани, тот травил анекдоты в курилке. Эти менялись часто, потому что, как ни крути, а все анекдоту имели под собой политическую подоплеку. И мой арестованный товарищ тоже был любителем анекдотов. Абсолютное большинство анекдотов вспыхивало в курилке и там же затухало, к вечеру ложась на бумагу: �Источник сообщает...� и приобщаясь к соответствующей папочке в начальническом сейфе. И ни один начальник не был застрахован от того, что владелец более толстой папочки не бросит козырь на самый верх и не освободит место в отдельном кабинете и с портретом на стене. Тут кто кого опередит.
— А что за анекдоты рассказывал такой-то? — спрашивают у меня.
— Честно говоря, даже трудно вспомнить, — сказал протяжно я, как бы вспоминая, — да, вспомнил, рассказал он самый короткий анекдот в мире.
— Это какой же? — заинтересовался дознаватель.
— Сексуально-оптический, — сказал я. Мне терять было нечего. Если начнешь мямлить, то очутишься в соседней камере внутренней тюрьмы.
— Ну-ка, ну-ка, — торопил меня следователь, предвкушая что-то сенсационное.
— Член тебе в глаз, — сказал я. Этот анекдот я придумал в ходе допроса, чтобы высказать свое отношение к любителям арестов своих товарищей.
Следователь сначала отпрянул от меня, выкатил глаза, а потом захохотал так, что мне пришлось наливать воду, чтобы у него не было икотки.
Пожав мне руку, следователь отпустил меня, а сам бросился к телефону.
— Не наговорил ли я лишку, — подумал я, возвращаясь в общий кабинет.
По пути к месту работы человек пять пытались рассказать мне сексуально-оптический анекдот.
Вот и я сидел у компьютера и трудился умственно по-китайски. Как это по-китайски? А у них есть такая поговорка: для достижения цели нужно активизировать мыслительный процесс до раны в мозгах. Это в переводе звучит так длинно, а сами китайцы выражаются короче. Дао тхоу шан дун нао тхай. Интересно, а откуда я знаю китайский язык? Ладно, потом выясним.
Так вот, я сидел за компьютером, который не так давно освоил. Вот ведь чудо техники. Что неправильно написал, взял, стёр, и продолжаешь дальше печатать. А я помню, как я печатал документы на пишущей машинке �Olympia�. Сделаешь ошибку, останавливаешься, стираешь или соскабливаешь ненужную букву, а потом на это место впечатываешь нужную. А если на место одной буквы нужно впечатать две? Вот тут и начинается искусство. Придерживаешь каретку рукой, чтобы она не ушла на определённое ей конструкцией расстояние, прицеливаешься сквозь прорези для рычага с литерой и нажимаешь кнопку. Бац. И мимо. Начинаем всё с начала. Так как бумага тонкая, то придумали белилку, которая замазывает буквы. При тренировке вставка букв и исправления становятся делом лёгким, даже в какой-то степени интересным.
Так, о чём это я? О компьютере. Что-то мысль моя летает как бабочка с цветка на цветок. Будто хочется всё сказать сразу, а выбрать самое главное и не могу. Так вот, сидел я за компьютером и вдруг почувствовал сильную боль в груди. От боли даже в глазах темнеть стало. Стал я по карманам искать своё лекарство и не нашёл. А потом в глазах всё потемнело, и вот я проснулся здесь.
Я лежал неподвижно с закрытыми глазами и старался вспомнить события недавнего времени, но ничего не вспоминалось. Шёпот ребят стал как-то прояснять положение вещей.
— Слушай, а он случайно снова не того? — сказал один.
— Кто его знает? Годов-то ему столько, пора бы и честь знать, тут только Бог решает, сколько ему осталось жить, — сказал другой.
— Сколько же ему сейчас лет? — спросил первый.
— Считай сам, — ответил второй, — если ему в тысяча девятьсот семнадцатом году было двадцать шесть лет, то в этом году ему будет ровно сто восемнадцать лет.
— Ну да, люди столько не живут. За это время столько воды утекло, — сказал первый, — жалко, если старик уйдёт, не написав ничего путного. Вот и мы с тобой тут, чтобы записывать всё, что он скажет. Кстати, аппаратуру ты проверил? Если очнётся, поговорим с ним, а если не очнётся, то наденем так на голову. Всё равно какие-то мысли бродят в его старой голове, а эти мысли дороже золота.
Эх, ребята, знали бы вы, что за мысли бродят в моей голове, так не сидели бы с важным видом рядом с моей постелью. Что ж, становится всё понятнее, что со мной произошло.
Был сердечный приступ, кто-то меня нашёл и вызвал врачей. На инсульт не похоже, так как мозги работают и всё тело шевелится. Похоже, что я всё-таки был там и Божий суд мне не приснился. Суд состоялся. А точно ли Бог сказал о вечной жизни?
Век я уже почти прожил. Я не думаю, чтобы Бог шуточки шутил. Мужик он серьёзный, вдумчивый, сказал — отрезал. Если так, то мне здесь залёживаться нельзя. Нужно что-то делать, раз мне жизнь продлена, и не нужно прислушиваться к организму, так или не так сердечко забилось. Оно и так будет биться, как ему при создании предписано — быстрее, когда тебе страшно и медленное, когда ты весь в истоме от удовольствия.
Я под одеялом тихонько сжал руку в кулак. И почувствовал, что это кулак, которым можно врезать неприятелю, а не слабые старческие пальцы, способные на несильный тычок.
Почему же Бог не продлевает жизни всем, а выбирает только отдельных из них? Возможно, он смотрит на тех людей, от которых будет меньше вреда человечеству, так ведь и я был не божий одуванчик, растущий на полянке. Я был парнем о-го-го каким.
Я попробовал напрячь прямую мышцу живота, её ещё называют прессом и идёт она от рёбер до того места, где находится орган для продолжения рода человеческого. Я почувствовал, что пресс мой существует, что мышцы так же упруги, как и какое-то время назад. Конечно, они не настолько молоды, но позволят человеку быть независимым в обслуживании самого себя.
Дельтовидная мышца и большая грудная мышца тоже имеют достаточную упругость. Четырёхглавая мышца бедра и икроножная мышца как будто напитываются живительной силой. Мне так и хотелось рывком вскочить с кровати, развести в стороны руки и почувствовать всю мужскую силу.
— Не торопись, — говорил я себе, — всему своё время, у тебя ещё вся жизнь впереди, а то получится как с тем дурачком, которому доверили стеклянный..., не помню чего, но знающие люди знают.
В паутине этих мыслей я и уснул.
Глава 3
— Больной, просыпайтесь!
Чьи-то ласковые руки легонько похлопывали меня по щеке. Я взял эту руку в свою и легонько прикоснулся к ней губами, а потом открыл глаза.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
