Ярость. Зима 1237-38-го. Глава 12 (продолжение 2)

Обед был обильный, и если сразу после бегства от Коломны, а потом и во весь путь до Москвы потрясенному всем случившимся Владимиру кусок в горло не лез, то теперь, оказавшись в родных стенах, да еще до этого утешенный дядькой Филлипом, он накинулся на еду, как голодный волчонок. Запивал съеденное сладким красным греческим вином, слегка подогретым заботливыми слугами. Наелся до отвала. Глаза еще за столом начали слипаться. Ну правильно — которую ночь подряд толком не спал. А в последнюю, проведенную в лесу на морозе — шатров не ставили, спали на лапнике, укрывшись тулупами — он так и совсем глаз не сомкнул, переживая за брата и свое бегство с поля боя. А ведь еще надо на совет!

Пересилив себя, Владимир, преодолевая истому, поднялся из-за стола и направился вниз по лестнице в гридницу, где обычно проходили большие советы. Там за столом уже сидели десятка два человек: думные бояре, тысяцкий, городской старшина, отец Акинфий с двумя иереями, дружинный воевода с сотниками, ну и конечно Филлип Нянка, восседавший по правую руку от места, предназначенного для него — князя Московского Владимира. Все в сборе. Ждали только князя. Владимир приосанился, сел на предназначенное ему место.

— Позволишь начать, княже? — обратился к нему дядька.

Владимир кивнул. Сонная истома, сковывавшая его, вроде немного отступила.

— С твоего позволения я обсказал вятьшим людям московским, что случилось под Коломной, — продолжил Филлип. Сказал, что не сегодня завтра под городом будут татары, потому Москву надо готовить к обороне. И быстро. Что-то уже сделано, что-то еще предстоит. Кирилл Евсеич, — обратился он к тысяцкому, — скажи слово.

Кирилл — мужчина за сорок, грузный с окладистой сивой бородой степенно кивнул, прокашлялся, начал говорить.

— Город к осаде готов. Валы и стены подновлены, валы еще и водой полили, льду наморозили вершка на полтора — замучаются поганые лезть наверх. Запасов в городе месяца на два, даже ежели брать в расчет беженцев с окрестных сел и деревень. Но те пропитания с собой изрядно привезли. Со скотиной их за стену не пускал — места мало. Самих разместили по амбарам, хлевам да баням. Кого-то в осадных клетях внутри стены.

Тысяцкий помолчал чуть, видно собираясь с мыслями. Продолжил:

— На защиту стен поставим тех воев, что ты с собой привел, княже. Таковых, сказывал воевода Филлип, пять с лишним сотен. Да после того, как вы с братом ушли к Коломне в Москву прибыли опоздавшие — три боярина с детскими числом двадцать шесть человек. Все конные и оружные. Итого бояр с детскими набирается почти что шесть сотен — сила!

Кирилл довольно крякнул. Продолжил.

— Городской стражи в хороших бронях и при хорошем оружии у нас под рукой пять с лишним десятков. Купчишки привычные в своих торговых походах к оружию и его имеющие, готовы на стену встать, да кузнецы-ремсленники, тоже ребята крепкие, да с подола крепких мужичков вооружили из твоих кладовых. Всех вместе две с небольшим сотни набралось. Ну и черного люда с окрест, да с подола, тех, что могут оружие держать не менее семи сотен, наберется. Но на них ни броней, ни путевого оружия не нашлось. Ставить на стены с топорами, да дрекольем — побьют стрелами. Слышал, татары ловки в этом деле.

— Этих вооружим бронями, снятыми с воев убитых и пораненых на стенах, — вмешался в речь тысяцкого Филлип Нянка.

— Пусть — так, — согласился Кирилл.

А Владимира опять начало клонить в сон. Да так, что мочи не стало терпеть. Стал что-то говорить городской старшина. Что-то о размещенных беженцах. Спрашивал о том, когда уходить за стены жителям ближних сел и людям с подола. Филлип что-то ему отвечал, но князь уже не мог вникнуть, что именно. Он оперся подбородком о ладонь поставленной на стол правой руки и глаза его закрылись. Он еще слышал, как начал говорить отец Акинфий. Как он призывал молиться господу во спасение животов их и домов жителей Москвы. Потом говорил кто-то еще... Владимир подставил под подбородок уже две ладони — голова норовила упасть набок. Наконец, совет завершился. Слуги проводили спящего на ходу князя до его покоев и там, прогнав слуг, не раздеваясь, он рухнул на перину и провалился в сон без сновидений.