Отщепенец

Отщепенец.

Рассказ о приоритетных устремлениях чудовищ.

Существование того или иного индивида, горы мышц или скелетообразного доходяги, зачастую зависит от одной единственной хромосомы. Иксы, игреки переместились, и жизнь летит под откос, а неудачно произведенные на свет особи, в лучшем для того или иного сообщества случае, тихонько вымирают отверженными изгоями, в худшем — плодятся, как кролики, и жизнь отдают лишь за настоящую цену. Но когда в дело вступает хромосома 'лямбда', а уродство становится нормой, тогда эгоцентричные терзания отдельного отщепенца могут представлять явную угрозу существованию обитателей целой планеты!

-Вот уж воистину ты принесла особо мерзкий помет! Какие гадостные твари: морды сплющенные, клыки уже прорезаются, у одного аж четыре шипастых хвоста, это притом, что у меня, непосредственного, можно сказать, участника процесса, всего-навсего три с половиной. Животы отвислые — когда щенки подрастут, представляешь, сколько жратвы туда поместится?— явно довольный приплодом, принесенным плодовитой самкой, вожак стаи похлопал себя по пузу одной из семи лап, что находилась спереди и с лева, так как правой передней лапой, исполненный кулинарного достоинства, вращал вертел с насаженной тушей отвратительно пахнущего уродца.

-Нам бы с тобой, Брюхосучка, раньше встретиться, тогда бы клан Шипастых хвостовиков заслужил гораздо больший авторитет в племени, занимал бы охотничьи угодья аж до Скал, вершины которых протыкают небо. Эх, сколько восходов прожито впустую...

Брюхосучка участливо пыталась подбодрить, утешить персонального моносамца — подарок судьбы, доставшийся ей несправедливо, по мнению сородичей сучьего пола, тогда как самцы, наоборот, почитали Шкуродрала счастливчиком, кому судьба вполне благосклонно улыбнулась, наконец, особо зловещим оскалом. Кто, как ни он, семь восходов Красного светила подряд терпеливо сносил от предыдущей самки один помет не удачнее другого, а каждый последующий безнадежнее предыдущего. Самка досталась неполноценная: всего пара хвостов с неубедительными шипами, лапы парные — четыре, что само по себе является дурной приметой и не предвещает ничего, кроме неприятностей. Так уж распорядился случай: какую самочку во время слепого гона при засасывающем в небеса малейшие проблески света Черном омуте за броневую шкирку ухватил — ту и оприходуй. До скончания восходов продолжай заниматься одних лишь выродков множащим оплодотворением, пока ни приберет клешней охладевшее тело, подкравшись в темени, панцироглот.

Морда у самки была до того не страшная, что какой же силой самца требовалось обладать Шкуродралу, чтобы регулярно обзаводиться потомством! Немногочисленные отпрыски подрастали никчемные, не просто замухрышистые, но, главное, со слабо выраженным инстинктом родовой общности. Пожрать жаркого прибегали, а выслеживать, гнать да забивать добычу — от подобных тягот отлынивали, когда же удавалось принудить лодырей к охотничьему промыслу, то обязанности исполняли из лап вон отвратительно. Вот и загибались один быстрее другого, кто под копытами мастотопов, кто на иглах остротыков, кто в пастях слизеглотов... Конечно, тяжело приходилось ублюдкам: пяти лап для полноценной жизнедеятельности явно не достаточно; несколько особо неудачных самочек вообще пытались ковылять на трех конечностях, но их почти сразу загрызли конкурентки из соседнего племени на спортивно-развлекательных игрищах. Правила жесткие, спору нет, но уж лучше так, чем межплеменная грызня взрослых панцирошипов, прежде отпущенного на охоту времени прерывающая существование достойнейших особей.

Из первых пометов мало кто выжил. Один редкого вида четырехлапый да притом однохвостый, переросток уже, но все-то ошивался возле матери, шерстонорок в пасти приносил — разве это добыча, на закуску лишь побаловаться. Потом вместе на Красное светило пялились. А чего на него таращиться? Охотник из Однохвостого никакой: шип на хвосте едва отрос, клыки — ничего серьезного, пластины панцирные лишь по хребту, бока почти не защищены... Разведчик, правда, неплохой: зоркий, быстрый, увертливый. Но однажды панцироглот клешней за хвост четырехлапого прихватил, за самое ударное место, это когда норкодав самозабвенно из мудреных подземных ходов шерстонорок выкапывал. Тут уж сучку, мать его, точно трясением земли подбросило — кинулась невесть куда, взамен того, чтобы очередной помет вынашивать, разыскала такого же как она выродка, когда сыночка панцироглот уже в пасть запихивал, да в клешню вцепилась намертво. Тот новой добыче только рад, коль величина крупнее планируемой. Однохвостого отшвырнул в сторону, а двумя другими клешнями ухватил совсем из ума выжившую самку и уполз к себе на болото в заросли осоки да шиполиста, как четырехлапый броню ему ни грызи, как, обламывая зубы, за край панциря ни цепляйся,— взрослой самки панцироглоту до нового восхода достанет переваривать.

С тех пор Однохвостый в становище почти не появлялся, исхудал окончательно, скитался по горным кручам, где добыть дичи на пропитание гораздо труднее, чем самому угодить на крюк шиподралу. Редко виделся с единоплеменниками, но известие получил, что родитель удачно обзавелся новой самкой, а потому стая должна укрепиться. Знал, что собираются осваивать охотничьи просторы аж до Скалистой пустыни, места абсолютно гиблого, там, кроме несъедобного камнекожа, ни одно живое существо и четверти восхода Красного светила не протянет. Кроме того, донеслась весть: разбредшихся охотников созывают на совместную племенную облаву...

Однохвостый жмурился на сладко согревающие языки пламени.

Шкуродрал никогда до того не выказывал потомку приветливости, теперь же, в виду достатка, сытости и довольства жизненным положением, для редко заглядывающего на огонек родича освободил место у очага, разогнав других ублюдков. Ведь, как-никак, четырехлапый являлся самым старшим отпрыском: прочий некачественный приплод кобельков едва выживал три-четыре сезона пронзающей убийственным холодом тьмы Черного омута. Пытался потчевать угощением — явление у костра чрезвычайно редкое,— но Однохвостый упорно отказывался: недавно, мол, наелся досыта. Утверждение никак не соответствовало впалому животу да ужасающей худобе, но родовую стаю нисколько не занимало совершенно напрасное за трапезой разведение сантиментов.

-Это он в первую мою сучку пошел, такая же была привереда, пожирала далеко не всякую подряд добычу, не как прочие вечно голодные обжоры,— пояснив ситуацию вовсе не слушающей объяснения самке — та лишь одобрительно перемалывала кость серповидными челюстями, — Шкуродрал вновь перенес внимание на старшее чадо.

-Вишь, наворачивают! Помет хорош, едва родились, а как смакуют деликатесные хрящики. А все почему? Потому что нельзя сучкам доверять приготовление жаркого. Я тебя раньше не учил, но теперь дела не только в нашем роду, в целом племени пойдут в гору — даже неполноценным убогим, глядишь, да удастся обзавестись персональной самкой, а там и до щенков долго ли...

Так вот, о рецепте: забитую тушу нужно основательно промариновать в соке шипоглота и нашпиговать, потом покажу какими, приправами. Вот тогда пасть оближешь, экое выходит кушанье, к тому же пища не стухнет хоть до следующего восхода — нет нужды голодать!— Вполне дружелюбно похлопал одной из лап по впалому животу неудачного потомка.— Обильная еда — много пометов, большой род — сильное племя! Мы заставим с собой считаться иные стаи заносчивых панцирошипов!

Однохвостого вовсе не одолевали порывы гонора: отшельническая жизнь в скалах кого угодно сделает сговорчивым с неуместным проявлением спесивости. Голод подкатывал к горлу едким комом, ворчащий живот непрестанно, с того момента как учуял тошнотворный запах жаркого, категорично требовал наполнения. Но невозможно перешагнуть через брезгливость, отвращение, возникшее внезапно, стоило лишь увидеть на вертеле зажаренного уродца. Дело не в свисающих, неподатливых даже пламени жилах, не в обгоревших внутренностях — существо тоже было четырехлапым. Прокопченные дымом конечности торчали и болтались во все, куда ни придется, стороны...

-На лапы не обращай внимания — простое совпадение,— в тон его мыслей, будто угадывая, продолжил Шкуродрал.— Попадись мне семилапое чудище, думаешь, я бы его не забил? Забил бы, зажарил и сожрал за компанию с сородичами — никто не счел бы нашу жрачку каннибализмом. Так что не вороти нос.

Но Однохвостый не мог пересилить себя. Ведь семилапые, и не только панцирошипы, — явление в природе не редкое, а вот четырехлапость — уродство исключительное. Это как клан единомышленников, которым нужно держаться друг друга, если выпадет удача встретиться. Но, кроме собственной матери, никогда и нигде подобных существ не видел, только вот здесь, на родовом костре...

-А много четырехлапых чудищ?

-Навалом. Когда Красное светило докатится до скалы Гигантского шипа — начнется большая охота, вот тогда и увидишь. Встретишь трех, пяти, семилапых тварей — забивай, никто не затаит на тебя обиду. За добычей отправятся два племени. Мы решили не жадничать — пригласили соседей. Один раз стадо уродцев уже кочевало по Скалистой пустыне, я тогда щенком был — на охоту меня не взяли. Наши с другими племенами делиться не захотели — много добычи улизнуло безо всякой пользы для сообщества. Но теперь не те времена. Раз чудища появляются регулярно, будто смены дозорных, то решено начать вести учет и ровно на десятый восход устраивать в пустыне засаду. Сейчас ни одна тварь уйти не должна — ринемся с двух сторон и сомкнемся на стаде, как клыки челюсти.— Клацнул, любому панцирошипу на зависть, какими зубищами Шкуродрал, красноречиво раздробив кость одной из конечностей зажаренной туши...

Наевшись до отвала, многочисленное семейство прилегло отдохнуть. Шкуродрал шептался с Брюхосучкой о видах на щенков столь примерного помета да высказывал сомнения насчет дальнейшей судьбы четрырехлапого отпрыска, сможет ли тот обзавестись персональной самкой:

-Наверно, сможет, если на охоте забьет по крайней мере пять-шесть уродцев — докажет, что в состоянии прокормить выводок, тогда, глядишь, допустят до очередного гона.

-Ты уж словечко замолви, кому следует, а то обидно за Однохвостого, неустроенный, хоть и пасынок, но из одной родовой стаи...

Четырехлапого сон не брал, бурчало в поджаром животе, а в гудящей голове кружил вихрь совершенно чуждых охотнику мыслей. Поднялся и медленно, чтоб не встревожить родичей, направился к солончаковому болоту. Там, припоминая навыки юности, удачно разрыл хитро запутанное убежище шерстонорки. Но проглатывать мизерную зверушку не стал, а подойдя к непролазным зарослям осоки и шиполиста, зашвырнул тушку в обиталище панцироглота. Тогда, в трагичный восход Красного светила, он ничем не смог помочь матери, а мать его спасла...

Сел возле чащобы и прислушался. Панцироглоты подкрадываются медленно, но неотвратимо, даже шелеста листвы почти не слышно. Враг на приманку не выползал, как не реагировал на многие предыдущие попытки. Сколь-нибудь серьезной схватки все равно не вышло бы, борьба бессмысленна, пусть Однохвостый и возмужал, но по-прежнему не в силах одолеть ненавистного противника. А что он может вообще, кроме как набивать брюхо мелкой, не интересной настоящим охотникам добычей?..

Единственное — думать. Не лапами и когтями, а воображением двигать предметы. Давно представлялось, как подкатит к болоту ствол каменного бамбука, развернет... И вот жадный до добычи панцироглот наползает на конец ствола, а Однохвостый, перестав притворяться спящим, вскочит да подденет здоровенную тварь каким-нибудь способом, чтобы та к верху брюхом опрокинулась! Замельтешит множество коротковатых лап, клешни примутся беспорядочно щелкать, рыться в песке, завертится на одном месте панцирь в тщете вновь перевернуться, принять безопасное положение, но налетят сородичи — тогда уж каждому достанется по жирному куску добычи, по такому, что еле до очага дотащить! Бескрайнее солончаковое болото можно будет смело присоединять к охотничьим угодьям...

'Ну почему, почему прочих пранцирошипов интересует лишь доступная зубам добыча, его же тянет одолеть зверя, с которым не совладать даже нескольким хвостатым, клыкастым стаям?! Неужели не только телосложение несуразное, но даже мысли рождаются, глупее выводком сплетничающих сучек не придумаешь?

Нужно ли дальше вынашивать несбыточные охотничьи планы, ни лучше ли стремиться принести пользу... если не родичам, то хотя бы помочь стаду уродцев?

Четырехлапые тоже имеют право на существование! Предоставить шанс на спасение... тем самым предать интересы и никогда больше не увидеть родное племя. Но неужели можно назвать предательством отказ от существ, живущих совершенно иными, исключительно низменными инстинктами? А если обреченные на убой нескладные твари разделят терзания, поймут сомнения, ответят на изводящие ум вопросы: Куда, например, уходит Красное светило, правда ли, что его пожирает Черный омут?..'— размышления привели к безжалостному выводу: 'В племени никто и ничто его не удерживает — терять нечего. Тогда как единственных сродных с ним, возможно, существ ожидает скорое, неминуемое истребление'.

Сама судьба предоставляла уникальный выбор между дальнейшим бессмысленным прозябанием и попыткой найти путь к непознанным таинствам,— трудно отказываться от въевшихся привычек, решение давалось тяжкими раздумьями, но было принято — настала пора действовать.

Однохвостый спокойно, ничуть не торопясь, чтобы не возбудить излишних подозрений чуявших любые резкие движения соплеменников, миновал становище и как бы нехотя побрел к границе обитаемых угодий. Тут он подвергнется пристальному наблюдению со стороны дозорной заставы. Но вряд ли опытные охотники или даже простые загонщики снизойдут до разговора с однохвостым, четытрехлапым отщепенцем, который чем угодно готов заниматься, лишь бы не конкретным полезным делом.

Чтобы лишний раз подтвердить нелестное о себе мнение, пришлось взобраться на скалистую глыбу и заворожено уставиться на огромный шар Красного светила.

'Разве можно проглотить подобную громадину? А если шар закапывается в землю, чтобы питаться растительными кореньями, или уходит на охоту, как Однохвостый на шерстонорок?.. Вот это да!..'— не нужно было особенно притворяться: гипнотизм светила захватывал мгновенно, стоило лишь прищурить глаза да склонить на бок голову.

Дозорные не проявляли к отщепенцу особого интереса, а увидев праздное того времяпровождение, дружно ответили презрительным непониманием и пустились, чутко принюхиваясь да осматриваясь по сторонам, делиться секретами охотничьего промысла, видами на дальнейшую после гона самок семейную, если повезет, жизнь...

Однохвостый спохватился — диск Красного светила уже подкатывал к скале Гигантского шипа — вздрогнул, но не подал вида, что торопится, а медленно, как бы сытой походкой поплелся прочь. Хода прибавил, когда настораживающие, порывистые движения не могли привлечь внимания бдительных караульщиков.

'Скорей, скорей! Но как предупредить уродцев о неминуемой расправе, поймут ли те язык панцирошипов, или придется прибегнуть к примитивным телодвижениям, хвост, например, поджимать — отвратительный знак уничижения?'