Неоконченный портрет

Неоконченный портрет

Снова краски меняет страх

На плетень моих белых стен

С темной ночи и до утра

Черной женщины падает тень...

(Би-2 — Никто не Придет).

7. Лессировка

-Если ты думаешь, что я не ударю лежачего...

Кто это сказал? Кто здесь?

Стоп.

А он сам-то где?

Он...он — кто он?

Сознание возвращалось крайне неохотно — хуже было только со зрением, которое, похоже, все еще никак не могло оправиться от недавних чар. Да и желудок явно был недоволен хозяином — наверное, из-за того удара, что вышиб из него весь дух и отправил в полет через добрую половину зала.

-Вставай! Хватит притворяться!

-Да кто тут притворяется? — все еще толком не в силах вспомнить, что же было час — да какой, к дьяволу, час, хотя бы пять минут — назад, он вскакивает на ноги.

Весь в краске, в щепках от раскрошенного в хлам мольберта, да еще и в крови — последнее почему-то заботит меньше всего. А вот картину и правда жаль. Жаль, что тот, кого он рисовал...

-Нападай.

-Всегда пожалуйста, — шаркнув ногой, он отбрасывает ворох щепок в сторону, и, приготовившись к боли, тихо напевает. — Крепкая петля да хрип предсмертный, до крови разлом да тот, что был повергнут...

Художественная мастерская разгромлена в хлам. Краски на полу, кровь на стенах. Битое стекло, рваные холсты. Две последние, чудом еще живые лампы качаются под потолком на своих проводках, как сумасшедшие, танцуют свой безумный танец. Тени на стенах тоже танцуют — и теней куда больше, чем тех, кто способен их отбрасывать.

Костлявый, взлохмаченный парень в распоротой, измочаленной рубашке — ткань в кровавых разводах, грудь, плечи — добрая половина тела в диковинных узорах, местами выцветших, местами ядовито-ярких. По правую руку от него исполин без кожи, с мышцами из сизо-серого металла, по левую — смазанный, нечеткий силуэт — по очертаниям похож на женский — плетет тонкую удавку, играется с ней, распуская на дым и собирая вновь...

-Был я мертв и был я жив...плоть даю вам, миражи...

По другую сторону — фигура в потертом черном балахоне, на голову выше окровавленного парня. Ступает плавно, мягко, сжимая в руках жутковатого вида бердыш, рукоять обернута до середины тяжелой цепью.

-Ожидалось, что твой дружок Летичев заявится с тобой, — голос тихий, уверенный — как и движения его хозяина.

-С хрена ему тут делать? — его противник улыбается кривой, безумной улыбкой, раскидывая перемазанные в крови руки — за спиной его уже стоит сотканная из тьмы фигура — лица у нее нет, но можно — если постараться — различить в переливах тени узорчатый тяжелый халат, какие-то футляры на цепях и богато украшенный кинжал, заткнутый за пояс. — Ты моя проблема. Да не трясись, я тоже постараюсь. Будет от тебя, сука, пепел с траурной каймой...пошли!

С тихим, похожим на шелест травы, смехом, обманчивый силуэт стелется вперед, растекаясь по полу и стенам, выныривая уже рядом с жертвой и пытаясь запеленать накрепко в дымчатые свои нити. С ревом, который сделал бы честь пароходному гудку, кинулся на добычу стальной гигант. Нечто переливчатое, болезненно-яркое, распластавшись по стене, завизжало, захохотало дико, расходясь вширь, заполоняя собой всю комнату...

-Яко вода излияхся, и разсыпашася вся кости моя, бысть сердце мое яко воск, таяй посреде чрева моего, — человек в черном балахоне говорил сбивчивой скороговоркой, каждый слог, каждый выдох сопровождался ударом или очередным обманным движением. — Изсше яко скудель крепость моя, и язык мой прильпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси ...

Комната в глазах обоих уже начала ощутимо "плыть": все в ней — цвета, расстояния, звуки — делалось совершенно непредсказуемым, стремительно меняясь, закручиваясь в один безумный водоворот. Человек в черном мог лишь обороняться — врагов было слишком много, и, что хуже всего, они шаг за шагом делали поле боя своим — в самом ужасном из возможных смыслов. Дымчатой удавки, грозящей затянуться на его шее, он избежал уже не раз — не единожды он и отгонял от себя навязчивого призрака — с завершением формулы до половины тот издал тихий стон, отступая назад, к хозяину — этот дух, похоже, был не из самых сильных — но определенно из самых боязливых. Того нельзя было сказать о другой твари — лязгая гипертрофированными стальными челюстями, бескожий гигант шел напролом — раны его сочились расплавленным оловом.

-Яко обыдоша мя пси мнози, сонм лукавых одержаша мя, ископаша руце мои и нозе мои, — человек в черном задыхался, как и его враг — тот отступил к стене, откинув голову назад так, что странно, как еще не хрустнула шея — и смеялся, смеялся, смеялся до хрипоты. — Исчетоша вся кости моя, тии же смотриша и презреша мя ...

-Недурно пляшешь, человечек. Но эта игра не про тебя.

-Определенно. Его шансы я оцениваю...

-У него отличный шанс сдохнуть!

Человек в черном отступал, кровь текла из многочисленных порезов — перед глазами плясали яркие огни, переливаясь цветами, каких ему никогда не прежде не доводилось видеть, по ушам лупил вой и хохот, пол утекал из-под ног, рассыпаясь песком...

-Ты же, Господи, не удали помощь Твою от мене, на заступление мое вонми. Избави от оружия душу мою, и из руки песии единородную мою...

Удар, удар, еще один...звенит сверкающая цепь, лупит точно по глазам-щелкам, рассекая стальные жилы...

-... cпаси мя от уст львовых и от рог единорожь смирение мое ...

-Твоя борьба тщетна. Сложи оружие свое...

-Да-да, валяй, складывай. А я еще и подскажу, куда тебе его засунуть...

Искривленное лезвие бьет в пол, белым огнем прожигает в нем черту — наскоро проведенный круг, островок спокойствия в океане безумия — защита трещит и лопается, словно бумага — новая волна нахлестывает, угрожая погрести под собой, впитать, сделать частью себя...

Исступленно бормоча старые слова пересохшими губами, человек в черном отбивает атаку за атакой. Сраженным тварям нет числа, меньшие духи сгорают, даже не успев приблизиться к его оружию — но враг его еще жив, враг еще не исчерпал своих сил, пусть уже и на грани. Он харкает кровью с каждой новой командой, а лицо его бело, словно свежий холст, в простертых вперед руках на первый взгляд и вовсе не осталось ни кровинки. В глазах — что-то не от мира сего, что-то, чему в мире не место — искать там человека стало бесполезно еще несколько кровавых минут назад. Он уже не остановится — он готов дать тому, с чем делит тело, возможность выступить в полную силу. Возможность пожрать все вокруг, лишь бы добраться до цели...

Человек в черном лишь скрипит зубами, уходя от очередной атаки — одно касание той...вещи оставило бы его тело без костей, одна рана от когтей вещи другой оставила бы от него гниющий, дымящийся кусок мяса — он знает это, знает потому, что они уже почти внутри, почти уже целиком делят с ним это знание, как и все, что у него есть...

Он смотрит в глаза хаосу, готовому вырваться. Он принимает решение. Больше у него ничего не осталось.

Он умрет, но прижжет эту язву и запечатает намертво. Он умрет, но заберет с собой и врага. Ряды стражи слишком многочисленны, ему их не одолеть — значит остается лишь прорваться к хозяину, нанести свой удар и быть распятым на копьях, быть растащенным на куски...

Трещит цепь, стонет металл. Он рвется вперед, каждый метр этой чертовой комнаты кажется ему сотней, каждый метр стоит ему бесчисленных ран. Они могут его убить. Но остановить им его не под силу.

Вставшая на пути тварь лопается, словно мыльный пузырь — такие же пузыри, только уже кровавые, хлопают у него на губах. Его враг хохочет, закатывая глаза, но больше не отступает — напротив, стоит, раскинув руки, орет что-то такое знакомое, что-то, во что ему нельзя, нельзя вслушиваться...

Пред ним — не человек. Пред ним бешеный зверь на пропитанном ядом поводке. Выбора нет и не было — не убрав его, добраться до того, кто поводок держит, не выйдет вовсе. Выбора нет...выбора нет...

-Давай! — враг его захлебывается яростью и болью. — Ну давай же! Давай!

Вперед. Белое пламя прокладывает ему путь.

Вперед. Он ветер, он вихрь, он ураган, сметающий все, что осмелится заступить ему дорогу.

Вперед. Есть только одна дорога.

Есть только одна правда.

-Бей! БЕЙ!

И он бьет. Бьет точно в цель, рассекает, накось разрубает — крови нет, только белое пламя пляшет на ранах...

Он бьет. Он режет.

Он...

-Почему. Почему ты?

Цепь, жалобно звякнув, окончательно спадает с рук человека в черном. С противным лязгом грохается рядом и уродливый бердыш.

-Почему ты?

Окровавленная рука сдирает с человека в черном измочаленный капюшон. Человек в черном глядит в глаза бешеного зверя, и зверь смотрит в его глаза — зверь смеется, ловит дрожащими пальцами скупые слезы и мешает со своей кровью.

-Запрещает тебе, диаволе, Господь пришедый в мiр и вселивыйся в человецех, да разрушит твое мучительство, и человеки измет...

-Да хватит, хватит, — зверь улыбается, держа человека в черном за лицо. — Воздух не транжирь...

-Убойся, изыди, и отступи от создания сего, и да не возвратишися, ниже утаишися в нем...

-Хватит, — судорожный хрип — ему отчаянно не хватает воздуха, но он все равно достает откуда-то улыбку. — Ну не поможешь ты мне. Железкой давай — ей сподручнее...

-Изжени из него всякаго лукаваго и нечистаго духа, сокрытаго и гнездящагося в сердце его...

-Хватит...хватит...

Человек в черном хрипит. Человек в черном захлебывается. Человек в черном роняет голову на окровавленную, изрисованную жуткими узорами грудь своей жертвы. Человек в черном слышит, как их окружают, чувствует, как трещат нашитые под старенькую рясу медные пластинки, как идет прахом последняя защита.

-Ты не реви, ты вставай лучше. Я их долго не удержу, — сдавленный смех. — Э-х-х ты...п-принадлежность мыльная...тоже мне...

-Замолчи. Я убью тебя. Я убью...

-Эмоций побольше, эмоций, — нервный, злобный смех, а в глазах — боль. — Не слышу воззваний к сердцу и разуму, не вижу битья коленом по лицу! — нервный, злобный смех — прижавшись белым, как мел лицом к окровавленным, растрепавшимся волосам, смеется надрывно, забирая те волосы пальцами. — Ну и что теперь прикажешь делать? Что делать, я спрашиваю? — орет он, встряхнув своего бывшего врага, как выпотрошенный манекен. — По буквам передаю, что делать? Кто виноват — не спрашиваю, сами знаем, не маленькие...

-Почему. Почему ты...ты просто...

-Да по кочану. И по кочерыжке. И то и другое, мне, чую, скоренько оторвут, если мы отсюда не свалим. Вставай. Вставай, мама твоя партизанская, слышишь, нет?

-Почему...

-Да тебя заклинило, я погляжу.

-Почему ты...почему ты меня не убил?

-Дурак потому что, — сжав зубы, он помогает человеку в черном подняться. — И не лечусь — пробовали. Что с ногой-то? Ой, не, лучше и не пялься, все одно ни хера хорошего. Ковыряло свое лучше подыми, навроде костыля полезет. Ты сколько на себя железа-то...сваливай давай, а то я тебя тоже свалю...под деревцем...и сам рядом где-то сдохну. А потом ведьма приползет и устроит нам с тобой...путь в философию...

-Что нам теперь...делать...

-Из здания выйдем. А дальше пока не заглядывай — не стоит оно того. Ну что, все? Потопали. Эх, жизнь моя мотыжная...

2. Отмывка

Кубик сахара в высоком стакане отчаянно не желал растворяться, игнорируя тыкавшую его в бочок ложку. Чай был крепкий, черный — чернее был разве что мешок на голове человека в серой смирительной рубашке, что сейчас сидел перед широким деревянным столом. Рубашки, по всей видимости, было мало: от вывернутых за спину рук, закованных в усеянные грозными на вид рунами кандалы, шла цепь до шеи, мешая сидящему как следует разогнуться, не то что шевелиться или вставать.

-Я думаю, не стоит даже пытаться, — седеющий человек в тяжелом черном костюме и теплом свитере в очередной раз ткнул ложкой в кубик сахара и тот, наконец, поддался, развалившись на две неаккуратные половинки. — Так ведь, Константин Александрович?

-Год назад я был бы с тобой согласен, — глава "Атропы" перевел усталый взгляд со стола на скорчившуюся на стуле фигурку. — Месяц назад. Неделю назад...но сейчас я потерял "стрелу", Яков. Сейчас я потерял "стрелу"...

-Мы можем найти замену в другом месте, — человек в теплом свитере поднял стакан в тяжелом подстаканнике, сделав несколько глотков горячего чая. — Замену, которую будет куда проще контролировать.

-Имплантация схемы этому вполне возможна, — глава Второй Площадки вновь обратил свой взгляд на иной объект — теперь то были два рослых "глушителя", что стояли у дверей с оружием наготове. — Мне уже предоставили предварительный отчет. Поверхностный анализ показывает, что даже наши самые смелые предположения оказались ложны.

-В хорошем или плохом смысле?

-В наихудшем, — Щепкин говорил тихо, спокойно — но в голосе этом чувствовался давно уже сдерживаемый гнев. — Его накачали под завязку. Если бы активация была завершена, он бы уже был мертв. Но даже так...

-Даже так...

-Наполнение проводил профессионал. Мы бессильны — возможно лишь удаление духовных симбионтов младшего порядка, но это ничего не даст, даже года времени не выиграет. Разложение начнется в ближайшее время, и его никак не остановить.

-То есть, все-таки списываем, Константин Александрович?

-Я подключал специалистов. Часть развела руками, часть...что ж, способных магов на Первой хватает, думаю, есть те, кто бы смог...только вот никто не будет даже пытаться. Маги привыкли к смертям, но никто не будет рисковать собой зазря. Даже у них бы такой экземпляр сразу списали.

-Значит, и мы списываем.

-Год назад...месяц, неделю...да, ответ был бы очевиден. Но сейчас...я потерял "стрелу".

-Заставим кого-нибудь с Первой...

-Как вариант. Или поставим схему или постараемся выжать максимум из сложившегося положения. Предварительный анализ дал ему полгода — это большой срок, я считаю. За полгода многое может поменяться. Может, даже найдем того, кто не побоится его выпотрошить и пересобрать заново. Правда, для того нам нужно получить вначале самую сложную вещь...

-А именно?

-Его согласие. Все их согласия.

-Вы...вы сейчас серьезно?

-Абсолютно. Если даже носитель, похоже, был ими замордован до такой степени, что вряд ли у него осталась воля к жизни, то его...соседи, скажем так...не думаю, что они заинтересованы в своем уничтожении.

-Говоря проще, нам нужно договориться не с хозяином, а с его паразитами?

-Возможно, — глава "Атропы" медленно выдвинул ящик стола, достав оттуда тоненькую папочку и уронив на стол. — Во всяком случае, мы можем попытаться договориться хоть с кем-нибудь из этой шайки-лейки. Терять сейчас уж точно нечего — когда мы уже потеряли приличный кусок железнодорожного пути, поезд, "стрелу", два отделения, больше сотни гражданских убитыми и больше двух сотен — ранеными...