Задание

ЗАДАНИЕ

Если вам скажут, что моряки люди суеверные, не верьте. Они не суеверные. Они точно знают, какие приметы сбываются, а какие нет. И знание это не высосано из пальца, не появилось само по себе и не даровано свыше, а есть итог богатейшего опыта, накопленного многими и многими поколениями моряков...

Капитан-лейтенант Аристарх Филимонович Маточкин, высокий, широкоплечий, сероглазый и русоволосый потомственный помор, любимец женского персонала базы, вездесущей ребятни и обитающих на территории собак, в приметах разбирался. И в правильных, вроде садящегося в тучу солнца, и в надуманных — про несчастливые числа, вечер пятницы и тому подобных. И когда волею зловредного начальства оказался назначен на торпедный катер за нумером тринадцать, не стал рвать на себе волосы, биться головой об стену и лить слёзы, а чётко развернулся через левое плечо и отправился к месту службы.

Вид оного... места... не впечатлял. И даже мог ввергнуть в состояние уныния. Кого-нибудь. Но не Маточкина. Хмыкнув, — и не такое видали, — новоиспечённый командир корабля построил экипаж, представился, а затем коротко и чётко объяснил, что число, украшающее борт (кстати, подновить бы надо) вверенного им плавсредства, является несчастливым только для тех, кто по глупости своей и слабоволию в это верит. Иначе говоря, не для советских краснофлотцев. Потому как в первом в мире государстве рабочих и крестьян глупых и слабовольных на флот не берут!

И вообще...

А меньше, чем через неделю, слова Маточкина получили наглядное подтверждение. Когда во время налёта немецких бомбардировщиков их ТК-13, единственный из всего дивизиона, не получил не то что повреждений, но даже царапины на свежеокрашенных бортах и надстройке. Да ещё пулемётчик не сплоховал — подловил супостата на выходе из пикирования и всадил длинную прямо в брюхо.

Конечно, это оказался не единственный сбитый, поскольку в боевую готовность базу привели ещё до налёта. Но если с другими было сложно — всё же по каждому налётчику одномоментно лупило не меньше пяти стволов (даже, по слухам, дежпоКПП — и тот из штатного нагана весь барабан высадил) — то вот с этим желающих оспорить "авторство" "несчастливчиков" или примазаться к чужой славе не нашлось. И хотя никакой награды, кроме устной благодарности от комбрига, не последовало, экипаж "Тринадцатого" ходил, гордо задрав подбородки, расправив плечи и свысока поглядывая на тех, кто ещё вчера сам задирал носы...

Недолго. Однако свою задачу эта Минута Славы выполнила: экипаж перестал считать свой корабль приносящим несчастье...

Потом накатили заботы...

События шли своим чередом. Дежурства сменялись боевыми выходами. Боевые выходы — отражениями налётов. Отражения налётов — восстановлением базы... И так — по кругу. Пока однажды Маточкина не вызвали в штаб и не поставили задачу вывезти с временно оккупированной территории разведгруппу. Ушедшую в глубокий поиск и что-то нашедшую. Что-то настолько важное, что во время очередного сеанса связи она запросила эвакуацию. Срочно. А почему именно "Тринадцатый"? А потому что остальные на выходе. А "Счастливчик", как его неофициально прозвали в дивизионе, из-за развалившегося в прямом смысле среднего движка остался и...

И вот, пожалуйста!

Но приказ есть приказ. И меньше чем через час, глухо рокоча оставшимися двумя двигателями, ТК-13 выскользнул из базы и неторопливо направился в сторону заходящего солнца.

И не вернулся.

Ни утром, как предполагалось. Ни к вечеру... И только через сутки после назначенного времени "Тринадцатый" медленно вполз в акваторию и остановился, не доковыляв до своего штатного места каких-то десяти метров.

Но это было неважно, потому что на палубе, вместе с членами экипажа, стояли и весело улыбались встречающим разведчики...

Через два дня прибывший в базу представитель командующего фронтом вручил Маточкину и другим членам экипажа ТК-13 награды "...за мужество и находчивость, проявленные при выполнении боевого задания". А заодно привёз три новеньких, в заводской упаковке двигателя, которым и сам Маточкин, и его экипаж обрадовались даже больше, чем полученным орденам и медалям.

Их, эти двигатели, в авральном порядке установили, испытали и... получили ещё один приказ эвакуировать разведчиков. Правда, из другого места. Потом — доставить в заданный район. И так оно и пошло...

Как однажды сообщил Маточкину знакомый из флотской разведки, у сухопутных коллег даже примета появилась: если в операции — неважно на каком этапе — участвует "Тринадцатый", и задача будет выполнена, и без потерь обойдётся.

Маточкин в ответ только хмыкнул да плечами пожал — мол, каждый сходит с ума по-своему. Однако вскоре ТК-13 официально, приказом передали в подчинение разведотделу флота, официально переименовали в катер особого назначения "Счастливчик" (с сохранением бортового номера) и заодно подправили штатное расписание. И тогда же, когда с ним — приказом — знакомили, объяснили, что последнее — вроде аванса. Чтобы Аристарх Филимонович Маточкин служил спокойно на нынешнем месте. И чтобы знал, что в званиях его не обойдут, потому как есть куда расти.

Вот Маточкин и служил: доставлял, эвакуировал, высаживал, подбирал... Заработал с пяток орденов и "подрос" до капитан-лейтенанта. За три года. Кто-то скажет: "Мало"? За три-то военных года?..

Может, и мало. Но для Маточкина главными были не ордена и звания, а то, что ни одна из групп, которые он высаживал, не погибла и не потеряла ни одного человека. И экипаж. Тоже. Не потерял. Не только погибшими, но и серьёзно раненными. А если кого и цепляло — война всё-таки, никуда от неё, проклятой, не денешься — те своими ногами добегали до санчасти, их там перевязывали, и они тоже бегом — пока не уложили — возвращались на катер. На "Счастливчика". На "Тринадцатый". Домой. И потому Маточкин был доволен жизнью настолько, насколько это возможно во время войны. А когда прибежал посыльный с приказом явиться в штаб, просто кивнул и отправился за очередным заданием, перед этим распорядившись готовить корабль к срочному выходу. На всякий случай. Чуйка сработала...

В кабинете начразведотдела Маточкина первым делом представили троим гостям: высокому, как сам капитан-лейтенант, молодому парню с обритой, по нынешней пехотной моде, наголо головой, в камуфляже без знаков различия. Рядом с парнем, с любопытством разглядывая моряка, стояла без преувеличения красивая девчонка на вид лет семнадцати, тоже в камуфляже и без знаков различия. И, наконец, третий гость, почему-то не замеченный сразу, хотя на наблюдательность командир катера никогда не жаловался. Гость этот, склонившись над картой, что-то там высматривал, а услышав фамилию Аристарха, оторвался от своего наверняка очень интересного занятия и то ли проскрипел, то ли проскрежетал:

— Из поморов?

— Так! — гордо вздёрнул подбородок Маточкин, одновременно пытаясь определить, кто это вообще есть.

— Годно, — хмыкнул тот и представился, напирая на "о": — Кощей, князь ночной.

В детстве Маточкин очень любил сказки. И всегда внимательно их слушал. Даже если далеко не по первому разу. И запоминал. И сейчас, аккуратно, чтобы случайно не раздавить старческие кости — а этот третий был явно очень стар — пожимая протянутую руку, неожиданно для себя спросил:

— Бессмертный? Тот самый?

Глаза Третьего неожиданно полыхнули зелёным пламенем, и бравый моряк ощутил, как его в буквальном смысле сковал ледяной ужас. Сковал — и растаял, оставив после себя только лёгкий зуд в позвоночнике. Пламя из глаз тоже ушло, сменившись едва заметными зелёными огоньками. Светившими слегка насмешливо и как будто спрашивавшими: "И что теперь?"

Сколько продолжалась эта игра в гляделки, Маточкин так и не понял, в чувство же его привёл скрип-скрежет:

— Вот, помор, нам вот сюда потребно.

Едва заметно вздрогнув и с трудом подавив желание потрясти головой, каплей подошёл к столу и без труда разглядел на карте рядом с костлявым пальцем маленький крестик. Как раз в середине того района, к которому и сам он присматривался. По долгу службы. Чтобы, когда возникнет необходимость — а она возникнет! — не метаться из угла в угол, не зная, за что хвататься, а выложить пусть не чёткий, но план. А лучше — несколько. Так что сейчас, помолчав немного для солидности и чтобы ответ не выглядел поспешным, сообщил, что до указанного места катер дойдёт. А вот на обратный путь топлива уже не хватит.

— А парус? — насмешливо проскрипел... Бессмертный. — Аль позабыл?

— Мачта хлипкая, — хмыкнул Маточкин. — И парусины нет. А из брезента... — он махнул рукой. — Да и ночи сейчас короткие. А в светлое время под парусом съедят. Не отстреляемся.

Теперь зелёные огоньки светили задумчиво. Сказочный герой — если он и правда сказочный, — о чём-то размышлял. Наконец он вздохнул, мотнул головой, отгоняя явно невесёлые мысли, и с грустью спросил:

— Так что? Не пойдём?

— Да пойдём, куда деваться-то! — поморщился Маточкин.

— А обратно как?

— Придумаем что-нибудь.

Когда шли к катеру, девица не утерпела и спросила Третьего, почему "помор". Тот хмыкнул, повернулся к каплею, встретил заинтересованный взгляд, укоризненно покачал головой и принялся рассказывать. Выходило складно, Маточкин аж заслушался. Однако закончилось повествование...

Они уже подходили к трапу, когда этот... пережиток прошлого выдал:

— Вот и получается, что в переводе на человеческий фамилие нашего бравого кормщика будет Компаскин!

Упомянутый "бравый кормщик" от неожиданности споткнулся на ровном месте и едва не пропахал носом бетон. Однако удержался и, восстановив равновесие, недовольно посмотрел на рассказчика. И встретил ясный, ничем не замутнённый взгляд зелёных глаз. Как будто говорящий: "А чего ты хотел?"

"И правда, — подумал Маточкин, — знал же, с кем связался, — подумал ещё немного и поправился: — Догадывался!"

Взойдя на борт, пассажиры разделились. Парень, назвавшийся Сергеем, попросил разрешения присутствовать в рубке, а Третий вместе с девчонкой уселись перед надстройкой, опершись на неё спинами. Поглядевший на эту картину каплей хмыкнул и приказал принести любителям свежего ветра пару бушлатов, а затем, пройдя в рубку, скомандовал помощнику:

— Снимаемся!

Следующие четыре с четвертью часа, до самого захода солнца, катер полз экономическим ходом курсом почти строго на запад. И за всё это время затаившийся, иначе не скажешь, в углу тесной рубки пассажир подал голос всего дважды. В первый раз, через два часа после отхода, поблагодарил за принесённый одним из матросов чай, а второй — ещё сорок минут спустя, когда сигнальщик доложил об обнаруженной воздушной цели. Приказал огня не открывать и сохранять курс и скорость. Именно приказал. Хотя и не имел права. Но Маточкин почему-то послушал. И рулевой. И даже пулемётчики, хотя и не могли его услышать...

Чертовщина какая-то...

Когда солнце полностью ушло в воды Балтийского моря, впереди, в полумиле вдруг возникла плотная стена тумана и почти сразу ожил пассажир:

— Нам туда, — помолчал, то ли давая время присутствующим осознать, что предстоит сделать, то ли раздумывая о чём-то, и добавил: — Только ход лучше бы сбавить. До малого.

Маточкин, у которого при появлении стены руки без участия разума рывком поставили телеграфы* на "Полный назад", чтобы погасить инерцию, кивнул, переставил рукоятки в положение "Стоп" и только после этого осторожно, почти нежно перевёл их на "Малый вперёд".

* Каких-либо изображений или хотя бы описаний рубки Д-3 не нашёл, но предполагаю, что машинные телеграфы там должны быть.

В туманах Маточкин разбирался. И туманные стены доводилось видеть. Правда, не такие, которые возникают буквально за секунду, но всё же. Как говорится, плавали, знаем. Но никогда раньше он не попадал в туман, в котором было бы светлее, чем снаружи! И ни один из виденных туманов не превращался то и дело в крупные — в четверть ногтя мизинца — белые шарики, светящиеся изнутри. И это превращение совершенно точно не привиделось, потому что когда оно случилось первый раз, стоящий на руле матрос не сдержался и помянул... нехорошую женщину. Пришлось делать ему внушение. Хотя, положа руку на сердце, и сам едва сдержался. А пока внушал, шарики растаяли. Потом опять появились, повисели снаружи и растаяли. И ещё раз. И ещё. И...

После очередного превращения пассажир очнулся от размышлений и сообщил, что уже почти пришли. Осталось немного.

И правда. Всего через две минуты туман так же неожиданно, как и появился, исчез, а впереди, в пяти кабельтовых, точно поперёк курса возник берег.

Руки Маточкина потянулись к телеграфам, но в этот раз пассажир оказался быстрее, скомандовав:

— Прямо! — помолчал немного с таким видом, будто к чему-то прислушивался, и добавил: — Правее курса пристань. Подходи к ней.

"Правее курса!" — мысленно передразнил каплей, поднимая к глазам бинокль.

— Вест-тен-Норд, — уточнил то ли что-то почуявший, то ли что-то заметивший пассажир. — Так понятнее?

— Уел, — буркнул Маточкин после небольшой паузы.

— Не подставляйся, — посоветовал пассажир.

Хмыкнув — легко говорить! — Маточкин сменил тему:

— А мы вообще где? И почему в эту штуку, — он показал бинокль, — я вижу не чёткую картинку обещанной пристани, а какую-то муть?

Пассажир молчал. Долго. Целую минуту. А потом вдруг выдал:

-На море-окияне, на острове Буяне... — и умолк.

— Стоит дуб велик и могуч, — продолжил за него Маточкин, — а под ним... — запнулся, подбирая наиболее подходящий из известных наговоров, и вдруг его осенило: — Так это что, Буян?! Тот самый?!

— Тот самый, — почему-то вздохнул пассажир. — А муть — это защита работает.

— А...

— Дом тут, на острове, княжий, — он опять вздохнул. — Только князь давно в нём не был. Очень давно. А пока не был, защита по-другому работать стала...

— И что теперь? — нахмурился Маточкин.

— Пристань видишь? — вместо ответа поинтересовался пассажир.

Капитан-лейтенант, до того смотревший на собеседника, повернулся и обнаружил, что непонятная дымка по мере приближения к берегу откатывалась назад и в стороны, как будто не желала оказаться к катеру слишком близко. Или к его пассажирам. Последнее, по мнению Маточкина, было вернее. И — да, пристань теперь было видно даже без оптики.

— Ну вот, — хмыкнул пассажир, — к ней и подходи. А как подойдём, сидим на борту и ждём, когда князь с защитой разберётся.

— А...

— А концы он сам примет...

От увлекательнейшего созерцания занятого созерцанием неизвестно чего Третьего Маточкина оторвал шёпот моториста, пытающегося добиться от любимого командира толики внимания. И даже не столько сам шёпот, сколько звучащие в нём отчётливые нотки паники — состояния, для членов экипажа "Тринадцатого" вовсе не характерного. И вот эта вот нехарактерность и заставила "таща капитан-лейтенанта", отойдя с подчинённым на корму, осведомиться, что там такого произошло, из-за чего у морально стойкого комсомольца и храброго, что подтверждалось различными государственными наградами, советского моряка дрожит голос.