Зверь лютый Книга 40 Нашествие

Зверь лютый

Книга 40 "Нашествие"

Часть 157 "Да, скифы мы, да, азиаты..."

Глава 807

Полководец? Кто?! Я?! Я — дурак. Меня там вообще быть не должно было! Девочка, выкинь глупости из головы! Командовать полками — не моё дело. Есть люди, которые умеют это лучше, профессиональнее. Герой? — Героизм — от глупости. От непредусмотрительности, от допущенных ошибок. Ошибок много — вот и пришлось геройничать и выкручиваться.

— Здрав будь, хан Боняк.

— Саган да селем (и тебе здравствовать), князь Иван.

Младший первым приветствует старшего. Я годами двух жизней, пожалуй, сверстник ему. Но по морде лица не видно. Доказывать своё старшинство... не сейчас, потерпим.

Немолод хан Боняк, уже и седины густо в усах, в кустистых бровях. Грузен, неудобно ему на пятках сидеть. Морщинист. Повысушили степные солнце да ветер лицо ханское. Там, из глубины морщин, из-под набрякших век и без того узких глаз цепко смотрят два зрачка. Уже не чёрные, потерявшие с приходом старости насыщенный цвет. Но сохранившие способность и желание видеть. Проникать в сущности. "Ума не потерял".

Внимательно, но не явно, исподтишка разглядываю его лицо и руки. Кожа сухая, морщинистая, но лицо чистое, без язв и струпьев. Его великого деда, Боняка Серого Волка, летописец называет "шелудивым Боняком". Какое-то кожное заболевание? — Не наследственное: у "моего" Боняка парши не видно.

Ваня! Археолог кожно-венерический! Палеодерматолог! Уймись! Ты ещё ему уши на предмет золотухи оттопырь! Так пялиться на собеседника — неприлично.

Со стороны смотреть — просто грузный старый кыпчак. Одежда пропылённая, но не засаленная. Ни дорогого халата, ни золотом шитого пояса. Даже сабля без изукрашенных ножен, рукоять простым потёртым ремешком замотана. Вместо дорого бухарского или хорасанского ковра — просто кошма. Серая, с заплаткой. Уголёк прожёг?

Что это? Пренебрежение к гостю? Предосторожности секретной встречи? Или глубокая уверенность в себе? Я — такой, какой я есть, и мне плевать что обо мне думают.

Алу, который организовал эту встречу в степи, заранее извинялся:

— Ата не любит роскошь.

Среди толп людей, готовых удавиться за блестяшку, "встречающих по одёжке", человек, пренебрегающий внешними атрибутами, вызывает внимание.

— Кумыс?

Лёгкий кивок в сторону Алу, который уже достал чашку.

— Спасибо. У меня квас. Не хочешь?

Не хочет.

"Каждый пьёт своё". Уровень взаимного доверия... близок к нулю.

Хан сдвигает поудобнее саблю. А я пояс с палашами оставил свите. Это ошибка? Мужчина без оружия — не мужчина. Слуга, раб. Не воин. Не человек. Правда, на спине, как приросшие, уже и не замечаемые, мои "огрызки". Но они маленькие, выглядят неопасно. Не статусно. В кафтане — панцирь. Но его не видно. Как не было видно кольчуги под халатом хана, пока он не пошевелился.

Если он посчитает меня бестолковым безоружным беззащитным... лохом, то плохо. Кому интересны предложения дурака-раззявы? Если же, не видя привычного оружия и доспехов, сочтёт сверхмогучим хитро-злобным колдуном, то снова плохо. Непонятное вызывает тревогу, недоверие.

Алу наливает чашку из бурдюка, подаёт отцу двумя руками. Мой вестовой пытается повторить движение с кубком и кувшином с квасом. Если бы я не подхватил стакан — залил бы полкошмы.

Парнишка смущён, аж уши покраснели. Хан ухмыляется в реденькие седые усы. Почти не видно, но понятно: доволен. Что мои выучены хуже, чем его.

А Алу встревожен. Ему сегодня тяжело: всякое неуважение сторон, чьё-либо превосходство в "равнянии статусов" — для него обида. Он любит своего отца, учителя, защитника, друга, в конце концов. И очень привязан ко мне. К многолетнему воспитателю, кормильцу, учителю, другу, я надеюсь. Очень хочет, чтобы мы подружились: мы же оба дороги ему! Вражда меж нами будет рвать его душу.

Сидим. Молчим. Прихлёбываем. Каждый своё. Квасок... так себе — тёплый. Посматриваем друг на друга поверх края посудинки. В таких беседах кто начинает — проигрывает. Показывает свою нужду, свою зависимость от собеседника.

Хорошо. Весна, Конец апреля 1172 года. Степь. Простор. Солнышко не жаркое светит, ветерок поддувает. Пьянящий, весёлый, радостный, наполненный запахами разогретых солнцем молодых трав, воздух. Так бы сидел и наслаждался. И мозги не мучил.

— Алу говорил мне, что я неплохо понимаю язык "жёлтого народа". А тебе знакомо наше наречие. Давай отпустим молодёжь. К чему им скучать, слушая наши беседы?

Боняк молчит, смотрит в свою чашку с кумысом. Потом кивает. Алу и мой вестовой вскакивают на ноги, кланяются и весело сбегают по крутому склону холма вниз к речке, где на бережку у костров сидят наши свиты. Небольшие, по десятку.

Дальше мы говорили на кыпчакском. Боняк то ли подзабыл русский, то ли посчитал, что переходить ему, хану из царского рода Элдари, на наречие землеедов — недостойно.

Молчание затягивалось, и я не выдержал:

— Мне говорили, что ты идёшь под руку к Кончаку.

— Х-ха... Я иду в поход. На Русь. За славой, за добычей. В поход идут многие ханы. Один из них Конча-хан.

Мне докладывали, что предводитель похода — Кончак.

Племенные ополчения, главнокомандующего, чей приказ обязателен к исполнению — нет, решения принимаются советом с учётом мнения всех. Консенсусом. Всеобщим согласием. Если кто-то не согласен, то его уговаривают, подкупают, запугивают. Но снять с должности, заменить другим — невозможно. Можно в ссоре зарубить. Такое изредка случается. Тогда отряд в лучшем случае — просто дезертирует. В худшем... как монголы поступили с мордвой под Сандомиром: разоружить и вырезать.

Боняк подчёркивает коллегиальность, традиционное равенство всех ханов. Кончак — "один из многих". А в реале — он самый важный, самый авторитетный. Он решает.

А не обманывает ли Боняк сам себя? Понимая уже свою подчинённость, но старательно напирая на формальное равенство? Врёт? Не только мне, но и себе?

Боняк осторожно поставил чашку на кошму, вытер пальцем усы, глянул на меня прямо. Насмешливо. Посмеиваясь над молодым, глупым и наглым лысым землеедом, собравшемся чего-то выпросить у старого хана. Вымолить что-то для своих нищих подданных.

"Что-то"? — Разрешение жить. Дозволение и дальше ковырять свою тощую сырую землю. Коптить Великое Небо дымом очагов своих вонючих избушек. Растить своих девок и отроков для удовольствий степных воинов, для невольничьих рынков. Надежду на надежду. Что не убьют, не угонят, не сожгут. Не в этот раз.

Кыпчаки уже наточили сабли, уже оседлали коней. Теперь "серых журавлей Степи" ничто не остановит. Но он будет милостив, бывшему кормильцу любимого сына можно сделать поблажку, успокоить юнца.

— Не тревожься. И мои люди, и беруковичи хана Беру пойдут не на север, в твою сторону, а на запад. Самый богатый город — Киев. Там вьюки наших коней наполнятся дорогими вещами.

Продолжает насмешливо, чуть покровительственно, рассматривать меня:

— Ты зря гнал коней. Мог, как все ваши, ходить в церковь, молиться. Достаточно было просто прислать сеунчея.

Добрый дедушка в несказанной доброте своей успокаивает испуганного соседского мальчишку.

Увы, Боняк, эти маски не для нашей пьесы.

* * *

"В одесской аптеке:

— Есть ли у вас что-нибудь для седых волос?

— Конечно! Таки глубокое уважение...".

Уважение в безопасной концентрации — единственное, что есть у меня для твоих седин.

* * *

— Киев — большой город с крепкими стенами.

— Х-ха... Но ты взял его.

— Да. Алу, наверняка, рассказывал как. Кыпчакам так не повторить.

Щелчок по носу. Вы, конечно — ого. Но как я — не сможете.

Теперь он либо гонореет: да я! да мы! А ты вооще — никто! Возвеличивание статуса.

Либо начинает о деле.

Может просто нахамить, типа: ты, лягушка из топей смрадных, поквакал и в тину. Рядом с ханом держи рот закрытым, пока не спросят, а уши открытыми, чтобы не пропустить мудрости.

Запросто. Но это не стиль мудрого Боняка. И такое расстроит Алу.

Налёт покровительственности ещё остаётся, но взгляд и голос твердеют:

— Твой способ — не единственный. Нынче русские режутся между собой. Они сами откроют ворота города.

— Мудрый Боняк помнит, как лет двенадцать назад стоял перед Черниговом? Тогдашний твой союзник князь Изя Давайдович обещал, что его "должники" откроют ворота. И чем дело кончилось?

Злится хан, злобеет. Эт хорошо. Как с луковицей. Первая шкурка, пренебрежительно-покровительственная, уже слезла.

"Кто его раздевает — слёзы проливает" — русская народная мудрость.

Как бы до "пролития слёз" не докатиться.

* * *

"Толерантность — это когда задница дымится от злости, а голова улыбается и кивает".

Улыбаюсь, киваю.

* * *

— В тот раз в Чернигове сидел Свояк. Сильный правитель и славный воин. Он выловил "должников" князя Изи и казнил. Нынче в Киеве нет головы. Одни местные режут других. Они убили вашего князя Глеба. Нынче там власть... смутьянов. Которые будут рады гибели государевых гридней под саблями кыпчаков. Они ненавидят вас больше, чем нас. Они пустят нас в город. Для защиты от Боголюбского. Мы возьмём всё. И уйдём. По просьбе вашего Государя. В мире, любви и душевном согласии. Ещё и выкуп получим. За мир, за знатных полонян из ваших.

Боняк радостно щерится. Наслаждается. Превосходством мудрости степняков над тупостью землеедов.

— Мудро, мудро. Но чтобы взять Киев нужно взять Переяславль. Это крепкая крепость. Там много добрых воинов. А брать крепости кыпчаки не умеют.

Я не прав — умеют. За последнее столетие половцы взяли на Руси, в Византии, в Венгрии десятки городков. Либо изгоном, как делают обычно русские князья, либо огнём. Засыпая укрепление зажигательными стрелами с горящей паклей. Но Киев... великовата крепостица. Да ещё и каменная. А требушетов, как будет у Батыя, у них нет.

Десятилетие назад, они, идучи с черниговским Изей Давайдовичем, так запалили Киевский Подол, что загнали Великого Князя Киевского Ростика на Гору. И тот, по совету своей дружины, вовсе ушёл из города, оставил Изе.

Победа? "Не в коня корм" — русская народная поговорка.

Не в княжеского коня. Изя потерял темп, Ростик успел собрать дружины. Раненный, сбитый с коня Изя попросил красного вина — гурман, факеншит! — и умер на поле боя.

А половецким коням всё гоже: Боняк ушёл с богатой добычей.

Тогда половцы шли на Киев с русскими. Сами? — Дед "моего" Боняка выжигал окрестности Киева, чуть-чуть не взял город с наскока... "Чуть-чуть" — не считается.

— В Киеве — умные люди. Они обманули князя Изяслава Андреевича, и он увёл своих воинов в Переяславль. Полтысячи гридней. В Киеве осталось мало воинов. Тогда "умные люди" восстали и убили государевых людей. И князя Глеба. А из Степи подошёл Кончак и другие ханы. Теперь князь Изя сидит в Переяславле. Как волк в ловчей яме. Выйти оттуда боится — нас слишком много. В поле мы его побьём. Но мы побьём его и в городе. Кончак привёз к Переяславлю огромные луки, каждый из которых натягивает полста взрослых мужчин. И "греческий огонь", который горит в воде и в земле.

Изяслав Андреевич, которого я про себя называю Искандером, лопухнулся. Разведка доложила о движении половцев в Степи к границам русских земель. Это — его забота. Он и выдвинулся на рубеж. А вот о подготовке заговора, мятежа... Это внутренняя безопасность, забота Глеба Перепёлки, младшего брата Боголюбского, князя Киевского. Глеб — "проспал". Теперь даже и спросить не с кого. Только "вечная память".

Моя нулевая реакция на такие страсти раздражает хана.

— Ты не веришь? Моим словам?

— Верю, хан. Хуже — знаю. И про это оружие, и про грузин и греков, которые его обслуживают.

"Верю" — хорошо. А вот "знаю"... что этот сопляк может знать?! Всё, что ему нужно знать — я ему сам скажу!

— Тогда ты должен понимать. Оружие греков причинит многие ущербы твоему князю Изе. Его воины будут изнемогать от камней и огня, от голода. Ибо город невелик, и припасов для большого войска на долгое время там нет. Они выйдут из города и сдадутся.

* * *

" — Сидите, сидите! — Сказал старенький профессор, забегая в женский туалет".

Забавно видеть, как матёрый степняк, у которого на личном счету только в бою собственноручно убитых ворогов с десяток, в походной экипировке, с кольчугой под халатом, с саблей на боку, старательно отрабатывает образ "старенького добренького профессора". Ласково и терпеливо объясняет тупому сопляку очевидные вещи. Исключительно из благовоспитанности.

Мы не в женском туалете, а в Великой Степи. Да и я, признаюсь, вовсе не девочка.

* * *

Как-то тяжело, трудно идёт беседа. Я, со слов Алу, был почему-то уверен в доброжелательности Боняка. Он же умный! Я — тоже. Мы же можем по-дружески разговаривать. Оказывается, он — хан.

Во блин! А я, типа, не знал!

Старый мудрый хан. Который не любит, презирает землеедов. Всех. Который всех, кто младше, априорно считает неразумными детьми.

* * *

"— Фима, иди играть на скрипке!

— Деда, ты меня сегодня уже бил...".

Я не умею играть на скрипке. И побить меня, деда Боня, таки вряд ли.

"Я не знаю формулу успеха, зато я знаю формулу провала — это попытка понравиться всем" — Хемингуэй.

Не надо пытаться понравится ему — не удастся. Надо чтобы он слушал. А дальше... "сама пойдёт, подёрнем да ухнем".

* * *

Поссориться, расплеваться с ним из-за его предрассудков нельзя. Не только из-за печалей Алу. Из-за грядущей неизбежной гибели десятков тысяч русских людей. Воинов и жителей Переяславля, Киева, десятка городков вокруг. Чтобы я не думал о киевлянах после их мятежа — они нужны мне живыми. "Добрые" — для укрепления "Святой Руси". "Худые" — для "копания арыков". А главное: их бабы и дети. Которые и составят основную массу покойников при успехе нашествия, которые нужны мне, чтобы вырастить из них "моих людей".

"Честь государя — в многолюдстве его народа".

Они не знают, что они — "мой народ". Но я так решил. "Бесчестья" себе — не хочу.

Боняк — враг. Но — умный. Воспользоваться этим свойством? Давай-ка подумаем вместе?

— Что ж, Боня-хан. Попробуем предположить близкое будущее. Для чего нам придётся объединится. Не-не-не. Только знаниями.

Ишь как вздёрнулся. Зря тревожишься — союза между нами быть не может. С Алу — может, с тобой — нет. Системы ценностей у нас... сильно антагонизируют.

— Я знаю Искандера. Которого ты называешь Изяславом Андреевичем. Он старший из сыновей Андрея Боголюбского и наибольший воевода Великого Князя Русского. Его мало волнуют слава и богатство. И его собственная жизнь. Такой он человек. Он любит порядок. Всякая вещь должна быть исправна и на своём месте. Разве место русского князя в полоне кыпчаков? Он не сдастся. Его придётся убивать. Не скажу о всех русских воинах в Переяславле, но таких там много. И там действует "последовательность замещения": чётко знают, кто будет командовать после выбытия старших. Всегда есть голова. И эта голова знает твёрдо: ворогов — бить.