Великий Контрабандист. Книга вторая. (главы 11-20)

Фантастика XXI века. Литература альтернативной реальности.

Валерий Шалдин

Великий Контрабандист. Книга вторая (главы 11-20)

Все события, изложенные в книге о приключениях Фаддея Адашева подлинные, и произошли они в одной из множества реальностей мультиверсума. Автор ничего не выдумывал, а добросовестно изложил в данной книге факты, добытые в специальных архивах, хранящих сведения о Волшебных Дарах, подаренных людям Высшими цивилизациями.

В тексте можно встретить слова и целые предложения, написанные по правилам орфографии, действующей до 11 мая 1917 года от РХ (Постановление совещания (Временного правительства) по вопросу об упрощении русского правописания). Кроме того, встречаются слова из обсценной лексики и выражения из "музыки Иванов". Строго 19+

Глава одиннадцатая. "К" — "Како": Красенъ словами, разсудкомъ бѣденъ. Какъ аукнется, такъ и откликнется. Какъ у мужа толсто, у жены широко. Куда не кинь, вездѣ клинъ.

Когда, где-то с месяц тому назад, в тошниловке на районе мужики заспорили о форме Земли, то дело чуть не дошло до коллективной драки. Спорщики орали друг на друга, в пылу спора прибегая к всё более и более многоэтажным аргументам. Одни алковетераны утверждали, что планета наша плоская, другие, что она, сука, круглая. В интеллектуальный спор влез Жорик, которому вдруг по синей дыне стукнула в голову определенная жидкость, и Мочалкин опрометчиво обозвал и тех и других спорщиков дебилами, а их формулировки страдающими умственной хромотой, то есть излил на общество неправильный глагол и кинул пару комплиментов на минус. Он откровенно сказал подвыпившим мужикам из люмпен-пролетарского общества, что круг — это тоже плоская фигура, вот поэтому вы все дебилы. Земля наша шарик. Тогда мужики, словесно обиженные интеллигентным Жориком, взяли и побили Мочалкина, приговаривая: "Сам ты шарик и клоп вонючий с большой буквы "М", а ещё ты живодристик как есть недоношенный". Не надо тут перед пролетариями трясти своим интеллектом и умничать. Кто умничает — того бьют — сам господин Грибоедов о таком горестном феномене говорил. Выродки-люмпены, колотя правильных пацанов — Жорика и Ефимку, ещё и в кривом остроумии соревновались, густо применяя нецензурные слова. Что с нашими людьми не так?

Вместе с излишне говорливым Жориком мужики избили и Ефимку, хоть тот совершенно ничего не знал о форме Земли. Да, и знать не хотел, но его тоже побили за компанию и за отсутствие своего мнения — ведь собственное мнение, как дырка в заднице, должно иметься у каждого.

Очень часто сладкой парочке прохиндеев обламывались тумаки и шишки на районе — и за дело, и просто так.

Теперь Жорика и Ефимку некие силы определили в дом, принадлежавший клану Морозовых — карты так причудливо легли. Но от этого Жорику легче не стало: в гробу он видел такую заботу. И здесь его били и кошмарили, хотя и предоставили Мочалкину и Макаревичу по комнатушке, кормили их и даже приодели. Ефимке, этой дырке от бублика, такая безмятежная жизнь здорово нравилась — ходил Ефимка довольный, как слон после обильной кормежки бананами.

Жорика, с его пятью шилами в заднице, всё раздражало: что за дела, ведь в комнатушках даже санузла нет — ходи, понимаешь, в туалет и душ, расположенный на этаже — ноги бей. Не помещение, а конура со старой мебелью, прям памятник конструктивизму. Ещё и бьют периодически. Не санузел бьют, а Жорика по всему его организму. Ефимку, с его одной извилиной, не бьют, отчего тот цветёт и пахнет, ещё и лоснится от переедания: красаучег, как сулугуни в масле катается. Сволочь, а не товарищ: так и хочется словесно обложить его писюнами. Хотя здесь, в этом доме все сволочи, исключая, конечно, легкоранимого Жорика. Все здесь гады — зомби их покусай, а Макаревич ещё и людоед. Гад он в квадрате, а то и в восьмой степени. Хорошо хоть нас поселили в разные комнаты: вдруг рептилоида Ефимку переклинит и этот дурбалай захочет вкусить немного человечины. Почему мне, умному парню, так не везёт по жизни?

Да, уж — не везло Жорику — стержень внутри него отсутствовал, а шило в заднице имелось, но шило стержень не заменяло, хоть и старалось.

Подобно полудохлой мухе Мочалкин сейчас тихо сидел в своей комнате, угнездившись на мягком кресле, обтянутом приятным материалом из качественного крокодилозаменителя: Жорик исходил на дерьмо от обиды на такую гнусную жизнь. Здрасьте, хау-дую-ду, угодили мы в пи ... беду. В очередную беду. Кому-то самые красивые и дорогие женщины отдаются совершенно бесплатно, а мне никакая, даже вконец одичавшая стрёмная фифа не даёт.

Моё существование похоже на зебру — сначала чёрная полоса, следом задница, потом удар копытом по организму. Уже всего боюсь, даже рекламы прокладок и Макдональдса. Я раздавлен, расплющен и разбит. Такова наша жизнь: если ты не родился с золотой ложкой во рту, то придётся тебе существовать в роли того, кого плющат, пока сам не научишься давить других. Нас давят, а мы крепчаем: алмаз тоже получается, когда уголь сжимают.

— Чтоб вас всех блудящая балахрыска на кусочки разорвала! — зло шипел Жорик, сидя в кресле. При этом он загибал пальцы, подсчитывая таким образом, сколько раз его побили в этом злом доме. Получалось много раз, а Ефимку ни разу. — Так они меня инвалидом высшей категории быстро сделают, а дурында Ефимка гад ползучий. Ушлёпки, ханурики, шаболды! Все вместе и по отдельности.

Сначала Мочалкина избил Корней Верещагин, подкараулив Жорика в "тёмном углу".

— Понял, козявка, за что тебя воспитываю? Молчишь? Значит, в попе торчишь, — человеческим голосом заговорил Корней с козявкой, вернее с Жориком.

Козявка пошёл в отказ. Корней добавил тумаков по козявкиной роже. Быстро выяснилось, что тумаки здорово располагают к откровенности. Пришлось признаваться, что понял и осознал.

— Больше не буду, — пообещал Жорик своему мучителю.

Удаляясь от Жорика, мучитель фальшиво пропел куплетик: "Солнышко сияет, птички поют — Жорика Мочалкина на кладбище везут. Трам-тарам-там-там. Над ним музыка играет, но, он её не слышит".

Мочалкину такой репертуар совершенно не понравился, но ответить извергу нечем: сердце учащенно бьётся от обиды.

Итак, загибаем пальцы. Первый палец — меня избил гадский бычара Верещагин. Паааадумаешь, обиделся, что я его немного испачкал собачьими какашками.

— Чтоб тебе вертухаю танцевать вообще ничего не мешало, — пожелал Жорик всего хорошего Корнею. Пожелал, конечно, не в глаза, а в спину, уходящему выродку Корнею. Причём желал еле слышным шёпотом и когда вертухай удалился достаточно далеко.

Загибаем пальцы дальше. Ага, вскоре меня отлупила мымра Вероника, это которая жена шизоида Добрыни Юзовского, напарника конченного гондураса Корнея.

Девчуля приглянулась Жорику: выглядела она прелестно и соблазнительно, как шоколадка "Алёнка". Но, недолго Вероника ходила у него в сладких Алёнках: она с космической скоростью превратилась в гадкую тётку, похожую на неумытую гамыру и глупую мымру. Откуда Жорику знать, что нежная Вероника, когда надо способна войти в горящую избу и остановить коня на скаку, не интересуясь мнением дурного животного. Ей бы шашку и коня, да на линию огня.

— Ой, ты ж боже мой, какие мы все из себя резкие, как понос, — сам себя успокаивал Жорик. — И чё я такого этой сикелявке сделал? Только и всего, что с размаху шлёпнул ладошкой по её смачной попенции, привлечённый упругостью и округлостью форм её афедрона. Аж звон по всему коридору пошёл, где я её подкараулил. При этом полупопия девчули приятственно заколыхались. Другая бы дико радовалась, что нормальный мужчина в самом соку и без психокомплексов, а не какой-нибудь дефективный дурошлёп, оценил её скромные достоинства, а эта недотыкомка драться полезла, да ещё противно заверещала циркулярной пилой, будто апокалипсис начался: её противный визг оказался неприличной неожиданностью для моего утончённого слуха. Все бабы дуры, а это ещё и злая дура: сама худая, рёбрышки торчат и в глазах дурь. Один глаз, как у берсерка засверкал, другой смотрел на меня со злобой демона из бездны, которому ненавистен весь род человеческий. Натуральная грымза, а не приличная женщинка: ей, наверное, неудачно вшили только демо версию умственных способностей, вот её и плющит. Пойди мамзелька в поликлинику и прокапайся, чтобы на нормальных людей не кидаться: ты смотри, какая строгая барышня, как полицейский протокол. Правильно в народе говорят — во всем виноваты бабы. Так с библейских времён повелось.

Жорик потрогал глубокую царапину на щеке, оставленную когтями озверевшей Вероники: больно, мля. Какого икса её клюнуло в причинное место, из-за чего она рванула на меня словно голодный носорог на цветущий баобаб?

Загнул третий палец, потому что вечером к Жорику, пребывающему в состоянии елестояния, пришёл разбираться долботряс Добрыня. Два слова этот имбецил связать не может, а туда же лезет, куда и умные лезут. Зато сволочь больно дерётся. Теперь всё болит, словно меня в бетономешалку засунули.

— Чтоб мимо тебя ни один голубь не промахнулся! — пожелал Жорик Добрыне удачи. — Декадент, плоскоземельщик и ерондер пуп. Я ему популярно объяснил, как для дебилов, что за попу его Веронику не мацал, всего лишь случайно чуточку дотронулся. Даже не дотронулся, а слегонца ... Это потому, что я реальный кинестетик и, следовательно, почитаю школу Маши Монтессори, то есть воспринимаю реальность через призму тактильных ощущений. Чего непонятно-то? Достаточно вникнуть в модальность моих слов.

Добрыня, выслушав мелкого прохиндея про его тактильные ощущения и призму, не впечатлился и даже в модальность слов не стал вникать. Наверное, он, как и все редкие дятлы, не знал, что такое призма и модальность. Объяснения Мочалкина в стиле "Всё хорошо, прекрасная маркиза! Дело-то житейское", Юзовскому явно не зашли. Перед носом Мочалкина замаячили болезненные санкции и концентрированный негатив:

— Слышь ты, ректальный киносратик и утырок мелкий, ты ботву мне в уши втираешь, а мне не нравится её оттуда выковыривать. Ты погоди съезжать с базара. Я с тобой ещё не закончил, — зло сверкал зубной эмалью Добрыня.

Супруг Вероники наплевал на всю школу Монтессори и надавал Жорику тумаков. На прошлые синяки легло больно: вот как с таким дебилом Добрыней вести разговоры, если ему от природы достался не полный набор извилин; у него всё в рост ушло. Что такому пустому чайнику объяснишь? Добрыня тупой, как развёрнутый угол, и жена его, корова тупая, со своими уникальными таракашками в голове. Парочка — баран да ярочка. М-е-е-е-е.

Отмутузив Жорика, Добрыня, излучая саму доброту, поинтересовался у избитого прохвоста: "Вопросы есть?" Мочалкин, дрожа всем телом, не поддался на провокацию, ведь добрые глаза Добрыни желали совершенно иного: скорее всего, он хотел, чтобы Жорик позорно уполз куда-нибудь в уголок и там сдох, желательно в муках и корчах. Пришлось Жорику, косясь на кулаки супруга Вероники, интенсивно мотать головой, жалостливо улыбаться и бормотать: "Лучусь счастьем и всем доволен". Чуть не ляпнул про невезение Добрыниных родителей и их торопливость при зачатии сынули, физиономия которого демонстрирует все признаки морально-нравственной деградации. Куда катимся: нравы этого мира полностью испортились, а конкретно у Добрыни вышли за грань разумного.

— Молодец салага, — кивнул хрипатый живодёр, сделавший физиономию Жорика похожей на страдающего дизентерией мопса. — Вот и ладушки, бабкины оладушки. Если больно, то дозволяется немного скулить, но благолепно и без подвываний на весь дом, а то ещё добавлю. Вкурил, скотина безрогая? Если вкурил, то тряси мощами в свою комнатушку.

Мочалкин утёр слёзы обиды и дал страшную клятву отомстить. Пока же, повесив нос ниже колен, Жорик чувствовала себя курицей, которая по недоразумению осталась жива после того как её восемь раз переехал автомобиль. Голова гудит как котёл в бойлерной.

— По килограмму горчицы вам всем в памперсы, — для начала Жорик пожелал мелких неприятностей всем своим недоброжелателям, когда Добрыня оставил его в покое. — Я по своей натуре человек необыкновенно смирный, но даже на Солнце есть пятна: щас составлю проскрипционный список, а потом всем конкретно люто отомщу. Вы всей толпой меня сильно выбесили. Но, это ещё не настоящее моё озверение — это только разминка перед настоящим бешенством. Я вам устрою...

Хотя зачем составлять список, ведь здесь, ясен пень, все поголовно дегенераты. Здесь всем надо густо нагадить в тапки, даже Веронике. Погодите, скоро я окончательно озверею и войду в режим раздачи подарков, всем кто хочет и не хочет. Вы ещё познаете мой гнев, вредные насекомые. Ой, что будет — море крови и гора костей: ваша плоть скоро познает гармонию боли и застонет от терзаний. Моё чувство мести к вам выросло размером с гору Казбек. Вы все содрогнётесь от моей жуткой мести, ибо я внук кровавой бездны, владыка мук и отец сексуальных страданий. То, что я с вами сотворю, занесут в Большую энциклопедию народного мстителя.

Ещё скукотища здесь зверская! Здесь даже мухи дохнут налету со скуки. Живём, как в обители "Смерть мухам". Я за два дня совсем осатанел: драйва нет; из развлечений только драки. Правда, избивают исключительно меня. Что за жизнь — сиди в конуре на цепи и не рыпайся. Якобы нас с Ефимом ищут злые убийцы, поэтому мы должны скрываться от них в этой обители зла. Благодетели, мля. Только утром с ушлёпком Ефимом Яковлевичем бегаю по магазинам, покупаю ингредиенты для его тортов. За покупки расплачивается Добрыня, который нас, вроде как, охраняет от убийц. Охранничек, блин. Когда Ефимка наколдовал свой тортик, этот злыдень Добрыня, съел половину торта в одну харю. Вот же мурло толстожопое. Нам с Ефимкой крошки только достались. Караул, засада! Здесь мне за торты Ефимки никто денег не собирается давать. А как я тогда расплачусь за коммуналку и всё такое: из каких таких доходов я смогу платить за свою квартирку на районе? Кажется, мой бизнес с тортами Ефимки накрылся огромным оцинкованным тазиком. Нет, так дела не пойдут и не поедут. Без зарплаты я не попаду на районе в обитель пьянства и разврата. Сами денежки в карман не прыгают. Следовательно, надо их добыть. А как их добыть, если нахожусь в таких антисанитарных условиях? Домой хочу. Как говорил господин Нансен, самое главное в любом путешествии — это вернуться домой живым.

Жорик задумался над темой добычи денег, ибо дома в тумбочке денег тоже нет. Посмотрел на окно своего помещения. Решётки нет, створки рамы легко открываются, второй этаж. На той стороне окна тихая улочка. Ага. Кое-какая мысль выкристаллизовывалась. Мысль выписывала рядом с Жориком вензеля, словно гиена над вкусной падалью. Увы, эта конкретная мысль здравомыслием как раз и не отличалась — она давно сошла с ума от мнимого шелеста банкнот и виртуального звона монет. Жорикова дурь, как созревший чирей, окончательно вырвалась на свободу.

— А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь, ты проснёшься, Ефим Яковлевич — меня здесь нет, — замурлыкал песенку Мочалкин. — Жорик, держи хвост кверху, как породистый кот. Скоро я рвану с этого места так, что заяц позавидует. Я человек гордый и мне по барабану мнение разных там людишек. Я выше этого и мне нет дела до того, как они меня воспринимают своим куцым мозжечком и гипоталамусом.