Случай на Кадьяке

Над искривленной яростным приполярным ветром горной тайгой совсем не по-осеннему пылало с темно-синего, ультрамаринового неба солнце. Растрепанные вершины арктических ив склонялись под влажным ветром. Низко опущенные ветви почти касались свежей, мокрой травы и изумрудной листвы кустарников. Раздвинув ветки носом, показалась медвежья морда. Прихрамывая на правую переднюю лапу огромный, почти полтора метра в холке бурый медведь: кадьяк (подвид бурых медведей северной Америки. Один из самых крупных хищников в мире, живущий на одноименном острове и других островах кадьякского архипелага), неторопливо вышел на берег холодного и узкого ручья, текущего из заснеженных гор в глубине острова. Недовольно фыркнув, перешел вброд, отряхнулся по собачьи и ввалился в густые заросли малины на другом берегу, скрывшись в них почти полностью. На плече из бурой, свалявшейся комками и потемневшей от крови шерсти торчало обломанное древко копья. Пройдя всего несколько шагов гигант замер. Голова животного слегка откинулась назад. Ноздри чуткого носа едва заметно дрогнули, изучая пространство, дувший в морду ветер донес ненавистный запах голокожих. В глубине подслеповатых, как у всех медведей глаз, загорелась ярость, обнажились тронутые желтизной клыки. Хищник пригнулся и насторожился, продолжая вынюхивать воздух. Огромный зверь, весом полтонны, только в сказках— добродушный увалень, а на самом деле медведь силен, свиреп, ловок и умен, тем более такой большой как кадьяк — страшный противник!

Осень богата на вкусную еду и особенно когда лосось идет продолжить род по речкам острова вверх. Три дня тому назад кадьяк занимался привычным и любимым делом. На берегу мелководной реки — в самом центре своих диких, не знавших дыма и вони голокожих обширных владений, где небольшой порог перекрывал лососю путь в верховья, он стоял в засаде. Стоило глупой рыбе выпрыгнуть из воды, как взмах могучей когтистой лапы выбрасывал ее далеко на берег, где кадьяк без помех полакомился вкусной добычей. И так увлекся тихой охотой, что заметил людей только когда они подобрались на несколько шагов. Инстинкт, доставшийся от далеких предков, и природная осторожность повелевали медведю держаться в стороне от пахнущих смертью голокожих, и он не хотел драться — только сбежать от надоедливых людишек. Медведь встал на дыбы и, растопырив лапы, с ревом двинулся на прорыв мимо охотников. Возможно, это и спасло ему жизнь. Острие толстого копья, изготовленного из привезенного с материка дерева, не пробило сердце и лишь болезненно впилось в лапу. Отшвырнув словно тряпку одного из голокожих, он вырвался из круга врагов на волю.

Скрывшись от охотников, занялся пробившим плотную шкуру предметом, но часть древка так и осталось в теле и рана, лишая спокойствия и постоянно напоминала о себе. Первое время он надеялся, что все пройдет, но с каждым днем боль только усиливалась, заставляя сожалеть, что не расправился с врагами. Боль, постоянная боль, терзавшая тело, и желание мести сводили обычно осторожного хищника с ума и напрочь лишали страха перед человеком, доводя хищника до отчаяния, и подранок стал способен на все. С тех пор он странствовал по острову, надеясь вновь встретиться с пахнущими дымом и смертью голокожими.

Он решился. Упруго и грациозно огромный бурый зверь перешел ручей и бесшумно исчез за стволами невысоких приполярных деревьев и кустарников.

Скупое северное солнце коснулось зеленой внизу и каменистой выше горы на горизонте и вечный снег на ее гребне засверкал ледяным серебром, когда показались голокожие. Впереди в сопровождении невысоких и лохматых собак двигались двое со странными короткими палками за спиной, совсем не похожие на тех, кто подранил кадьяка. Позади — несколько людищек, с копьями в руках. Запах, ненавистный запах забивал ноздри, но медведь ждал. Подставляться под удары длинных палок в руках голокожих, столь больно жалящих шкуру он не хотел. Ветер дул от голокожих в морду зверю и собаки учуяли его только в нескольких шагах от ручья. Громко и хрипло залаяв, боязливо попятились за спины хозяев, люди остановились, закрутили головами, разглядывая кусты и чахлые деревья на противоположном берегу. Поняв, что обнаружен, медведь поднялся во весь рост, в холке намного выше малорослых аборигенов. Головастый, коричневая шерсть свалялась в лохмотья, немигающие коричневые глазки не отрываются от людей, словно гипнотизируя.

Наклонив лобастую голову вперед, необычайно быстро для такого большого и обманчиво неуклюжего тела и бесшумно, словно сама смерть, кадьяк понесся на людей.

Время словно остановилось, мгновения потянулись тягучей патокой, сердце гулко забилось в груди, как всегда, когда жизнь висит на волоске. Одно дело слышать о гигантах Северной Америки: кадьяках, совсем другое видеть собственными глазами мчащуюся на тебя в два раза большую по росту махину. Вбитые в подкорку рефлексы не подкачали. Готовились, если понадобится, дать отпор немирным находникам с континента, у части местных алеутов была война с племенем колоши, а тут зверь... да еще каких размеров. Как в руках Ивана оказалась винтовка — не помнил. Миг и предохранитель снят. Резко отпрыгнул назад, одновременно вскидывая оружие и выцеливая голову хищника. Винтовка звонко захлопала, свинец впивался в тело, но не мог остановить стремительно приближающегося хищника.

"Бабах!" — громыхнул над ухом штуцер Василия Семеновича — розмысла горных дел. Когда выходили из Михайловской крепости — так назвали одно из первых постоянных поселение в Северной Америке, унтер Алексей велел его хранить пуще собственного глаза. Землица американская богата на руды и золотишко есть вот только чтобы найти их нужен обученный розмысл. Полетел на землю разряженный штуцер, загрохотал вытащенный из кобуры револьвер. А не промах розмысл, молодец!

С ходу перемахнув ручей, прущая словно разогнавшийся паровоз машина убийства в нескольких метрах от людей с ревом поднялась на задние лапы, оказавшись выше самого высокого человека: под два с половиной метра. Разинул полную длинных клыков пасть, гнилостный запах из нее, как показалась людям, они почувствовали на расстоянии. Лес содрогнулся от жуткого рева.

Подскочил алеут и ткнул копьем, но гигант лишь отмахнулся украшенной кинжалоподобными когтями лапой и человек отлетел в сторону, но это дало время русским. Пули полетели в морду зверя. То ли грохот стреляющего в упор револьвера и бьющее в морду пламя, то ли резкий пороховой запах и мельтешение людей, ошеломил зверя и тот на миг замешкался. От несколько револьверных и винтовочных пуль в голову зверь мучительно-жалобно взвыл и плашмя рухнул на землю в паре шагов от людей. Согнулся в дугу, могучие когти-кинжалы, заскребли по земле, резко выпрямился и издох.

— Вот так Ваня, — хрипло сказал сам себя Иван, — еще немного, и мишка тебя бы подрала и не увидел бы ты сына или дочь, — Супруга Прасковья, была на четвертом месяце беременности и когда собирался в экспедицию, всю ночь проплакала. Словно в воду глядела. Нда... Воевал он уже давно, всякое видел, погибали товарищи, сам убивал, но сейчас по-настоящему проняло. Трясущимися руками достал из кармана трубку. Набив табаком, закурил, бездумно рассматривая, как алеуты подняли отброшенного медведем товарища, тот почти не пострадал, и, столпились вокруг поверженного гиганта. Напряжение по капле выходило из тела, когда услышал сдавленный хрип. Еще не успев повернуться, он все понял. Из горла розмысла, еще подрагивая белыми перьями оперения, торчала стрела. На мокрую траву рухнул плашмя уже мертвый человек. Обжег страх, но лишь на краткий миг. В голове забилась одна мысль: вцепиться в горло врага! Бить за все: за погибшего розмысла, за тот страх, который только-что испытал, за всех погибших в разных войнах товарищей, которых было немало...

Отточенные службой в полку внутренней стражи рефлексы старого вояки не подвели.

Гаркнув:

— Засада, — рухнул на колено, дымящаяся трубка выпала в траву, а винтовка птицей взлетела к плечу.

Страшный, утробный, протяжный звук: "А-А-А!!!" разносился над водой и мокрой травой поймы. Множество вооруженных людей, в прочных доспехах из деревянных палочек и планок, лица — жутковатые, расписаны алыми, похожими на потеки крови узорами, высоко взбитые волосы обсыпаны орлиным пухом, на многих маски с мордами медведя или моржа, мчались вдоль ручья. Рты ощерены в устрашающих завываниях. В руках — длинные копья, деревянные дубины и луки, метают на ходу стрелы. Это хозяева здешних мест: колоши. Дикари? Да, но отнюдь не опереточное воинство. Доспехи позволяли не бояться каменного и медного оружия, а огнестрельное могло пробить их только вблизи. К тому же воевали колоши умело и отчаянно и играли на Аляске ту же роль что в далекие 90-е двадцатого века выполняли в русских городах банды рэкетиров: покоряли и "крышевали" многие окрестные племена, получая богатую дань мехами.

Собаки, реабилитируя себя за страх перед кадьяком, с отчаянным лаем бросились навстречу врагу.

"Чпок" — маленький кусочек свинца шибанул бегущего впереди высокого индейца в маске медведя в грудь, уронил на землю. Убит? Ранен? Не важно, ближайшее время не боец.

— Аааа! — резанул по нервам крик одного из "своих" алеутов. Видимо "поймал" стрелу или дротик.

"Чпок" — еще один колош получил пулю в лоб, крутанувшись на месте безмолвно рухнул на землю. Этот точно не жилец!

Стрела сильно ударила в плечо, слава богу по привычке надел кольчугу, но прицел сбила и выстрел ушел в "молоко".

Следующий колош словил пулю в грудь, со сдавленным воплем упал на землю.

Правая рука выхватила револьвер, вскочил. Винтовка перекочевала в левую руку, на ее конце блеснуло острие граненого штыка. Колоши встречали обоеруких бойцов на манер шведов? Нет? Ваши проблемы!

Быстро огляделся.

В искусных руках колошей замелькали длинные копья и дубинки. На ходу перекололи собак. Нападающим совсем близко и рукопашной схватки не избежать. Алеуты выставили копья, сбились в тесную группу, готовясь дорого продать жизни. Один, пришпиленный к земле дротиком ворочался, стонал, прижимая окровавленную ладонь к животу. Другой рукой царапал землю, пытаясь дотянуться до копья. На миг повернул белое лица с широко открытыми глазами.

Лавина колошей захлестнула. Все, завертелась карусель! По пойме ручья понесся вой, рев, крики. Здоровенный индеец в маске сивуча с ревом вонзил в живот алеуты копье, перекинул через голову, словно пушинку. Так крестьяне во время сенокоса, через себя сено на копну забрасывают.

Навстречу Ивану бежал колош, невысокий, но необыкновенно широкий в плечах, с копьем в руках. Раскрашенное лицо: перекошенное, жуткое, по подбородку тянется слюна. Шалишь! Это ты меня бояться должен! Индеец с разбегу ткнул копьем, но не попал. Иван заученно шагнул в сторону, рукой с револьвером отбил древко.

— На! — со страшной силой в ответ ударил штыком в живот, но индеец оказался не промах, на ходу скрутил корпус. Бритвенно-острый штык лишь безвредно процарапал дерево доспеха.

Вооруженная револьвером рука почти прикоснулась к широкому и плоскому, расписанному кровавыми узорами лицу.

"Бах!" — полыхнуло пламя выстрела в упор, индейца смело словно кеглю в кегельбане.

Иван начал разворачиваться к новому противнику, но не успел. Как к нему сумели подобраться сзади, он так и не понял. В глазах расцвели искры новогоднего салюта, а сознание милосердно покинуло его.

Если ранение в голову не убивает сразу, то выздоровление обычно наступает достаточно быстро. Сознание вернулось резко, одним рывком. Сначала увидел пробивающийся сквозь закрытые веки неяркий свет. Ужасно болела голова, словно у какого-то тартыги (тартыга— пьяница, древнерусское). Что произошло с ним? Где он? Белесые ресницы затрепетали, Иван с усилием открыл глаза. Вначале появились размытые силуэты непонятных предметов, через несколько мгновений зрение пришло в норму.

Он лежал на боку на голой земле, в нескольких шагах от него лежало мертвое тело человека. Лицо залито кровью, черты не разобрать, сорванная с черепа кожа обнажила окровавленное, красное мясо и обнаженные вены. Еще дальше в ряд лежали скальпированные тела алеутов, кровь успела пропитать и одежду и натечь алой лужей на землю. Эх, Василий Семенович! Единственный розмысл, которого строго настрого велено беречь! Под ложечкой засосало, как, бывало, от пережитого страха и, стало подташнивать. Страшная боль сжала сердце. Он не справился, не сумел...

Едкая горечь подступила к горлу. Попытался повернуться и только тогда осознал, что руки и ноги связаны. Изо всех сил напрягся, но бесполезно, путы слишком крепкие и веревки не ослабели, а еще сильней впились в тело. В результате всех усилий лишь перевернулся на спину.

Солнце почти закатилось за горы, его последние лучи разукрасили в кровавый цвет и ледяные вершины и, широкую полосу неба на западе. Посреди огненного потока возникла фигура человека в тяжелой деревянной кирасе. Слегка отливающая медью кожа изобличала индейца. Высокий для туземцев, он имел развитую грудь и длинные мускулистые руки. Давний и глубокий шрам, разрезал продолговатое, сухое лицо с хищным орлиным носом на две неровные части: от левой щеки до правого виска. С невольной дрожью во всем теле Иван встретился с взглядом узких, но не так как у китайцев, мрачно горевших глаз. Индеец смотрел безразлично, словно не на живого человека, а на вещь, на предмет. "Плен! Я попал в плен к дикарям!" Растерянность длилась буквально миг, вновь изо всех сил напряг мускулы, бесполезно, путы на руках слишком крепкие. Столь мучительного бессилия Иван в жизни не испытывал. Русский злобно сверкнул глазами, из горла вырвался схожий с рычанием сип.

Ткнув пальцем в грудь русского, индеец произнес что-то на каркающем языке с вопросительными интонациями.

— Не понимаю я по-вашему, — мотнул головой Иван.

Индеец еще что-то спросил, но русский вновь покачал головой. На лице колоша появилось брезгливое выражение. Пожав плечами, приблизился к русскому, присел на корточки. Левая рука схватила за волосы, в правой блеснул сталью нож. Иван узнал его: это был его собственный нож из доброй стали, равно легко резавший и краюху хлеба, и горло вражине. Острое лезвие прижалось ко лбу, там, где он переходил в волосы, укололо, тонкая теплая струйка потекла к виску. Иван вздрогнул, шумно задышал через нос, готовясь терпеть. "Неужели сейчас будут заживо скальпировать?" Сердце застучало гулко, его биение отдавалась в ушах адским колоколом. Мучитель заметил волнение пленника, злорадно оскалился и вперил взгляд в глаза русского. Он хотел видеть, как там появится смертельный ужас, как жизнь по капле станет из пленника уходить.

Иван пожил на белом свете и повидал такого, что обычному человеку даже не представить и давно был готов ко всякому, и к смерти тоже, и единственное, на что всегда надеялся, что судьба подарит возможность умереть достойно. Человеком, а не тварью дрожащей. Каждый, кто родился, должен умереть, вопрос только как? Как тебя станут вспоминать люди? "Ладно урод! Увидишь вражина, как умирает ветеран шведской и турецкой войны русский солдат Иван Самойлов!" Зубы скрипнули, с них, кажется, посыпалась эмаль, пальцы сжались в кулаки до побелевших костяшек. Иван с вызовом посмотрел в глаза палача. Говорят, что в последние мгновения жизни обреченный на смерть вспоминает всю прошлую жизнь. Ему не вспомнилось, только было немного жаль жену и нерожденного ребенка. Он так надеялся потетешкаться с сыном... Рука колоша слегка дрогнула, новая струйка крови потекла по лицу, в прищуренных глазах индейца мелькнуло невольное уважение.