|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Рассказ этот я услышал в далеком, чуть не сказал босоногом — но нет, сандалики, все же, были — детстве. Году в тысяча девятьсот семьдесят... не помню каком именно. Рассказывал эту историю дед Степаныч — старик, любивший сидеть на завалинке своего старенького скособоченного дома в моем родном селе. Как звали Степаныча не помню, а, может, и не знал никогда — Степаныч и Степаныч. Обращались-то к нему на "ты", и он на нас десяти-двенадцатилетних пацанов не обижался. Сидел на своей завалинке по вечерам в старом овчинном тулупе — говорил, кровь не греет — смолил огромные самокрутки, свернутые из газетных обрывков и набитые свирепым самосадом. Таким свирепым, что стоять слишком близко к нему, когда он со смаком выпускал из легких табачный дым, было просто невозможно.
Любил Степаныч рассказывать истории. Почему-то слушали его только мы — детишки лет от семи до, наверное, пятнадцати. Собирались вечером, когда он выходил из дома, а мы к тому времени уже наигрались, накупались, если дело было летом, и набесились до одури. Появлялось настроение послушать что-то интересное, желательно щекочущее нервы, в идеале — жуткое. Ну и тут как раз в дело вступал Степаныч, которому травить нам байки, видно, тоже было по кайфу. Какие из тех баек были правдой, какие чистыми придумками, бог весть. Наверное, из старика мог бы получиться очень неплохой писатель, сложись его жизнь по-другому. Рассказов этих у него имелось не меряно — редкий случай, когда они повторялись. Правда, какие-то мы часто просили исполнить на бис. Вот и рассказ, который я здесь приведу, как раз относился к часто повторяемым по просьбам юных слушателей. Именно он, понятно, был чистым вымыслом, хотя, кто знает... Привожу этот рассказ почти в том виде, в котором его слышал, так, причесал немного, лексику поправил. Итак, дальнейшее повествование пойдет от лица Степаныча.
Случилась это еще до войны. Было мне в то время лет не больше двадцати и работал я в геологической экспедиции в Сибири близ озера Байкал. Обычным рабочим: подай, принеси, копай, ну так далее. Про экспедицию и ее участников ничего рассказывать не буду, поскольку отношения к делу это не имеет. Одно имеет значение: в этот раз работала экспедиция не в глухой тайге в дали от людских поселений, как часто бывало, а во вполне обитаемых местах. Совсем неподалеку от нашего лагеря, километрах в десяти, располагалось село. Не слишком большое — сотни на три жителей, но со своей церковкой. Меня, как самого молодого, два раза в неделю отправляли туда за свежим хлебом, поскольку сухари, которые мы обычно жевали вместо последнего, всем осточертели. А в селе имелась своя небольшая хлебопекарня, обеспечивающая хлебушком здешних жителей и жителей еще пяти деревенек, расположенных в округе.
Работали мы с начала мая и все лето. Потому за это время я, будучи парнем общительным и умеющим располагать к себе, перезнакомился, наверное, почти со всеми обитателями сего населенного пункта. Особенно часто захаживал к двум бабкам — местным знахаркам и знатокам окрестных мест. Почему так? А просто интересно было — многое знали те бабки, да и разные полезные сведения от них получал. К примеру, где места ягодные, да грибные окрест села. Я ж, ко всему, в помощниках у нашего экспедиционного повара состоял, вот и посылал тот меня, то за ягодами, то за грибами, чтобы рацион наш разнообразить. Ко всему имели обе бабки коров. Вроде и не диво — почти что в каждом дворе коровенки имелись, но у этих двух бабулек коровы молоко давали особенно вкусное. Да и не скисало оно на удивление долго. Чего-то они туда добавляли. Кто-то мне уже после того, как, говорил, что лягушку в посудину с молоком, должно, клали. Оттого молоко холодное и свежее долго бывает. Бр-р-р... Не знаю. По мне, скорее, какие-то наговоры бабульки те над молоком произносили. Ибо были те бабульки колдуньями, или ведуньями по-тамошнему. Скажете, сказки... Нет, братцы мои, не сказки. Видал я, как одна из тех бабулек кровь заговаривала. Мужик один деревенский во время косьбы распахал косой себе ногу. Хлестало, что из поросенка недорезанного. Я тут поблизости оказался. Нас-то учили перед экспедицией азам медицинской помощи. Ну я и пытался тому мужику жгут наложить. Оно, конечно, пока жгут на ноге кровь не шла, но нога-то синеет, а до больницы почти что сто верст. Пока не телеге доплетешься... Жгут опустишь, опять кровища льет. Сбегали за бабкой Глашей — одной из двух этих знахарок. Та жгут сняла — кровища хлестанула. Она над раной наклонилась, начала шептать чего-то. И, верите — нет, унялась кровь-то. Вот так... В общем, занимались те бабки всем понемногу. Целительством, как людей, так и скотины, родовспоможением, приворотом, отворотом. Даже дождь могли вызывать при нужде. Во всяком случае, жители этого села так говорили.
Сами по себе бабушки тоже были примечательные. Одна вполне русской внешности. Та, которую бабой Глашей кликали. Годков ей было не мало. Говорила, что больше восьми десятков. Хотя старушка была вполне себе бодрая — бегала по окрестностям, как молодая. Собирала травки-корешки для своих колдовских и лекарских надобностей. Ну и, само собой, грибы, ягоды, кедровые шишки и прочие дары леса. Бегала не одна — с внучком. Вернее, правнуком лет десяти-одиннадцати. Что случилось с родителями мальца баба Глаша говорить не любила. Слышал от сельчан, что сгинули те в тайге. Парнишка тот смышленый оказался. Тоже шустрый, как и бабка. Грамотный — ходил в начальную школу, имевшуюся в том селе. По тем временам, да еще в тех местах — редкость. Звали того мальца Васей. Васяткой бабка кликала.
Вторую бабушку звали Евдокией. У ней в роду точно были предки из таежных народов — эвенки, ненцы, тувинцы... Самоеды по-простому их в те времена называли. С царских времен то название еще пошло. Лицо у бабки было скуластое, узкоглазое. Но и русская кровь чувствовалась — не было то лицо плоским, да и кожа в желтизну не отдавала, как это часто у тех таежных народов бывает. Смуглое, это — да. От таежных предков достались бабке Евдокии знания тех таежных жителей. Даже лечила и колдовала она иначе, чем русская баба Глаша. А еще с духами разными таежными общалась. Ну, так она говорила.
Вот через тех таежных духов вся эта история и произошла. Вернее, из-за одного духа. Или даже не духа, а целого бога. Вернее, божка — на бога, наверное, он не тянул, все же. Про него я услышал от бабки Евдокии — той, которая имела в роду самоедов. Услышал еще в начале нашего знакомства, когда разузнавал у нее про здешние грибные и ягодные места. Она от меня те места не скрывала, говорила: тайга, мол, большая, грибов, ягод и прочего разного на всех хватит. Но вот в одно место ходить заказала, хоть и было это совсем недалеко от села — километров шесть-семь всего. Представляло собой это место верховое моховое болото. Мы ж привычные, что болото получается на месте озера. Зарастает оно со временем и получается трясина. А верховое болото — это просто ровное место. Ну, может, чуть впадина какая-то имеется. И вот в этом месте растет мох, который, как известно, имеет свойство задерживать воду. А чем больше воды, тем больше разрастается мох. И вот уже целое моховое поле разрослось с толщиной этого мха в некоторых местах до полуметра. Идешь по нему в сырую погоду, и из-под ноги вода выжимается. Но в таком болоте не утонешь.
Любят эти мхи клюква и морошка. Вот и то место, называемое в народе Жабьим болотом, богато было той ягодой. Но местные туда не ходили. Ну, почти. Не любили ходить, вернее сказать. Дурная слава шла о нем. Вот и бабка Евдокия сразу предупредила меня. Я парень был в то время любопытный, стал пытать ее, что и как. Почему ходить нельзя? Почему слава у болота дурная? Она ничего не скрывала. Рассказала, что старые люди — это она своих самоедских предков-язычников так называла — имели там святилище бога. Вернее, бог тот сам себе это место выбрал, так они говорили. Говорила она, как того бога на их языке звали, но я за давностью лет это имя запамятовал. На русский оно переводилось, как Чернобог. Так и буду его называть. Спросил у нее: чем же опасно то место? Ну, было святилище. Было и сплыло. Богов Советская власть отменила. Чего бояться-то? Бабка на те мои слова только усмехнулась, ответила, что алтарь Чернобога стоячий черный камень, как стоял в центре болота с древних времен, так и стоит до сих пор. И бог этот время от времени выходит из-под него и ищет себе слуг среди людей. Вот тогда не приведи господи оказаться у него на пути.
— И как же часто выходит из-под камня этот Чернобог, — спросил я.
— А когда как, ответила бабка. В последний раз это было еще при царе, годков этак сорок назад.
— Ну так это ж давно очень, — помнится, воскликнул я. — Мало шансов попасться ему на пути. Нет их почти. Да и, может, помер тот бог, раз так давно не показывался.
— Кто знает... — только и сказала на эти мои слова Евдокия. — Предупредила я тебя, а там, дело твое.
— А чего же случается с теми, кого Чернобог слугами своими оборачивает? — спросил еще.
— Плохое случается. Перестают они людьми быть.
Жутью, помниться, повеяло на меня от тех слов. Но молодой я был, смелый, или глупый. Хоть, наверное, это одно и то же. В следующий же свой поход за лесными дарами решил навестить Жабье болото. Ягоды там, и впрямь, оказалось не меряно. Клюква к тому времени еще не поспела, а вот морошка была в самый раз. Набрал ее целую корзину. И быстро. Добрался до черного камня, о котором говорила бабка Евдокия. Стоял тот камень на правильной круглой возвышенности в самой середке болота. Высотой он оказался, должно, в три человеческих роста и обхвата в четыре толщиной. С острой макушкой, гладкий. Вроде, базальтовый — экспедиция наша была геологической, так что в камнях и породах я более или менее разбираться научился.
Помнится, увидел его издалека — росли на болоте чахлые сосенки, но мало их было, так что обзор они особо не закрывали. Правда, день тот, вернее, утро оказалось туманное. Но туман стелился почти что по земле и тоже видимость не сильно ухудшал. Однако раньше, чем увидел я тот камень, я его почуял. Как? А бог знает. Словно холодом тянуло с той стороны. Честно сказать, жутковато было. Но интересно так, что в животе чего-то екало. Вот иду я так в сторону откуда холодом тянет и вижу — вон он тот камешек начинает виднеться. Черный, страшный. Хоть, если подумать, чего такого в нем страшного? Камень и камень. Но, все равно — жуть брала. Тем не менее, дошел я до него, хоть от страха кишки скручивало. Дошел. Даже обошел три раза. И вот тут весь страх куда-то ушел. Наверное оттого, что победил я его — страх тот. После уже спокойно дособирал корзину до полной. Даже и туман, что стелился по Жабьему болоту куда-то делся, солнышко с неба, до того облаками серыми затянутого, пробилось. Светло стало на болоте, весело даже. Вот так вот.
А страшное случилось в конце лета. Недели через две в сентябре мы уж должны были экспедицию нашу сворачивать. В тот день надо мне было ехать за хлебом. Поскольку в руках хлебушек было не донести — много его было на всех-то, взял с собой вьючную лошадь. Ну и сам верхами на другой. Быстро домчал. А до того был я в том селе в последний раз дня три, или даже четыре назад. И вот только я околицу проехал, почувствовал, что что-то нехорошее случилось. Народу на улице почти что нет, а те, кто попадались, словно напуганы чем-то. И так же, как тогда на болоте, чую с правой стороны щеку мне чем-то холодит. Я даже расспрашивать местных ни о чем не стал — сразу коняшек своих направил в ту строну, откуда холодом веяло. И вот еду так и начинаю понимать, что холод тот, к которому я направляюсь, исходит из дома бабушки Глаши, поскольку дом ее стоял малость на отшибе от остальных по той улице, что я ехал, и между ним и мной других домов уж не осталось.
Холод усилился и сердце мне сдавило в дурном предчувствии. Еду дальше. Вот и дом бабкин, палисадничек перед ним, отгороженный от улицы старым штакетником. Крыльцо. А у крыльца... У крыльца стоят две крышки от гробов Большая и маленькая. Мужики человек семь-восемь у крылечка стоят курят. И, чувствуется, не по себе им — головами по сторонам нервно крутят. Подъехал я к калитке, спешился, привязал лошадей к штакетнику, поникнув головой, пошел к крыльцу. Дошел до мужиков, поздоровались за руку. Знал я их, хоть и шапочно. Занимались те мужики, помимо всего прочего, помощью в таких вот грустных похоронных делах. Спросил, что произошло. Рассказали, что бабу Глашу с внуком ее, который на самом деле правнук, нашли третьего дня мертвыми на жабьем болоте. Нашли случайно — бабы местные, те, что не из трусливых. Пошли на болото те бабы по ягоды. Повезло, можно сказать бабке с внуком — могли ведь и звери по косточкам растащить, пока их кто хватился бы. Лежали бабка и правнук на мху, как на мягкой перине, словно устали и отдохнуть прилегли. Лица спокойные, безмятежные даже. Ни ран на них, ни других следов каких. Тут и вспомнил местный люд про легенды о Чернобоге, который выходит из-под камня и ищет себе слуг. Перепугались, знамо. Но, бойся не бойся, а не бросать же бабку и дитё на болоте. Перенесли в ихнюю избу, скинулись всем миром на домовины, на поминки. Позвали батюшку из здешней церкви отпеть. Как раз этим он и занимался — из открытой двери избы доносился его высокий голос, читавший положенные молитвы.
Просто уйти мне было как-то неудобно — хорошо за то время узнал я бабу Глашу. Многому научила она меня. Раз даже от простуды своими травками вылечила. Решил зайти, поприсутствовать на отпевании, попрощаться. Вошел в избу, миновал темные сени, прошел в горницу. Оконца здесь были невеликие размером и царил здесь полумрак, подсвеченный восковыми свечками, которые держали несколько бабок. Еще стояли свечи в изголовьях двух гробов — маленького и большого. Большой бабкин гроб стоял под иконами в красном углу. Маленький — правнуков левее метрах в двух под самыми окнами. Дух в избе, не смотря на открытые окна, стоял тяжелый. Пахло горящими свечами, ладаном, дымок которого сочился из кадила в руках попа, отпевавшего покойников, но все эти запахи перебивал запах тлена. Не мудрено, в общем-то, — лето на улице, жара, а покойникам третий день уже. Кстати, и тогда не понимал, и теперь тоже. Для чего умерших держать три дня в доме? Ладно в старые времена, когда по церковным обычаям, на третий день, как когда-то Христос воскрес... Но сейчас-то безбожие у нас на государственном уровне. Так и хоронить надо, как можно быстрее. Чего наблюдать, как родной человек разлагаться у тебя на глазах начинает?
Ну да, в том селе, да в те времена большинство в Бога верило. Вишь, даже церковь у себя сохранили, не пустили под сельский клуб, или под склад, как в большинстве случаев бывало. А вот меня даже тогда в безбожии воспитали — детдомовский я. А в тогдашних детдомах отношение к Господу нашему было не очень. Хотя к верующим я относился нормально, пусть и немного снисходительно — в сказки, мол, верят. Но, что-то отвлекся я. Так вот, попахивало уже в избе от покойников. И изрядно. Подошел поближе к гробам. Выглядели умершие тоже не слишком хорошо. Лицо и руки бабы Глаши заметно потемнели, из правой ноздри по губе к углу рта сочилась сукровица. Лицо у мальца было еще темнее, почти что черное. Короткие светлые волосы на фоне потемневшей кожи казались белыми, словно седыми. У обоих покойников между пальцами сложенных на животе рук торчали зажженные свечи.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
