Артёмка

Уголок детской литературы, так сказать.

М. МИКОВ

(рассказ)

Артёмка дождался наступления ночи.

Сильно подгулявшие пьяные офицеры крепко спали в доме торговца Пузикова. Сейчас катай по ним толстые брёвна, и то не разбудишь.

В доме у шинкарки Дуньки то же самое. Унтера и солдаты спят вповалку на полу, на полатях, на печке и на западёнке. В избе, как в бане. Дух перегорелой сивухи-кумышки перемешался с запахом портянок и человеческого пота.

И в других богатых избах, куда ни загляни, — беляки. Днём грабёж и расстрелы, а ночью — бесшабашная пьянка, разгулы.

В Тёмкиной избе — полумрак. Горит трёхлинейный ночничёк. Окна завешены ситцевыми занавесками. Бабушка Настасья притулилась на лавке, мать гремит посудой у печки.

Артёмка ворвался с улицы красный с мороза, запорошенный снегом.

— Ну, мам, пойду я...

Мать будто и не слыхала Тёмкиных слов, на сына даже и не поглядела.

— Отпусти, мам... Слышь, пойду я!

Мать вытерла покрасневшие глаза, положила на плечо Артёму руку:

— Ох, и что будет, сынок, не знаю. Мал ты. Поймают ещё. Намедни соседку Аграфену пытали, где, дескать, [46] у Горюновых старшой сын-от, Калистрат, да чем занимался, куда ушёл.

Бабушка Настасья поглядела на внука подслеповатыми глазами, погладила по щеке шершавой морщинистой рукой, сказала матери:

— Отпусти, Степанида, чего уж мучить ребёнка. Чай, поди, охотничий сын. Обучался у деда Власа по лесам бродить, лесовал не хуже дедушки.

Смахнула мать непрошенную слезу, проглотила горе внутрь, крепко поцеловала сына в холодные, растрескавшиеся от мороза губы:

— Собирайся не то...

Бабушка Настасья, обхватив обеими руками голову внучка, прижала её к своей груди.

— Эх, горе-горюшко. Иди уж... Время не ждёт.

Из кованного сундука мать достала белый холщёвый рюкзак, положила хлеба ржаного каравай, варёной картошки, щепоть соли в тряпочке, огурцов солёных, пару белья, полотенце, топорик, простыню полотняную.

— Это простыня-то чего понадобилась? — удивилась бабушка.

— Потом узнаешь, бабусь, вернусь — расскажу.

Взобравшись на печь, Тёмка посмотрел на спящих, мал мала меньше, братишек, поцеловал сестрицу Наташку, самую маленькую, и кувырком вниз скатился, перекинул через плечо охотничье дедово ружьё, взял лыжи и не вышел, выкрался осторожно из избы в ночную темь. [47]

В крайней избе, у поскотинских ворот — огонёк. Ясно, тут у белых застава. Чего ж на рожон-то лезть!

Держась огородами, Артёмка перелез через поскотину и встал на лыжи. Маленький, худенький, в старом отцовском полушубке, в громадном заячьем треухе с полуоторванными ушами.

Валенки, обшитые кожей, прочно держались в ремнях лыж. Лыжи быстро катились в гущу пихтача, к Васькиному логу. Тёмка ловил губами мокрый снег, мчался с увала на увал, подставляя разгорячённое лицо ветру, посматривал на небо. А на небе — ни одной звёздочки, и луна где-то в тёмно-серых облаках заблудилась.

От Васькина лога недалеко и до речки Лудьвы. Хорошие места здесь для рыбалки летом! Отсюда с пустой лодкой домой не уедешь. За ночь ведра два-три окуней можно наловить. Под березником они с дедушкой Власом мережи ставили. Утром, когда мережу вытаскивали из воды, она краснопёркой на солнышке так и сверкала.

А вон у тех Синих Камней дедушка острогу большой щуке в загривок всадил. Большущая была щука, фунтов на десять. Колчаку бы такую острогу в шею всадить.

Всё быстрее и быстрее мчатся лыжи.

Вдали лес показался — это рябчиковый лес. Тут дедушка ставил лодку на прикол и шёл в мелколесье рябчиков пострелять, а Тёмка варил из ершей уху. На ночь ведро с недоеденной ухой опускали в студёный ключ. [48]

— Ставь уху в каменный ключ, — говорил дедушка. — Скусная будет, а может и студень затвердеет.

Действительно, знатная была уха. Такой ухи, наверно, самый большой начальник не едал.

Стало почти совсем светло. В крутом отвесном берегу Лудьвы Тёмка заметил небольшое, вроде грота, ущелье. Здесь казалось сухо. Можно было даже костерок развести, но Артём побоялся: вдруг увидит кто.

Надкусив огурец и отправив в рот кусок хлеба, не высовываясь из грота, как из закрадки, опытным охотничьим глазом окинул Артём местность — не таилась ли где неведомая опасность. Но кругом было пусто: перед ущельем расстилалось бескрайнее снежное поле, и даже кустов не было видно.

Целый день порошил снег. Тёмка лежал в своём укрытии и радовался: заметёт позёмка его следы, никто не догадается теперь, в какую сторону ушёл он из села.

Начало смеркаться. Артём надел рюкзак, прочно привязал лыжи к валенкам. Спасибо дедушке за лыжи. Лёгкие они и ходкие. Снизу лосевой шкуркой подбиты, щетинкой по ходу. На крутой склон горы взберёшься на лыжах, а обратно ни за что не с"едешь.

Стрелой летит Тёмка с горы.

Сейчас еще шихан будет. Стоит он наподобие высокой гранитной башни. Между скалами — щель. Под шиханом, налево, полынь на льду, вправо, в глубине логов, дым — пост белых, значит.

Раздумывать долго некогда. Смерял Тёмка глазом глубину расселины, подпрыгну л на лыжах и, как птица, [49] перемахнул через щель. Разогнавшиеся лыжи понесли в гору, к опушке леса. Аж дух захватило от быстроты!

С горы, как на ладони, всё видно. Впереди, на севере, полуразрушенный железнодорожный мост одним концом на железобетонный бык опирается, а на противоположном берегу уткнулся в реку. На уцелевшей части моста солдат-беляк стоит. Значит, нельзя туда идти. Вправо надо брать.

На большой скорости скатился Тёмка на шурфовое поле, где летом земляные выработки велись. Хоть и хорошо различал дорогу, а всё ж не заметил опасности.

Один из шурфов, оставленных разведчиками, не был огорожен, а может и покосники стаскали жерди на городьбу. С разгону в"ехал Артём на ровный снежный покров и вдруг почувствовал, что опускается куда-то.

Снег лез в глаза, рот, забивал ноздри. Страшно стало Тёме, понял он, что провалился в шурф.

Снег не вода, хуже реки. Из снега не вынырнешь. А шурф вон он какой глубокий. Хотел Тёмка опереться на лыжи, да не смог. Похоже было, что лыжи сломались и держатся только на подшитой лосиной шкурке.

И вдруг нащупала рука что-то твёрдое. Вот спасенье-то! Никак жердь! Стал Артём по жерди карабкаться вверх. Нелёгким это было делом: за спиной рюкзак висит, плечо ружьё оттягивает, а на правой руке верёвка с лыжами болтается. Но всё же выкарабкался из ямы, глубоко всей грудью вздохнул, отряхнулся. [50]

Достал из рюкзака простыню, как поп ризу на себя надел, два конца завязал узлом. Белую заячью шапку мехом наружу вывернул. Самому даже смешно над собой стало: как медвежонок белый в таком наряде. Но зато не заметят беляки на заставе "медвежонка", обязательно проморгают.

Недалеко лес виден, частый низкорослый пихтач. Эх, жаль, лыжи сломаны. Не очень-то быстро пойдёшь на них. Ну, да ладно!

Привязал Артём к ногам сломанные лыжи, чтобы не проваливаться при ходьбе в снег, в лесу из сушняка тонкую ёлочку вырубил, очистил сучья, сделал шест, полыньи прощупывать, спустился на лёд. И только прошёл реку, услышал из кустов ивовых:

— Стой! Стрелять буду!

Из кустов вылезли двое.

— А ну, пошли к начальнику караула!

— Да свой я, дяденьки. Свой!

— Иди, иди. На месте разберёмся — свой или чужой!

Красногвардеец говорил сердито, но Тёмке показалось, что, пока шли они на заставу, красногвардеец улыбался и всё посматривал на необычную Тёмкину одежонку.

Застава была расположена на разрушенном полустанке. На железнодорожных путях стоял товарный вагон-коробка, обшитая листовым котельным железом. Это был броневик. В стенах броневика спереди и по бокам виднелись бойницы для стрельбы.

Войдя в вагон, красногвардеец провёл Артема коридором [51] в большое купе. Здесь за столом с полевыми телефонами, склонясь над картой, сидел комиссар отряда.

Взглянул на Тёмку комиссар, отложил карту:

— Чей ты, паренёк?

Глава у комиссара голубые, весёлые. Сразу видать, добрый человек. Уж, конечно, уважит он просьбу Артема. Не может быть, чтоб не уважил.

— А я до Вас пришёл, товарищ комиссар! — не торопясь, степенно начал Артём, — Хочу в отряд к Вам записаться...

— А мать-то есть? Мать-то что скажет? — улыбнулся комиссар в русые пушистые усы.

Артёмка заторопился, зачастил скороговоркой, рассказывая о своей жизни. Конечно ж, мать и бабушка отпустили его с великой радостью к красным, а отца у него, Артёма Горюнова, нет. Отец убит в войну германскую, дедушко Влас на дутовском фронте погиб... Житья в их селе не стало от беляков, всех — и старых, и малых — мучают. И очень он просит принять его в отряд.

Артём замолчал, растерянно помаргивая длинными рыжеватыми ресницами.

Комиссар тоже молчал. Он больше не улыбался, и о чём он думал — трудно было понять.

Но вот комиссар взял трубку телефона:

— Товарищ Ялунин? К тебе сейчас приведут хлопчика. [52] Обработай его в хозяйственном и материнском порядке.

— Ну, лесовик, — повернулся комиссар к Артёму. — Иди, прогрейся хорошенько, в баньке попарься, поешь. А о делах завтра поговорим. [55]

*[фрагмент про разведку вписан от руки на отдельных листах]

Во второй роте, где Артёмка обосновался, большинство товарищей были Лудьвенцы, они по просьбе его часто брали Артёма с собой в разведку.

Со скалы, как по лотку или жолобу, скатился вниз раненый в руку беляк. На льду его разведчики подобрали, перевязали и языка отправили в штаб роты. [54]

Крепко спал Тёмка после бани разведки на печке. Сверху его ещё шинелью накрыли. И вдруг почудилось Артёму сквозь сон, будто стреляют где-то. Скатился он кубарем с печки и понять ничего не может: стоят посреди избы два солдата-беляка, и один из них навёл дуло винтовки на Тёмку — сейчас выстрелит!

— Показывай, чего жрать есть! Долго тебе говорить, что ли?

Солдат был злой, с рыжими отвисшими усами. Он шарил руками на столе и нехорошо бранился.

— Пойдёмте, дяденька, в голбец, — дрожа от обиды, сказал Артём. — Может там что есть.

В голбце солдаты нашли масло, сметаны горшок, рыбу и ещё что-то. С жадностью набросились они на еду. Тёмка тоже кусок хлеба обмакнул в сметану, а сам левой рукой фитиль в лампе сбавил и будто нечаянно рукавом махнул. Огонь в лампе погас. Солдаты выругались и послали мальца наверх за спичками.

В избе было светло от лунного света. При таком свете хоть что увидишь. Но Артём не стал искать спички. Он подошёл к голбцу, осторожно опустил крышку и щёлкнул задвижкой. Беляки внизу закричали. А Артём повалил еще стол на крышку подполья и выхватил из ступки пест [55] чугунный.

За окном послышались крики. Артём присмотрелся — белые отсыпали. За ними гналась красная конница.

А, вот как... Значит, наши победили. Знаем теперь, что делать!

По крошке голбца угрожающе забарабанили кулаками, застучали чем-то тяжёлым.

— Белая скотина, не волнуйся! — звонко крикнул Артёмка и выскочил из избы.

Вернулся он через некоторое время с комиссаром отряда и бойцами.

Голбец открыли. Беляки вылезли наверх. И как ни страшно было Тёмке в эту минуту, но не мог он удержаться от смеха, увидев их вымазанные в муке и сметане лица.

А комиссар не смеялся. Он повернулся к Артёмке и сказал ему, совсем как большому:

— Спасибо за пленных, товарищ Артём! С сегодняшнего дня зачисляю тебя в роту.

Адрес автора: город Свердловск 14, улица Ленина, дом No5, подъезд No12, квартира No93, телефон Д1-01-93

Миков Михаил Николаевич [56]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.107.Л.46-56.