Песок и пепел

Часть 1

Гаара медленно всплывал из небытия, покачиваясь на волнах смутных сновидений. Мир вокруг него представлял из себя что-то наподобие лоскутного одеяла, сшитого из обрывков воспоминаний, каких-то смутных мыслей, неспособных развиться в сколь-либо организованные идеи и концепции, и приглушенных ощущений тепла и слабости. Иначе говоря — Гаара просыпался...

Наконец он открыл глаза — чтобы посмотреть мутным взглядом на незнакомый потолок, перевернуться на другой бок, поплотнее закутываясь в одеяло и вновь их закрыть. Небытие не желало отпускать своего пленника, но почему-то Гаара не мог вновь погрузиться в пучины беспамятства. Несмотря на тепло, удобство, уют и желание увидеть еще один удивительный сон, или, быть может, продолжение старого, что-то грызло его изнутри, какая-то мимолетная мысль поселилась в его голове. Что-то вроде чувства, что ты что-то забыл или что-то упускаешь. Или, возможно, это чувство некой неправильности? Как, например, тогда, когда заходишь в давно знакомую комнату, а там передвинули тумбочку или появился незнакомый потолок.

...Незнакомый потолок?

Осознав это, Гаара перевернулся на спину и рывком сел, выдергивая себя из тенет сладких видений. В глазах потемнело, и Гаара с трудом удержался, чтобы не упасть обратно на подушку. На него накатили слабость, тошнота и даже жар. Он уткнулся лицом в сложенные лодочкой ладони, ничего не видя, не слыша, не чувствуя, кроме омерзительного ощущения — как будто пылающие муравьи копошатся у него на затылке, среди волос, на и под кожей. Постепенно муравьи успокоились, жар уходил, как и тошнота, однако слабость оставалась.

Осторожно убрав ладони от лица и подняв голову, Гаара осмотрелся вокруг. Он находился в комнате. Даже не комнате, а, скорее, палате — сравнительно небольшой и оформленной в белых тонах. Когда Гаара втянул в себя воздух, он услышал характерный горьковатый запах каких-то лекарственных трав, медикаментов — иначе говоря, то, что обычно называют запахом больницы. Сам он сидел на кровати, укрытый белым одеялом. Рядом с кроватью находилась тумбочка, на которой стояла рамка с фотографией. Напротив было окно, выходящее, надо полагать, в сад — по крайней мере Гаара видел старый раскидистый дуб, который показался ему едва ли не столетним. От остальной части комнаты постель была отделена ширмой, столь же белой, как и вся отделка палаты.

"Это больница, — понял Гаара. — Но явно не в Суне".

Это заставляло задуматься. Где он? Что с ним случилось? Откуда это недомогание? Как он попал в больницу? Ответов не было. Что, впрочем, неудивительно — вопросы были молчаливо обращены к небу, видневшемуся сквозь сочную зеленую листву за окном. А небо редко отвечает на вопросы, мольбы и просьбы...

— Итак, — прохрипел Гаара и удивленно замолчал. Его голос показался ему слишком хриплым, слишком слабым, слишком тонким, слишком... чужим, пожалуй. Будто он позаимствовал этот голос у какого-то простуженного ребенка. Да, действительно — его собственный голос казался ему неуместным. К тому же горло пересохло, поэтому он решил вопрошать про себя.

— Итак, — подумал Гаара и порадовался отсутствию хрипа. — Что мы имеем? Что последнее я помню? Вроде было нападение на Суну. Да, точно, было. Мы с одзи-саном шли к ритуальному залу, а тут этот Акацки. Взрывал, смеялся как сумасшедший, на птице летал. А я Храм пытался защитить, когда он что-то мощное взорвать собрался — песочным щитом прикрыл... А потом? Вроде же начался ритуал...

Да, точно, был ритуал. Были печати, двенадцать человек вокруг сложной фигуры в виде девятилучевой звезды, у нее еще название какое-то есть, Гаара всегда его забывал... Символы на вершинах, какие-то окружности — вписанные и описанные. Все как обычно... Почти... Только было чуть больнее...

Тут Гаара изумленно замер. Какой еще ритуал? Какой храм? Какая Суна, он ведь там никогда не был! Или был? И Акацки... Разве это было? Разве был экзамен на чунина и Наруто? Был ли Масамунэ-сенсей и Баки? Был ли он Казекаге?

Сознание Гаары, казалось, раскололось на две неравные половины: большую — сознание Казекаге Гаары, и меньшую — сознание маленького Гаары, будущего монаха Храма. И эти две половины медленно и неумолимо расползались в разные стороны...

Гаара сжал руками голову, словно надеясь удержать свой разум от распада. Кажется, он стонал, а может даже кричал — Гаара не был в этом уверен, сейчас он был целиком сосредоточен на своем внутреннем мире.

А потом в противоборство двух частей одного целого вмешалась третья сторона. Не выдержавший нагрузки и противоречия мозг благополучно отключился, оставляя тело покрываться песчаным покровом...

* * *

Следующее пробуждение Гаары началось с жуткой мигрени. Он приоткрыл веки и тут же снова зажмурился: яркий свет резал ему глаза.

— С пробуждением, Гаара-кун, — произнес знакомый-незнакомый голос, вызывав новую вспышку головной боли из-за противоречий в памяти. Одна часть его сознания хорошо знала владельца этого голоса и подкидывала множество беспорядочных, расплывчатых воспоминаний о нем, в то время как другая считала его незнакомцем. Потенциально опасным незнакомцем.

— Гаара-кун? — настойчиво повторил голос. Гаара с трудом открыл воспаленные глаза и увидел склонившегося над ним мужчину. Каждый звук, слетавший с губ этого человека, отзывался в голове набатом, его дыхание было как звук когтей, скребущих по стеклу, внешний вид вызывал каскады противоречащих друг другу ассоциаций, а воспоминания о нем разрывали мозг, кружась в памяти головокружительной каруселью. Гаара ощутил бесконечную ненависть к нему. Сейчас этот мужчина был для него злейшим кровным врагом. Ненависть, которую Гаара испытывал к этому человеку, была столь ярка и велика, что, казалось, разгоралась в нем годами, подпитываемая болью, унижением и бессонными ночами, заполненными планированием и предвкушением жуткой мести.

Шукаку неторопливо выползал из глубин его подсознания, как сонный хозяин на завтрак в выходной, зная, что все уже готово и разогрето, и нужно лишь сесть за стол и приступить к трапезе.

Но вдруг перед глазами Гаары мелькнуло что-то красное и он почувствовал ощутимый хлопок по лбу. Это странным образом отрезвило его. Казалось, будто от лба по всему его телу разошлась ударная волна, опрокинувшая Шукаку обратно во тьму сердца, сомкнувшая трещины разума, объединившая сознания двух Гаар и развеявшая удушающее облако ненависти, витавшее вокруг.

В одно мгновение Гаара вновь стал един и безмятежен.

— Успокойся, — повелительно произнес голос. Теперь Гаара знал его, точнее, мог наконец принять это знание. Это был голос Масамунэ-сенсея.

— Успокоился, — послушно ответил Гаара.

— Славно, — спокойно ответил Масамунэ. По его голосу совершенно нельзя было понять, какие чувства он испытывает и имеет ли он эти самые чувства вообще. Впрочем, насколько Гаара теперь знал, это было совершенно естественное состояние для этого человека.

Масамунэ Акияма был довольно крупным, даже скорее мощным мужчиной, лет сорока на вид. Жесткое, словно вырубленное из камня лицо и короткий ежик седых волос делали его похожим на статую, вытесанную из скалы неким сказочным каменотесом, который оживил свое творение, но забыл одарить его живым сердцем. Это впечатление усиливалось благодаря суровому и непреклонному взгляду глаз тёмно-зелёного, даже с каким-то болотным оттенком, цвета.

Оживший кусок камня меж тем продолжал:

— Как ты, возможно, догадался, во время ритуала по усилению печати Шукаку попытался вырваться. Безуспешно, конечно, но, судя по всему, определенное влияние на тебя он оказал. Что ты увидел? — Масамунэ внимательно посмотрел в глаза джинчурики. Гааре стало неуютно: холодный взгляд этого монаха был спокойным и одновременно безжалостным, даже каким-то мертвым. Он в очередной раз со страхом подумал, что глаза этого человека напоминают скорее искусно ограненную стекляшку, настолько невыразительны они были. Конечно, Гаара понимал, что Акияма, несомненно, обычный человек, возможно просто с трудной судьбой и непробиваемым характером, но из глубин его детского Я исходила абсолютная уверенность в нечеловеческой сути его собеседника.

Это же детское Я как-то внезапно вышло на первый план, сжалось и промямлило:

— Я, я увидел... — тут тело Гаары как-то само сглотнуло и продолжило, — как будто Храма нет, а я один, совсем один, в Суне, и меня все боятся и ненавидят, что я... я их потом всех-всех убиваю! — и замолкло, внешне будто бы замкнувшись в себе. Внутри же Гаара ликовал: не сказав ни слова лжи, они его обманули! Не выдали истинного положения вещей!

Некоторое время Масамунэ беспристрастно разглядывал его, погруженный в какие-то свои мысли или же ожидающий, что Гаара скажет что-нибудь еще. Сабаку но даже как-то скис под этим взглядом. Вообще, актерская игра никогда не была его сильной стороной, но сейчас он ощущал себя скорее сторонним наблюдателем, или кем-то вроде суфлера, в то время как всю работу делал кто-то другой — маленький, бесконечно слабый и столь же бесконечно родной ему. Как будто тот маленький Гаара, живший в этом теле до его прихода, решил вмешаться и помочь старшему собрату.

— Ясно, — произнес Акияма. — Лежишь здесь до завтра, отдыхаешь.

И ушел.

* * *

— Три раза потерял контроль за неполные сутки. Едва не разревелся во время разговора. Вы уверены, что нам нужен такой джинчурики? Может, извлекаем? Еще не поздно нового обучить.

— Увы, вряд ли он переживет извлечение. Нам не нужны проблемы с Казекаге.

— А я говорил, надо сиротку было брать. Меняли бы их по десять раз на дню и нет проблем. А вы: идеально подходит, идеально подходит... — сказал кто-то старческим дребезжащим голосом.

— Или в кого постарше запечатывать, кстати. Когда характер уже сформировался. Чтобы подобных оказий не случалось, понимаете?

— Мы это уже обсуждали. Эффективность таких джинчурики меньше, чем тех, в кого запечатали биджу в более раннем возрасте. Организм успевает привыкнуть, следовательно, использовать их можно дольше, КПД выше. Неужели вам, уважаемый, стоит объяснять столь элементарные вещи? — с издевкой произнес сухой резкий голос.

— Что для нас важнее: подконтрольный или эффективный джинчурики? Оружие бессмысленно, если его нет в наших руках.

— А я ведь говорил... — снова раздалось старческое ворчание.

— Успокойтесь, господа. Возможно еще не все потеряно. Усилим печать и тренировки, успеем его переделать, — вступил в беседу властный голос.

— А не переборщим? В этом возрасте их лучше не перегружать...

— Позволено ли мне будет вмешаться в ваш спор? — мягко спроси Масамунэ.

— Ну-ка, у вас есть предложения, Акияма-сан?

— Некоторое время назад, ко мне обратился Яшамару-сан с просьбой отпустить его и Гаару на скорую свадьбу Казекаге-сама...

— И что? Отказал бы, не хватало нам еще левых связей.

— Подождите-ка, я кажется понимаю идею уважаемого Масамунэ-сана... Деревня из кошмара, волнение из-за встречи с семьей, шумный праздник... Хотите проверить эмоциональную устойчивость?

— А если сорвется? Может быть скандал.

— Высвобождение биджу не мгновенное, успеем вмешаться.

— Это имеет смысл.

— Решено. Однохвостый отправляется в Суну на время празднования.

Часть 2

— Доброе утро, Гаара-кун, — Гаара вздрогнул от неожиданности.

Гость застал его за рассматриванием фотографии, некогда стоявшей на тумбочке. Эта фотография не представляла из себя ничего необычного: на ней не были запечатлены захватывающие дух пейзажи или какие-то исторические моменты. Просто мужчина с ребенком на руках — ничего особенного. Однако Гаара, увидев эту фотографию, поначалу очень долго разглядывал ее, не веря своим глазам. Мужчиной был Раса, а ребенком, очевидно, сам Гаара.

— Доброе утро, — с запинкой ответил он, возвращая фотографию обратно на тумбочку.

— Вспоминаешь об отце? — Яшамару с теплой улыбкой присел на край кровати. Его внешний вид не вызывал отторжения ни у одной из частей сознания Гаары: Яшамару выглядел привычно для каждой половины. Все та же мягкая улыбка, довольно женственные черты лица, русые волосы. Непривычной была разве что его одежда: широкие белые хакама, такое же белоснежное кимоно поверх них, и накинутое на плечи черное хаори с изображением девятиконечной звезды. — В этом случае могу тебя обрадовать: мы отправляемся в Суну, на свадьбу твоего отца.

— Свадьбу? — растерянно повторил Гаара. Не то, чтобы он обиделся или приревновал... У него даже не возникло мыслей, вроде: "А как же мама?". Он, скорее, был ошеломлен. Ему трудно было представить отца в семье, женатого. Ему трудно было вообще представить свою семью с отцом. Это просто не укладывалось в голове.

— Да, — кивнул Яшамару, — собирайся. Так как официальная делегация уже выдвинулась, нам придется ее догонять.

* * *

На улице их встретило жаркое солнце и приглушенные звуки пения мантр. Они вышли через центральный вход и сейчас спускались по широкой каменной лестнице. Несмотря на название, храм Тысячи Рек был скорее крепостью, чем собственно храмом. Каменные стены, не столь высокие как в Суне или Конохе, все равно внушали некоторое уважение. Перед лестницей находилась обширная площадь, сейчас пустующая. Впрочем, Гаара знал, что через пару часов она будет заполнена тренирующимся или медитирующим народом. В храме было очень строгое расписание и бездельников не любили, поэтому здесь было трудно встретить праздношатающихся. Вокруг площади росли различные деревья, названия большинства из которых Гаара не знал. Из-за распахнутых крепостных ворот, деревянных, окованных металлом, доносился людской гомон, какие-то крики и множество других, неразличимых отсюда, и, вероятно, столь же слабо различимых на улицах города, звуков.

Когда они проходили через ворота, Яшамару мимоходом показал стоявшим на страже монахам какую-то бумажку, очевидно, пропуск. Напрягшиеся было стражники расслабились, один из них сказал:

— Удачного пути, Яшамару-сан, Гаара-кун, — его лицо показалось Гааре смутно знакомым, что, впрочем, неудивительно, народу в храме было не очень много.

Они вышли в город. Откуда-то из тени стены к ним присоединились еще четыре человека, среди которых был Масамунэ-сенсей, молча кивнувший им.

От обилия знакомых-незнакомых лиц и мест у Гаары вновь начала болеть голова.

Уже расширившимся составом они тронулись дальше по городским улицам. Из глубины памяти всплыло название: Кита. И, как первый скатившийся камешек является началом обвала в горах, так и первое воспоминание потянуло за собой остальные, уже из другой части его памяти: Кита находилась на юге страны Рек, на границе с Огнем, и Гаара уже с большим интересом начал оглядываться по сторонам.

Город не отличался какими-то архитектурными изысками. Просто город, не совсем захолустье, но и не сверкающая столица, не бедный и не богатый, обычный город, каких много. И по улицам его ходили обычные люди, только кое-где мелькнут знакомые монашеские одежды, или блеснет протектор с символом Песка. Присутствие шиноби Суны не было чем-то неожиданным: страна Рек находилась в зоне влияния деревни Песка.