П С Ы Ж

Артем Белоглазов

ПСЫЖ

Повесть о ненастоящем нечеловеке

Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?

Ветхий Завет, Книга пророка Осии (гл. 13, ст. 14).

1. Хесус воскресе

Хесус "Спагетти" Федотов-младший стал членом банды в пятнадцать лет.

В пятнадцать. Лет.

Поздно.

Поздно! Поздно! ПОЗДНО!!

Считаете, нет? Впрочем, плевать. Вы же не знаете об активаторе. Вы ни черта, ни хрена вообще не знаете. Вот спросите: почему? Почему Федотов-младший стал членом банды? В пятнадцать, мать его, лет.

Да потому что старший Федотов был задротом и ботаном, вот почему. Хуже того — ботаном и остался. Закончил школу, институт, устроился на работу; бородку отпустил, а всё не впрок. Он думал, борода придаёт мужественность. Наверно. Только не ему.

Хесус бороду не носил, не росла. Другое росло. С активатором же как? — чем раньше, тем лучше. А Хесус припозднился.

Старший, Андрей, жил с матерью и братом, на съём отдельной квартиры денег не хватало. Дома мама — стирает, убирает, гладит. У мамы суп, второе и компот. Зачем отдельная квартира, зачем зря деньги тратить? И с девушками не складывалось, как с Леной расстались, так и...

У Хесуса, значит, свои дела, о которых лучше не спрашивать, мать хозяйством занята — уборка-готовка, Андрей менеджер по продажам, отца нет. Идиллия. Ну, почти. И вот представьте, старшего Федотова прямо во дворе дома тормозит залётная шпана, внагляк и по беспределу. Представили? У виска пальцем покрутили? Идиоты, что с них взять.

Шпана хотела отжать у лоха мобилу и пару сотен из потёртого кошелька. Ну, они-то надеялись поиметь пару тысяч или больше: костюмчик на задроте выглядел солидно, портфель тоже. Что до дырявых носков — в ботинках не видать, верно? Разговор начался с обычного подката: есть курить? Нет? Чё пацанам дерзишь? И некурящий Федотов сразу захотел сбежать.

Но не сбежал. Мялся в растерянности, озираясь: мол, на помощь. Однако на помощь никто не спешил. Тётки с собачками на поводках вели светскую беседу, их не касается; ребятня лепила куличи в песочнице, кто выше; мамаши вполглаза следили за детьми, не отрываясь от телефонов. Не до Федотова.

Бежать было некомильфо, стыдно и вообще. Местные гопники подобное не поощряли. Впрочем, с местными у Андрея проблем не имелось. Кроме забытой за давностью истории, случившейся бог весть сколько лет назад, на третьем, что ли, курсе. Детали потускнели, тело помнило: ободранный бок горит огнём, губы разбиты, вспухли оладьями, капли крови рдеют на жёлтых листьях. Лена плачет, размазывая тушь. Осень, сентябрь. Неосторожная шутка. Мать кричит с балкона: "Андрюшенька!" Ветер комкает слова, швыряет оземь. Колышется бельё на балконных верёвках, небо дышит прохладой. Взметая пыль, ветер гонит по пустырю обрывок газеты, мама кричит; в кронах берёз плавится солнце. Тогда младший брат — мальчишка, девятиклассник — выскочил на улицу почти нагишом, в шортах и майке — решать вопрос. Решил. Сейчас на пустыре стоянка: забор, будка охранника, берёзы спилили. Гопники долго извинялись. Лена сказала: прости, я не... не... и разрыдалась. Она всё время косилась на брата. Нет, не на сланцы с майкой. На "дреды", "тату", "пирсинг". Брат ничего не сказал. Ни Андрею, ни Лене. Гопникам он пообещал: завалю. В следующий раз завалю, падлы. И ушёл.

Прямо в облике. "Дреды" скалились змеиными головами. И с бабками у подъезда поздоровался, выбегал — некогда было, а теперь — самое то. "Тетя Маша, баба Шура, как оно? Не хвораете?" Бабки раскрыли беззубые рты, закрыли, притворились, что спят. После, конечно, растрепали: Игорёк-то из тридцать пятой, Игорёк!.. Клал Хесус на общественное мнение, ржавый гнутый болт клал. Прилично-неприлично. Чихать! Не дураки на районе живут, выводы сделают. Нехилый такой coming out: вот он я, бойтесь, черти. Гопники едва штаны не обмочили. Вероятность следующего раза для старшего Федотова упала, ясен пень, до нуля. Ниже нуля. Зарубиться с одним из банды? С ума спрыгнули?! Так что Андрея не трогали, ни пока учился, ни позже.

Залётные кренделя понятия не имели о Хесусе. Отжать бабло, отжать айфон, перепродать барыгам, оттянуться. Чем не бизнес-план? А Федотов промолчал. Забыл напомнить? Постеснялся? Ботан и есть. Айфон брату подарил Хесус, четвертую, самую новую модель, и костюм подарил, и портфель. Федотов поджал пальцы в дырявых носках, крепче обхватил мобильник, зажмурился; в животе таял ледяной ком.

Стыдно бежать. Взрослому, работающему человеку от шантрапы. В собственном дворе. Драться Андрей не любил и не умел, да и костюм жалко. Он выбрал худший вариант — стал оправдываться. Не грубит, мол. А что позвонить не даст, так батарея у телефона села. Короче, сглупил. Мог бы попробовать съехать на базаре или в наглую забить стрелку — на завтра, на послезавтра, а вечером катать заяву в ментовке. Без мордобоя и в рамках закона. Очень эффективный способ, очень. После беседы в отделении шпана ведет себя крайне вежливо.

До заветного подъезда с кодовым замком было рукой подать. Метров сорок, и ты "в домике". Только речь шла не об игре. Какая игра, если четверо против одного? Правильно, стрёмная. Когда Андрей дёрнулся невпопад, шпана восприняла это как сигнал к драке. Н-на! Получи! С колена под дых, локтем по шее, каблуком в лицо. В общем, завертелось. Бить старшего Федотова никто не собирался, тем более всерьёз, тем более на детской площадке. Так уж вышло, бывает.

Вышло так, что Федотова увезли на "скорой" в реанимацию, где он и скончался, не приходя в сознание.

Шпану повязали на удивление быстро: нашлись свидетели. Идиоты твердили с пеной у рта: не виноватые мы! он сам! затылком! там бордюр! мы не хотели!! Те, что помладше, плакали. Двое других угрюмо катали желваки на скулах; понимали — загремят в колонию, если не отмажут.

Мать чуть удар не хватил. Онемела; глаза белые, безумные. Ходит по дому привидением, есть не ест, пить не пьёт, всё из рук валится. Блюдца, чашки, тарелки. Вдребезги.

Похороны организовал Хесус.

Обычный гроб, обычное кладбище. Часовня, батюшка с кадилом — мать настояла. Венки, памятник; горстка друзей и знакомых. Галка в чёрном закрытом платье, держится рядом, молчит, в глазах немая мольба: "Игорь, пожалуйста, Игорь!.." Зонты, нудный мелкий дождь. Погода подкачала, а может, наоборот, соответствовала. Комья земли на крышке гроба, неловкая пауза — речи произнесены, что дальше? Отмашка могильщикам, скорбные лица, карканье воронья. "Андрюшенька, сынок!.." Мать оттаскивают от гроба, увещевают. Всхлипывая, она безвольно оседает на траву, и Хесус подхватывает ее под руки. Еле переставляя ноги, мать идёт к воротам.

Поминки в кафе — сдвинутые столы, огоньки свечей, массивные стулья. Слезливые воспоминания. Женщины шепчутся в углу, кто-то курит на летней веранде, за столом молча, мрачно пьют — не чокаясь, за упокой, не чокаясь, до дна. Всё как у людей, как положено. Один Хесус выглядел необычно — для тех, кто его знал, разумеется, — в костюме, как у брата, с портфелем, как у брата. Строгий, бледный; повзрослевший. Подменили Игорька, шептались бабки. За ум взялся.

Не взялся. Ошиблись бабки.

Вторые похороны организовал тоже он, в СИЗО. Сначала чужие, затем свои. Представился адвокатом, прошёл к задержанным — в костюме, с портфелем, при галстуке. Не в облике, в образе. В образе Хесус был дьявольски убедительным. Он располосовал их в клочья, всех четверых. Длинные, узкие полосы.

Спагетти.

Кровь отмывали даже с потолка.

Его брали на выходе из СИЗО. Ну как брали? Тупо расстреляли из автоматов, десять рожков. Может, двенадцать. Никто не считал. Сотрудники ФСИН прятались за широкими спинами омоновцев. Договариваться? С кем? С животным?! Облик поглотил Хесуса целиком, эмоции утопили разум. Бей! Рви!! Кусай!!! Поздно, сказал потом старлей Иванов, напиваясь вдрызг на крохотной кухне, и тетя Маша погладила сына по плечу. В пятнадцать лет — поздно. Кувалда, добавил старлей. БАМ-М-М! — и мозги всмятку. Нет, поправил себя. Метроном. Бьёт, бьёт, бьёт. Без продыху. Не увильнуть, не прочухаться. Кретины. Подставили парня. Нельзя в пятнадцать. Или не знали, думали — туда-сюда, краешком. Вывезет. Вот, узнали. Он еще много чего сказал наедине с бутылкой и рюмкой, старлей Иванов, бывший член банды.

...от выстрела из гранатомёта лопнули стёкла. Когда тварь прекратила дёргаться и посмертно очеловечилась, труп отвезли в крематорий, где без проволочек, очереди и документов предали огню.

Не дураки на районе жили. Нет, не дураки.

Через три дня Хесус вернулся.

Правда, некоторые утверждали, что не Хесус, а Федотов-старший. В костюме, с портфелем...

Лучше б не возвращался — мать слегла днём раньше, сердце не выдержало.

2. Галка

От мытья посуды Галку отвлёк звонок. Родители задерживались, и Галка привычно ужинала в одиночестве.

— У Игоря брата избили. Он в больнице, в центре неотложной хирургии и травматологии, отделение реанимации, — сообщил незнакомый мужской голос. — Приедешь? Как бы глупостей не наделал.

— Вы кто? — растерялась Галка.

— Так ты приедешь? — не терпящим возражений тоном повторил мужчина.

— В больницу?

— Он сорвётся, устроит чёрт-те что, — гнул своё незнакомец. — Беды не оберёшься.

— Приеду.

— Молодец. — Голос потеплел. — Успокоишь его.

Галка не спросила — кого, и так ясно. В том, что Хесус натворит и наломает, если его спровоцировать, она не сомневалась. Триггером могло стать что угодно — расспросы медперсонала, случайная грубость, невинное замечание насчёт внешности. Внешность у Хесуса наверняка плывёт от пережитого стресса, выглядит он, скорее всего, странно, если не сказать больше. Достаточно единственной капли, и наружу полезет хищник, тварь с куцыми, куриными мозгами и молниеносной реакцией. Сначала проступят бугры "татуировки", затем "пирсинг" — лезвия, шипы, крючья, потом жуткие "дреды". Быстро, очень быстро. Не успеешь притормозить, и облик попрёт как на дрожжах, объяснял когда-то Хесус, выпрыгнет чёртиком из табакерки, полностью подмяв человека. Тогда кранты, тупая скотина будет творить, что захочет. Эмоции сильнее разума, Галчонок. Древнее, примитивнее. Зачем зверю ум? Только мешает.

Ехать на двух автобусах с пересадками было слишком долго, и Галка вызвала такси. С родственниками что-то? — посочувствовал пожилой бородатый водитель. Извини, конечно, не мое дело, лица на тебе нет. Срочно надо? Галка мотнула головой, да, срочно. Сцепив руки в замок, ссутулилась в кресле. Водителю словно передалась ее нервозность: он гнал с превышением, ловко проскакивая на зелёный, срезал углы на поворотах, шёл на обгон по обочине. У въезда на территорию больницы коротко переговорил с охранником, тот поднял шлагбаум, и такси, миновав пару корпусов, остановилось у невысокого кирпичного здания с вывеской "Отделение реанимации и интенсивной терапии". У входа стояла каталка без матраса, странный гибрид сушилки для белья и магазинной тележки. Спасибо, выдавила молчавшая всю дорогу Галка. Удачи, пожелал водитель. Галка поднялась на крыльцо и, толкнув массивную железную дверь, скрестила пальцы: хоть бы обошлось, хоть бы...

Коридор с выкрашенными в синий цвет стенами встретил гнетущей тишиной.

Она встречалась с Игорем с девятого класса — сперва с Игорем, затем с Хесусом. Четыре года. Жених и невеста, тили-тили-тесто... Думать о замужестве было, разумеется, глупо. Страшно, нелепо и... приятно. Кольцо, что подарил ей Игорь, нет, не золотое, серебряное с камешком, Галка демонстративно носила на безымянном пальце правой руки. Мать с отцом приняли к сведению, мнение остальных Галку не интересовало. Плевать, что про них говорят, с самого высокого этажа плевать. Не касается, точка. Если б можно было выбрать снова, Галка оставила бы всё как есть. Упрямая, да? — поддразнивал Хесус. Галка не отвечала, смотрела с мягкой улыбкой, и Хесус смущённо кашлял в кулак.

После того, как пропал семиклассник Женька Калмыков, выбирать стало поздно; труп нашли в лесу, у оврага, и по городу поползли жуткие слухи. Калмыков из-за меня, признался Игорь. Он к сборам готовился, а я влез. У меня брат, я не хотел, правда. Старлей сказал — Калмыков идиот, а Ингвар смеялся: так и надо, вообще не жалко. Я в церковь ходил, на отпевание, Жеку в закрытом гробу хоронили. У него лицо... Игорь дёрнул плечом, помрачнел. Наказали — за то, что без спроса. Я... вместо Жеки, на сборах. Короче, я теперь в банде. Мне после перелицовки дрянь всякая снится, и про тебя тоже. Галка ничего не поняла, кроме слов про банду. У тебя облик? — спросила. Новое имя? Хесус кивнул. Ну и пусть, решила она.

Сплетни гуляли по району от двора ко двору, обрастая невероятными подробностями; шепотки, пересуды за спиной, кривые ухмылки. Жених и невеста... Детская дразнилка обернулась гадкой издёвкой. Только Галка еще не догадывалась — почему. Родители делали вид, что знать ничего не знают — ни про облик, ни про банду. Лишь бы человек был хороший. Игорь вёл себя соответственно, поддерживая репутацию. А главное, знали родители, дочь не принесёт в подоле — ни сейчас, ни через год, потому что детей от этих не бывает. В целом, ситуация всех устраивала, разве что Галка иногда грустно вздыхала, но по совершенно иной причине. Эй, чего глаза на мокром месте? Потоп собралась устроить? — шутил Хесус. Галка отмалчивалась, не объяснять же очевидное. От "женской солидарности" тошнило: бабки, тётки, соседки — каждая считала своим долгом осуждающе покачать головой, ткнуть носом, а то и задвинуть речь о нравах, морали и последствиях. Если бы она намекнула Игорю, мол, достали — бабки с соседками быстро прикусили бы языки. Мешала гордость. Хотелось быть выше, чище, благороднее. Не опускаться до пошлых разборок. Хесус, конечно, ничего подобного не замечал, его волновало другое.

Ты меня не боишься? — спросил он как-то. Не бросишь меня, если... Галка понимала, что кроется за этим "если". Понимала его страх за нее. В сказке "Красавица и Чудовище" заколдованный принц освободился от злых чар, сбросив звериное обличье. Всё закончилось хорошо, любовь победила. Галка не была красавицей, а Хесус принцем, жизнь, к сожалению, устроена иначе; за мимоходом обронённое "нелюдь" она поссорилась с лучшей подругой. Хесус ждал ответа, напряженно хмурясь. Дурак ты, Галка крепко обняла его. Не брошу.

Коридор привёл в холл отделения реанимации, где на скамейках сидели двое молодых людей и девушка в бежевой кофте. Друзья Андрея? Коллеги? Или они тут по другому поводу? Гардероб не работал, в небольшом закутке неподалеку от площадки лифта стояла пара стульев, и Галка присела на один из них.

Спустя минуты томительного ожидания она, уже на нервах, достала телефон, собираясь позвонить, как громыхнул лифт; из дверей вышли Игорь с матерью, в бахилах и накинутых на плечи белых халатах. Игорь шёл, сгорбившись, ни на кого не обращая внимания, пока не уткнулся в стену. Очнувшись, обвёл помещение недоуменным взглядом. Умер, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь. Мать скорбно молчала, бледное худое лицо застыло посмертной маской. Трещина рта тянулась из угла в угол, грозя отколоть острый подбородок.