Печальный юбилей

"Советская Правда". No 318. 14 Дек. 1920 г.

ПЕЧАЛЬНЫЙ ЮБИЛЕЙ

(Исторический очерк)

"Как мало прожито

И много пережито".

Два года прошло всего с начала колчаковщины, а сколько тяжких испытаний пережито Советской республикой за этот короткий период. Сколько восстаний, сколько фронтов, затеянных разными генералами, авантюристами и разбойниками, мечтавшими в реках крови потопить великую русскую революцию.

Как в калейдоскопе мелькают пред глазами кровавые фигуры Колчака, Семёнова, Деникина, Юденича, Миллера, Врангеля и других волков отечественной контр-революции. Что осталось от них? А Советская республика стоит крепкая, как гранитная скала...

Эти мысли невольно приходят в голову при воспоминании о том, что разыгралось в Челябинске ровно два года тому назад. Как известно, эсеры решили основаться на востоке России и отсюда начать борьбу с большевиками... Из Самары они переехали в Уфу, а отсюда злосчастная директория с Авксентьевым во главе двинулась в Омск, как в новую столицу Российской демократической государственности, но здесь она была встречена более чем холодно.

И вот однажды приходит из Омска короткая, но выразительная телеграмма. Директория свергнута, об"явлено новое Всероссийское правительство во главе с адмиралом Колчаком, диктатором и верховным правителем. Телеграмма была получена утром и, как это было в дни чехо-словацкого переворота, на улицах поднялось колосальное оживление: высыпавшая на улицу контр-революционная буржуазия радостно обсуждала полученную весть.

Особенно понравились заключительные слова колчаковской декларации: "Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности".

А в рядах, так называемой, революцией демократии поднялось невообразимое смятение. Эсеры и меньшевики поняли, наконец, трагизм положения, вызванного глубоко неправильной тактикой соглашательства [78] с буржуазными элементами. Особенно смущал их арест директории.

Правда, и до переворота они чувствовали всю нелепость и трагикомичности положения директории в Омске: с этим высшим государственным органом не только не считались, но им даже не дали жилья в Омске, и они были вынуждены ютиться в вагонах на железнодорожной ветке, за что и получили меткое название "воробьиного правительства". Но такого плачевного конца, как арест директории несколькими головорезами, никто не ожидал...

Между тем в Челябинске военная клика, окружившая ген. Ханжина, подняла голову, и реакция забушевала во всю. Первым делом их было решено выслать из Челябинска до 500 человек (рабочие и социалисты). Уже был составлен проскрипционный список, но решение отменено благодаря вмешательству чехо-словацкого коменданта.

Надо сказать, что для чехо-словаков, хозяйничавших до того в Сибири, Омский переворот явился полной и, по видимому, неприятной неожиданностью, и генерал чешский Сыровой, игравший в любовь с эс-эрами и меньшевиками, очень рассердился и определённо грозил послать полки на Омск. Этим отчасти и об"ясняется та смелость, с которой Челябинская демократия открыла кампанию против Колчака. Меньшевики Маевский и Фомин стали печатать во "Власти народа" громовые статьи против нового диктатора, а комиссар Приуралья Кириенко отказался сдать должность вновь намеченному из белогвардейских офицеров комиссару Баженову, заявившему категорически, что он не признает Колчака. А когда причли арестовать эту троицу, ген. Сыровой взял их к себе в поезд под своё покровительство.

Городская дума, состоявшая в большинстве из социал-революционеров, не могла не реагировать на омские события и в первом же заседании вынесла резкую резолюцию с выражением негодования и протеста против диктатуры Колчака, с требованием суда над виновными в перевороте и аресте директории.

За городской думой потянулся и заседавший в те дни в Челябинске с"езд городских голов и председателей земских управ, который тоже вынес какую-то резолюцию протеста, хотя в значительно более мягкой форме. Мало того, даже "Союз возрождения России" — эта черносотенно-белогвардейская организация, и тот пробормотал что-то невнятное по поводу омского переворота. На последние две резолюции сферы но обратили никакого внимания, но резолюция городской думы задела за живое военную клику и председателя думы д-ра Р. долго таскали по разным начальствам и следственный комиссиям, пока, наконец, не арестовали и вместе с некоторыми лидерами думы не отправили под надёжным конвоем в места не столь отдалённые...

Сгущённость атмосферы продолжалась до тех пор, пока не выяснилось положение самих чехо-словаков. А положение выяснилось скоро, английский генерал Нокс, благосклонно отнесшийся к омскому перевороту и питавший нежные чувства к Колчаку, приказал Сыровому переменить ориентацию, пригрозив в противном случае лишить чехословаков самого существенного, т.е. англо-французских серебрянников. Угроза подействовала, и генерал Сыровой, как и подобает истинному предателю, выдал колчаковским шпикам и Маевского, и Кириенко, и Фомина. Они были увезены в Омскую тюрьму и, как известно, ночью зверски убиты на берегу Иртыша...

А городской думе приказали бросить всякое занятие политикой и вообще быть тише воды, ниже травы. Эсеры и меньшевики покорно полезли в щель, оппозиция кончилась, и началась колчаковская "тишь да гладь, да божья благодать".

Так закончился чехо-словацкий период русской контр-революции и начался новый период — колчаковский.

БЕЛЬСКИЙ [80]

ЦДООСО.Ф.41.Оп.2.Д.349.Л.78-80.