Штрихи

Сапоги

Купил как-то Юрий Матвеевич Щеголев себе хромовые сапожки. В магазине же переобулся, сунул старые ботинки вместе с новой коробкой в урну и сияющий вышел улицу.

Нежное апрельское солнышко приветливо отражалось в зеркальной витрине и делало вокруг головы Щеголева что-то в виде нимба. "Хорошо, — Щеголев вертелся перед витриной, разглядывая себя в фас и профиль. — Отличные сапоги. Перед такими сапожками, как говаривал О. Бендер, ни один стул не устоит".

Сапоги, действительно были замечательные: мягкая кожа, крепко прошитые, подбитые и, что самое главное, шли они Юрию Матвеевичу исключительно. Хоть и делали некоторое сходство с чертёжной рейсшиной, перевернутой вверх ногами.

Весь день Щёголев чувствовал себя легко и свободно, будто ангел. Будто не сапоги он себе купил, а весь до глубины души переродился. В любом месте ему казалось, что все на него смотрят, завидуют, шушукаются за его спиной и восхищенно кивают головами. А молоденькие девушки готовы броситься к нему, к его новым щегольским сапожкам и молить о снисхождении...

"Ах, как всё удачно сложилось!" — К прочему, Юрий Матвеевич ехал сегодня к своей родной тетке, в деревню, и, конечно, собирался там похвастаться перед родственниками вволю.

— Здорово Федор Андреевич! — На автовокзале Щеголев застал земляка своего и приятеля давнишнего Урюмова. — Никак тоже в Землянск собрался?

Федор Андреевич Урюмов, человек от природы мрачный и молчаливый, склонный более к созерцанию и мысли, мучился сегодня с похмелья — он вчера племянника в армию провожал и к беседе сейчас был расположен как телеграфный столб к охоте.

— Ага.

— А я вот сапоги себе купил. — Щеголев разом сообщил свою главную новость. — Хромовые. Ты посмотри какие сапожки! — Юрий Матвеевич оборотился кругом. — Как?!

— Ну. — Федор ответил односложно. Полуденное солнце припекало и от жары во рту стало отвратительно мерзко, а в желудке что-то горело огнем и прыгали черти. — "Господи, что мы пили вчера неужто политуру? Или это Танькины котлеты шалят?"

— Что "ну"? — Удивился такому невниманию Щеголев. — Я ж тебе толкую: сапоги купил. Побачь!

Щеголев живо скинул с правой ноги сапог и запрыгал цаплей:

— Кожу пощупай! Пощупай, тебе говорю... Как? Союска какая, а? — Он вертел сапогом перед лицом Федора и объяснял: — Колодка... ты где-нибудь видел такую колодку? А подбит как! Три ряда гвоздей, а гвозди какие! Латунь!

Федор реагировал слабо. Он несколько раз посмотрел на Щеголева, опустил взгляд на свои пыльные туфли, снова на щеголевский сапог, громко икнул и ответил:

— Да. — При этом посмотрел так тоскливо, что можно было разрыдаться, но Щеголев этого взгляда не разглядел.

— Я вижу ты ничего в сапогах не разумеешь. — Щеголев вернул сапог на ногу. — Но я тебе так скажу: в этих сапогах я до Землянска пешком дойду и хоть бы что. Даже ноги не устанут.

— Врешь.

— Как это вру? — Щеголев опешил. — Я в этих сапогах десять лет прохожу. Я ж тебе показывал, что это за вещь. Это ж ручная работа. А ты "врешь". Я тебе говорю дойду до Землянска — значит дойду. — Он загорелся новой идеей. — А хочешь на спор?

— Пешком до Землянска? — Федор ухмыльнулся. — Шестьдесят километров?.. Ноги собьешь и сапоги твои развалятся.

— Мои сапоги? — Щеголев ухмыльнулся и добавил уже с полным убеждением: — Ты, братец, действительно ничего в сапогах не понимаешь. В этих сапогах я дойду до Землянска и не вспотею. А носить их буду пятнадцать лет — не сношу. — Он растолковывал с выражением, с каким учитель второго класса растолковывает глупому ученику. Подумал и добавил печально: — Или даже все двадцать. Может меня и хоронить в них положат...

Федор хотел возразить, но котлеты в очередной раз заделали в желудке кульбит и спорить расхотелось. Тем паче, что подали автобус, и заждавшиеся пассажиры с шумом стали в него загружаться.

Пыльный Пазик преодолевал дорогу нехотя. Казалось он не едет, а борется с дорогой, с жарой и с пассажирами. "Ох, перегреется двигатель... сгорит", — чуть слышно стонал на каждом подъеме водитель и нервно дергал какие-то рукоятки. Автобус от этого било в трясучке, но на гору он все-таки выбирался...

И уж до Землянска оставалось чуть — километров от силы пять-шесть, когда на очередном подъеме автобус забился в конвульсиях сильнее обычного и остановился.

— Карбюратор закипел. — Водитель скривился, как от зубной боли и полез в мотор.

Юрий Матвеевич Щеголев и Федор Андреевич Урюмов вышли из автобуса. Землянск располагался на следующем холме, и до него казалось рукой подать.

— Пойдем? — Мысль родилась одновременно. Приятели посмотрели друг на друга.

— Пойдем. — Оба скинули пиджаки и повязали головы платками.

О споре никто не вспоминал: приятно было пройтись по сочному весеннему лугу под пение пичуг. И солнце уже не казалось таким палящим, а скорее приятно-согревающим...

— Погоди. — Щеголев присел, снял сапоги, связал их аккуратненько веревочкой за голенища и перекинул через плечо. — Мне ж в них двадцать лет ходить. — Пояснил удивленному Федору.

И пошлепал босыми ногами по теплой земле.

Встреча

Герман Иванович Недопанов, чиновник средней руки из городской администрации, отпуск свой проводил на даче, в Подусовке.

Деревенька маленькая и глухая Подусовка культурными развлечениями дачников не баловала. Забавы всё более старинные: преферанс и шахматы с соседями, ежевечерняя бутылочка сладкой наливки да разговоры до полуночи. Германа Ивановича это вполне устраивало. И когда он с видимым удовольствием устраивал своё брюшко перед шахматной доской, всем окружающим становилось понятно, что иного отдыха ему и не нужно.

А на все реплики о пользе бега трусцой, о необходимости занятия физкультурой он живо откликался и сообщал: "Именно голубчик! вот я посещаю наш подусовский пруд регулярно. И такая знаешь, по телу бодрость разливается! Проплывешь до другого берега и обратно — прямо ух!!" — И Герман Иванович энергично потрясал сжатыми кулаками.

Забавно это смотрелось от человека маленького роста с просторной блестящей плешкой на голове и рыжими кудряшками на груди.

Однако Герман Иванович ничуть не грешил против истины, и говорил правдиво и искренно: он действительно каждый погожий день ходил на пруд купаться. Собственно встреча, о которой идет речь, и произошла во время такого раута...

Герман Иванович Недопанов, с женой своею Ритой Моисеевной возвращался уже с пруда. В благостном расположении духа, заложив большие пальцы за лямки майки, он вышагивал, потешно выбрасывая вперед ноги, и философствовал. Рита Моисеевна, как обычно, подтрунивала над мужем, посмеиваясь над его "немужественным" видом и смешной походкой. "Ну ты прямо гусь у меня", — Рита Моисеевна предпочитала мужчин подтянутых, с военной выправкой, но элегантных.

Солнце к двенадцати часам припекало изрядно. Тени деревьев подобрались, и лесная тропинка золотилась в лучах опавшей сосновой хвоей и редкими лужами. Разговор мало-помалу сошел на нет. Тела плавились и просили передышки.

— Жарко сегодня, — чета, не сговариваясь, отвернула к бревну в стороне от тропинки.

И только Герман Иванович присел, только вытянул ноги (дорога от пруда к даче составляла километра три-четыре), только вдохнул полной грудью смолистого воздуху, только выдохнул блаженно "Хорошо!", только Рита Моисеевна презрительно хмыкнула в ответ "Хм!" и оправила на коленях ситцевое в голубой горошек платье, как кусты на противоположной стороне громко и подозрительно зашевелились. Супруги насторожились.

Раздвинув орешник руками, на тропинку вышел охотник. Залитый солнечными лучами он показался Рите Моисеевне богом охоты — до чего был хорош! Двустволка наперевес, сапоги с резным верхом, замшевая куртка, перепоясанная патронташем, и дивная шляпа с пером.

"Бог мой!" — Рита Моисеевна только всплеснула руками.

На Германа Ивановича охотник тоже произвел впечатление, но уже инкрустацией на прикладе и стволе ружья, кожаным, тонкой выделки подсумком и жаканами.

"Франт! — подумал он про себя с изрядной долей зависти. — Будто из книжки Тургенева явился".

Рита Моисеевна не сводила с охотника восхищенных глаз. Герман Иванович взревновал.

Охотник, между тем, приложил козырьком ладонь к глазам, осмотрелся и подошел к бревну, на котором расположились наши супруги.

— Ух, — он выдохнул негромко, будто бы про себя, и повесил шляпу на сучок. Лицо охотника показалось Герману Ивановичу пыльным и уставшим. — Загонял он меня. — Пояснил охотник, видя внимание к своей персоне.

Он присел, достал из подсумка трубку черного с резьбой дерева, стал набивать её.

"Ну точно пижон", — подумал Герман Иванович. "Какой элегантный молодой человек", — подумала Рита Моисеевна.

— С утра он меня по лесу гоняет, — охотник выпустил вверх густую струю ароматного дыма.

— С утра! — Полувопросительно вырвалось у Риты Моисеевны.

— С семи утра. — Охотник переломил двустволку, скинул хромовые сапоги. — Ухайдокал меня уже! Пять часов уже за ним иду.

"За зайцем видно идёт, — подумал Герман Иванович. — Не завидую косому, когда он его нагонит. Такому и из двух стволов пальнуть не жалко будет. Ради забавы-то".

— Ох устал, — продолжал охотник, — ну и устал! И ведь не отпустишь его, окаянного. Я-то охотник! Честь охотничьего цеха, гордость ну и всё такое прочее...

— Ну да, ну да, — супруги понимающе закивали головами. — Без этого никак.

— Или плюнуть? — Охотник постучал трубкой об ствол дерева, выбивая пепел. — А вдруг кто узнает? Позор! Нет, надо идти.

Охотник натянул сапоги, щелкнул двустволкой. Попросил у Риты Моисеевны глоток воды — в его красивой фляжке оставались капли.

— Пойду, — сказал прощаясь, поправляя усы. — Может к вечеру нагоню его мерзавца!

— Кого? — Герман Иванович не выдержал, — Кого вы загоняете, скажите нам, пожалуйста. Зайца или, может быть, лису? Нам очень интересно!!

Рита Моисеевна умоляюще сложила руки на груди.

— Да какого зайца? — Охотник презрительно сплюнул в пыль тропинки. — Стал бы я за каким-то зайцем пять часов круги по лесу резать!! Кобель мой от меня ушел. Зараза!! Его жена две недели не кормила, а сегодня только я его с поводка спустил — он пулей, и поминай как звали. Двести пятьдесят целковых за него отдал. Охотничья порода. Э-эх!!

Он махнул рукой и быстро скрылся в кустах.

Начальник столовой

К самой окраине маленького, что ни на есть провинциального городка, притулилась военная часть 56173. Тихая размеренная жизнь городка незаметно проникла сквозь высокий каменный забор части и никто уже не помнил зачем она была построена, от кого должна защищать и кого собственно защищать в этой таёжной глуши?

Часть жила жизнию мирной и солдат более чистки ружей интересовало, что будет сегодня на обед или, допустим, на ужин. Гадали, как постарается Иваныч, и кто сегодня в наряде на кухне — начистят ли вдоволь картошки?..

Поваром в части работал вольнонаёмный Иван Иванович Борщеваров. И фамилией, и внешним видом, а был Иван Иванович среднего роста пухленьким толстячком, и складом характера, и врожденной чистоплотностью Борщеваров представлял собой идеального повара. Ту мифическую фигуру, что идет с нами по жизни с малолетства. Сперва она советует нам тёртую морковь, из книжки о вкусной и здоровой пище, потом выкатывает на сверкающей тележке своё фирменное блюдо во французских кинофильмах и уж совсем в конце советует воздерживаться от всего вкусного...

Профессию свою Иван Иванович любил. Готовил с удовольствием, легко и свободно. Долго вываривал мозговую косточку, рубил капустку, играючи забрасывал в котел овощи, большим половником помешивал аккуратно, и снимал пробу огромной деревянной ложкой, что торчала у него из нагрудного кармана непременно.

Отчего судьба забросила его в конце жизни в глушь таежного городка никто не знал, а сам он на эту тему говорил неохотно. Ходили слухи, будто раньше работал Борщеваров в столичном ресторане. Шеф-поваром. Кто верил, кто не верил, но все единодушно признавали, что готовит Иван Иваныч бесподобно.

Только один человек в части всякий раз нервничал и раздражался, вкушая борщеваровскую стряпню. Злился, язвительно выражался в адрес повара и даже жаловался командиру части. Хрякин Маркел Модестович.

Хрякин военного звания не имел и, также как Иван Иванович, работал в части вольнонаемным. Только в должности несколько противоположной поварскому делу, хотя и имеющей к нему отношение.

Он являлся в столовую всегда последним, гремел тележкой собственной конструкции. Смастерил её Хрякин из старой детской коляски германского производства. Установил на колеса деревянный ящик из-под яблок и прично примотал его бечевой.

Первым в столовой появлялся командир части. Борщеваров встречал его лично. По тому, как командир поглаживал свои густые, смоляно-черные усы заключал о настроении командира и расплывался в улыбке. Или же стремглав бежал на кухню, скорее подавать.

После обеда настроение командира всегда повышалось. И уж если до принятия пищи чувствовал себя прилично, то после... Он кликал с кухни Ивана Ивановича и громким своим басом выражал благодарность, жал руку и ставил в пример "имеющимся отдельным шалопаям". Борщеваров после такой похвалы вспыхивал как перезрелый помидор и подсаживался за командирский стол.

— Мне ж доводилось в "Праге" работать, — проговорился он как-то. — То-то были времена... — Он мечтательно прикрывал глаза. — Вот помню был случай французы обедали, а у меня фирменное блюдо: цыпленок в белом соусе с черносливом...

— Хех-ты, будь она неладна! — Хмыкал командир и хлопал повара по спине. — Мастер ты заливать, Иваныч! И придумает так ловко: французы! Хех-ты!.. Но приготовил сегодня хорошо, вон как бойцы ложками гремят. Так бы на плацу старались.

Солдаты облизывали ложки и просили добавки...

Последним приходил Хрякин. Его порция уже стояла на отдельном столике — ждала, но он не торопился. Он обходил солдат, заглядывал им в тарелки, качал головой и бурчал что-то невнятное себе под нос. Заходил в мойку, громко гремел крышками бочков, матерился и недовольный выходил.

Только после "обхода" садился есть.

В иные дни он приносил с собой четвертинку водки. Выпивал её залпом и, после обеда, наверняка скандалил с поваром.

— Опять все съели! — Хрякин срывал с бачка для отходов крышку и совал повару под нос. — Всё! Всё сожрали. Подчистую!!

— Ну. — Коротко отвечал Борщеваров.

— Что ну? Что ну? — Хрякин вспыхивал. — Что я-то теперь делать буду?

— А я причем?

— Ты мне тут Ваньку-то не валяй. "Я причем", — передразнивал Хрякин. — Твоя работа. Смотри Борщеваров, строгое предупреждение. Солдаты всё дочиста съели, а чем мне поросят кормить? А? Тебя спрашиваю?! Не знаешь? Я тебе скажу: чтоб завтра была перловка!

Назавтра Иван Иванович Борщеваров, морщась и зажимая нос, варил перловку. Командир части недоуменно тыкал в кашу вилкой и уходил голодный. В солдатских мисках оставались горки ненавистной "шрапнели", а бачки для отходов быстро наполнялись, обещая сегодня поросятам праздник...