Чава

Полуоткрытый зал ресторана плавно переходил в террасу, которая так же плавно оканчивалась бульваром. В жару я предпочитал сидеть на террасе. Наверное, здесь больше воздуху. И солнца. Впрочем, солнца в Испании хватает везде. Официант принёс бутылку вина и запотевший бокал. 'Грасиас, — кивнул я парню, — мучас грасиас!' Моя гостиница располагалась через дорогу, и я считался здесь завсегдатаем.

Посетителей было немного — сиеста едва закончилась. Откуда-то из глубин ресторана зацокали каблучки, и мимо меня прошла девушка. 'Француженка', — подумал я, — наверное'. Разглядывать посетителей здесь не принято, но я люблю это делать.

Несколько впереди меня сидел старичок, француженка остановилась как раз у его столика, выбирая подходящее для себя место.

— Voulez-vous coucher avec moi ce soir? (Вы не хотите переспать со мной сегодня ночью? фр.) — Старичок легонько шлёпнул француженку, и я, к приятному своему удивлению, рассмотрел, как округлость девичьей попы легла в ладонь престарелого ловеласа.

От неожиданности француженка вздрогнула и повернулась с явным намерением отвесить мерзавцу пощёчину, но рука её замерла в воздухе. Она не ожидала увидеть хулигана такой благовидной внешности. Старичок рассмеялся, и от этого смеха вовсе невозможно стало ударить его. Старик смеялся чистым детским смехом, будто разноцветные бусины рассыпали по паркету: они прыгали, переливались и снова прыгали. Маленькая радуга. Даже обидеться толком на такой смех было невозможно.

Француженка повернулась и ушла. В тот же миг на террасу выскочила официантка. Горячась и жестикулируя, она застрекотала на каталонском. Говорила она быстро, эмоционально, но я, к сожалению, не знаю этого диалекта, и только отметил частое 'Чава' в её выволочке. Так зовут старика, понял я. Старик опять расхохотался, официантка гневно топнула ножкой и исчезла. Так же быстро, как и появилась.

Я подхватил бутылку с остатками вина, бокал и направился к столику нахала.

— Вы позволите?

Старичок нимало не смутился. И не удивился.

— Конечно! Пожалуйста! — Вблизи его улыбка казалась ещё миловиднее. — Как говорят у вас в России, нет ничего приятнее, чем почесать, где чешется, и послушать друга, вернувшегося из дальнего путешествия. Ваше путешествие было достаточно долгим? — Он опять рассыпал разноцветных бусин.

— А откуда вы?..

— Как вам эта une rusée? (штучка фр.) — Перебил Чава. Он улыбался губами, глазами и даже руками. — Обожаю француженок. Удивительная смесь целомудренности, любви и порочности. И — меня это просто поражает — эти противоположные качества прекрасно в них уживаются. К тому же, они замечательные жены. Не хотите жену француженку? Могу вас познакомить.

Я пренебрежительно поморщился, он понимающе кивнул.

— Так откуда вы поняли, что я русский?

— О, камрад, — он хитро прищурился. — Во-первых, я художник. Во-вторых, я хороший художник. — На моё счастье, старику хотелось поболтать. — А в-третьих, из личного опыта. Когда я был молод, я рисовал одну русскую девушку.

— Полагаю, это оставило неизгладимый след? — Мне не хотелось обижать старика. Лёгкой иронией я хотел его раззадорить.

— О! Более чем! Вам, вероятно, не терпится услышать эту историю. — Я не успел сказать 'да', я даже не успел подумать, как Чава начал рассказ.

— Я был молод. Я был беден. Я был чертовски талантлив. Это трудно понять, но поверьте старику, с возрастом мы набираемся опыта, но растрачиваем талант. Да. Это похоже на песочные часы: талант утекает, и вы вынуждены постоянно досыпать песчинки опыта, знаний, интуиции... ещё Бог знает чего, чтоб ваши часы шли. Но не стану вас утомлять старческими умствованиями. Однажды утром в мою мастерскую пришла пара. Русские. Он, богат. Она красива. Он любил её. Она любила обнаженную Маху. Вы знаете эту картину?

— Франциско Гойя. — Кивнул я в ответ.

— Я не знаю чем Маха возбудила воображение Джули... могу только догадываться. Возможно они были в Прадо, возможно в вашей русской истории были подобные сюжеты. — Чава задумался. — Так или иначе, Сержио предложил мне весьма приличную сумму, и даже заплатил аванс.

Я взялся за работу, как молодой барс! Ещё бы, бросить вызов великому Гойе! Она пришла вместе с мужем, разделась. Я уложил её на софу. Первые минуты Сержио помогал мне. Джули казалась робкой девушкой, ей было трудно раздеться перед незнакомым мужчиной. Передо мной. Потом Сержио сказал, что художник, как доктор — его не нужно стесняться. И оставил нас.

Эскиз я делал углём. Поначалу дело спорилось. Я быстро и легко сделал первые контуры, но на третий или четвёртый день стал ловить себя на странной... — Чава задумался. — На странной задумчивости. Джули меняла позу и я должен бы сказать ей вернуться, но мысли мои отрывались от рук. Уголь продолжал скользить по бумаге, а я начинал фантазировать. Понимаете, эта ваша северная грация она скрыта глубоко внутри. Её сразу не заметить, но когда эти линии и контуры начинают проступать... это напоминает послевкусие хорошего вина. Вы понимаете? — Я не понимал. — О, Боже мой! — Чава волновался. — Художник должен проникнуть в мир своей натуры. Понять её прелесть, а потом рисовать. Рисовать эту сущность. Но как только ваша дикая скрытая грация проступала, я просто терял голову.

— Прохватило вас?

Старик долго хохотал, рассыпал свои бусины. Я любовался его лицом.

— Уголь я кое-как закончил, но когда взялся за масло. Это были адские муки. Она вдруг, в каком-то своём природном порыве, поворачивалась или забрасывала руку, поправляя волосы, и я терял голову. Я представлял, как я набрасываюсь на неё, как, начав от самых пяточек, я касаюсь её кончиками пальцев, стараясь впитать всю плавность линий. Познать её. Я бегу вдоль ног, и добравшись до нижних округлостей, уже не в силах сдерживаться, я касаюсь её языком. Долго протяжно целую, и веду языком вдоль спины. Рисую тонкую влажную линию. Я хочу её всю! Я стремлюсь туда — к шее, к ушку. О, эти ушки! Я позволял своему языку играть с её мочками, а когда он уставал, и хотел чего-то большего я отпускал пострела к её губам. Я чувствовал её губы, её рот, её зубки. И здесь уже художник брал верх. Я переворачивал её на спину и дальше ласкал руками. Пальцы проходили от грудей — соски Джули уже твердели к этому моменту и, двумя крупными виноградинами, по очереди нежили мой рот, — мои пальцы бежали туда, вниз, поиграть на венерином холме, в кудряшках, чтобы потом почувствовать её влагу. Её настоящий вкус. А потом я брал её. Безудержно. Дико. Отдавая всего себя. Сливаясь с ней. Вбирая её всю.

— Вы были близки?

— О нет! — Чава затряс головой. — Как можно? После моих фантазий? Я просто не знал, что мне делать! Портрет продвигался очень медленно. Меня не торопили, но я боялся, что я просто не смогу его закончить! Мужчина побеждал во мне художника!

— И что потом?

— Потом? — Художник окликнул официантку, испросил воды. Потом поправился и заказал бутылку вина. — О! Испанское солнце, мой друг. Оно пробуждает тайные страсти, оно будит пороки, оно лелеет страсти. Скрытые страсти. Опасные страсти. Испанцы привыкли к нему, но для северных народов наше солнце губительно. Когда появляются ваши демоны, вы не умеете с ними сладить.

Всё закончилось неожиданно. В один из вечеров я решил выпить вина, вот как мы теперь. Моя мастерская располагалась на верхнем этаже дома. Было уже поздно, я тихонько вышел и стал спускаться по лестнице, и увидел её. Вернее, их.

Не могу сказать, было ли это изощрённым садизмом изменить мне именно здесь, рядом с нашей мастерской или это было мимолётным порывом. Животным порывом. Я увидел два этих сплетённых тела, судорожно спрягающихся как единый механизм.

— Это был её муж?

— О нет. Это был консьерж нашего дома. Блеклая самодовольная личность. Из всего доступного окружения он, наверное, был ближе всего к тому, что называется 'животное'.

Я вернулся в мастерскую. Ярость душила. Я бросился к портрету намереваясь уничтожить его. И тут... — Чава глотнул вина. — Я увидел свою ошибку. Как художник. Я сделал неверно полутень на бедре, начал исправлять... а когда очнулся, портрет был закончен. Мне удалось пропустить через себя гнев и закончить работу.

Я завернул картину и отправил Сержио. А сам отправился на пленэры. На неделю. Вот и всё.

P.S. Я никогда более не встречал старика. А несколько лет спустя, я узнал, что Чава уменьшительное от Сальваторе.