Принцип подобия

Принцип подобия

Автор благодарит: Рёсхен, Кетцера — за вычитку. Итиль Тёмную — за "считалочку". И всех игроков "Центрума" за пра-идею.

"Similia similibus currentur"

Первый закон гомеопатии

Металлическая конструкция напоминала детскую книгу с объемными картинками-аппликациями; тот, кто придал подобную форму дыбе обладал неплохой фантазией и чувством юмора. Железная "книга" могла раздвигаться, выпячивая тело прикованного узника под нужным углом, а могла и захлопнуться, раздавив мышцы и дробя кости. Последнего, впрочем, не требовалось.

С тех пор как Магниты стали не только охотниками, но и палачами и пыточных дел мастерами, любые приспособления устарели, словно дубина по сравнению с ядерной бомбой. Указ о "дополнительных полномочиях" обсуждался как в Совете, так и среди светской аристократии; полуофициальные (и желтые) газетенки верещали о "произволе" и "узаконенном садизме", но очередной рецидив захлопнул рты намертво. Надежнее — только суровой ниткой зашить.

Призывать непосредственно во время охоты — ненадежно, опасно и часто стоит жизни Магнитам, а их и так мало, — гласило официальное объяснение.

Вранье.

Целест пробормотал злое, как воронье карканье, слово.

Вр-ранье. Честный бой в том числе и безопаснее "отлова"... помимо того, что экономит драгоценные баллоны с нейтрасетью.

Но Целест не спорил, никто из них не спорил.

Гомеопатические дозы, помнил он, — о да, конечно, помнил. Магниты — армия ордена Гомеопатов, а мудрые твердили: подобное лечится подобным, и ваша сила — суть зло, обращенное на службу добра, а потому соблюдать осторожность — превыше всего.

Целест помнил.

Всегда. И даже теперь.

От нового прикосновения, одержимый взвился на раскладной книге-дыбе, мышцы его натянулись, словно готовые лопнуть. Целест прищурился: холод действует? Ледяная корка проползла от мошонки узника к пупку, оседая розоватыми от крови и причудливо-прозрачными, похожими на опалы, каплями на жестких лобковых волосах. Яички сморщились, почти втянулись в живот пленника, но боль это вряд ли уменьшило.

— Отвали, ублюдок! — прохрипел узник. В десятый или двадцатый раз в течение последнего часа. Целест вздохнул, оторвался от созерцания примороженных гениталий жертвы, хмуро окинул взглядом одержимого целиком: смуглый черноволосый парень, похожий на дикаря с какого-нибудь залитого солнцем и ядовитыми гадами острова; судя по гортанному акценту и впрямь чужеземец.

Впору пожалеть, если не вспомнить, как этот тип потопил целый корабль... заставляя экипаж и пассажиров отрывать друг другу конечности и пробивать днище.

"Разумный" одержимый. Прежде Магниты были псами, что грызут глотки бешеным волкам — теперь это более напоминало войну. И допрос. Иначе зачем приказ записывать каждое слово одержимого? Матерное — тоже.

Хотелось выбраться из провонявшей тухлой кровью, блевотиной и мочой пыточной — словно в насмешку из бойницы-окна на высоте двух человеческих ростов золотился ранний вечер, прохладный вечер последних дней августа — скоро его сменит осень, златогривая своевольная осень. Тесная каменная клетка — серые стены, низкая дверь и непропорционально высокие потолки, одновременно выстуженная и душная — наказание не только жертвам, но и палачам.

Волосы лезли в рот. Целест ненавидел келью, устрожение правил испытания; ненавидел все вокруг, в первую очередь — одержимого. Тот напрягся, за голени и запястья его надежно держала дыба с нейтрасетью, но попытку плюнуть палачу в лицо это не отменило. Целест машинально уклонился от сгустка слюны пополам с кровью, клочьями опаленной плоти и желчью. На каменный пол бряцнуло несколько выбитых зубов.

Сдаваться дикарь не собирался. И, между прочим, иглы под ногтями не помешали ему сложить непристойный жест.

— П-поди сюды, красавчик... от-тымею, — причмокнул одержимый, словно объект его вожделения только что не отморозил ему все необходимые инструменты. Вместо ответа Целест запустил сгустком отравленных шипов, и хотя яд ожег паховые вены до тошнотворного бульканья вскипевшей крови, одержимый только призывно дернулся. Определенно не собирался отменять приглашения.

— По-моему, довольно, — вслух продекламировал Целест. Хотелось добавить многое — комментарии к постановлению Совета Гомеопатов: тот предписывал терзать несчастных до последнего "дабы не допустить ошибки". Еще больше хотелось задрать свинцово-серую мантию Магнита, достать из карманов джинсов сигареты и всласть подымить, однако курить в смрадной келье Целест брезговал.

— Рони, твой клиент, — позвал он. — Сомнений нет, а? Я его уже наизнанку вывернул, а он все на мою красоту любуются... Сволочь. И надеюсь, ты тщательно записал все его ругательства — пусть Совет наслаждается.

Словно в подтверждение, одержимый хрипло захихикал. Целест сплюнул на пол:

— Задолбали дурацкими приказами.

— Не надо, Целест. Мудрым виднее. Иду, — отозвался Рони. Прежде узник не видел второго, а теперь, когда тот приблизился — заорал, срываясь на подвывания; Целест демонстративно заткнул уши. Вот, казалось бы, чего бояться? Рони, он же Иероним — версия, которую услышать можно разве на официальных собраниях Магнитов; более безобидного на вид создания не сыщешь — невысокий, где-то по плечо долговязому Целесту, почти альбинос и похож на лабораторную крысу. Вернее, учитывая упитанное телосложение — на лабораторную морскую свинку.

Но Целест понимал, почему одержимый завизжал. Целест был "воином" — их боялись, но в меру — так опасаются револьвера или обоюдоострого кинжала; Целест мог вызвать огонь или заморозить арктическим льдом, выстрелить шипами или оплавить кислотой. Не более того.

"Мистиков" недолюбливали даже высокопоставленные чиновники и аристократы. Как-то Рони с характерной отрешенной горечью заметил: "мистик"-Магнит отличается от одержимого только тем, что убить его — незаконно. Святых мало — каждому есть чего спрятать от эмпатов; редкий мазохист-фанатик исповедей настолько пустит в душу добровольно. Защита или нет — большинству неприятно.

Целест привык. Рони его напарник слишком давно. И друг... да, и друг тоже.

Еще Целесту любопытно. Сколько ни смотри — все равно любопытно.

Черты лица у Рони невыразительные, словно размазанный дождем акварельный рисунок, и выражение почти не меняется; стоит рядом — отрешенный, потерянный, как деревенский дурачок на столичном гулянии. А узник хрипит до кровавой пены, и молит... молится...

Жаль, Целест способен наблюдать лишь внешние проявления. Говорят, кто испил полную чашу кошмаров, насланных хорошим мистиком, почтет Ад за дом престарелых, а Сатану — за ворчливого старикашку с клюкой. Одержимый слабо подвывает, по уголкам рта ползет кровавая пена, а глаза закатились, как у эпилептика. Рони стоит рядом — маленький, неприметный человечек.

Всего-то минуты три. Максимум — пять; меньше, чем на сигарету требуется.

Говорят, для мистика — и жертвы, эти мгновения длиннее бесконечности, поделенной на нуль.

— Отозвался, — Рони пригладил короткие белесые волосы, отчего те приобрели еще более взлохмаченный вид. — Проклятье, ну сразу ясно же, что он мой...

— Правила, — поднял указательный палец Целест. На длинном аккуратном ногте присохла капля крови, Целест скривился и оттер ее о мантию. — "Испытания телесные прежде, дабы каждое рекомое слово втуне не пропало; таков закон о "разумных одержимых". Видимо, в Совете решили...

— ...что мы сожрем все мозги несчастных одержимых, не поделившись с вами кровью.

Пару мгновений Целесту потребовалось, чтобы опознать за безнадежно-скучным тоном шутку. Между прочим, целое искусство. Когда-то не хватало и часа!

— Черт, — расхохотался он. — Ты хоть для разнообразия пользуйся интонацией... знаешь, паузы — это запятые, восклицательные знаки... ладно, молчу. Что с клиентом?

Рони пожал плечами. Теперь стоял он спиной к узнику, зато Целест еще рассматривал дикаря. Искалеченное тело застыло в позе наркомана в экстазе, смуглая кожа посерела до оттенка плесневелых камней пыточной. Дикарь жив, конечно. Тот случай, когда эвтаназия оказалась бы полезнее витаминов...

Все-таки не зря говорят про мистиков, мол, они "высасывают мозги".

Или душу. Кусок мяса без разума — меньше, чем труп. Но еще пригодится... дополнительная причина не убивать одержимых на месте, а волочь в Цитадель.

"Чего же Совет все-таки хочет услышать от них?"

— Пойдем, а? Здесь воняет. И я хочу помыться, — он потянулся хлопнуть Рони по плечу, но в последний момент остановился: не хотел пачкать того кровью.

*

От начала дней, может быть, храня в памяти детскую травму — Всемирный Потоп, человечество ждало Апокалипсиса и "конца времен". Пророки изрекали запутанные и непонятные откровения-катрены, а шарлатаны расшифровывали, пытаясь заработать на страхе людском "здесь и сейчас". Предсказывали и огонь с небес, и голод, и — разумеется! — чуму.

Чума и явилась. В странной, мало кем ожидаемой маске, без бледного коня, и ангелы не возвестили о ней золотыми трубами.

Кабинетные ученые, из тех, кто видит мир сквозь пелену пергамента, килобайты архивных дисков и перфоленту, говорили о том, что первые симптомы эпидемии относятся еще к 20 веку. "Дети-индиго", "особенные" — так именовали первых одержимых; по иронии судьбы человечество тогда страшилось штаммов свиного и птичьего гриппа, ядерной войны и мирового терроризма, а истинную угрозу воспринимало скорее как добрый, в крайнем случае, нейтральный знак.

Пророки во главе с Нострадамусом и Иоанном провалили экзамен на достоверность.

Кабинетные философы из тех, кто проводит жизнь в четырех стенах, но судит о целой Вселенной, говорили: люди слишком боялись смерти, воспринимали "чуму" буквально, а потому пропустили одержимых. От болезни ведь не умирали. Во всяком случае, сами зараженные.

Позже взяли слово теологи, и они сравнивали эпидемию с одержимостью демонами, устаревшим средневековым понятием; к двадцатому веку оно прокисло и годилось разве для фильмов класса "D" и книжек в мягкой обложке. Но термин прижился.

Одержимые.

Безумцы, наделенные безграничным могуществом. Вирус (или злобная воля самого Дьявола?) делился на два подтипа: физического и психического воздействия. Поначалу заметны были первые, и среди запыленных томов и сбоящих дисков есть свидетельства, когда один одержимый, сумасшедший, как мартовский заяц, обрушивал огонь и ядовитые испарения, сонмы пчел и каменный град на целые города. В День Памяти транслируется знаменитое видео, заснятое на камеру мобильного телефона: тихий город, ланч в студенческой закусочной, смех и шутки. Невзрачному парню — по виду, типичному "ботанику", чьи дужки очков чуть не толще запястий — случайно, а может быть, нарочно, шутки ради, опрокидывают кетчуп на светло-голубую рубашку. Невинная оплошность или забава.

Достаточно, чтобы вырвался демон. Из ладоней "ботаника" — жгутами нефтяно-черной жижи; жгуты похожи на щупальца и обматывают сначала приятелей за столиком, а потом и всех посетителей закусочной. От прикосновений к коже жертва вспыхивает, вместе с ней — аккуратные круглые столики и плетеная корзинка со свежей выпечкой. Картинка на видео мелькает, звук прерывается, но крики боли слышны все равно — они пробиваются сквозь ужас самого случайного "оператора", сквозь годы и столетия — запахом горелой плоти и обугленных костей. Одержимый выстреливает новыми и новыми щупальцами, они отрываются, похожие на гладких бурых цепней, скользят за жертвами на улицах — одно выхватило младенца из колыбели и разорвало пополам; на долю секунды камера останавливается на вывороченных и пригорелых внутренностях на фоне одеяла с пестрыми Микки-Маусами. Последний кадр — разорванная рубашка "ботаника", втоптанная в грязь на полу закусочной. На ней красное. Красное, но не кетчуп.

Запись демонстрируют каждый год, но к ней нельзя привыкнуть.

Однако "физики" оказались только верхушкой айсберга. Пожалуй, с ними все-таки можно было бороться — несоизмеримые потери, порой целый гарнизон спецназа, чтобы уничтожить одного одержимого. Но — можно.

Те, кого потом назвали "психами" оказались хуже.

Свидетельств почти не сохранилось. Одержимые-"психи" — эмпаты, телепаты, гипнотизеры; "властелины душ" — погружали в безумие и вырывали из реальности, но кто сфотографирует дно пустоты? Уцелели лишь обрывки информации о некой девочке: дневники нескольких выживших из маленького городка, волей больного ребенка погруженный в беспросветный кошмар. Доживали авторы мемуаров среди покоя, сбалансированного питания и зелени... в доме скорби.

К середине двадцать первого века эпидемия почти совершила то, чего не удалось ни ангелам с трубами и мечами, ни ядерной бомбе.

От цивилизации остались разрозненные группы людей, что прятались в развалинах городов, с ужасом ожидая, что в их маленьком сообществе тоже объявится одержимый. Болезнь вспыхивала бесконтрольно, без предварительных симптомов или какой-либо закономерности. Сегодня ты человек — завтра всемогущий разрушитель.

Человечество вымирало.

Но Бог решил пощадить Своих детей — или, как утверждают менее склонные к религиозному толкованию ученые, природа восстановила баланс, выработала естественные "антитела". Через сто пятьдесят лет после начала эпидемии стали появляться первые Магниты.

Тогда они не назывались Магнитами, конечно. Титул придумали много позже, как и философию самого ордена Гомеопатов; просто рождались дети, наделенные способностями одержимых, но с сохранным разумом и личностью. Более того, они могли выявлять — "призывать" — больных, и нейтрализовывать их.

Это было спасением. Это было панацеей.

Появился орден Гомеопатов — идеологи его перерыли почти утраченные архивы, и нашли рассуждения еще эллинские: "подобное лечится подобным". Подходило как нельзя лучше.

Гомеопаты спасли человечество. И цивилизацию тоже — между прочим, напоминая о сием неоспоримым факте при каждом удобном (и не очень) случае.

Приблизительно тогда в Мире Восстановленном ловцов назвали Магнитами, имея в виду способность "притягивать" и оставлять от одержимого вывороченные ошметки или кусок мяса без проблеска воли. Безопасные ошметки, безопасные "растения"... уже безопасные.

Магниты помогли взять эпидемию под контроль, но часто гибли и сами, призывая чужую сторону: если "физик" пытался бороться с "психом", побеждал одержимый — и наоборот.

Двое — лучше, чем один. Принцип пары закрепился прочно и нерушимо. Мистик и воин не охотятся поодиночке — только вдвоем; второй все равно пригодится — прокладывать путь огнем и каменным мечом, либо отгонять случайных зевак, дабы не пострадали.

Гомеопаты стали новой Инквизицией. С той разницей, что "ведьмы" существовали вполне реально, периодически проявляясь в мелких селениях и крупных городах; иногда их ловили с помощью сети-нейтрализатора — гениального изобретения, спасшего многие жизни в первую очередь Гомеопатов, хотя ветераны презрительно фыркали на "детские игрушки в баллончиках", — и "призывали". Воздействие физическое — призыв "физика" (вернее, воина — каждый уважающий себя Магнит-физик смертельно оскорбится, если его так назвать); галлюцинации и эмпатия — мистика.