Социо-пат
"Самый дурной человек — тот, который больше всего замыкается в себе, направляет все сердечные помыслы на самого себя".
Жан-Жак Руссо
Пролог
Когда закрываешь глаза, словно оказываешься там, где ни один человек при жизни оказаться не может. В темноте, испещренной росчерками твоего собственного воображения. В темноте, рождающей вокруг совсем иной мир, нежели тот, в котором живет твое тело. Ты попадаешь в место, из которого может вырасти рай или ад. Все зависит лишь от того, кто ты сам.
Он, закрывая глаза, не попадал ни в рай, ни в ад. Он соскальзывал, словно погружаясь с головой в теплую ванну, в мир другого человека. Того, кого давно не существовало, и чье существование было лишь печальной прелюдией к финалу. Но память невозможно убить. Как сорная трава, она прорастает сквозь любые заслоны и отравляет, подобно самому страшному яду, существование даже наиболее беспамятных из людей.
Иногда во время этих визитов в чужую жизнь он чувствовал, что по щеке его тела бегут слезы. С этим ничего нельзя было поделать. Воспоминания рождали эти слезы. Тот, другой, часто плакал. Дома, в подушку, тайком от семьи. На улице, не замечая никого вокруг, но стараясь поскорее исчезнуть с чужих глаз. В толпе чужаков, подобных стае диких гиен, изготовившихся терзать слабую жертву. Он часто плакал. Плакал от боли, стыда, унижения, разочарования. Плакал из-за других, но чаще всего — из-за себя.
В отличие от хозяина своей памяти, сам он не плакал никогда. Ему были доступны лишь смех и ярость. Сами по себе слезы никогда не катились из синих глаз, смотревших на окружающих с усмешкой. Но память творит невозможное. И, закрывая глаза, он плакал. Того, другого, за это считали нытиком и слабаком. Наверное, справедливо. Хотя он не был размазней, умел добиться цели, умел взять себя в руки. Но зачастую самые незаметные вещи, поступки, явления, слова, вроде бы не столь уж и больные, вызывали совершенно неожиданные слезы. Многие могли бы посчитать такое состояние души сумасшествием. Но он не был безумцем. Укол булавкой причиняет не меньше боли, чем удар ножом, если уколоть чувствительно.
Часто вместе со слезами приходил перехватывавший горло спазм. Так тоже бывало с призраком прошлого, когда от кажущейся или действительной несправедливости он начинал задыхаться, как рыба, вытащенная из воды. И впрямь — не хватало какой-то собственной среды, потерянной, когда его втащили в этот мир.
Но заканчивалось подобное всегда одинаково: он открывал глаза, и все, что вспоминалось, уходило глубоко под диафрагму, чтобы затаиться и ждать. Ждать момента, когда он вновь закроет глаза.
— У тебя опять слезы, — донесся справа женский голос, стоило лишь разомкнуть веки, чтобы увидеть обшивку салона. — Дай вытру.
К щеке немедленно прикоснулся мягкий бархатный платочек. Она всегда носила с собой пару таких. Платок даже пах ею: смесь тонких, почти неуловимых духов, мяты и едва слышного обонянию аромата ее тела. Он прекрасно различал столь мелкие составляющие запахов. Таковы были сильные стороны тела.
Изящная ручка водила по лицу платком, стирая чужие слезы. Когда она потянулась к левой щеке, он повернулся. И увидел удивительные зеленые глаза. Некоторые считают, что женщина с зелеными глазами — непременно зла, как гадюка. Глупости. Женщина — уникальна вне зависимости от цвета глаз, волос, формы лица или размера груди. Женщина — это величайшая загадка мироздания. Наверное, поэтому они зачастую становятся для мужчин центром этого самого мироздания.
— Почему ты все время так смотришь? — смущенно засмеялась она, тряхнув головой и взметнув в воздух прелестнейший каскад медно-рыжих волос. Они были столь густыми, сочными и яркими, что было сложно поверить в натуральность цвета. А еще на красивом лице тонкой скульпторской резки можно было заметить веснушки. Тщательно скрываемые, появляющиеся на гладкой белой коже только под палящим летним солнцем — но все же прячущиеся в глубине ее существа. Как и у него, у нее тоже была глубинная часть себя.
— Потому что нравится, — ответил он, собрав брови домиком. Он хорошо знал, как она любит это его выражение лица. — Ты мне нравишься.
— Это ты уже говорил, — не отрывая взгляда глубоких изумрудных глаз, она задержала ладошку с платком на его щеке. — Ты мне много чего говорил.
— Я же не виноват, что ты так любишь меня слушать.
Он протянул к ней руку.
На заднем сиденье автомобиля не нужно долго тянуться, чтобы достать сидящего рядом. Ее шея была совсем близко, тонкая, изящная. Манящая. И именно по этой шее он провел ладонью, чувствуя, как тает глубоко внутри нее слабенькая корочка отчуждения, вызванного обидой.
— Не нужно обижаться, — произнес он. — Ты же знаешь, что я не врал.
— Знаю, — зеленые глаза смотрели грустно. — Но мне все равно тяжело. Особенно с ним.
— Я понимаю, что ты его не любишь. Но он хороший.
— Да что в нем хорошего? — в который раз рассердилась она. Даже попыталась отодвинуться, но его рука лишь вновь погладила ее шею. — Он урод.
— Все мы уроды. Он просто не стесняется.
— Когда я вижу его, меня передергивает, — и она действительно передернула плечами.
— Я знаю. Именно из-за того, что все вокруг испытывают страх и отвращение, я его и выбрал. К тому же, он верен. Как никто.
— А как же я? — он нечаянно ударил в самое больное место. Зеленые глаза почти плакали. — Как же я? Неужели ты думаешь, что это... это чудовище будет тебе вернее, чем я?
— Ну, ну, — он провел пальцем по ее щеке, заведя его в уголок губ. — Конечно, нет. Он верен мне обожанием собаки. Ты же, я надеюсь, верна мне как любимая.
— Надеешься, — в ее голосе, так похожем на тягучий сладкий мед, звучала горечь. — Ты не веришь. Ему — веришь.
— И тебе верю, — он провел пальцем по ее губам, уже начинавшим складываться в по-детски обиженный бантик. — Верю... Верю...
Тело подалось в ее сторону. Он навис над ней, а она робко, как девчонка, подалась навстречу. Взяв ее рукой за подбородок, он притянул это красивое, прекрасное лицо молодой богини к себе и поцеловал. Как и всегда, в момент соприкосновения их губ она закрыла глаза и обмякла, как будто отдаваясь в его волю.
Неужели вот так любят?
Ее ладошки легли ему на плечи, длинные волосы щекотали лицо. Ей тоже было щекотно, она сама говорила, что борода, бывает, колется. Но просила не сбривать. Ей нравилась аккуратная обрамляющая низ лица бородка, словно рамка к портрету.
Поцелуй длился долго. Он всегда длился долго.
Неужели вот так и впрямь любят?
Разочаровывает.
— Уже почти восемь часов, — атлетического вида мужчина с квадратным, будто высеченным из камня лицом и коротким ежиком пшеничного цвета волос недовольно поморщился, глядя на часы. Откинувшись в кресле, приставленном к длинному столу для конференций, он принялся теребить ворот длинного серого плаща, который отказался снять по приезде. — Сколько можно тянуть?
Никто не ответил. Смуглолицый мужчина напротив, заросший черной бородой по самые глаза, флегматично щелкнул восточными резными четками, никак не вязавшимися со строгим европейским костюмом. Загорелый молодой человек в кроваво-красном плаще того же фасона, что и у блондина, лишь сменил положение рук на набалдашнике толстой дубовой трости, поставленной меж коленей. Наголо бритый очкарик неопределенного возраста с вытянутым как у коня лицом, поправил дужку за левым ухом и отвернулся.
Пепельноволосая блондинка, напоминавшая внешностью арийку с агитационных плакатов третьего рейха, в кожаном пиджаке и черной юбке, одна из двух находившихся в конференц-зале женщин, недовольно скривила губы и принялась обрабатывать пилочкой длинные ногти. Сидевший неподалеку от нее лохматый сухой мужчина с бледным лицом, украшенным синими мешками под глазами и тонкими стреловидными усами, нервно заерзал, но тоже промолчал.
Ответить на недовольный вопрос блондина могла лишь вторая представительница прекрасного пола, восседавшая во главе стола. Высокая, изящная, обладавшая нежно-розоватым оттенком кожи хозяйка вечера сохраняла невозмутимость. Длинные волосы цвета начищенной меди ниспадали на покатые плечи и понемногу терялись на фоне длинного красного платья, больше подходившего для званых вечеров, нежели для мероприятий вроде сегодняшнего. Тонкие аристократические руки возлежали на полированной поверхности стола, олицетворяя собой ее неподвижность.
К счастью, ожиданию не было суждено затянуться слишком надолго. За дверями послышались шаги, и в зал вошли двое. Первым был тот, кого тайно или явно ждал сегодня каждый из пришедших. Молодой мужчина, лет двадцати пяти, высокий, стройный, темноволосый, чья короткая стрижка помимо демонстрации идеально правильной формы черепа подчеркивала обаяние широкого округлого лица, увенчанного снизу аккуратной бородкой, образованной сросшимися бакенбардами. Усов гость не носил принципиально. Почти по-женски очерченные губы сложились в ироничную, насмешливую улыбку. Светло-синие глаза оглядели сидевших за столом.
— Всем добрый вечер, — произнес он, и в голосе угадывалась та же насмешка, что и в улыбке.
Следом вошла девушка. Молодая, изящная, невысокого роста, который скрывали туфли на высоком каблуке и короткое черное платье, делавшее стройные ножки на вид еще длиннее. Длинные волосы того же цвета, что и у хозяйки вечера, даже ниспадали на плечи почти так же. Она довольно робко остановилась рядом со своим спутником, словно прячась за его широким плечом.
— Вендиго, — донеслось со стороны блондина. — Ты опоздал.
— Да неужели? — молодой человек шагнул к ближайшему креслу и сел за стол, упершись в него локтями. — И долго ли ты меня ждал, Лакруа?
— Ты опоздал почти на час, — с откровенной враждебностью в голосе ответил блондин.
Галантно подвинув одной рукой кресло для своей спутницы, садившейся рядом с ним, Вендиго хитро прищурился.
— Получается, я целый час тебя злил? Какая трагедия, Виктор. Я же не знал. Если бы знал, я бы мог получить от этого еще больше удовольствия.
— Слушай, щенок... — произнес набычившийся Лакруа, шея которого начала краснеть, как бывало всегда, когда он злился.
— Виктор, успокойся, — вдруг раздался голос хозяйки, и блондин мгновенно переключил внимание на нее. — Ты же знаешь, что ему только и надо, чтобы ты разозлился.
— Это верно, — подала голос блондинка, убравшая с глаз долой пилочку для ногтей. — Твои ужимки и прыжки в ответ на его подначки среди нас уже ходят как анекдоты. Давай в этот раз обойдемся.
Издав ворчливо-рычащий звук, Лакруа с трудом придал лицу нейтральное выражение. В сторону Вендиго он более не смотрел.
— Итак, все в сборе, — сказала хозяйка, чье лицо оставалось скрытым тьмой в глубине едва освещенного зала. Тени на стенах собирались в причудливые группки и плясали там, как будто устраивая веселые представления, понятные им одним. — Мы можем начать.
Хозяйка убрала со стола расслабленно лежавшие руки и сверкнула из тени изумрудной сережкой.
— Как мы все в курсе, наш рынок труда и область профессиональной деятельности по-прежнему находятся в состоянии хаоса. Нас мало, мы неорганизованны, мы сами толком не знаем себя и зачастую неосторожны. Кто из вас не сталкивался хотя бы с одним из вышеперечисленных факторов?
Все молчали.
— Дорогие друзья, вы все знаете меня. Вы знаете мою репутацию. И все вы наверняка думали о том, что я собираюсь предложить. Не будем ходить вокруг да около. Я предлагаю нам всем перестать жить как удельным князьям.
— Я так и думал, — произнес Лакруа. — Объединение, значит?
— Именно. Croix Du Monde. Все вы знакомы с этими мерзавцами, объявившими на нас охоту. Проклятые монополисты и жадные до власти лицемеры. Пока у них есть Наследники в таком большом количестве, и покуда мы разрознены, наше противостояние будет напоминать борьбу зайца с волком. Они организованы, имеют огромные людские ресурсы сверхдержавы, финансирование, технику... У нас же есть только мы сами и робкие попытки научного анализа нашей сущности. Да, мы умеем пробивать кулаком стену. Но они умеют строить такие стены, которые мы не сможем пробить. Свидетельством тому предоставленные Вендиго сведения об инциденте в Токио.
— Да, да, — подала голос блондинка. — Мы знаем. Экзоскелеты на основе ядерного питания и цереброспинального дистанционного контакта с внешним интерфейсом MMI. Это они устроили Франклину ночь длинных ножей.
— Осмелюсь я напомнить: Франклин выжил, — впервые за сегодняшний вечер подал голос молодой мужчина в красном плаще. — Из схватки вышел еле жив, но все ж в сознаньи и способный к бегству.
— Тем не менее, душка ты мой, Фауст, — кокетливо стрельнула в его сторону глазами блондинка, не скрывая, впрочем, изрядной доли сарказма в этом жесте. — Он уполз оттуда на руках. Потому что ноги ему оторвали.
— То, что у меня было между ног, тоже не сохранилось, — ядовито подал голос бледный лохмач. Он с откровенной ненавистью уставился на блондинку. — Но зато новое отросло лучше старого. Хочешь, покажу?
— Франклин, если ты будешь себя вести, как ты любишь, я буду вынуждена применить репрессии, — бросила хозяйка. Лохмач Франклин бросил взгляд на Вендиго, чуть заметно кивнувшего и прикрывшего глаза, и затих.
— Вопрос в том, — заговорил бородач с четками. — Как скоро у Союза в руках будет массовая серия экзоскелетов. Если обрядить в такой одного человека, он способен сражаться даже с одним из нас, трикстеров высочайшего уровня. Что уж говорить о побочных продуктах.
Масленым черным глазом араб скользнул по спутнице Вендиго, ответившей холодным нефритовым взглядом.
В беседу включился лысый:
— А если обрядить в них тысячу, то на каждого из нас придется сколько? Даже с учетом братьев наших меньших.
— Вот к чему я и веду, — вновь заговорила хозяйка. — Поодиночке, без организации, ресурсов, разведки, в конце концов, мы будем бессильны. Да, лидеры Союза пекутся только о собственном благополучии и лелеют мечту об очередном однополярном мире. Но именно из-за этой мечты мы и объявлены вне закона.
— Скажи, милейшая Лилит, — заговорил Вендиго, расслабленно откинувшись в кресле. — А как ты видишь наше воссоединение? Осмелюсь напомнить, что еще недавно мы грызлись за сферы влияния.
— Тем не менее, ты первый начал проявлять симптомы, которые я восприняла как тягу к объединению, — хозяйка оставалась невозмутима. — Ведь ты не станешь скрывать того факта, что приобрел в Калифорнии "Westerland Charge"? Это немалый кус, Вендиго, он позволяет тебе приобрести легальный статус на противоположном конце света от Союза и зарабатывать хорошие деньги на электротопливе. А что насчет той милой военной базы в Джибути, куда стекаются остатки Последнего Джихада? Наш дорогой Аслан утверждает, что так ты косвенно залез на его территорию.
Араб сидел, смежив веки и продолжая играться со своими четками. Вендиго даже не глянул на него.
— Нашего дорогого Аслана пора накормить свининой, раз он по восточному обычаю трусит высказать мне претензии в лицо — произнес мужчина.
