Симбиоз

Самому лучшему Штурману.

Спасибо за то, что Вы были.

Глава первая

в которой я просто делаю свою работу и размышляю о вечном.

Как приятно иногда вот так разлечься в траве, на прогретой солнцем земле, закрыть глаза и ни о чём не думать. Травинки щекочут шею, лицо и руки, шелестит ветер, звеня колокольчиками. Кругом всё поёт и стрекочет, но в сравнении с городским шумом — тихонько, почти шёпотом. Удивительно музыкальная и ласкающая слух какофония.

Солнечные лучи греют щёки и даже сквозь закрытые веки почти слепят.

Пахнет... совершенно непередаваемый запах. Так пахнет жизнь, просто — жизнь, во всём её многообразии. Нагретая трава, почва, какие-то цветы, прелая листва. Иногда ветер доносит свежий сырой привкус реки, и тогда от одного этого запаха становится зябко. Река тёмная, глубокая, течёт степенно и тяжело, а на дне полно ледяных ключей; вода настолько холодная, что от прикосновения к ней моментально сводит пальцы, и вызванное жарким солнцем желание освежиться тут же пропадает.

Кажется, вот так, раскинув руки в траве, можно лежать вечно, потому что время запуталось, побежало по кругу, и уже ничто и никогда не изменится. Не получится шевельнуть даже пальцем, но это не страшно, а удивительно приятно и правильно. Так, должно быть, чувствуют мир камни: лежат и молча слушают, впитывая солнечное тепло и запах близкой реки.

Иногда хорошо побыть камнем, никуда не спешить, не решать никаких проблем и не задумываться над смыслом каждого своего действия. Зачем об этом думать, если ты просто лежишь в траве, по тебе бегают мелкие зверушки и тени от травинок, и в положенный момент ты просто и без сожалений станешь пылью?

— Осторожно, быргун! — встревоженный возглас нарушил мой сон-явь. Я резко откатилась в сторону, поспешно вскакивая на ноги. Под ботинками жалобно хрупнули раздавленные колокольчики, а потом все звуки потонули в радостном глумливом хохоте.

Я раздосадованно поморщилась, отряхивая комбинезон и недовольно косясь на ржущего братца. Понятно, пошутил, паразит мелкий. Да и я тоже хороша; если бы мной заинтересовался быргун, я не то что откатиться — сказать "а!" не успела бы. Самый опасный местный хищник, размерами и повадками напоминающий леопарда, а внешним видом — гибрид хорька и тапира с дирижаблем: вытянутое тело обтекаемой формы, плавно переходящее в морду, недлинные лапы с тонкими пальчиками, куцый хвостик.

— Говорили тебе: "Не пей, Иванушка, из козьего копытца"! А ты? Коз-зёл, — проворчала я.

— Тогда ты, Алёнка, коза, потому что моя сестра, — не менее привычно отмахнулся младший брат. — Хорош уже валяться, пойдём, лететь скоро.

— До вылета вроде ещё три часа оставалось, или вы уже закончили разгрузку? — уточнила я, подходя ближе. Мелкий стоял на краю лётного поля в позе "космического волка": расхлябанно, одна нога отставлена чуть в сторону, комбинезон на груди расстёгнут, большие пальцы заложены за ремень. Взгляд свысока и травинка в зубах. При его лохматом белобрысом чубе, конопушках и голубых глазах, совместно порождающих завершённый образ "я у мамы дурачок", выглядит подобное комично.

Впрочем, мелкий он исключительно в силу моей привычки: на тёть Адиной кормёжке вытянулся уже на полголовы выше меня, и на достигнутом останавливаться не собирается. Нет, вообще Ванька хорошим парнем растёт; незлой, рукастый, честный, даже местами благородный. Умён вот только не по годам, самому шестнадцать — ума как у трёхлетнего. Но мальчики, говорят, все поздно взрослеют. И то — не все.

— Не-а, дальняя связь барахлит, папа Боря просил тебя глянуть, пока стоим, — он передёрнул плечами.

— Плюнь, — проходя мимо, я выдернула у него изо рта травинку. — Вдруг она ядовитая? Ты не дома, олух!

— Ой-ой-ой! Как самой валяться, так это нормально, а мне, значит, нельзя? — возмущённо пробурчал он, нагоняя меня.

— Я в рот абы что не тяну, — отбрила я, хотя слова младшего были справедливы. Лаура, конечно, открыта давно и местная живность в большинстве своём переписана и изучена (уж рядом с космодромом — точно!), но инструкции настойчиво не рекомендовали вот так расслабленно валяться на солнышке в непроверенных местах. — И не горбись, — добавила, ощутимо ткнув его кулаком между лопаток. Брат скорчил рожу, но всё-таки выпрямился: в том, что настоящему космическому волку негоже быть сутулой глистой, он со мной согласен.

О чём думали наши родители, называя меня красивым старинным именем Алёна, я, предположим, знаю: о прабабке, в честь неё и назвали. А вот какой зечик их дёрнул назвать моего младшего брата Иваном, я предположить затруднялась. Но, так или иначе, эта дурацкая старая сказка преследует нас с самого детства, начиная с давней гибели родителей, когда Ваньке было всего пять, и заканчивая нынешним местом обитания — частным транспортником "Лебедь".

Зечик — это, к слову, такой фольклорный персонаж, "зелёный человечек". Какой-то космический дух или демон из совсем уж старых времён, примерно оттуда, откуда к нам пришла так нелюбимая мной сказка; я никогда не интересовалась подробностями.

Ущемлёнными и обиженными жизнью сиротами мы с мелким, впрочем, никогда не были. Нас сразу приютил давний друг отца, дядя Боря, работавший дальнобойщиком столько, сколько я себя помнила. У них с женой, тётей Адой, своих детей не было, так что мы с успехом заменили друг другу семью. Я называла их по привычке "дядя и тётя", но для Ваньки они были куда более родными существами, чем полузнакомая пара с голографий, и отсюда возникло немного странное обращение — "папа" и "мама", но по именам. Которое порой проскальзывало и у меня; в моём сердце, как я вынуждена была со стыдом признать, эти люди заняли внушительную часть места, отведённого для родителей. Не вытеснили знакомые образы, просто прежде это место пустовало.

Я не могу сказать, что родные родители нас не любили. Наоборот, каждый раз это был настоящий праздник, если удавалось провести недельку-другую вместе. Но именно в этом была проблема: у них оставалось очень мало времени на детей. Они оба были музыкантами, играли в одном оркестре и постоянно вместе гастролировали. Мама — Наталья Панкова, гениальная скрипачка, папа — Юрий Ким, виртуозный виолончелист; оба потрясающе светлые, воздушные, возвышенные люди, оторванные от реальности и влюблённые в музыку.

Моё раннее детство почти целиком прошло с бабушкой, потом к нам присоединился Ванька, но через год бабушка умерла и мы фактически остались вдвоём. Были какие-то приходящие няни и многочисленные друзья семьи, но никто надолго не задерживался. А потом корабль, на котором летели родители, погиб, и за неимением родственников мы оказались в очень нехорошей ситуации. Я уже сдала тестирование на гражданство и самостоятельность, но ещё училась и не могла самостоятельно взять опеку над братом, и ему грозил детский дом.

Вот тут-то и появился в нашей жизни всерьёз и надолго спокойный степенный космолётчик Борис Таль и его рассудительная жена.

Дружба таких непохожих людей, как дядя Боря и мой отец, началась весьма прозаично, в детстве, когда один мальчишка, сорванец со сбитыми кулаками, вступился за другого мальчишку, худенького очкарика с огромным футляром виолончели, перед дворовыми хулиганами. Так и подружились. Они относились друг к другу одинаково покровительственно: музыкант-отличник считал троечника-обалдуя недалёким, простым как табурет, но добрым и хорошим, а тот его считал бестолковым и неприспособленным к жизни, но — забавным. Дружба оказалась неожиданно крепкой несмотря на диаметральную противоположность сначала мальчиков, а потом и мужчин. Они до самой гибели отца регулярно общались и явно получали от этого процесса удовольствие. Наверное, обоим нравилась возможность на какое-то время окунуться в совсем другой мир, непривычный, а потому — загадочно-интересный.

У отца в жизни всё было просто. Музыкальная школа, консерватория, концерты, конкурсы, репетиции, бесконечные гастроли и такая же возвышенно-интеллигентная жена. Вместе они напоминали пару журавлей: тонкие, изящные, светловолосые, с плавными движениями и вкрадчивыми мягкими манерами.

У дяди Бори... тоже всё было просто. Лётная школа, пятнадцать лет за штурвалом военного транспортника, стычка с пиратами, ранение, комиссия, пенсия в тридцать пять и небольшой дальнобойщик, взятый под залог всего имущества, которое у него было. И жена — простая и добрая женщина, ассистент врача с того же корабля, на котором он служил. Они тоже вместе смотрелись очень органично: невысокие, плотного телосложения, деловитые и хозяйственные. Лично мне они напоминали пару бобров.

Собственно, на этот транспортник нас и забрали, вполне официально оформив опекунство. Здесь и моя недополученная профессия бортмеханика оказалась очень кстати. Специальность я выбирала по простому принципу "как можно дальше от оркестра и сцены", а техника в целом и космические корабли в частности завораживали меня с детства. К счастью, особыми талантами в музыке я не блистала, и родители не стали уговаривать продолжить династию. Хотя играть на скрипке я выучилась, и даже полюбила это дело; но — для себя, тихонько, под настроение.

О неоконченном образовании я не жалела совершенно. На практике, да под руководством прошлого механика деда Ефима, сейчас окончательно осевшего на Земле из-за преклонного возраста и проблем со здоровьем, я освоила её в гораздо большем объёме, чем могла сделать это в училище.

Зрелище, конечно, довольно потешное: пара журавлят, воспитанная бобрами. Мы же с братом в родителей, оба светловолосые и достаточно высокие, я так даже выгляжу почти хрупкой, как мама, даром что на поверку гораздо крепче. А вот Ваня в отличие от отца не чурается физической нагрузки, и, более того, весьма упрямо работает над своей подготовкой. Результат пока выглядит весьма потешно, братец здорово напоминает вешалку, но это просто пока растёт. Вот вырастет, мясца наработает, красавец будет. Действительно — космический волк. Он твёрдо настроен пойти по стопам дяди Бори, нынешняя жизнь ему безумно нравится, он уже неплохо наловчился пилотировать. А я... мне она тоже в целом нравилась.

Если бы ещё не Ванькины шуточки!

— И что "Выпь" говорит? — уточнила я, пока мы шли по гладкому упругому покрытию без малейшей щербинки — небольшому местному космодрому.

"Выпью" называлось упомянутое Иваном устройство дальней связи, позволявшее почти без задержек передавать информацию на громадные расстояния. Закономерно, что подготовка к сеансу связи начиналась с дядиного флегматичного "ну что, выпьем?" Устройство было сложное, капризное, задумчивое и на редкость неторопливое. Её работоспособность зависела от совершенно непредсказуемых факторов вроде личного "хочу", активности Сириуса или скорости ветра на Юпитере.

— Вот сейчас придём, сама узнаешь, — отмахнулся он. Потом пару секунд помолчал и смущённо продолжил: — Слушай, Алёнк, я комбез порвал. Зашьёшь?

— Как ты умудряешься это делать? — Я растерянно покосилась на мелкого. Ткань наших лётных (читай — рабочих) комбинезонов была живучей настолько, что из неё можно было шить скафандры (собственно, их из неё тоже делали), но брат умудрялся регулярно рвать её в самых неожиданных местах, причём без особых усилий.

Хотя больным вопросом, конечно, была обувь. Как шутила тётя Ада, это была основная статья наших расходов, в отдельные периоды перекрывающая даже текущий мелкий ремонт и топливо.

— Да это не я, оно само, — привычно начал отпираться Ванька. — Я с погрузчика слезал, вот и... — он продемонстрировал внушительный разрыв на боку под мышкой, в который прошёл бы мой кулак.

— Ладно, как прыгнем, приноси, заклею, — отмахнулась я.

— Спасибо! — просиял он. За годы жизни с этим оболтусом я наловчилась чинить дыры так, что они становились почти незаметны, только придавали общему виду одежды лёгкий налёт "бывалости", безумно радовавший Ивана.

Лётное поле было небольшим. На Лауре пока ещё не было крупных поселений, для начала её следовало как следует изучить, понаблюдать за естественным ходом вещей, выяснить грозящие людям опасности, прикинуть, каких местных животных и растения можно использовать в быту, а какие земные — разводить в новых условиях. Всем этим занимались специалисты-исследователи в нескольких городках и мелких поселениях, раскиданных по планете, оборудование для которых мы и привезли. Дядя Боря пользовался авторитетом в своих кругах, его знали как человека слова, и потому он входил в число частных лиц, которым порой доверяли перевозку государственные структуры. Груз был слишком маленьким, чтобы ради него снаряжать полноценный рейс, но слишком важным, чтобы ждать попутных контейнеров.

Прежний владелец нашего корабля явно не блистал фантазией, но транспортник этот искренне любил. Во всяком случае, именно такое впечатление у меня сложилось, когда я узнала его название: назвать "Лебедем" серийный транспортник "Пеликан-М" мог только человек подобного склада.

Корабль своими очертаниями действительно напоминал птицу. Вытянутая узкая "голова", где располагалась рубка, перетекала в толстое "тело" трюма, "крыльями" плотно обхватывающее крупное "яйцо" двигательного отсека.

Двигателей было три, а, вернее, три системы двигателей. Не только у этой модели, подобное разделение существовало уже много лет. Атмосферные, или "факелы", позволявшие маневрировать в атмосфере и садиться на планеты, импульсные, или "толкачики", быстро разгонявшие корабль в вакууме, и, конечно, прыжковые, позволяющие прокалывать пространство и собственно путешествовать между звёзд. Последние как только называли: и "бочкой", и "дыркоделом", и даже — моё любимое! — "волшебным пенделем". И это только малая часть цензурных вариантов, космолётчики — народ простой и на язык острый.

Ванька проводил меня до корабля и умчался дальше помогать с разгрузкой. По узкому трапу поднявшись в шлюз, я дождалась, пока за спиной закроется дверь, тихо пшикнет система очистки, гравитация на мгновение упадёт до нуля, погружая в невесомость, а потом опять начнёт увеличиваться, притягивая к корабельному полу. Я привычно зажмурилась, позволяя вестибулярному аппарату побыстрее перестроиться: относительно окружающего мира мы по кораблю ходили вверх ногами. Тот сейчас стоял "на спине", что упрощало доступ к трюму.

— Дядя Боря, что там с "Выпью"? — громко крикнула я.

Жилой модуль в корабле был небольшой, рассчитанный всего на десяток человек — пять членов экипажа (капитан, пилот, штурман, бортовой врач и механик) и столько же пассажиров. Дядя Боря совмещал должности капитана и пилота, врачом числилась его супруга, механиком была я, а Иван восполнял численность. Вот капитан его поднатаскает, братец сдаст не только тест на гражданство и самостоятельность, но и получит лётные корочки, и можно будет официально оформить на должность.

А место штурмана занимал Рыков Евгений Васильевич, тоже отставной вояка, только, в отличие от капитана, уволенный не с медлительной "ломовой лошадки", а много лет отлетавший на стратегическом штурмовике, машине серьёзной и вызывающей у врагов ЗОРа нервную чесотку.