|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
...Я вальсирую вниз,
А ведь мне так хотелось наверх!..
К. Арбенин
С одной стороны, не очень корректно судить об авторе эпопеи по двум прочитанным романам из этой эпопеи. С другой — романы объемны, романы очень талантливы, романы крайне показательны, а мне надо выговориться.
И я не знаю, буду ли читать дальше — вот еще в чем дело.
Наверное, буду. Мартин — очень талантливый автор. Великолепный писатель. Редкий. Он умен, логичен, способен создавать масштабнейшие модели. Картонность персонажей отсутствует в его книгах как класс. Подробная, прекрасная проза, воспринимаемая, как видеоряд — настолько хороши описания.
И душу я об него в кровь расцарапал.
А ведь шептал мне ангел-хранитель: "Не читай Мартина, во всяком случае — "Песнь Льда и Пламени". Будет плохо". Шептал. Но я, грешный, не послушался. Все-таки, писатели такого класса встречаются в наше несовершенное время по одному на миллион.
Так что, начиная эту эпопею, я чувствовал ужас и восторг той самой осы Олеши, которая летела на забытый на подоконнике торт. Торт — такой большой! Как много вкусного! И я точно знаю — от людей, заслуживающих уважения и доверия — что качество торта не меняется до последней крошки.
Торт прекрасен, спору нет. Но оса, похоже, крепко влипла — и ей не до шуток.
Мартин меня восхищает. И он мне совершенно не нравится. Не люблю, не полюблю и даже больше. При всем восхищении. При том, что буду, по-видимому, читать и дальше. Мыши плакали и кололись, но пожирали кактус из уважения.
В "Песни Льда и Пламени" Мартин аккуратно использует все приемы создания фэнтези, которые мне особенно ненавистны. Антагонистичны. Главный из них — мир безвременья.
Мир этот крайне стар. Он гораздо старше Земли, его легенды передаются из уст в уста тысячелетиями — и тысячелетиями ничего не меняется при жизни, внешне полной событий. Всю эту бездну лет — все тот же феодальный уклад, все те же луки и мечи, все те же жилища, комфортабельные, как любое средневековое обиталище — со сквозняками, гобеленами, удобствами под кроватью... Всю эту бездну лет в мире что-то судорожно происходит — войны, катаклизмы, брожение — и все происходящее ничего не меняет. Пять тысяч лет назад Мы пришли в этот лес. Три тысячи лет назад Они выгнали нас из леса. Две тысячи лет назад Наш отважный предок, вооружив своих союзников, после тяжелых и изнурительных боев вернул лес нам. Пятьсот лет назад подлый Ихний узурпатор коварством выжил нас из леса. Теперь мы живем надеждой, что когда-нибудь Наши дети вернут наш родной лес обратно. Лесника на вас нет, уважаемые...
Читая, я не могу не думать, что за время, куда более скромное, чем борьба за лес, в нашем несовершенном, сером и скучном мире поднимались и рушились империи, а пройденный путь начинался где-то в пещерах с углем и охрой нарисованными бизонами, а теперь лежит в космос и микрокосм. Мне не вместить в голову, как можно тысячелетиями, не меняясь умственно ни на йоту, заниматься этой феодальной фигней, принципиально не интересуясь ничем, кроме придворных амбиций. Я не могу серьезно относиться к этому миру. Веселый шторм в стакане. Бег по кругу, бег в колесе.
Хотя, если я верно понял авторский замысел, все логично и объяснимо.
Далее.
Любая общественная формация стоит на этических принципах (религиозных обычно). В христианина, к примеру, с рождения обществом и родителями вкладывается понятие греха: убьешь — погубишь душу, чтобы спастись, надо жертвовать собой ради других. В мусульманина — понятие стыда: если будешь шляться по чужим постелям или мучить слабых — ты не мужчина, ты не женщина, сгоришь со стыда, все будут показывать пальцем. В конфуцианского китайца — чувство ответственности: на тебя смотрят все сорок поколений твоих предков, сделай одну глупость — и вычеркнешь все благочестивые поступки, всю добрую память... В буддиста — страсть к совершенствованию: будешь туп, как дерево — родишься баобабом и будешь баобабом тыщщу лет, пока помрешь.
Так или иначе, этика обязательно присутствует. Альтруизм очень выгоден популяции. Альтруизм — это не инстинктивное поведение, это разумное поведение; он довольно часто проявляется в популяциях животных, обладающих высоким уровнем осмысленности. Иногда, в жестоком экстриме, альтруизм перепрошивает генетические программы, создавая прецеденты, ранее отсутствовавшие.
Вот, к примеру, описанный С. Бурлак случай. В национальном парке, в Африке, где жили леопарды, поселили стадо шимпанзе. Леопард — враг наших товарищей-гоминид, он их ест, поэтому шимпанзе там было очень тяжело жить. Леопарды нападали на стадо — и убивали самок, имевших детенышей. Известно дело, самка будет детеныша до последнего защищать — часто бывает, что ее съедят, а детеныш останется. И такие сиротки в дикой природе обычно погибают — у шимпанзе не прошита генетически защита чужого потомства, они это делать не умеют.
Но в данной конкретной популяции, которой грозила гибель — ОНИ НАУЧИЛИСЬ! Шимпанзе из этого стада начали заботиться о сиротках, как о собственных детях — даже самцы, которые в принципе не принимают участие в потомстве! По данным наблюдавших за стадом этологов, из 18 сироток выжило 10! Больше половины. При том, что это — абсолютно аномальное поведение для этого вида: кормить чужих детей. Обезьяны — не люди, в том, что они кормили чужих обезьянят, нет совсем никакой корысти. Им подросший обезьяненок стакан воды не подаст. Просто жалко стало... они умеют бескорыстно дружить и жалеть, могут многим поступаться ради товарища, обезьяны.
Стадо выжило.
Я это все к чему. В мире Мартина отсутствует религиозная этика — и этика вообще. Конина там в полный рост, кишки висят по всем березам, насилия — море, описания очень красочные — и вся эта радость в мире в порядке вещей. Убийства — совершенно в порядке вещей. Убийства детей — в порядке вещей. Инцест — в порядке вещей, то есть, это нехорошо лишь номинально, в чисто физиологическом плане. Измена — в порядке вещей, в семье — в том числе, изменять мужу-жене нехорошо лишь в том смысле, что осложняет дележку наследства. Клятвопреступление — настолько в порядке вещей, что я вообще не понимаю, зачем они там клянутся. То есть — клятвопреступление карается смертью или еще какими-нибудь ужасными карами, и это ЕДИНСТВЕННЫЙ сдерживающий фактор. Если ты меня обманешь — я тебя убью, говорит тот, кому клянутся. Если догонишь, думает тот, кто клянется.
Отчасти поэтому можно сделать вывод: мир, описываемый Мартином, лишь внешне, мечами-замками, похож на земное средневековье. Средневековое земное человечество существовало и мыслило иначе. Его жизнь регламентировали всеми принятые идеалы; от идеалов можно было, разумеется, отступиться, но тогда отступник и выглядел преступником. Надзор Небес за грешной Землей — хоть в Европе, хоть в Азии — был безусловен. В мире Мартина все совсем иначе.
Боги там есть, но функции у них прикладные, чисто языческие функции. О попутном ветре. Урожае. Здоровье. Больше ни о чем молиться нет смысла. Ну да, в храме хорошеет на душе — но и все. Джон Сноу присягает, становясь членом Ночного Дозора, клянется богами своего отца — и не нарушает клятву фактически тут же, через несколько дней, только потому, что ему не дают это сделать силой. У него были, были причины, кто спорит — в этом мире амбиции важнее клятвы. Его убеждают, что становиться клятвопреступником ему невыгодно. Джон, по здравом рассуждении, соглашается со своими товарищами. О богах он даже не вспоминает.
По сути, богов в мире Мартина может и вообще не быть. Даже античные народы Земли с их спорной этикой относились к своим богам серьезнее; я сомневаюсь, что древний грек, поклявшийся Зевсом, лихо плюнул бы на эту клятву. Мартин ухитрился сделать религию абсолютной формальностью. Подозреваю, он просто не смог представить себе околосредневековое общество без богов вообще.
Мир держат страх и сила. Физическая сила, я имею в виду. Милейший Тирион Ланнистер, у которого проблемы с физической силой, хитростью и умом раздобывает себе армию физически сильных союзников. Он явно симпатичен автору — и очень хорошо знает, как выживать в его мире: здесь главное не клятвы верности, золото или вера в богов, а хорошо отточенный металл, страх смерти. Тирион — прирожденный манипулятор; тем трогательнее его способность быть благодарным хоть в чем-то. Скажите мне, Мартин накажет его за это?
Персонажи-политики умны и дальновидны. Интриги изощрены до предела. Подлость безгранична. Никаких картонных врагов — Мартин, как смерть, сочувствует всем враждующим сторонам одинаково. Игра престолов — игра эгоизмов. На альтруистические поступки в мире Мартина способны только маленькие дети. Причем — взрослеют они бы-ыыстро, ибо им быстро и рано дают понять: ни на кого нельзя положиться, часто — даже на собственных родственников. Все намеки на человечность в мире Мартина обуславливаются инстинктивным поведением: сексуальным влечением, привязанностью к собственным детям, невольным уважением к силе, некоторым, все-таки, внутренним блоком, мешающим спокойно убивать безоружных или женщин... Из этого ряда чуть выбивается боевое самопожертвование Полурукого: "Я прикрою", — но перед глазами, очевидно, силой магии общего стиля Мартина, не жертвующий собой за други своя человек, а остановившийся перед последней схваткой старый волк или буйвол, пошедший на хищников, опустив рога, чтобы дать возможность отступить молодым. Нэд Старк, впрочем, одержим человеческим представлением о чести — но тяжело счесть эту одержимость чем-то, кроме статусной гордыни. Его непреклонность вызывает смешанные чувства; впрочем, на общем фоне старший Старк выглядит хорошо, хотя бы потому, что у него есть хоть какие-то принципы.
У прочих принципов нет, хотя одержимы все, и каждый одержим по-своему. Мартин создал отличное пособие на тему: "Как угробить свою жизнь на статусные игры, не получив ни искры счастья". Героями движет месть, корысть, властолюбие как таковое... можно прикинуть сюда еще и похоть — но с похотью в мире Мартина все сложно.
Удивительно отсутствие эроса при изобилии подробно выписанных сексуальных сцен. Начиная читать, я моментально ощутил, что Мартин принципиально отличается от Дрюона при схожести композиций в романах-эпопеях. Прочтя побольше, понял, чем. У Дрюона мир эротичен насквозь. То есть — все влюблены, кто — в женщин, кто — в мужчин, кто — во власть, кто — в войну, кто — в жизнь, кто — в смерть, но в каждом образе — океан чувства, сила эта... Зажечь — в двух фразах. Жалкая, прости Господи, козявка Людовик Сварливый — трогательно эротичен, когда речь заходит о его первой и последней любви, Клеменции Венгерской. Рядом с любимой женщиной — он рыцарь и орел, а она же еще ухитряется в нем все это рассмотреть! Друг друга нашли, понимаешь — полуимпотент этот, тощий, сутулый, женщин боящийся как огня, жеребцом себя ощутил — да и проявил! Пожил, как крутой мужик, последний год перед смертью... А Эдуард Английский со своим Хьюгом — от них тошнить должно бы, а они воспринимаются, как такие же нашедшие друг друга неприкаянные души — и смерти их кажутся ужасными и трагичными, не возмездием ни разу. И это уже не говоря о женщинах Дрюона — той же Маргарите Бургунской (шикарна, чертовка), о милой Мари де Крессе, о той же Изабелле — Французской Волчице! О его мужчинах восхитительных — Робере Артуа, Филиппе Красивом, Филиппе Пуатье... о Гуччо Бальони, который — аршинник, купчишка — выглядит вполне рыцарем, когда дело заходит о чувстве.
И что показательно: Дрюон ведь ни разу, описывая всякие интимные дела, крупных планов не делает. А цепляет со страшной силой — эти мелкие зубки Маргариты, которая зевала, как котенок...
А Мартин описывает все, вплоть до гениталий, очень подробно. И — не цепляет вообще. Видимо, дело в том, что вот так, "как нимфа в лесу отдается фавну", у него никто и не сношается. Чтобы просто для радости. От страсти. От нежности. Потому что девочка бескорыстно нравится. Потому что мужчина бескорыстно восхищает. Нифига! Секс у него — всегда орудие чего-то, к эросу отношения не имеющего. Интриги. Успокоительное. Возбуждающее. Долг. Надо чем-то член занять. Надо подкупить, расположить, время убить... И высокий писательский пилотаж: полностью раскрыв тему сисек, дать понять, что сиськи — это символ чего-то, куда большего, чем просто сиськи, а сиськи как таковые — вроде бы и не интересны особенно... при подробных описаниях тела отсутствуют те самые тонкие точные детали, которые и присущи влюбленному взгляду, те самые мелкие зубки или слишком короткие кудряшки под чепчиком. Причина, заставляющая заниматься сексом, убивает страсть.
Видимо, из-за этого многие женщины считают Мартина "скучным и пошлым". Он не пошлый. Он просто совершенно бесстрастен. Прости мне Бог, все время вспоминается Мясная Лавка: лучшая любовница — это оживленный желанием мужчины труп. С живыми женщинами слишком много хлопот, от них бывает больно — и боль, причиняемую женщинами, Мартин уничтожает на подлете, не дает ей возникнуть. Так появляется Честная Жена Кейтелин, которая настолько Мать, что странно думать о чем-нибудь неприличном. Умершая возлюбленная короля Роберта, Лианна в виде каменной статуи в склепе — Роберту ее можно любить совершенно безопасно, перебирая шлюх и ненавидя жену. Отвратительная Мамаша Лиза Аррен и Злобная Стерва Серсея Ланнистер. Что-то могло бы забрезжить в Дейенерис — но ей было не позволено превратиться в теплую человеческую женщину: сначала она — подчиняющийся ребенок, потом — обожженный войной и предательством Женский Принцип. Можно еще повспоминать всяческих амазонок, как морских, так и сухопутных — напоминающих парней, переодетых женщинами.
Довершает картину Тирион Ланнистер, воспринимающий шлюх как то самое мясо: у них же нет своей воли, они делают то, за что заплачено — а, значит, не смогут по-настоящему нагадить. Нелюбовь автора мешает влюбляться персонажам; зная, что сильные чувства существуют, Мартин декларирует их, не подтверждая ничем, кроме декларации. Похоть в этом мире лишена страсти — она размеренна, как тот самый половой акт с биороботом, и так же ничтожна.
Быть живыми, скрепя сердце, разрешается только маленьким девочкам — но и они выглядят вывихнутыми душами. Скажите мне, что я не прав: дочерям Старков не полагается счастья.
Отношение к детям и отношения с детьми в эпопее тоже весьма характерны. Я уже упоминал, что страстная материнская любовь создает в мире Мартина маленьких монстров; не ставших монстрами силой материнской любви учат убивать воспитатели — вроде бы, дети, воспитанные подальше от матерей, кажутся более безопасными и их желания можно контролировать. Детская дружба в этом мире шатка и неравна.
Невольно вспоминаются Неудачники из романа "Оно" Кинга, собравшиеся через двадцать лет, следуя детской клятве. Кинг вообще удивительно нежно описывает детскую дружбу. Забавно сравнить Неудачников, идущих на смерть ради друг друга двадцать лет спустя — и то, что осталось от детской и юношеской дружбы короля Роберта и Нэда Старка. Статусные игры разделяют в этом мире всех и вся. Что такое статус, здесь понимают и трехлетние — слишком смышленые для своего возраста. Дети, даже играя, самоутверждаются, как и их родители. За играми стоит драма; дети — самые милые и самые несчастные герои Мартина: они — страдальцы или отвратительные твари, без вариантов.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
