|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Предай их всех
Я вне закона, что ж такого, я везде и нигде,
Я словно тени на дорогах, я — круги на воде.
И мой девиз предельно ясен скоро станет тебе:
'Предай их всех, останься верен себе!'
(Канцлер Ги)
Пролог
Сопротивление было подавлено в самом начале, когда карательный отряд ринулся на деревню с четырех сторон. Люди не успели и глазом моргнуть, как эльфы уже были везде. Они входили в дом за домом, безмолвные, скорбные, смертоносные, вырезали обитателей, выволакивали на улицы детей, слишком малых, чтобы быть убитыми. Со всех сторон в ночное небо поднималось зарево пожара.
На это ушло совсем немного времени, лишь четверть часа спустя была вырезана почти вся деревня. Защищаться толком было некому, разведка сообщала, что население — тысячи две людишек, но в бою стало очевидно, что теперь здесь куда меньше народу. Во многих дворах стояли уже груженые телеги, некоторые люди были застигнуты в момент погрузки. Глупцы: когда эльфы приходят мстить, спастись могут лишь те, которые сбежали сразу, бросив и дома, и скот, и добро. А всех остальных ждет смерть.
Небольшая группа людей все же ожидала нападения, были среди них и бывшие солдаты, потому как их действия сразу выдавали определенные навыки командной работы. Возможно, местный отряд самообороны от человеческих же бандитов и разбойников, однако так и останется загадкой, на что они надеялись, зная, что ночью заявится карательный отряд Старшего народа. Теперь спросить уже не у кого: все мертвы, как и их семьи. Возмездие неотвратимо.
Заминка возникла только с одним домом. Торубаэль подошел к группе своих воинов, окруживших последний очаг сопротивления.
— Сколько внутри?
— Не меньше шести вооруженных мужчин. Остальных не считали. Двери и окна закрыты ставнями изнутри, и выбить не получается, видимо, там есть хитрые запоры на случай осады.
Торубаэль осмотрел дом. Двухэтажный, добротный, каменный, сжечь не получится. Внутри, видимо, большая семья, стоит ожидать от них слаженных действий, кроме того, они вполне могли пустить к себе кого-то еще, кто поможет обороняться. Окна второго этажа тоже закрыты наглухо.
План строителей стал более или менее понятен: когда в какой-нибудь деревне убивают эльфа, первые же беженцы бросаются прочь, стараясь спасти свои жизни, и весть молниеносно доносится до соседних поселений. Если карательный отряд прибудет не очень быстро, а людские вельможи не станут мешкать с отправкой помощи, есть шанс продержаться до прибытия своих.
Торубаэль грустно улыбнулся своим мыслям. Сразу видно, дом строили точно лет пятьдесят назад, и его жильцы за пару поколений так и не сумели понять, что обстоятельства изменились. Людские короли, графья да бароны уже хорошо знают, что попытка защищать провинившуюся деревню от кровавого, но справедливого возмездия — значит начать полномасштабную войну с Эйнтэлл Тайон. Проще отдать эльфам на расправу одно поселение и сделать вид, что ничего не произошло. Как это по-человечески, и они еще оскорбляются, что слово 'младший народ' в устах эльфа звучит как оскорбление, в то время как оно и есть оскорбительное, причем не по интонациям, а по смыслу.
Торубаэль указал своим воинам вверх и сделал знак подсадить. Окна наглухо забаррикадированы, но закрыто ли оконце на крыше? Он, стоя на плечах товарищей, дотянулся до небольшого балкончика на втором этаже, с него взобрался на крышу. Так и есть, оконце не снабжено ставнями, и в него вполне может пробраться экипированный воин. Торубаэль выглянул вниз и сделал знак подниматься следом. Когда на крыше у оконца собралось восемь бойцов, он показал оставшимся на земле короткий знак: 'пошумите'.
Как только раздались удары в дверь, Торубаэль разбил кулаком оконце, нащупал засовчик и отодвинул его, затем первым проскользнул в образовавшийся проем, стараясь не бряцать доспехами. За ним внутрь пробрались остальные.
На чердаке — темно, сухо, душно, полно всякой утвари и корзин с сушеными фруктами. Типичный чердак типичного людского дома, а Торубаэль на своем веку повидал их немало. Снизу доносятся сдавленные голоса людей: собрались у двери, штурма ждут. Но смерть, если приносят ее эльфы, зачастую появляется не с той стороны, откуда ожидается.
Маленький отряд ринулся вниз, на первый этаж. Первого встреченного человека Торубаэль сразил наповал сорвавшейся с кончиков его пальцев молнией, затем в ход пошли клинки. Люди — а было их всего девять мужчин, вооруженных кое-как и без доспехов — умерли так быстро, что выругаться успел лишь один. Затем дверь открыли, впустив остальных бойцов. Обыскали дом, нашли подвал и спустились туда. Прячущиеся там женщины и старики оказать сопротивления просто не могли.
Детей было мало, все сплошь маленькие, только один мальчик, лет одиннадцати, размахивал перед собой палкой и даже умудрился попасть Торубаэлю по нащечной пластине.
— Сволочь! — кричал он, — проклятый эльф! Ты убил мою маму! Я убью тебя за это! Вырасту, найду и убью!!
Торубаэль отнял у него палку, присел перед ним на корточки и снял с головы шлем, позволяя ребенку хорошо рассмотреть его лицо.
— Нет, малыш, — печально сказал он, — меня не нужно искать. Когда вырастешь — просто убей эльфа. И тогда я сам приду к тебе. Или даже если эльфа убьет кто-то из твоих односельчан — я приду и убью всю твою семью. И когда твой сын скажет мне то, что сейчас сказал мне ты — я отвечу ему то же самое, что говорю тебе. И это будет уже кто знает какое по счету повторение одного и того же разговора... только с разными мальчиками. Просто запомни: захочешь встречи со мной — убей эльфа. И я не заставлю тебя ждать долго.
Карательный отряд запер собранных по всей деревне детей в стоящем на отшибе хлеву, остальное поселение предал огню — и растворился в ночи.
* * *
Дверь со скрипом отворилась, и узник, сидящий в кресле под виселицей, застонал с удвоенным отчаянием: снова.
Он уже не помнил, сколько времени провел в пыточной камере, может быть, неделю, а может, всего три дня: палач знал свое дело. Намерение твердо держаться и не признавать никаких обвинений испарилось в считанные часы, на смену ему пришло понимание, что лучше оклеветать себя и пойти на плаху, чем терпеть такие муки. Однако палач не унимался, и граф послушно оклеветал практически всех достойных людей, которых знал, причем по несколько раз: страдания были сильнее, чем он мог бы вынести. Сильнее, чем мог бы себе представить. Все его истерзанное пытками тело — сплошной сгусток боли. Вчера палач оставил его сидеть под виселицей с петлей, которая наполовину стянула горло. Граф с радостью задушился бы сам, но к креслу его прикрутили так, что даже не шевельнуться, вот он и сидит, вдыхая вонь собственных фекалий и мочи.
Безжалостный истязатель приблизился:
— Здравствуй, граф. Хорошо ли спалось?
В ответ — хрип пересохшей, полузадушенной глотки. Палач чуть ослабил веревку, достал флягу с водой, влил своей жертве в рот.
— Так лучше?
Граф с ненавистью смотрел в прорези колпака, в глаза заплечных дел мастера.
— Что еще тебе нужно, палач? Я оклеветал себя, я оклеветал множество достойнейших людей! Отличная работа, браво! Королю все мало? Кого еще я должен оклеветать, чтобы это закончилось?!
Палач пододвинул себе стул и сел напротив.
— Никого. Я с тобой уже почти закончил.
— Слава Арианту, или тому демону, которому ты поклоняешься, ублюдок... Окажи милость. Когда меня не станет — передай королю мои последние слова...
— Какие?
— Пусть остерегается нового покушения... Сколько бы невиновных он ни запытал до смерти — настоящие заговорщики никуда от этого не денутся!
— Хе-хе... Король не знает, что ты оклеветал других. Я сказал ему, что ты упорно не желаешь выдавать своих сообщников. Вижу в твоих глазах непонимание, граф... Мне просто очень нравится тебя мучить.
— Больной садист, ублюдок! — прохрипел узник.
Палач покачал головой:
— Ничуть. Я ждал нашей встречи тридцать лет, граф, тридцать долгих лет. Впрочем, радуйся: я насладился твоими страданиями сполна.
— Да что же я тебе сделал, сукин ты сын?!
— Ну да, граф, ну да, я знал, что ты меня не вспомнишь. Куда уж тебе.
В молодости графу случалось путешествовать, кутить и куролесить, но он не помнил за собой ничего дурного. За всю жизнь, куда бы она его ни носила, его даже на дуэль никто никогда не вызвал, не говоря уже о том, чтобы помнить зло тридцать лет.
— Кто ты?!
Палач вздохнул.
— Давай поиграем в угадайку. Если ты меня вспомнишь — я передам твои слова королю. И даже оправдаю тебя перед ним. Видишь ли, граф, мы с тобой двое точно знаем, что ты невиновен. Ведь подставил тебя не кто иной, как я.
— Ты?!!
— Угу. Это было просто. Скопировал твой голос и манеру речи, скопировал твой перстень с редчайшим ониксом, твой ястребиный нос слепил из глины... В темноте нанятые мною убийцы запомнили все эти черты. Потом я оказался подле короля в момент покушения, именно я его спас. Это я сделал так, чтобы двое убийц остались в живых. Они-то и выдали тебя, назвав все мои — а точнее, твои приметы. И вот мы оба здесь, тридцать лет спустя после первой встречи. Так что за короля не волнуйся: целью заговора изначально был ты, а не он.
— Кто же ты, демон?!!
— Никак не вспомнишь? Ладно, я расскажу тебе одну историю. Однажды, тридцать лет назад, в одной неблизкой стране, по дороге из одного города в другой шли двое бездомных, отверженных бродяг. Отец и его подросток-сын. Они ходили по свету, куда глаза глядят, и просто искали работу, но никто не желал иметь с ними дела, если только очень сильно не донимали хищники или разбойники. В общем, несладко им жилось, хоть они двое лично ничем не заслужили такого. И вот идут они себе, идут, а навстречу им — ты со своей свитой. И когда ты увидел их, то закричал слугам: 'глядите, да это же дроу! Давите их конями!!'. Теперь вспомнил?
— Ты?..
Палач стащил с головы колпак, его белые волосы рассыпались по плечам, обрамляя длинное изящное лицо темного эльфа.
— Да, граф, я.
— Проклятое чудовище!
Дроу невесело кивнул и наклонился ближе:
— Да, чудовище. С одним уточнением: я твое чудовище. Ты сделал меня таким, каким я стал. Не ты один, конечно, подобных тебе было множество. Вы, люди, сделали меня кровожадным убийцей. Что бы ты ни воображал себе о дроу — я покинул Подземье, когда мой возраст соответствовал четырнадцатилетнему подростку, по вашим меркам. Я никогда до этого не видел людей, я никогда не делал вам зла. Я не умел вас ненавидеть по-настоящему — меня научили вы. Мы с отцом пытались жить по вашим законам — вы травили нас собаками. Мы пытались быть полезными — а вы бросали в нас камни. Вот и ты туда же. Давить нас конями? За что? Мы и в мыслях не имели ничего дурного — просто искали работу, хочешь верь, хочешь нет. Я еще тогда хотел мстить вам за все, но мой отец был против. Теперь отца нет — в этом я усматриваю именно людскую вину — и мои руки развязаны.
— Почему я?! — в отчаянии простонал граф. — Почему я?! Ведь вы же ушли от меня шутя, убив двоих слуг... И только из-за этого ты ждал тридцать лет?!!
Дроу негромко засмеялся:
— Так и есть. Впрочем, я не сидел сложа руки. Помнишь год, который в Далмаде так и назвали — 'год пожаров'? Это я. И великий пожар в Ламедии, унесший тысячи жизней — это тоже я. И многие другие, граф, многие другие. И знаешь, что самое странное? Что ни в поселках, которые я сжег, ни в Ламедии, ни в других местах, где я оставил свой кровавый след, никто не связал ужасную трагедию, там произошедшую, с двумя обездоленными дроу, которых всего лишь несколько лет до этого травили собаками и забрасывали камнями. Никому даже в голову не пришло, что тридцать с чем-то сгоревших деревень — это месть смертного, а не божья кара или стечение обстоятельств.
Граф слушал все это молча, понимая, что бесполезно просить прощения и пощады, пытаться откупиться. Он всегда знал, что дроу — ужасны и жестоки, и вот теперь сам стал жертвой одного из них. Ведь стоило тогда просто молча проехать мимо... А теперь дроу — при дворе короля, и можно только догадываться, какая беда нависла над всеми, ведь грядущую трагедию граф уже не увидит.
— В общем, прощай, граф. Уж не обессудь — плаха для тебя слишком легкая смерть, я веревку немного накручу, чтобы ты задохнулся медленно и в муках, а король подумает, что из-за моего недосмотра ты умудрился задушиться, дабы не выдать других заговорщиков. Но знай, что я, хоть и дроу, всегда держу слово, вопреки всему, что о нас рассказывают. Так и быть, будем считать, что это ты меня все-таки вспомнил, а не я подсказал. Как и обещал, я обязательно расскажу королю, что ты был невиновен... перед ним. Но, конечно же, не сразу, хе-хе, а когда придет время.
И он принялся крутить ручку, натягивающую веревку на горле графа.
* * *
Сэр Ладай Борц, старший храмовник, имел все причины гордиться собой. Поднялся из самых низов, пробился в орден храмовников Велькиона, дослужился до сержанта, слегка разбогател: бедных храмовников свет еще не видывал, хвала Велькиону и великому магистру, ну и королю тоже. Потом был произведен в рыцарский ранг, женился на купеческой дочке — мало того, что с приданым, так еще и собой ничего, хоть и глуповата слегка. Затем — старший храмовник, и это в неполных сорок. Как тут не гордиться?
Само собой, что такую карьеру Ладай сделал не на ровном месте и не за красивые глаза. Он всегда и у всех был на хорошем счету, и у магистрата, и у товарищей, и у непосредственных командиров. Честный, прямолинейный — ложь есть зло, учит Велькион — покладистый, надежный, репутация безупречна, недостатков нет. За всю службу — почти двадцать лет — Ладай даже ни разу не выпил до нетрезвого состояния, всегда и в любой момент готов обнажить меч во славу Велькиона, даже находясь на отдыхе. Не то чтобы он не любил вино — напротив, еще как любил, особенно хорошее, потому что в юности оно было ему не по карману. Вот только сумев чудом и помощью Велькиона пробиться в орден младшим послушником, Ладай понял: дисциплина тут просто железная. Репутация и послужной список — все, без этого любой храмовник — просто кусок дерьма в глазах остальных. Так что с мечтой пить хорошего вина вволю пришлось распрощаться, и Ладай пожертвовал ею легко: слишком многого стоит статус храмовника, слишком легко этот статус потерять.
А еще он оказался весьма хорош в своем деле. Пойманных чернокнижников на его счету — целых семь. И вот прямо сейчас Ладай месит сапогами грязь и злобно косится сквозь прутья клетки на восьмого, которого везет вначале в небольшую твердыню ордена, а потом и в столичную Цитадель. И можно быть уверенным: во-первых, аудиенция у короля, во-вторых, ранг брата-стража — уже в кармане. Потому как пойманный урод — не кто иной, как ученик самого Норлаша.
Выследить скрывающегося колдуна было делом непростым, но Ладай Борц все же преуспел. Услышал слухи, проанализировал, испросил взвод послушников и денег на экспедицию — и вот в самой глуши Зоданги, на побережье Срединного моря, им найден и успешно изловлен гнусный чернокнижник. Без потерь не обошлось: один из солдат отделался отсохшей рукой, и еще неизвестно, смогут ли маги-лекари ему помочь, Норлаш ведь кого попало в ученики не брал. Позже раненого отправят в столицу, а пока он отлеживается в трактире той деревушки, у которой чернокнижник обитал. Ну а сам Ладай, изредка вполголоса ругаясь, пешком бредет следом за везущей клетку телегой.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
