Ролевик::бард-Вор

—

— Ролевик: Бард-вор

— Пролог

Началось все с того, что друзья все-таки вытащили меня на большую игру. С парадом, журналистами и вообще, превращающую милые моему сердцу ролевые игры в какое-то шоу на потеху не особенно почтенной публике.

Как правило, меня не тянет на шумные и многолюдные сборища, поэтому пропускаю такие мероприятия, как грушинский, "Нашествие" и тому подобное. Крупные игры тоже относятся к тем событиям, мимо которых я стараюсь пройти. Но здесь... Друзья соблазнили меня тем, что на закрытие игр приглашены несколько фолк-групп, включая мою любимую "Мельницу". Где Арагорн Московский, по слухам, спонсировавший игры, смог найти на это деньги, остаётся только гадать.

И вот я трясусь в автобусе вместе с друзьями. Отыгрывать я собираюсь темноэльфийского барда-вора. Ну, и совсем-совсем капельку — мага. C момента смерти Наташи, это мой единственный персонаж. Он мне оказался ближе всех по духу из тех, кем раньше играл. А вообще, спасибо моим друзьям за то, что после смерти любимой я хоть до сих пор и грущу, но не впал в чёрную меланхолию. Растормошили, неспокойные, не дали уйти в себя. Я улыбнулся. Вон Юлька, отыгрывающая человеческого барда, неугомонная, опять рассказывает какую-то историю. Вот Сашка, работник ножа и топора. Викинг он, берсерк, вон и щит, "погрызенный", за спиной болтается. Остальные ребята тоже в сборе. Наша группа всегда выделялась. Ни одного классического персонажа. Викинг, бард, трое асассинов-теней — все люди. И только один эльф, да и тот тёмный — я. А уж если вспомнить мой класс...

Что же, давайте знакомиться. Зовут меня Игорь, по игре Тэльсарель или просто Тэль. Волосы чёрные, до лопаток, отчего меня часто принимают за металлиста или гота, тем более, я люблю тёмные тона в одежде. Кожа у меня бледная, так как я не часто бываю на солнце, да и за компом просиживаю добрых восемь часов в день. Моя игровая снаряга это темно-серый тёплый плащ с капюшоном, пояс с ножнами, в которых закреплены пять метательных ножей (ха, да они даже почти не втыкаются — все-таки в игре запрет на стальное оружие) (вы же не думаете, что вор — это только по карманам шариться), нож покрупнее, по игре проходящий как кинжал, с тупым дюралевым лезвием, потёртая сумочка с продуктами, шампунем и гелем, налитыми в пару деревянных баночек с плотно пригнанными крышками и парой простеньких свитков и старенькая гитара с красной лентой на грифе... Ленту Наташка привязывала. Мне 26 лет, вешу я 74 килограмма, а росту во мне 186 см. Глаза голубые, раньше говорили — смеющиеся. Черты лица правильные, нос прямой, губы тонкие. В институте от девчонок отбоя не было. Пока Наташку не встретил, даже иногда с кем-то встречался. Физическая форма хорошая, года четыре на карате проходил, да и сейчас стараюсь себя не запускать.

По игровой легенде я изгнанник, хотя скорее постфактум. Я ушёл от своего народа, не желая иметь дело с интригами и борьбой за власть (я был старшим сыном в одном влиятельном роду). Вообще, что говорить, когда я придумывал легенду, вдохновлялся похождениями Дзирта Д'Уорена Роберта Сальваторе. Меня конечно несколько смущало, что у дроу, вроде как, матриархат, а потом подумал — а какого черта, собственно, пусть у моих дроу будет равноправие. Да и жестокость сверх меры, чтобы от тебя все шарахались — тоже не по мне. Так что успокоил свою совесть, объявив своим авторским произволом, что дроу в моем мире — самовлюблённые жестокие интриганы, замкнутые в своих владениях, ранее поголовно жившие под землёй (теперь уже нет), могучие воины и колдуны (мне-то какая в принципе разница — я-то не воин и не маг), у которых когда-то давным-давно произошёл раскол со светлыми сородичами. Из-за чего был сыр-бор, сейчас уже давно никто не помнит, но стороны по-привычке друг друга недолюбливают. Удовлетворившись, совесть отползла в сторонку. А придумал я эту легенду сразу после института. Теперь вот, пользуюсь.

Впрочем, это все присказка. А сказка начиналась с завтрашнего утра.

До этого все было обычно и где-то даже цивилизованно. Та часть, которая была парадом. Маршировали люди, эльфы, урукхаи, прошли даже несколько троллей и гномий хирд. Мы были совсем уж неформатом, поэтому на парад нас позвали разве что в качестве зрителей. А потом был день игр. И вечер пьянства, практически поголовного. Мы выбрались подальше от пьянствующего народа, развели на полянке костерок, поставили палатку. Ребята слабо пьющие, я не пью совсем. Вечерело. Мои друзья уже влезли в палатку, а я сидел у костра и тихонько наигрывал на гитаре. Со стороны лагеря орков раздавались пьяные вопли. Всю ночь, наверное, гудеть будут. Я заглянул в палатку. Все уже мирно спали. Тогда, чтобы не тревожить товарищей, расстелил прямо рядом с костром замаскированную под матрас пенку, укрылся плащом и лёг спать. Мне не привыкать к спартанским условиям.

— Глава 1, о паре смертей и начале нового пути

Мне снились тихие щелчки ветвей в костре. Было холодно, завывал ветер... Что-то треснуло и я едва не проснулся. А потом резкая мгновенная боль и сразу после этого — странное ощущение отрешённости. Я плавал в вязкой пустоте, видел сквозь туман поляну с лежащей поперёк огромной сосной, едва не придавившей палатку.

Кажется, там, внизу, вовсю резвился ветер — палатка едва не складывалась под его порывами, окрестные деревья гнулись, летели сучья и мелкий мусор. Было странно видеть все это при полном беззвучии — ни рёва ветра, ни шума огня, уже начавшего пожирать верхушку упавшего дерева...

А потом я бежал. Или не я бежал? Мелькали деревья, было неожиданно светло, как в белые ночи в Питере, хотя откуда-то я знал, что уже за полночь. Рана болела, но как будто издалека, со стороны. Как ни странно, явственнее всего было ощущение склизкой корки засыхающей крови, пропитавшей камзол.

Становилось все холоднее, ноги слушались с трудом. Последним усилием я буквально в падении бережно примостил свою прекрасную, чудесную, звонкоголосую лиару под деревом чуть в стороне от своего тела.

Я умирал, жизнь толчками выходила из меня, уходила в вечность. Откуда-то пришла странная, как будто чужая, мысль — вот и верь после этого, что двум смертям не бывать, а тут за одну ночь...

Голос в голове то затихал, становясь неслышным шёпотом, то слышался отчётливее и я уже не знал толком, кто я, откуда я, кто здесь гость, а кто хозяин. Время от времени одному из нас приходила мысль о том, что тело все равно уже почти рассталось с жизнью, так что не важно даже, кто я, кружилась немного на краю сознания и улетала, чтобы появиться вновь, через пару мгновений, минут, а может быть вечностей. Я видел своё-чужое тело со стороны — лежащего эльфа в тёмном камзоле с мертвенно бледным лицом и кровавой раной в боку...

Видел лиару, стиснутую за гриф рукой... мертвеца? Видел, как разглаживается суровое и отчаянное лицо. Видел, как будто из ниоткуда появляется небольшая сумка, как течёт и меняется одежда, как с мёртвого тела исчезают следы раны, как затягивается перевязь с любимыми мной (или не мной?) метательными ножами.... Боже, как они прекрасны... Как на поясе появляется длинный кинжал с узким лезвием...

А дальше мне как будто дали пинка, все закружилось, часть меня-меня будто вырвали с мясом и отпустили, как кораблик из пенопласта по звенящим весенним ручейкам, а меня могучей силой загнали в лежащее внизу моё... нет, уже моё тело...

Я проснулся от уханья совы. Боже мой, да как же громко-то! Душу ещё бередил, бледнея и забываясь, странный сон. Я открыл глаза и удивился. На темнеющем небе были уже видны первые, самые яркие звёздочки. Впрочем, вокруг было как-то даже ненормально светло. Я мог разглядеть каждую былинку, каждый кустик и листик на дереве.

Странно. Впрочем, это не самое странное. Где я вообще нахожусь? Поляна, ещё тёплые угли в костре. Только вот поляна явно не та, что подтверждается и отсутствием на ней палатки. Да и... Я не я, корова не моя. Я лежал на матрасике. Не на пенке, а, пусть и на тонком, но достаточно мягком походном матрасике. Плащ, которым я был накрыт, был двухслойным, с тёплой шерстяной подкладкой и серым верхом из неизвестного мне материала, чем-то напоминающего змеиную шкуру. И разводы на нем характерные. Подозреваю, плащик непромокаемый. На ногах вместо моих лёгких полусапог красовались полноценные невысокие сапожки серой кожи на гибкой ребристой подошве. Штаны почти не изменились с виду, только вот эти помягче и поудобнее, чем мои джинсы. Рубаха чуть изменила покрой, материал (естественно!), а так — рубаха как рубаха. Ладно, это все мелочи. Главное, КТО Я? Кожа светло-светло серая, пальцы изящные, уши... так и есть, заострённые. Волосы чуть подросли и стали значительно красивее. Видимо, так здесь выглядят тёмные эльфы. Впрочем, как "так" я и сам узнаю только если найду хотя бы лужу. А лучше, полноценное зеркало.

Вещи изменились почти все. Впрочем, не принципиально. Кинжал заострился и стал, собственно, кинжалом а не ножом. Метательных ножей стало шесть, и они повисли на косой перевязи поперёк груди. Каждый нож был теперь из какого-то странного чёрного металла с гравировкой рун по кромке, да и форма поменялась. Баланс, впрочем, был идеальным. Я на пробу метнул один в сучок на дереве шагах в двадцати. Нож аккуратно и бесшумно, как в ножны, вошёл точно в то место, куда я целился. Остальные вещи, которые я мельком просмотрел, тоже изменились с учётом местных реалий. Чуть пристальнее я остановился на свитках. Пара средней силы свитков лечения, один шар тьмы и пара огненных стрел. Впрочем, гораздо больше меня заинтересовал телепорт. Ограниченный, конечно, но в любую точку, которую ты представишь, на расстоянии километров до двухсот закинуть может. Любопытная вещь. Из более насущного был кошелёк с парой потёртых белых (наверное, серебряных) и восемью медными монетами.

Впрочем, все мои находки меркли по сравнению с одной. Моей гитарой. Она немного изменила форму, стала изящнее, была теперь светло-серой, с двухцветной лентой на грифе — красно-синей, которая выглядела как сплетённые вместе наподобие косички две ленты разных цветов. К небольшим выемкам на корпусе крепился широкий ремень, позволяющий носить инструмент на шее или за спиной. Но главное... Как она звучала. Моя гитара была старой, раздолбанной, хотя и игра на ней доставляла мне огромное удовольствие. А эта... Звонкая, несмотря на свой не очень большой размер, идеально настроенная. Да и пальцы мои нынешние — одно удовольствие — гибкие, чуткие, даже нежные. На пробу я сыграл импровизацию и забалдел. Ингви Мальмстин отдыхает, я сейчас мог творить с обычной (впрочем, обычной ли?) акустической гитарой такое, что у меня у самого слезы навернулись на глаза. Да и сама импровизация — откуда что взялось? Я раньше пытался, было огромное желание, иногда даже неплохо получалось, но чтобы ТАК?! Нет, такого со мной ещё не бывало.

Однако, что-то я засиделся под деревом, а уже ночь. Идти, или подождать до утра? Я решил идти, тем более что спать не хотелось, а моё новообретенное зрение давало рассмотреть каждую неровность на земле. Выйдя из-за дерева, я обнаружил, что сидел, оказывается, практически у самой дороги, на опушке. Неслышно ступая, вышел на дорогу и огляделся. Обычный просёлок, проходящий по редколесью. Что же, прогуляемся. Выбор направления, в общем-то, безразличен.

Я шёл по дороге, на ходу негромко наигрывая, осваиваясь в новом теле и с новым инструментом. Настроение было хорошим, хотя и немного грустным. Не из-за перехода, просто. Переход почему-то не вызвал у меня вообще никаких сильных эмоций. Где-то на краешке сознания сидела печальная и странная мысль о смерти и бренности бытия. Да, я сегодня умер. И даже два раза. Но... я жив. Наверное, это кому-то нужно, но пока никто не предъявил мне к оплате счёт... Что мне остаётся? Просто жить. Там, в том мире, у меня не было особенно тяжёлого "якоря", к которому я бы хотел вернуться. А здесь... кто знает, может и появится.

Дорога стелилась под ноги, из-под пальцев неслась негромкая мелодия и я был почти счастлив. Лес все больше редел, уже можно было различить недалёкие огни какого-то села, в небе сияла почти полная луна. Чуть погодя, я забросил гитару за спину и пошёл, наслаждаясь прекрасной тихой ночью. Я и раньше любил тёмное время суток, а теперь, похоже, и вовсе влюблюсь в ночь.

Я задумчиво дошагал по молчащей деревне до единственного местного источника шума — у дороги были ворота в добротном заборе, за которыми расположился небольшой дворик и крепкое двухэтажное здание. Как это называется? Таверна, харчевня, постоялый двор? Я не знал, чем эти три отличаются, поэтому решил считать строение постоялым двором. Из открытой двери, светлым пятном выделяющейся в стене дома, доносились голоса.

Я шагнул вперёд.

— Глава 2, об опасности заострённых ушей и о преданных слушателях

Я спокойно вошёл в дом и окинул взглядом зал. Комната была большая, освещённая жёлтыми масляными лампами, и выглядела довольно уютно. В ней было полтора десятка небольших прямоугольных столиков, возле каждого из которых стояло по паре лавок. Посетителей в зале было не много, всего восемь человек. Купец с двумя мрачными охранниками, пара крестьян, уже похрапывающих за столом, двое воинов-наёмников и какая-то фигура в плаще чуть поодаль от входа, возле окна.

За стойкой расположился плотный высокий мужчина и протирал глиняную кружку. Рядом стояло три табурета, на один из которых я и сел. Трактирщик внимательно посмотрел на меня. Я покачал головой. Петь на сытое брюхо — не лучший вариант, а меня тянуло именно сыграть и спеть. Я кинул сумку на соседний табурет, перекинул гитару вперёд, сыграл пару аккордов, чем заинтересовал сидящих. Даже фигура в плаще оторвалась от кружки и повернулась в мою сторону. Мне было чуточку не по себе... Я ведь так и не узнал, как в этом мире звучит мой голос... Вдруг выйдет что-то непотребное? Вряд ли, конечно, но все же... Собравшись с духом, я заиграл и запел:

Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант

Расправил нервною рукой на шее чёрный бант

Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать

Если ты ещё не слишком пьян

О несчастных и счастливых, о добре и зле

О лютой ненависти и святой любви

Что творится, что творилось на твоей земле

Всё в этой музыке ты только улови

Вокруг тебя шумят дела, бегут твои года

Зачем явился ты на свет — ты помнил не всегда

Звуки скрипки всё живое

Скрытое в тебе разбудят

Если ты ещё не слишком пьян

О несчастных и счастливых, о добре и зле

О лютой ненависти и святой любви

Что творится, что творилось на твоей земле

Всё в этой музыке ты только улови

Устала скрипка, хоть кого состарят боль и страх

Устал скрипач, хлебнул вина, лишь горечь на губах

И ушёл, не попрощавшись, позабыв немой футляр

Словно был старик сегодня пьян

А мелодия осталась ветерком в листве

Среди людского шума еле уловима

О несчастных и счастливых, о добре и зле