Вереница саней запряжённых в собачьи упряжки мчала, скользя, стелясь по снегу почти с природной гармонией. Гоняемые длинными шестами и покрикиваниями каюров-поморов, саамские лайки тянули со всех своих собачьих сил, на ходу наклоняя морды, щёлкая зубами, заглатывая в пересохшие гло́тки снег.

Ледяная пустыня источала серый туман, стелящийся густыми лоскутами и, озираясь Ивор по прозвищу Свен (за свои шведские корни) угадывал в прорехах этой пелены едва видимые серебристо-тёмные тени.

Погоня была уже совсем близко, рыча по-звериному, по-волчьи. Воображение рисовало ему именно волков, не белого медведя — хозяина здешних мест, не рысь, не росомаху, охотящуюся там, в тайге на далёком берегу, а стаю волков.

Это порыкивание, было чем-то похоже на механическое, но Свен и слова-то такого не знал, а потому окрестил как ему слышалось и виделось. Такова человеческая натура всему давать своё название, заворачивая в обёртку понятного, тем самым изгоняя страх неведомого.

Знал бы он что человек, возглавлявший догоняющий отряд носил именно это прозвище... по своей фамилии — Волков.

Собакам в упряжке передавался страх возницы и пассажиров. Псы поскуливали, подвывая, слыша сзади непонятный и от того ещё более пугающий рык. Иногда попадая лапой на острый наст, жалобно тявкали, шумно дыша от бешеного темпа, всё ещё сохраняя силу.

Часть 'волков-преследователей' стала обходить слева. Рычание изменилось, наполнившись рваными ритмами, словно в предвкушении добычи:

"Ры-ры-к-ма-у-у! Ры-ы! Ры-ры-ры"!

Два иноземца-пассажира за возницей что-то выкрикивали через вой ветра на своём языке, ещё бодрились, клацая затворами винтовок, но помор уже понимал — не уйти.

Бах! Бах! Пассажиры не выдержали стали стрелять, и тотчас в ответ донеслось, растекаясь в густом тумане частыми хлопками. И тут же просвистели пули, как зудящие москиты — над самым ухом. Но... сзади — выкрик и Свен почувствовал, как облегчились сани, всхлипнуло резким запахом крови в ледяном дыхании снежной пустыни.

Гнать прямо собак было бессмысленно — тот, кто обошёл слева, уже забежал вперёд, охватывая.

Свен увидел, как впередиидущие сани повернули вправо. И он следом повторил их движение в поворот, всё ещё пытаясь оторваться от погони.

Остервенело впилось смертельное жало, в спину, выбив дух, толкнув погонщика вперёд, на сани.

Собаки, почувствовав слабину, замедлили бег и, в конце концов, остановились.

Сознание балансировало на грани, то уходя, то возвращаясь, тупой ноющей болью сковывая хребет. Через время, придя в себя, помор мутным взглядом увидел склонившего над ним человека в белой с пятнами одежде, в облегающих, закрывающих пол лица очках с желтоватыми стёклами.

Человек встретился с ним взглядом, говоря что-то непонятное, словно не ему, а куда-то вдаль на почти знакомом:

— Порядок "Углич". Зачистка.

Сознание Свена медленно уходило из раны в спине вместе с кровью и теплом тела.

> >

> >Белым ляжет невинность снега....

Белым ляжет невинность снега.

Рисовать я её не берусь

Лишь пою, лишь пою свою грусть

Будут дети как прежде бегать.

Получив начало с 1584 года, в большинстве построенный на приболоченной местности по обоим берегам Северной Двины, окружённой хвойными массивами, Архангельск возводился именно этим самым доступным материалом — строительным лесом.

И даже в середине двадцатого столетия на окраинах города можно встретить дощатые тротуары и следы-остатки некогда проложенных деревянных дорог.

Не говоря о порой неплохо сохранившихся домах из бруса, обшитых потемневшей доской, стоящих нижними венцами на медленно подгнивающих сваях (не на фундаменте). Многие из этих упрямых и прочных реликвий, дожили до времён асфальта и 'внутреннего сгорания', чувствительно покачиваясь от проезжающих мимо тяжёлых грузовиков.

Однако вернёмся немного назад — к началу двадцатого века, когда ещё полновластно двигал 'пар'. Впрочем, и от пáруса массово ещё не совсем отказались.

Архангельская губерния — северный 'фасад' империи, раскинувшийся от Финляндии до Урала, соприкасающийся с холодными водами Ледовитого океана, суровая правда жизни окраины, более полугода заснеженной, прихваченной льдами.

Потерявший своё значение как город-порт после основания Санкт-Петербурга, Архангельск только к девятисотым годам второго тысячелетия от Р.Х., с развитием торгового мореплавания, дотянувшейся (наконец) узкоколейной железной дороги, прокладкой телеграфной связи, получил новый импульс к развитию порта, как и всей губернии.

Летом с открытием навигации Северная Двина несёт мимо Архангельска мутные жёлтые воды, давая выход к просторам океана с рыболовным и зверобойным промыслом, к торговым морским путям и европейским странам.

Зима же — долгая, и ледостав, длящийся 180 — 190 дней почти до конца мая, сковывает берега не только Двины, но и Белого моря, закупоривая морскую дорогу к архангельским причалам и от....

С приходом зимы пикантный привкус портового города с прямыми новостями из Европы, веяньями и модами, заметеливается, замораживается..., жизнь замирает. Северный край, словно впадает в спячку, снова становясь захолустьем империи.

И если посмотреть с высоты полёта (не важно, чьего или чего), то — огромная территория превращалась в сплошное белое заснеженное поле. Тракты и гужевые дороги к поселениям и местечкам засыпает, обновляет чистым снегом. В архангельские гавани на зимний прикол обустраиваются суда.

Дошедшая от Вологды к левому берегу Северной Двины железнодорожная ветка, как это у нас водится, регулярно требовала ремонта и восстановления после размыва грунтовыми водами, оползней и прочих каверз природы и дураков. Поэтому курьерская почта, хоть и претендовала на регулярность, доходила с запозданием.

Тем не менее, единственный на то время незамерзающий порт русского севера — Александровск (в будущем г. Полярный) был включён в линии губернской телеграфной связи и дальше....

И дальше по сети 'Архангельск-Санкт-Петербург', проложенной вдоль почтового тракта, пусть окольным путём, но вполне надёжно, молодой город губернии Александровск привязывался к Центральной России.

Ещё в незамерзающих заливах и бухтах Мурмана существовали становища поселенцев и рыбных промысловиков, а на восточной стороне Мурманского берега были основаны спасательные станции, к которым в том числе протянуты ветки промыслового телеграфа.

Не сказать, чтобы Архангельск зимы-весны 1904 года был совсем уж 'сонным царством'. Всё-таки на другом краю империи шла война с Японией, что, как минимум, не могло не остаться без внимания. Более того — волновало! Кого-то и лично — по сухим данным статистики, более четырёх тысяч уроженцев Архангельской губернии были призваны и отправлены на Дальний восток.

Однако новость пришла в тихий Архангельск совсем с другой стороны. С моря.

О, нет! Вести с моря приходили частенько..., вплоть до эпохальных...!

Тогда, когда были связанны с героическими экспедициями к полюсу....

Смелыми первооткрывателями....

Пропавшими полярниками....

Спасёнными из ледяного плена (часто через год-два) зимовщиками....

И трагическими смертями.

Нынешняя же сенсация всколыхнула и взбудоражила своей фантастичностью, буквально на грани неверия, если бы не нашлись свидетельства от разных источников....

Наскоро сделанные одним любителем рисунки (которым почему-то особо поверили) и даже реальное фото.

Фото-позитивы, правда, дошли до Архангельска чуть позже, как и позже закрутились все шестерёнки этой истории.

Через край непокорной рекою.

Только скрытая тайна всё тело наполнит

Через край непокорной рекою.

Может, в девстве так было, вот только не помню

Промолчу, промолчу — успокою.

Когда кольский* уездный исправник телеграфировал в Александровск, что около берегов Мурмана замечены иностранные траулеры, под парами в Екатерининской гавани стоял только пароход 'Лейтенант Скуратов'. Или как тогда было принято орфографией — 'Лейтенантъ Скуратовъ'.*(Кольский полуостров (устаревшее название Мурман, Кола) — полуостров на северо-западе Европейской части России. В 1899 году Кольский уезд переименовали в Александровский, но жители по привычке продолжали поминать прежнее название.)

Получив с посыльным от начальника пограничной стражи предписание выйти в море, командир 'Скуратова' немедленно отдал соответствующие распоряжения.

Вообще-то для такого дела лучше бы подошли более скоростные боты-крейсера....

'Скуратов' же, винтовая шхуна английской постройки, бывшее посыльное судно 'Бакан', имел один существенный недостаток — малый, всего 9-узловый ход.

Ранее, пребывая в роли 'охранного крейсера', обладая четырьмя орудиями, 'Бакан' зачастую просто отпугивал браконьеров только появлением своего силуэта на горизонте — норвежцы быстро поднимали пары́ и нередко легко уходили от преследования.

В дальнейшем шхуну разоружили, исключили из списка судов, затем переименовали в блокшив ?5, намереваясь переделать в плавучую мастерскую для нужд Дирекции. Однако после проведения капитального ремонта переквалифицировали в транспорт и вновь включив в список, как пароход 'Лейтенант Скуратов'.

Правда, установленные в ходе ремонта новые котлы Балтийского судостроительного завода прыти пароходу не добавили.

Командовал 'Скуратовым' Престин Константин Иванович. Будучи простого, не дворянского роду, закончив штурманское отделение Технического училища Морского ведомства, Константин Иванович сумел дослужиться до штабс-капитанского чина Корпуса флотских штурманов.

Вторым офицером на судне был старший помощник — мичман 'из отставки'.

Прохлюпав в указанный район, разглядев в бинокль нарушителей, Престин удостоверился, что траулеры на поверку оказались — одной средненькой паровой шхуной и двумя ботами под норвежскими флагами. Достаточно плюгавыми, что не мешало им нагло заниматься промыслом трески в российских водах.

Русского тихохода видимо тоже опознали и, не дожидаясь близкого контакта, бросились наутёк.

Два бота, наваливая из длинных труб густо и чёрно, весьма резво бодали волну с ясной целью уйти к своим берегам, тогда как не менее чадящая шхуна совершенно неожиданно отвернула на норд-ост.

Константин Иванович честно посомневался — 'парочка' на взгляд была перегружена уловом. Подрезая курс, боты с трудом, но можно было бы догнать. С другой стороны, отвернувший 'одиночка' едва ли давал 7 узлов.

Решив не усложнять, русский капитан погнался за более доступной целью.

Но как оказалось, норвежцы его провели!

Дождавшись, когда подельники уйдут на безопасное расстояние и погоня за ними будет уже немыслима, 'норвежец' прибавил, став постепенно отрываться от преследователя.

Какое-то время думали загнать браконьера в ловушку, прижав к дрейфующему ледяному полю, до которого, правда, было несколько миль. Но капитан шхуны видимо тоже был в курсе ледовой обстановки и стал отворачивать на 'вест'.

Гонка на 9 узлах продолжалась ещё несколько часов, всё дальше уходя в зелёные волны северного Баренца. А потом капитан 'Скуратова' понял её бесперспективность и дал отмашку поворачивать домой. К тому же над водой стал стелиться туман, и браконьерская шхуна совсем потерялась из виду.

Взглянув на хронометр, прислушавшись к мерному стуку машины, Престин прикинул, сколько им ещё идти обратно до Александровска — всё одно особо спешить некуда. И, приказав сбавить ход до шести узлов, разочарованно ушёл к себе в каюту.

А уже через три часа его вызвал возбуждённый помощник. Поднимаясь по трапу на палубу, в глаза сразу бросилось то, из-за чего случился переполох....

Со стороны 'норда', практически там, куда умотала шхуна-браконьер, и где раскинулись сплошные ледяные поля, медленным белым светом наливался горизонт, поднимаясь выше к небу. Это не было похоже на вспышку, на мерцание северного сияния — а именно медленное заволакивание серой хмари и тумана наползающим белым светом.

А ещё накатил на голову зудящий звон, как в ушах бывает..., да быстро вышел весь.

— Вы когда-нибудь нечто подобное видели, Константин Иванович? — Заворожено смотря за корму, вымолвил помощник.

Капитан не ответил, подсознательно подмечая, как стих ветер, перестав посвистывать в такелаже, и все звуки стали словно глухими, исказив голос мичмана. На поверхность воды упал полный, совершенно неестественный штиль.

— Велите перекладывать руль, — приказал он мичману, — надобно взглянуть поближе на это.

Выписав принуждённую циркуляцию, лохмато задымив из трубы, 'Лейтенант Скуратов' поспешил на разведку.

Через час странный белый свет стал рассеиваться, поддёрнуло выше и серую дымку, оголяя ширину горизонта. По-прежнему подозрительно штилило.

'Норвежца' обнаружили на румб левее, чем ожидалось. Шхуна, едва куря дымком из трубы, судя по всему, наворачивала неуправляемые круги — её чёрная метка на поверхности воды, то становилась совсем маленькой, то распластывалась в профиль.

Уже походили ближе. В бинокль подтверждалось — 'норвежец' будто потерял управление и никак не реагировал на русское сторожевое судно.

Слышали уже почухивание его машины, на палубе — ни движения. И только когда обшарпанный борт и надпись названия, которую прочитали, как 'Витбёрн' (Белый медведь) стали различаться невооружённым взглядом, на шхуне словно проснулись — на палубе появилась пошатывающаяся одинокая фигура в шапке-малахае .

Мичман дёрнул свисток и 'Лейтенант Скуратов' взвыл сиреной — требование остановиться. На мачте затрепыхали сигнальные флажки, с тем же приказом.

Поравнялись бортами с браконьером. В нос ударил смешанный запах рыбы и ворвани, наверное, пропитавший старую шхуну до самых 'косточек'.

Взяв рупор Престин на ломаном норвежском прокричал:

— Требую остановиться.

Ноль внимания — кряжистый рыжебородый норвежец лишь поднял багровое, обветренное лицо и снова опустил, шаря рассеянным взглядом по палубе своего судна.

— Вы говорите по-русски? — Снова в упор в рупор.

Норвежец что-то бормочет в ответ, подымая тяжёлый взгляд, отрицательно покачивая головой — доносится:

— Нау!

— Застопорите ход! — Престин настырно пробует немецкий и английский языки, — кэптен 'Витбёрн', стоп машин!

Норвежец мечет угрюмые взгляды, пытается раскуриться — не получается. Засунув обратно кисет и трубку, он, наконец, грузно спускается вниз.

Спустя минуту мотор браконьера прекратил постукивание, и шхуна легла в дрейф.

Полный штиль позволял притереться бортами и перепрыгнуть на 'иностранца'. Что и проделала часть русской команды во главе с командиром.

Картина, что открылась им за фальшбортом шхуны, производила впечатление: норвежские матросы — как на подбор плечистые парни, привалившись, кто куда, будто контуженные лу́пали глазами, открывая рты, мыча что-то нечленораздельное.

Стуча деревянными подошвами грубых сапог, из трюма появляется 'рыжебородый', успев видимо побывать в своей каюте — сменил шапку на старую, потрёпанную капитанскую фуражку. Теперь видно, что это немолодой мужчина и его рыжая борода скорее вся седая. Взгляд шкипера прыгает, меняясь от злого (на русских), до растерянного (на своих матросов).

123 ... 8910

↓ Содержание ↓