Адепт тьмы

В.Лавров

Адепт тьмы

Темнота — это действительно природная

данность, которая существует всегда, а свет

— нечто инородное и неестественное.

Харуки Мураками.

Пролог

Никто из нас еще не родился бессмертным, и,

если бы это с кем-нибудь случилось, он не был бы

счастлив, как это кажется многим. /Платон/

Лахар давно потерял счёт времени, собственно, и считать было нечего. В этом месте его не было, как не было никаких других измерений. Не происходило событий, не существовало ни одного предмета, который мог бы стать точкой отсчёта. Только сплошная пелена серого тумана, сгущающаяся с двух сторон в тёмную массу, мягкую и податливую вначале, но упругую и непреодолимую при попытке проникнуть сквозь неё. Зато движению в других направлениях ничто не мешало, но путешествие вдоль этой бесконечной щели никуда не приводило.

Небольшое разнообразие вносили быстрые и яркие серебристые молнии, пересекающие щель по вертикали, легко пробивая, непреодолимую для Лахара, пограничную субстанцию. Двигались они всегда только в одном направлении, поэтому ту сторону, из которой молнии вылетали, Лахар называл полом, а в которой исчезали — потолком.

Несколько раз это происходило сравнительно недалеко, и Лахар видел, что в тёмно-серой массе остаётся на мгновенье светящийся канал, ведущий куда-то за пределы, но добраться туда, пока след не затянулся серой плёнкой, было не реально.

Мелькали в поле зрения белесые бесформенные тени, (он и сам выглядел так же) старающиеся успеть, но ему так и не довелось увидеть ни одной удачной попытки. Пару раз дёрнувшись, когда молнии пролетали совсем рядом, понял тщетность подобных усилий.

Старания установить контакт с другими узниками этой своеобразной тюрьмы ни к чему не привели. Беловатое облачко на сером фоне, с которым он себя идентифицировал, не подчинялось никаким командам и усилиям, кроме желания лететь в выбранном направлении.

Единственным развлечением в этом бессрочном заточении оставались воспоминания. Самые далёкие Лахар старался не трогать: они приносили с собой почти физическую боль утраты. Зато частенько перебирал в памяти последние, стараясь понять, где совершил ошибку. Собственно это ему и так было ясно, нельзя было до такой степени доверяться любимому ученику Юуну. Кто направил молодого парня против учителя, так и осталось загадкой. У Лахара, конечно, было достаточно недоброжелателей из жрецов других культов, но всех их сдерживал страх. Считалось — темный карлик, как они пренебрежительно называли его между собой, обязательно воскреснет и отомстит. Ходил упорный слух, что так уже и было пару-тройку раз. Лахар не опровергал сплетен, служившей надёжной защитой от покушений. Действительно несколько раз его пытались убить, но ни разу не смогли даже ранить. Зато возмездие было быстрым и неумолимым. В том мире не признавали всепрощения, а не ответившего на удар считали трусом и недочеловеком.

Появившись в этих местах, когда аборигены ещё толком и не были людьми, Лахар научил их пользоваться огнём, создавать примитивные орудия труда и сажать растения, не надеясь на матушку природу. Племена осели, построили деревни, превратившиеся в города, и стали приглядываться к соседним землям. Появились воины, оружие и новые уже не такие милосердные боги, которые требовали крови и получали её на многочисленных войнах и кровавых жертвоприношениях. Лахар понял, что не сможет конкурировать с жестокими богами быстро развивающейся цивилизации и ушёл вглубь джунглей туда, куда ещё не проникли новые веяния. Конечно, природа человека одинакова, но от убийства за кусок еды или привлекательную самку его можно удержать.

Переезжал ещё несколько раз, пока не понял, что больше не осталось места, куда не могут придти раскрашенные воины в ярких головных уборах из перьев и с копьями наперевес. Пришлось стать жрецом молодого, однако почитаемого бога кукурузы и пытаться донести добро через своих адептов. Вот тогда-то его и попытались убрать с дороги. Простым людям всегда больше по душе мирная жизнь, поэтому храм Лахара процветал, что было не по вкусу другим жрецам. Реакция была жёсткой, в соответствии с нравами тех времён.

Как то вечером Лахар вернулся в своё небогатое жилище и сразу понял: были гости. Осторожно поднял одеяло на лежанке и сразу нашёл, что искал. Пригревшаяся в тепле гремучая змея мгновенно свернулась в тугую спираль, приготовившись для атаки. Обычно эти змеи предпочитают не нападать на крупных животных и человека, а стараются отпугнуть их звуком своих трещоток, но когда встреча неизбежна или происходит неожиданно, как и было сейчас, они атакуют без раздумий. Лахар поднял перед грудью руку с раскрытой ладонью, направленной в сторону пресмыкающегося, вытянул губы трубочкой и стал издавать какие-то нечеловеческие тихие звуки. Змея замерла, потом расслабилась и чуть заметной тенью скользнула на пол, а Лахар без страха залез на освободившееся место. На завтра стало известно, что жрец жестокого бога Тескатлипока, что значит Дымящееся зеркало, умер в своей постели, ужаленный ядовитой змеёй. Были и другие покушения, также приводившие к смерти заговорщиков, после чего и поползли слухи о неуязвимости жреца бога кукурузы. Причиной же чудесных воскресений Лохара послужило недержание языков покусителей, объявлявших его мёртвым ещё до совершения убийства, ибо не сомневались: уж в этот раз тёмному карлику смерти не избежать.

В один из дней Лахар с удовольствием поужинал тёплыми лепёшками, запивая их простой водой и уже собирался вытянуться на своём жёстком ложе, как появилась служанка. На этот раз она была не одна. Гостья выглядела моложе, но из-за татуировок и красной краски, покрывавших лицо, трудно было определить возраст. Чёрные волосы женщины, сплетённые в тугие косы, торчали в стороны и немного вверх, как рожки. По сигналу старшей товарки она стала что-то бормотать, перемежая речь частыми всхлипами. Говорила быстро и невнятно, Лахар никак не мог ухватить суть речи. Заметив это, вмешалась служанка и, остановив подругу, сама рассказала, в чём дело.

Оказалось, глава семейства собирается продать их грудного младенца — первенца жрецам для жертвоприношения. И хотя подобная судьба для ребёнка считалась почётной, сердце матери не могло смириться с этим.

Лахар вскочил на ноги, надел сандалии и, подхватив накидку, заспешил следом за женщинами, уже шлёпающими босыми ногами по каменному полу .

Торг был недолгим. Вела его в основном служанка. Когда она предложила за ребёнка вдвое, чем жрецы другого храма, отец младенца дрогнул и согласился. Дальше всё пошло совсем странно. Служанка подхватила спящего младенца на руки и направилась к выходу, Лохару же ничего не оставалось, как последовать за ней.

Позже он подыскал бездетную вдову, которая и стала фактически приёмной матерью малыша. Мальчишка рос на редкость смышлёным и жрец с удовольствием занялся его образованием. Немного базовых наук, конечно же, грамота и в довершение — основы магии. В результате, к двадцати годам Юун уже был жрецом, и за ним шла слава сильного колдуна. Юный жрец любил Лахара, как родного отца, поэтому тот не заметил, произошедшей с учеником перемены и в один далеко не прекрасный день оказался связанным собственным ремнём, что лишало его всей магической силы. Секрет этот знал только Юун, и хотя Лахаром занимались какие-то совершенно посторонние люди, он прекрасно понимал, кто предал, но так и не смог понять причины. Что ж такое предложили неглупому юноше, чтобы тот согласился послать на мученическую смерть своего учителя, фактически отца.

Лахара привязали к высокому столбу и разожгли внизу костёр. Он отключил болевые рецепторы, поэтому не терял сознание, даже когда тело уже стало покрываться волдырями от ожогов. Не обращая внимания на болтовню жреца, руководящего жертвоприношением упорно искал глазами кого-то в огромной толпе, собравшейся у подножья ступенчатой пирамиды. И наконец, увидел в проходе между домами тоненькую фигурку Юуна. Лахара ещё хватило на то, чтобы улыбнуться ученику, но тут с резким щелчком лопнул перегоревший ремень и он покинул умиравшее тело, чтобы попасть в другую ловушку. Этот факт ещё раз подтвердил, что здесь поработал кто-то умнее местных жрецов.

Экскурс в прошлое чуть не подвёл Лахара. Молния ударила практически в него, но всё могло окончиться опять безрезультатно, если бы она, не добравшись даже до середины пути к потолку, не вернулась обратно. Он рванулся, с ужасом понимая, что опять не успевает, но тут ещё одна серебряная полоса вырвалась из пола, замерла на мгновенье, как бы раздумывая, что делать дольше, и тоже, ушла вниз. Колодец пока светился, и этого шанса Лахар не упустил, Ещё не закрылся канал, а он уже падал в нестерпимо сияющий тоннель, даже не задумываясь, куда этот путь его приведёт, так как был согласен на всё, лишь бы не серое безмолвие.

* * *

— Срочный сбор, — седовласый человек с аристократической внешностью

барабанил длинными тонкими пальцами по крышке огромного антикварного письменного стола.

Его помощник, молодой парень высокий и статный, как гвардеец Екатерининских времён, быстрым шагом вышел из кабинета.

— Давненько так сеть не встряхивали, — пробормотал аристократ и провёл ладонью по лицу, потом сильно зажмурил и резко открыл глаза.

Проделав эту странную процедуру, он расслабился, откинувшись в кресле, глядя в потолок и положив затылок на сцепленные пальцы. Посидев так пару минут, вернулся в нормальное положение и, нажав кнопку негромко, но жёстко спросил: 'Где народ?'.

— Мы всех уже оповестили, Павел Анатольевич, — ответил спокойный голос секретарши, ничуть не напуганной грозовыми нотками в голосе шефа.

— Пусть в приёмной не ждут, а сразу заходят, — уже мягче распорядился аристократ.

Глава первая

Авария

— Разряд! — голос врача был страшен. Так кричат, кидаясь врукопашную. — Увеличить до трёхсот шестидесяти! Разряд!

— Есть пульс, Степан Ильич, — волнуясь, сообщила молоденькая медсестра, следившая за приборами.

— Сам вижу, — Степан Ильич Белов, крепкий парень в светло зелёном халате довольно улыбнулся. — Пусть передохнёт и на томографию. Не могло же сердце остановиться от того, что я ему пару переломов починил. Давайте следующего.

Каталка с Максимом ещё не выехала из операционной, а туда уже бегом завозили ещё одного пострадавшего в этой аварии. Его пришлось буквально вырезать из разбитой вдребезги Мазды, потому и запоздали. Хирург покачал головой, увидев истерзанное металлом тело, и приступил к работе. Операция продолжалась почти два часа, но Белов сумел-таки вытащить парня. Закончив работать, он снял окровавленные перчатки и с облегчением бросил в мусор.

— Вот, поди ты, какой тяжёлый был, а всё прошло, как по маслу, — сказал он то ли себе, то ли стоявшей рядом операционной сестре. — А перед этим на ровном месте чуть мальчишку не потеряли.

Операционная сестра, пожилая сухопарая женщина согласно кивнула головой, она за свою жизнь навидалась всякого, и уже перестала удивляться, но спорить с доктором не собиралась. Последнее время стала уставать. Хотелось немного полежать (обычно после часа наступает затишье), но привезли этих пацанов, и об отдыхе пришлось забыть. Слава богу, хоть живы остались. Часы на стене показывали без четверти пять, ночь за окном начала таять, уступая место серым предрассветным сумеркам.

Ночная смена заканчивалась, и Белов решил, что отдохнёт уже дома, а пока решил выпить крепкого кофе в ординаторской. Там его и нашёл невропатолог. Доктор Штерн был прилично с прибабахом, но как специалист, сомнений ни у кого не вызывал. Поэтому Степан не послал его... до другой смены, а гостеприимно указал на свободный стул, тем более что сам отправил к нему мальчишку. Штерн налил минеральной воды из бутылки и раскинул на столе кучу снимков.

— Смотри, — возбуждённо сказал он, подавая Степану один из них.

Тот честно пытался увидеть что-нибудь особенное, но так и не смог.

— По-моему всё нормально. Ни гематом, ни других повреждений.

— Ладно, — недовольно поморщился невропатолог и дал ему другой снимок, — смотри сюда. Тут я работал по собственной методике. Светлые области, означают, что мозг там активен.

— Ничего не вижу, — развёл руками хирург, — по мне, тут всё светлое.

— О чём я и говорю! — возбуждённо крикнул Штерн, волосы его растрепались, глаза возбуждённо блестели, и если бы не белый халат он вполне сошёл за своего самого буйного пациента. — У нас с тобой пять, от силы семь процентов мозга задействовано, а у него почти сто.

— Парень клиническую смерть пережил. Считай с того света вернулся.

— Ты думаешь, он первый у меня с того света?! — возмутился собеседник.

— Да, нет, конечно.

— Вот именно, но такого я ещё не видел.

— И что это значит?

— Если бы я знал, — буркнул Штерн и стал собирать со стола свои сенсационные снимки. — Оклемается — посмотрим.

Очнулся Максим довольно быстро — уже на другой день к вечеру, но не мог никак, несмотря на гигантские усилия открыть глаза. Веки, как приклеились, и ни за что не хотели подниматься. В голову пришла знаменитая фраза Вия: 'Поднимите мне веки'. Вот только произнести её он почему-то не мог. Зато слышал тихий разговор двух женщин. Одна стояла вплотную к кровати Макса и возилась с чем-то прямо над его головой, вторая говорила издалека.

— Господи, — произнёс дальний голос, принадлежащий пожилой женщине, — как можно разрешать таким детишкам управлять машиной. У них же один ветер в голове, откуда взяться осторожности.

— Да будет вам, тётя Паша, — произнёс ближний молодой тенорок. — Моложе их ездят и ничего. Пить за рулём не надо. От водителя даже сейчас, когда я ему капельницу меняла несло, как из пивной бочки.

— Вот дурак-то, — тяжело вздохнула тётя Паша, — мало сам покалечился, так ещё и в тюрьму пойдёт: девчонка рядом с ним насмерть разбилась.

Скрипнула дужка ведра, стукнула дверь, и разговор сам собой прекратился. Вскоре ушла и молодая, закончив колдовать около кровати.

Наконец, левый глаз открылся полностью, а с правой стороны образовалась щёлка в несколько миллиметров. Его взору предстал белый давно не крашеный потолок. Прямо над ним по штукатурке проходила небольшая трещина со слегка отвисшими вдоль разлома краями, обещающая в скором времени осыпаться сероватыми хлопьями старой краски.

Всё тело ныло, да и не мудрено, ведь он, похоже, побывал в серьёзной переделке. Макс слегка скосил глаза и увидел свою ногу, густо перебинтованную и подвешенную к сложной конструкции. Захотел повернуть голову, чтобы посмотреть, что с рукой, которая не слушалась, и с третьего раза ему удалось, правда, всего на несколько сантиметров. Этого хватило, чтобы увидеть, что рука тоже в бинтах и зафиксирована. Попытался вспомнить, что случилось, но кроме противного вкуса губной помады и скользящей под пальцами материи в голове ничего не осталось. Образ хозяйки косметики и, тем более, её имя, начисто выбило при ударе.

После некоторого усилия вспомнил, смеющегося Лёвку Паршина, открывающего дверцы своей Мазды перед ним и двумя девчонками, подцепленными на дискотеке, и ярко светящуюся рекламу над входом в ночной клуб. Девушки всплывали в памяти, как две смазанные фигуры, ловко ныряющие в нутро красивой машины.