Танго а-ля рюс

— Дамы и господа, скорый поезд Санкт-Петербург — Москва — Киев прибывает на первый путь. Нумерация вагонов — с головы хвоста поезда...

Напевной скороговоркой вылившийся из магических бустеров голос хоть и обладал некой, свойственной лишь племени перворождённых напевностью, но всё так же бесцеремонно оказался раскидан ветром по перрону Киевского вокзала — вместе с клубами пара, потешно акающим московским говорком и лузгой от вездесущих подсолнечных семечек, которыми на каждом углу торговали бабульки. Монетка в алтын это, милай, фунтик с верхом махонькай, а коль дашь полновесный пятак с отчеканенным на нём копейщиком, тут уже фунтик большой. Но без верха — особенно если околоточный выползал из запоя и принимался вновь блюсти мзду на вверенной его попечительству территории...

Да и кажущаяся путаница с нумерацией никого в заблуждение не ввела. Подумаешь, новость — эти гномы с Николаевской железной дороги вечно чего учудить норовят! И чаще всего где-нибудь в пути прицепляли к составу дополнительно несколько вагонов до старой Москвы, потому никто на продуваемом ветром перроне даже и не подивился странной, а на самом деле многозначительной обмолвке при объявлении поезда.

Нынешняя осень 18.. года выдалась холодной, и потому неудивительно, что в гости так рано заглянула зима. Весь день она щедро сыпала колючей ледяной крупой, сама же ветром старательно мела её, гнала по Тверской и Плющихе — к огорчению прячущих лица в воротники прохожих и тайной радости усатых дворников. Стучалась в высокие окна, заглядывала в них ищуще и требовательно: готовы ли к моему приходу? И ближе к вечеру словно удостоверилась — готовы. Морозец в синеватых московских сумерках осерчал не на шутку, так что оставалось только понадеяться на исполнительность подающих состав машинистов.

Ещё несколько лет назад поезда по Руси великой ходили как бог на душу положит, о каковом обстоятельстве товарищ министра путей сообщения как-то обмолвился государю императору. Но самодержец тогда хоть виду и не подал, но запомнил это обстоятельство. И, однажды отправляясь на воды... ну да, как раз с Московского вокзала, и очень похожего на этот перрона — короче, во время подачи состава его величество раскрыл свой брегет и демонстративно, вслух удивился тому обстоятельству, что изделие швейцарских гномов несколько э-э... спешит.

Стоило признать, намёк тогда долетел до нужных ушей и умов. А также наверняка сопровождался многократными громами и молниями, не имевшими ни малейшего отношения к сгустившемуся атмосферному электричеству или иным флюидам. Потому как вскоре закружили среди путейцев и машинистов упорные слухи, будто некромансеры из Санкт-Петербургской академии наук всерьёз намерены опять поднять из небытия незабвенного Малюту Скуратова, дабы провёл он с персоналом чугунки этакие задушевные разговоры в своих подвалах — и уж явно не под пивко с воблой. Короче, порядок навели быстро. Умеют ведь, если захотят! Хотя и стоит с огорчением признать, что без выдранных гномьих бород и набитых эльфских морд ни один бардак на наших расейских просторах ликвидировать нипочём не удастся...

В уже откровенно смахивающих на вьюгу сумерках запыхкало натужным сипением вырывавшегося на свободу пара, несолидно-тонко обозвался гудок — и едва стрелка на горящей вверху довольно неплохой магической имитации больших часов коснулась половины седьмого, как вдоль перрона потянулся слегка подуставший, длинный и железный зверь.

Он ещё тормозил, протягивался — как говорят путейцы — с лязгом обледенелых буферов, а самые нетерпеливые из жиденькой толпы вечного привокзального люда уже потянулись к нему. А там и из светящейся двери под вывеской "Кипятокъ" добавилось. Тут и носильщики с ярко горящими бляхами, и встречающие, и несколько тех, кто намеревался сесть на этот поезд, приостановивший свой бег на полпути из столицы в Киев.

Среди них нам надлежало бы обратить внимание на молодого человека вполне и весьма кавалергардской комплекции. Хотя его лёгкое пальтишко и лаковые штиблеты спасали от мороза примерно так же, как и легкомысленно сдвинутое набекрень твидовое кепи, сбоку и строго на два шага позади него в подобострастной стойке замер носильщик с добротными чемоданами на тележке, а рядом с тем переминался с ноги на ногу мальчишка-посыльный с несколькими дорожными чехлами для верхней одежды.

И то сказать — поезд-то скорый! Тут даже и думать не моги, чтоб ехал какой-нибудь прости-господи. Если бы в облике молодого человека намечалось хоть что-то похожее на военную выправку, так можно было бы подумать на выслужившего неполный срок офицера. Но холёные усы в малоросском стиле вкупе с широкими плечами хоть и вполне подошли бы их превосходительству, но ничто более в облике отъезжающего о том не напоминало. Ну разве что несуетливая уверенность в себе, присущая людям (и не только), узнавшим в жизни почём он — фунт лиха оптом и в розницу.

К слову сказать, вагоны у скорого поезда устроены не как у обычного, а на пульмановский манер. Каждое весьма роскошное купе имеет пару дверей. Одни открываются во внутренний коридор, защищённый от непогоды, по которому курсируют проводник с кондукторами и прочими служивыми — а вторые наружу, на идущую вдоль всего вагона галерею с перилами, где так хорошо постоять на ветерке, полюбоваться проплывающими мимо пейзажами и даже выкурить трубочку зелья...

— Господину не нужна попутчица?

Голос этот прозвучал, когда молодой человек уже неспешно подошёл к двери, совпадающей надраенными до сияния медными цифрами с указанным в подорожной нумером. И хотя громкостью слова эти не отличались, по спине любого заслышавшего их просыпалось сладкое до дрожи крошево. Эльфка, тут даже и к дьяку с подьячими ходить не надо!

В принципе, большинство остроухих вполне нормальные люди как люди, прости-господи за каламбур. Вон, даже нынешний аграрный министр из эльфов вышел — указ славного государя Петра насчёт табели о рангах ещё никто не отменял. А там чётко и славянским по белому написано: пред богом и самодержцем все равны — и люди, и гномы, и елфы. И упаси боже попасть под подозрение в американском расизме, довек потом не отмоешься... но вот, последнее время среди остроухих распространилось как моровое поветрие этакое слегка вольнодумное движение.

Дети цветов, видите ли! Не воевать, на эксплуататоров не работать (будто крепостное право специально для этого отменили), жить подаянием и милостыней. Ну и как водится, на панели работать среди них зазорным вовсе не считалось — уж экстерьером тех боженька не обидел — тело ведь продают, а не бессмертную душу. Мигрировали они сезонно на север и на юг да обратно, прямо как те крылатые коровы из индийской мифологии, с конопельки на мак перебиваючись. Когда в том году из-за каких-то флуктуаций в летний Санкт-Петербург их особенно много наехало, градоначальник потом долго ещё вздрагивал и тайком утирал лысину большим клетчатым платком... Вот и нынче, стоило только зиме ледяные зубки показать, как начался ежегодный поток этих люмпенов в тёплые края.

Молодой человек дёрнул было машинально щекой в несомненном пренебрежении, однако что-то в интонациях этой девицы, чьи белобрысые волосы выбились на ветру из-под шотландского клетчатого берета, остановило его. Ободрённая если не заинтересованностью, то сомнениями возможного клиента, эльфка шагнула вперёд и поощряюще улыбнулась.

— Я... впервые, господин.

Откуда среди остроухих девиц пошла традиция, чтобы первым в их жизни мужчиной оказывался человек расы хомо или на худой конец гном (хотя у тех, извините за интимную подробность, вовсе не худые), иследователи однозначно не определились. Но официальная точка зрения науки, с ехидной ухмылочкой поддержанная властями, гласит — обычай сей восходит корнями ещё ко временам порабощения Руси ордой. Именно тогда патриотично настроенные эльфки и отдавали невинность немногим уцелевшим в сече русским витязям — чтобы не тешить тем же гордость ордынцев. А потом, дескать, уже всё равно будет. И нынче даже в весьма образованных домах хозяйки во время своих э-э... критических дней не считают зазорным подсунуть пока благоверному проверенную околоточным лекарем или сёстрами-монахинями молодую эльфку...

— Пристаёт, господин хороший?

На вагонной площадке словно из-под земли возник невысокий, однако отчаянно плечистый коротышка с тщательно завитой в косички бородищей и надраенной медяхой кондуктора на отнюдь не впалой груди. Гном сделал на эльфку грозную рожу своими густыми бровями и уже совсем вознамерился было дунуть в неизменно висевшую на шее дудку, призывая поездную жандармскую бригаду, но пассажир неожиданно остановил его.

— Документ какой есть, красавица? — с этими словами молодой человек мимолётно раздвинул пальцами волосы юной цветочницы с пламенеющей на щёчке розой. Всё верно — едва заметная заострённость на верхней части женского ушка, к зрелости становящаяся просто очаровательной, сейчас лишь едва наметилась.

Девица с готовностью сунулась в свой крохотный ридикюль. Под прикрытием склонённой головы она показала задорно язычок гному, но без чрезмерности. Затем полезла в висящий на плече дамский несессер, принялась рыться там. И после нескольких невнятных, но весьма узнаваемых восклицаний эльфийского языка, на которые клиент слегка поморщился, наконец нашла искомое — тощую книжицу с оттисненным на обложке двуглавым орлом. Но сего свидетельства о несомненной принадлежности к гражданам большой и славной Российской Империи молодому человеку показалось мало. Полистав паспорт и бегло взглянув там на объёмную и весьма симпатичную белобрысую мордашку, оттиснутую заклятьем уездного магика где-то в Нижегородской губернии, человек потянулся рукой — и бесцеремонно вытянул из тонких пальчиков девицы ещё одну книжицу.

— Так-так... закончила Московский университет по специальности изящной словесности и риторики. А отчего ж так, собой торгуешь? — то ли с ленивым интересом, то ли и вовсе с осуждением поинтересовался он.

Девица заметно вспыхнула, и всё же каким-то образом сдержалась. На её смазливой мордашке, сейчас слегка посиневшей от холода, словно крылья бабочки затрепетали тонкие ноздри.

— Отца в Крымскую кампанию французы убили, он в уланском полку служил. А мать как узнала о том, выпила Напиток Забвения. Ну и... на этот год я себе преподавательское место в реальном училище или гимназии не нашла, — отчаянная скороговорка девицы под конец сдулась, словно в той закончился не только воздух, но и вся её решимость.

— Сирота, значицца, — расчувствованный гном так шмыгнул носом, что тут уже и двух мнений быть не могло. Тем более, что меж страниц паспорта он тоже приметил лежавший там, тиснёный синей и голубой латынью медицинский документик с печатью от прохвессора, что девица сия патентованная девица и есть. В смысле, ещё не тово. Не этого, то есть. Ну, не тово-этово, в общем...

Молодой человек призадумался было, меж делом отблагодарив уже загрузивших в купе его пожитки носильщика и посыльного, чем положено. Но с той стороны, откуда нетерпеливо посапывал задремавший паровоз, алый словно глаз дракона огонёк моргнул и сменился солнечно-жёлтым. А вдоль состава перестук путейцев, проверявших своими длинными молоточками вагонные буксы, уже ушёл в самый хвост.

— Что скажешь, борода? — в сомнении обратился он к проводнику.

Польщённый таким доверием гном восторженно просиял и залихватски подкрутил свои роскошные усищи, словно заправский швейцар. По правде говоря, Вольдемар Элендилович (именно так он по документам и значился) никогда не бывал в стране часов и сыра — а ещё, говорят, там какой-то шоколад делают — однако нисколько не сомневался, что этот данный и конкретно взятый гном российского розлива посрамит колоритом любого тамошнего служаку, и при том даже глазом не моргнёт.

— Дык, это, — осторожно пробасил гном со смешинками в белесых глазах. — Ехать на юга с собственной женой то всё равно, что в Тулу со своим самоваром...

По правде говоря, в окружении молодого человека эта поговорка звучала чуть иначе — "... всё равно, что в Тулу со своим пистолетом". Ибо после того, как тамошним умельцам пожелавший остаться неизвестным меценат подарил паровую машину мощностью аж в двести драконьих сил, таинственным образом исчезнувшую из фабрик англичанина Фултона, теперь там клепали такие изделия, что сам государь император не погнушался выбросить подаренный австрийским кесарем клинок (весьма недурственный, смею вас заверить). А обзавёлся саблей производства мастеров подгорного народа с тульских заводов, и теперь повергал в чёрную зависть и велеречивых послов страны Восходящего Солнца, и замотанных в чалмы чернобородых дипломатов из Дамаска...

— Ладно, залезай уж, дитя природы, — наконец озвучил свои размышления молодой человек. — Но если вздумаешь травку курить или коку нюхать — выкину прямо на ходу. А барабан надену на голову!

Эльфка просияла майским солнышком, заверила что не растаманка, и ловко просочилась в натопленное жарко, до одури купе. И так ей хорошо показалось после приветствий матушки зимы, что она даже оставила без ответа сердитое ворчание гнома в том духе, что тот за опиум для народа ещё и сапожищем под зад добавит...

То не ветер пронёсся вдоль внутреннего прохода, и не судороги гальванических токов пронзили пассажиров. Сияя орлами и нашивками на голубых шинелях и пронзительно сверля взорами, по вагону прошлись трое жандармских чинов. Проверка документов, господа хорошие — после недавнего покушения на государя императора, учинённого недобитыми якобинцами и утопистами Мора, порядок сей учреждён высочайше и соблюдается неукоснительно!

Впрочем, озиравший просторное купе пассажир нимало тем не озаботился. Снял своё лёгкое пальто (на шёлковой подкладке, между прочим!) и легкомысленно забросил на приделанные в углу лосиные рога вместе с кепкой. После чего подумал, всего раз посмотрев на чистейший как скатерть домотканый половичок во весь пол, и избавился от своих штиблет.

Девица в мешковато сидевшем на ней платье поддельного шёлка еле слышно ахнула, стараясь не пялиться так уж откровенно восторженно. А парень-то хоть куда! Весь из себя красавец, благородных кровей и вообще кровь с молоком. Бледноватый чуток — но во ликвидацию оного на юга же и ездят? Короче, эльфка старательно дышала через раз и подозрительно ярко сияла глазами...

— Здравия желаю, господа пассажиры! Пааапрашу документики, — объявившийся во внутренних дверях жандармский чин откозырял со в полне себе российской и донельзя родной ленцой.

И тут его словно пронзили изнутри колом. Глаза полезли на лоб, а на выбритые до синевы щёки выпорхнула бледность пополам со смятенным румянцем. Ибо разморенный жарким уютом Вольдемар по рассеянности подал тому свой паспорт вместе с документом, в иных местах называвшимся офицерской книжкой. А там мало того, что значилось "штабс-капитан"... так ещё и вместо приписки к какой-нибудь Мухосранской бога-матери кавалерийской части непромокаемыми чернилами по водяным знакам значилось каллиграфически лаконичное: морское Бюро.

Об этой конторе мало кто слыхал. Одни считали, что тамошние чинуши корпят и трясутся в архивах над пыльными чертежами кораблей и портовых сортиров. Более же осведомлённые полагали, будто там составляют карты и собирают из кубиков Рубика прогнозы погоды для морячков. Честно говоря, ерунда всё это, хотя иной раз и такими делами заниматься приходилось.