Обещай мне вернуться

— Александр Поволоцкий

Маргарита Моисеева

Александра Трещалова

— Обещай мне вернуться

— Война

20 июня отшумел выпускной бал. Четыре тройки в аттестате — по алгебре, геометрии, физике и химии — Майку не особо огорчили. Ни в инженеры, ни в техники она не собиралась. Ее манил Литинститут. Говорят, что там спрашивают на экзаменах очень строго, особенно по основам марксизма, и Майка решила не терять зря времени. Проспав в субботу до полудня после выпускного вечера, она собрала тетрадки и отправилась в Ленинскую библиотеку — готовиться к экзаменам.

В тишине библиотечных залов Майка одним махом прошла треть учебника, тщательно законспектировала статьи Ленина о Толстом и партийной литературе и решила, что на сегодня хватит. Домой она вернулась вечером, ужасно довольная собой и голодная.

В квартире пахло мятными каплями, а из коридора доносился голос матери, которая громко жаловалась кому-то по телефону:

— Ах, Людочка, вообрази — опять главную роль отдали этой каракатице Астаховой. Она же своей бездарной игрой способна загубить любой спектакль! Я не могу слушать ее монологи, мне прямо-таки делается дурно. Да-да, хочется заткнуть уши! Больно видеть это надругательство над Островским! Я, конечно, не стерпела, пошла к главному, говорю — вы же обещали, что Катерину буду играть я. И что этот мерзавец мне ответил? Что? Ах, Людочка, ты его плохо знаешь! Вообрази только! Заявил, что худсовет утвердил Астахову, а он, режиссер, дескать, вовсе ни при чём. Да... Все знают, почему она получает лучшие роли. Вспомни, кто у нее в покровителях! Да-да, тот самый. Что? Ах, главный? Заюлил, рассыпался в извинениях и предложил мне роль Варвары. Ой, Людочка, я так расстроена, ты не можешь себе вообразить. Ну, целую, тут Майя пришла, я потом перезвоню.

"Начинается", — подумала Майка, сбрасывая босоножки и проходя в кухню.

Домработница тетя Глаша уже налила девушке полную тарелку борща, когда звякнула опущенная на рычаг телефонная трубка. Нервно теребя кисточки шелкового пояска халата, мать вплыла в кухню, уселась за стол напротив дочери и стала жаловаться уже ей: — Вообрази, Майечка, этот мерзавец отдал мою роль бездарности Астаховой. И знаешь, что он предложил мне взамен? Сыграть Варвару в "Грозе". Ну какова наглость, а! Тебе меня жалко?

— Не-а, — хладнокровно ответила Майка, с детства привыкшая к подобным сценам. — Скажи спасибо, что тебе не предложили сыграть Кабаниху. Инженю в характерной роли — публика валом повалит на спектакль, аншлаг обеспечен.

— Бесчувственная девчонка, просто бесчувственная! Мать страдает, а ей хоть бы хны! И в кого ты такая уродилась?

"А Васька слушает да ест", — съехидничала про себя Майка, невозмутимо принимаясь за котлеты с картошкой.

Мать удалилась с видом оскорбленного достоинства. Вскоре из коридора снова донесся ее хорошо поставленный голос: она пересказывала очередной приятельнице историю своих злоключений.

— Теть Глаша, папа сегодня поздно придет?

— Откуда ж я знаю? Он мне не докладывался.

— Ясно...

Майка уже знала, чем закончится вечер. Сначала мать обзвонит всех подруг и знакомых, от каждой требуя утешения. Потом на три дня сляжет с мигренью, будет стонать и жаловаться, как она несчастна. Отец начнет задерживаться на службе и может даже уехать в командировку...

— У нас не квартира, а желтый дом какой-то. Палата номер шесть, — тяжело вздохнула девушка. — Заниматься мне сегодня точно не дадут. Теть Глаша, я на дачу поеду, пока автобус от станции еще ходит.

— Ну поезжай, Маня, чего уж там. Ключи в прихожей на гвоздике. С подружками не полуношничай, стряпай, голодная не сиди. Керосинку-то сама вздуешь?

— Да что ж я, теть Глаша, маленькая? Управлюсь. Пирожка мне на дорожку дашь?

В окна пригородного поезда лилось летнее солнце. Мелькали зеленые перелески, поляны в солнечных золотистых пятнах. В такой день невозможно долго грустить. Вот и Майкина обида понемногу улетучивалась.

"Эх, мама-мама... Что же это с тобой сделалось?"

Майка помнила мать другой, веселой и неворчливой. Когда та училась в театральной школе-студии, а Майка еще не ходила в школу, всё было по-другому. Мама прибегала с лекций, довольная, соскучившаяся, о чём-нибудь со смехом рассказывала и ни на кого не сердилась. Учила дочку декламировать стихи из детских книжек, играла ей на пианино, разыгрывала с куклами смешные сценки и водила за кулисы. Однажды Майка даже сыграла крошечную роль в каком-то спектакле. Дело было так. Мама оставила ее в коридоре, наказав немного подождать, а сама куда-то ушла. Девочка уже рассмотрела все картинки на стенах, поковыряла пальцем обивку плюшевого дивана, прокатилась с разбегу по зеркальному паркету, а мама всё не возвращалась. Тогда Майка легла на широкий подоконник и стала смотреть на улицу. Через некоторое время ее окликнул какой-то дяденька:

— Девочка, ты чья будешь? Ты для чего на подоконнике лежишь?

Майка обернулась к нему и важно ответила:

— Я не девочка, я кошка. Я птичку караулю.

— Нашел! Нашел! Какой великолепный типаж! — непонятно закричал дяденька, схватил Майку в охапку и потащил за собой.

Заработанных денег хватило на мороженое и новые ботинки. Из старых Майка тогда как раз выросла.

Тогда они еще не переехали на новую квартиру, Майкина нянька не жила при хозяевах, а домработницы вообще не было. Мама сама готовила ужин, жарила на керосинке картошку и кипятила чай в старом бабушкином самоваре с чеканными медалями на блестящих медных боках.

Может, с квартиры всё и началось? Умерла бабушка, потом переехали, новая мебель, самовар куда-то делся — прошлый век, пережиток, по маминым словам. Папа стал больше работать, дольше задерживался на службе, а мама — на репетициях. Взяли домработницу — тетю Глашу. Теперь она готовила, прибиралась и даже приглядывала за первоклассницей Майкой, когда та учила уроки. Вроде бы и не стала мать меньше дочку любить. Но выражалась любовь теперь в разных "нельзя, ты девочка". Все Майкины увлечения записывались сходу в мальчишеские, несерьезные, неподходящие для взрослой девушки. Почему так? Девочкам нельзя лазить через забор, гонять с мальчишками на велосипеде, запускать змея, прыгать с парашютной вышки в городском парке. Можно только носить платьица с оборочками, брать уроки танцев, играть на пианино, вышивать и рисовать. С тем не дружи, с этим не водись — они тебя плохому научат.

Даже в Артек мама не хотела ее отпускать, хотя путевку Майке торжественно вручили на школьной линейке. Тогда Майка в сердцах ляпнула, что ее воспитывают как буржуйскую дочку, а мама ужасно обиделась: "Я только хочу, чтобы ты росла приличной девочкой!" Хорошо, папа вмешался: "Всесоюзный пионерский лагерь, значит, неподходящее место для приличной девочки? Думай, что мелешь!" Мама очень испугалась, и в Артек Майка поехала.

Может, тем летом всё и испортилось? Майка вернулась из Артека, переполненная впечатлениями, и с мамой вдруг сделалось ужасно скучно. Ее спектакли, новые платья и новые знакомые — всё стало казаться каким-то чужим и нелепым.

Вот и сегодня. Поссорились, считай, на пустом месте, а почему? Потому что надоело слушать, как мать ругает своих коллег и жалуется на невнимание к себе. Ну действительно, сколько можно ворчать? Раньше она не была такой. Или просто сама Майка выросла и стала замечать то, что не замечала раньше? И не посоветуешься — не с кем. Папа о таких вещах говорить не любит. Он скажет, что маму надо уважать.

Воскресным утром Майка проснулась поздно. Солнце стояло уже высоко, пахло разогретой смолой и полевыми цветами. Было жарко. Хотелось есть, но готовить было лень, а тети Глашины пирожки она умяла еще вчера. Майка потянулась, решила взять велосипед и сгонять на станцию в магазин. Она позавтракает молоком, хлебом и мороженым, потом съездит на пруд искупаться, а потом — вот честное слово — сядет повторять пройденное. Красота!

Майка накинула голубой сарафанчик и закружилась по комнате, напевая "Утро красит нежным светом стены древнего Кремля". Включила радио, надеясь, что передают танцевальную музыку...

Внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Граждане и гражданки Советского Союза. Сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбардировке города: Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и другие...

"Война?!" Майка не поверила своим ушам. "Как — война?! У нас же договор с немцами! Ну, сами виноваты, раз полезли! Мы им покажем, где раки зимуют! Японцев побили — и их побьем! Надо что-то делать. На фронте всегда нужны переводчики, а я со второго класса немецкий учила. Домой! Успеть бы с папой попрощаться. Когда война, он всегда уезжает. Была финская — уезжал. Когда воевали на Халхин-Голе — тоже уезжал. И в Испании... ой, нет. Об этом нельзя".

Майка бурей ворвалась в квартиру. Вся семья была в сборе. Испуганная мать даже забыла о своей пресловутой мигрени. Отец, хмурый, сосредоточенный, собирался на службу.

Майка влетела к нему в кабинет.

— Пап, а мне как быть? В военкомат идти? Но мне только семнадцать! Меня возьмут? — она с надеждой посмотрела на отца.

— Зачем тебе в военкомат?

— Так я же немецкий знаю. Пойду в переводчики.

— В переводчики? — хмыкнул отец. — Ну-ну. Как будет по-немецки "танк"?

— А... Не знаю...

-А "самолет"? Как ты скажешь: "Сколько солдат в вашем подразделении?" Переведи: "Какое у вас вооружение?" Не знаешь? Вот то-то же. Ну вообрази: сидит перед тобой матерый диверсант. Рядом два бойца с винтовками, его охраняют. Ты должна его допросить. О чём ты будешь его спрашивать? "Как поживает ваша бабушка?"

Майка промолчала, понимая, что папа прав: язык можно знать по-разному. Ее немецкий для фронта не годится.

— В военкомате тебе делать нечего. Иди в райком комсомола и спрашивай: "Чем я могу быть полезна?" Поняла?

— Поняла.

— Ступай.

Так Майка попала в московский эвакогоспиталь. В райкоме ей пообещали, что после трех месяцев работы направят на краткосрочные курсы медсестер РОККа, а уже оттуда она точно попадет на фронт. "Там узнаешь, почем фунт лиха!" Впрочем, это Майка узнала гораздо раньше: напарница Зоя сразу невзлюбила чистенькую и хорошенькую девочку. Она ничего новенькой не объясняла, зато нещадно костерила за каждую ошибку. Майка вымыла пол в коридоре тряпкой для туалета — Зоя в крик: "Перемывай! Стерильно тута!"

— А откуда я знаю, какой тряпкой мыть? На ней не написано.

— Все знают, а ты не знаешь? Как другие делают — так и ты делай.

"Другие" работали в другие смены.

Послали Майку застелить койки в палатах — через два часа должны привезти раненых. Майка решила, что справилась отлично — на одеялах ни складочки, подушки взбиты, простыни на пол не свисают. А Зоя подняла ее на смех: оказывается, одеяла надо класть черными полосками к ногам. А откуда ж Майке знать? Она думала, так будет красивее. Перестилали в четыре руки, Зоя торопила подчиненную, ругая бестолочью и неумехой. Та тихо огрызалась, а потом ревела втихомолку: "Не выдержу я три месяца!"

Однажды, вернувшись домой после первой ночной смены, Майка застала в квартире кавардак. Тетя Глаша металась из кухни в столовую со свертками и тут же уносила их обратно. Из кабинета доносился сердитый отцовский голос и расстроенный материнский. Майка не успела снять туфли, как в прихожую выбежала заплаканная мать:

— Майя, иди скорее попрощайся, папа уезжает.

— Куда уезжает? — глупо спросила девушка, заранее угадывая ответ. Отец мог ехать только на фронт.

Она вбежала в столовую. Там царил непривычный беспорядок. На столе лежал раскрытый чемодан. Отец, уже одетый в шинель, стоял с вещмешком в руках. Мать торопливо совала в чемодан очередную пару белья, теплые вещи, зачем-то кашне. Отец сердито выложил половину обратно.

— Незачем. Это лишнее.

Рядом с чемоданом уже образовалась приличная куча.

— Но как же? — мать бестолково металась по квартире, выгребала вещи из распахнутых настежь шкафов, гоняла туда-сюда тетю Глашу, совала отцу в руки какие-то промасленные пакеты, свертки.

— А пирожка-то? Пирожка, Александр Владимирыч! Неужто не возьмете? — суетилась домработница.

— А ну, цыц! — прикрикнул отец. — Развели курятник!

Майка подошла, обняла отца, уткнулась лбом в плечо, вдохнула знакомый с детства запах одеколона. Соколов потрепал ее по затылку.

— Не реветь!

Девушка поспешно сглотнула.

— Даже и не думала.

— Вот и молодец.

— Меня скоро на курсы пошлют, — не утерпев, похвасталась Майка. — Окончу — медсестрой буду.

— Что ж, дело хорошее. Служи честно, семью не позорь.

Звонок в дверь прервал его. Мать всхлипнула. Тетя Глаша побежала открывать.

— Ну, пора мне, — произнес Соколов. — Машина ждет.

Обнял на прощание жену и дочь:

— Не скулить. Я напишу. Свидимся после победы.

Когда за ним захлопнулась дверь, мать осела на пол и громко зарыдала.

"Этого еще не хватало! Война скоро кончится — а она концерты закатывает. Стыдобища!"

— А ты чего столбом стоишь? — вдруг накинулась она на Майку. — Отец на фронт уехал, а ей хоть бы хны!

"Ах ты, чёрт! Актриса погорелого театра. Опять на публику работает"... — Майка ничего не ответила. Схватила со стола пирожок и ушла к себе.

— Бесчувственная девчонка, просто бесчувственная! — полетел ей вслед любимый упрек матери.

Было обычное вечернее дежурство. Майка развела карболовое мыло в ведре с водой и старательно выжимала тряпку, собираясь мыть пол. Зоя линовала температурные листы.

Внезапно до их слуха долетели шум, хохот и улюлюканье, раздававшиеся откуда-то из дальних палат.

— Ну, что там еще? — недовольно подняла голову напарница. — Соколова, почему у тебя больные шумят? Сходи, глянь, в чем дело.

"И опять Соколова!"

В палате Майка увидела, как два раненных в ногу молодых кавалериста, сидя на койке, под общий хохот отплясывали "цыганочку" здоровыми ногами. Топали так громко, что едва штукатурка с потолка не сыпалась.

Завидев вошедшую Майку, оба смутились, вскочили, поддерживая друг друга, проковыляли к ней и шутовски поклонились. Потом снова плюхнулись на койку, а один, рыжий, стриженный ежиком, на вид не старше двадцати лет, попытался натянуть сапог на загипсованную ногу. "Ух, какое голенище интересное", — удивилась Майка. Оно было вырезано полукругом, отгибалось, закрывая колено, а сверху — ушко, колечко с дырочкой. Кажется, это специальные сапоги для верховой езды, она такие раньше только в кино видела.

Майка несколько секунд постояла, потом проговорила укоризненно:

— Ну и как? Удобно?

— Никак нет, товарищ профессор! — бойко отрапортовал рыжий.— Только, разрешите доложить, неприлично перед дамой — босиком. Пусть даже и в гипсе.

Последние слова потонули во всеобщем хохоте.

— Ну вы и гусар, — невольно улыбнулась Майка. — Прямо Денис Давыдов. Ложитесь, товарищ, отбой скоро.

Отправив лихого "гусара" в постель, девушка заметила, что всё его веселье внезапно исчезло, как воздух из проколотого воздушного шарика. "Устал", — решила она и вернулась на пост.