Глава 12

Пока отец был жив, жизнь Володи Ульянова была простой и размеренной: гимназия, домашняя работа, чтение книг — времени на какие-либо особые развлечения почти не оставалось. Да и не хотелось Володе особо развлекаться: было и дома чем заняться. Тем более что отец всячески поощрял любовь сына к различным поделкам.

Ну а когда отца не стало, Володя целиком отдался делу своей мечты. Одно плохо: денег дело практически не приносило — так, разве что, время от времени находился какой-то богатенький чудак, выдававший за Володины творения некоторые суммы. Иногда — копеечные, иногда — весьма приличные. В прошлом году вообще удалось обойтись без того, чтобы семейные накопления на житье тратить — ну так и потребности у юноши были весьма скромными. Личные потребности: дело его денег требовало много.

А денег — не было. Так что большую часть своих идей Володя лишь излагал на бумаге, мечтая о том, что когда-нибудь, когда человечество сможет оценить... точнее, когда найдется кто-то, кто сможет оценить и профинансировать...

Вот только в самых своих заветных мечтах он и предполагать не мог, кто именно сможет "оценить и профинансировать". Потому что ни один мужчина не в состоянии поверить, что в этом деле "оценщиком" может стать девушка — а именно так и случилось. К нему в гости вдруг приехала какая-то странная молодая женщина, причем в сопровождении двух вообще не сказать что девчонок — и именно эти девчонки принялись оценивать его работы. Белобрысая, быстро просмотрев работы, доложила хозяйке:

— Работа его, чужое за своё не выдает.

А затем чернявая, говорящая со странным акцентом, посмотрев более внимательно, выдала вообще удивительное заключение:

— Сей юноша весьма талантлив, его работа его переживет. Но нужно помочь.

Правда на этом визит странной женщины и закончился, но спустя всего неделю Володю навестил уже другой человек, мужского пола. Тоже молодой, практически ровесник:

— Я не большой специалист в вашей области, но мои эксперты сказали, что вам можно доверять. Поэтому не будем рассусоливать и сразу перейдем к делу. У меня есть для вас очень, возможно, странный заказ...

Разговор с визитёром затянулся часа на три — если не считать часа, потраченного на поход в банк, где на счет Ульянова было положено десять тысяч рублей. Но, проводив гостя, Володя думал лишь об одном: хватить ли этой суммы на выполнение заказа? Ведь сейчас у него не осталось и тени сомнений: если все получится, то русский народ заживёт, наконец, сыто и счастливо...

Первого мая на вокзале в Петербурге меня встретил лично Безобразов — и по дороге в гостиницу порадовал меня тем, что все подготовленные для концессии указы царь подписал, включая и тот, о котором я просил специально: теперь в обязанности концессии входило и создание "береговой охраны". Которой (как я запрашивал отдельно) "всемилостивейше дозволялось" организовать ремонтные и учебные станции, склады провиантские и амуниции" в пределах "Приамурского Генерал-губернаторства". Причем местным властям "крайне рекомендовалось в устроении оных препятствий не чинить". Генерал-губернатора я давно знал, и особых "препятствий" от него и не ожидал — но с "бумагой" оно вернее будет.

Конечно, дел там предстояло много — но как раз и настало самое время этими делами и заняться: все равно в Поволжье ничего интересного летом не ожидается. Разве что засуха и голод.

"Сэр Рейлтон Диксон" — это не имя с титулом, а название верфи в Мидлсбро, в Англии. Верфи, на которой для меня строилось сразу три пассажирских судна. Точнее...

Верфь была довольно известной, суда строила неплохие — и когда мне сообщили, что там "завис" недостроенный карго-лайнер на тысячу триста тонн груза, я быстренько его законтрактовал. А когда все параметры (и, главное, цена) будущего судна прояснились, то заказал еще два таких же.

Судно было самым что ни на есть "океанским" по нынешним меркам: длиной семьдесят пять метров, шириной десять — ну точно как новая волжская "самоходка", которую Рудаков собрался выпускать со следующего лета. Правда, осадка морского кораблика была почти шесть метров, а не аршин, как у самоходки... На нём должна была быть установлена машина в полторы тысячи сил, но оказалось, что если чуть-чуть доплатить, то можно будет поставить в две с половиной. Судно в результате стало длиннее почти на двенадцать метров, но крейсерская скорость поднялась с тринадцати с половиной узлов до пятнадцати. И запас хода вырос с пяти тысяч миль до десяти — угольные бункера увеличивались на четыреста тонн. Как раз на рейс из Ростова во Владивосток получался кораблик.

Все три судна обошлись мне в пятьдесят шесть тысяч фунтов (больше полумиллиона рублей), и это было не очень дорого, даже дёшево, но главным было то, что первое появилось в Ростовском порту в начале апреля, а последнее — в сентябре. Такая дешевизна объяснялась ещё и тем, что на самом деле я закупил "полуфабрикаты": под палубой вместо проектных кают третьего класса было пустое место, а сверху, кроме поднятой на тридцать футов капитанской рубки и двух семидесятифутовых труб вообще ничего не было. Да и сама палуба была не тиковой, а временной, из дешевых сосновых досок. Хотя ничего странного в подобном заказе не было — практика достройки судов на "дешёвых верфях" была довольно обычной, и в той же Англии именно "достроечных" компаний (не имеющих собственных стапелей вообще) было штук двадцать.

После того как первенец моего океанского флота (скромно названный "Эгалите" — именно русскими буквами) прибыл в Ростов и перегонная команда передала судно в цепкие ручки всё же сманенного Сергея Берёзина, натренированная Рудаковым команда приступила к достройке. Участок под стапель был получен вообще-то "временно", за весьма умеренную взятку — но после того, как граф Воронцов-Дашков "проявил интерес к делу", я — неожиданно для себя — получил его в полную собственность без дополнительных выплат. Илларион Иванович в концессии представлял интересы самого царя, и Безобразов сумел "донести до нужного уха" мысль о необходимости собственного флота концессии...

Если всё (или почти всё) уже давно изготовлено на берегу и лишь ждет того момента, когда сделанное можно будет приварить на нужном месте, то достройка много времени не занимает. Тем более Березин, имея еще в декабре полный комплект чертежей, выстроил деревянный макет судна и на нем заранее примерял все нужные детали.

Кое-что, разумеется, пришлось "подгонять по месту", но в основном по мелочи. Тем более "лайнер" вообще предназначался для перевозки людей буквально "внавал". Так, в задней надстройке длиной в двадцать два метра (она, в отличие от оригинального проекта, выросла в высоту с двенадцати футов до пяти метров и стала двухэтажной) образовались сорок четырехместных кают размером с железнодорожное купе. А в трюме под ней появилось двадцать четыре уже восьмиместных клетухи.

Для экипажа (численностью в тридцать восемь человек) предназначалась центральная надстройка с девятью каютами (для старпома каюта было вдвое большего размера), а капитан размещался уже в носовой надстройке, куда можно было запихнуть еще человек сто. Получился, практически, "скотовоз" для перевозки четырехсот пятидесяти душ.

Кроме "не графьёв" судно могло (и должно было) перевозить и тысячу тонн различных грузов, погрузить которые через носовой и кормовой люки было возможно, но не очень удобно — если грузить существующими сейчас способами. Поэтому для распихивания грузов в пространство под каютами были сделаны два вилочных погрузчика, электрических конечно. Электростанция на судне была, аккумуляторы для автомобилей выпускались — так что самым сложным было изготовление самого подъёмника с гидроприводом. Зато когда первый погрузчик, который по моему поручению делал молодой инженер Карпенко, поднял "европоддон" с ящиком, набитым тонной металлических стружек, и ловко взгромоздил его на два таких же "третьим этажом", Юра внимательно поглядел на творение своих рук и спросил:

— Александр Владимирович, а не начать ли нам выделку таких машин на продажу? Очень выгодное ведь дело получится!

— Юра, — ответил я, — можешь присматривать город, где ты завод по выпуску таких машин построишь и возглавишь. Но поднимать завод начнешь не раньше, чем года через два — денег нет.

Денег ни на что новое не было уже совсем. Потому что наконец я догадался как избавиться он ненужной вибрации в "шариковом автомате": вместо одного манипулятора поставил двенадцать, которые, установленные на своеобразной "карусели" и так же приводимые в движение молотом пресса, спокойно и неторопливо брали и аккуратно клали обрубки проволоки, тратя на это почти три секунды каждый. За эти секунды колебания успокаивались и машина заработала — после чего я передал ее в Харьков. А так как этот автомат мог делать лишь шарики до шести миллиметров диаметром, то Евгению Ивановичу нужно было изготовить еще несколько более мощных экземпляров, по крайней мере для выпуска всех используемых в моих машинах размеров. Восемь комплектов, шестнадцать паровых молотов...

В Харьков уехала и Оля Миронова: кроме нее никто, скорее всего, не смог бы сделать чугунные плиты с окаточными спиралями для прокатки шаров перед шлифовкой. Бедный Вася теперь в гордом одиночестве точил, строгал и фрезеровал различные штампы, матрицы, пуансоны. Правда заготовки для всего этого ему делал весь модельный цех — уже в полном соответствии с названием, но все финишные работы ложились на него одного. Время от времени он, закончив один штамп и поглядывая на неуменьшающеюся куча заготовок для следующих, ехидно интересовался:

— Саша, а нельзя было придумать, как сделать эту дверку не из девяти частей, а хотя бы из четырех? Я-то готов подсказать, но неприлично рабочему инженеров-то учить...

И на самом деле неприлично. Потому что вообще-то эту дверь к "ГАЗ-51" в свое время разрабатывали трое военных инженеров, и столь "странная" конструкция давала возможность мало того что штамповать ее из кровельного железа, но с этой деталировкой и чуть ли не вдвое сокращала расход листа. А дверка изначальной моей конструкции "в том пришествии" вообще из трех частей делалась, но получалась чуть ли не втрое дороже.

Простой у меня была другая машина. Совсем простой, там дверь вообще из двух штамповок сваривалась. А капот — из пяти. Только Вася про это был не в курсе — оснастку для той машины делали сразу в Ставрополе. И, в общем-то, получалось...

Степан Андреевич Рейнсдорф с огромной скоростью поглощал деньги в Ярославле. Соседний заводик Варшавина он уже "прибрал", причем отдал за него всего лишь восемьдесят тысяч (меньше, чем я в "той жизни"), а сам Афанасий Петрович остался на заводе инженером с тысячным окладом жалования. Но младший из Рейнсдорфов на него не жаловался: Варшавин был отличным технологом-литейщиком. Правда до продажи завода он занимался больше разливкой стали, но и с чугуном прекрасно работать умел. Например, еще в апреле показал мне, как отлить сразу (с одной плавки в вагранке) полста цилиндров, головок для них и двадцать пять картеров для моторов. Очень впечатлило — особенно общей ценой медных кокилей для такого трюка. Но ведь "мы за ценой не постоим", мы за ней ляжем и помрём: тридцать тысяч рублей — много, и на заводе четыре рабочих комплекта кокилей изготовлено, но если сравнить сто двадцать тысяч с пятьюдесятью тысячами (причем рублей с моторами в год), то получается вполне терпимо.

Первого мая Владимир Сиротин — воронежский инженер-сталевар, которого пригласил Кузьмин — после запуска кислородной станции сварил, наконец, сталь ШХ-15. Ну, я думаю, что именно ШХ-15: такой состав мне выдала Камилла, проведя анализ завалявшегося у меня в сумке небольшого подшипничка с Первого ГПЗ, на котором было клеймо с указанием марки стали. А сам Петр Сергеевич на проволочном стане сделал из нее пруток для использования в шариковых автоматах. Я вечером Камилле похвастался выдающимся достижением, но она отреагировала слабо. Камилла вообще последние пару месяцев была очень усталой и измотанной: постоянно моталась по гидролизным заводам. Не одна моталась, Ольга Александровна (освоив, неожиданно для меня, автомобиль) тоже домой заезжала раз в неделю. Но женщин-химиков было всего две, а заводиков — уже семнадцать. Не зря, ой не зря Суворова денно и нощно готовила химиков из бывших гимназистов! По крайней мере для каждого заводика был готов директор-технолог — и это радовало, так как спирта нужно было очень много. Пока, правда, всерьез заработали лишь шесть заводов, но это уже было прекрасно: каждый из них давал тонн по пять спирта в сутки и действующий каучуковый завод уже сырьем полностью обеспечивался. А вскоре подоспеет новый выпуск студентов — вот тогда всё совсем будет хорошо.

Но пока женщины очень уставали. И, когда я сказал жене, что наверное скатаюсь на Дальний Восток, она лишь устало произнесла:

— Давай, отдохни пару месяцев. Мы и сами справимся, не волнуйся. Осталось-то всего одиннадцать заводов пустить, это уже пустяки, — и она на секунду улыбнулась, превратившись ненадолго в ту радующуюся жизни и новым открытиям Камиллу, которую я хорошо знал. — А как все запустим — ты как раз вернешься и мы все это дело отпразднуем. Всё будет хорошо...

А на Дальний Восток мне ехать было очень нужно, потому что сам себе я вырыл яму, то есть купила баба порося... в общем, моя "активная деятельность" в местной политике принесла несколько неожиданные результаты. Ожидаемые — это да, но неожиданными они оказались и по срокам исполнения, и по размерам.

Вячеслав Константинович пригласил меня "побеседовать" совсем не как "главный по Финляндии" — где эта Финляндия, а где Царицын. Но господин фон Плеве был еще и участником концессии, причем выбранным самим императором (точнее — Илларионом Ивановичем), причём вовсе не на роль "высокопоставленного получателя денег". Финляндия была самой, пожалуй, "нерусской" частью Империи, управление ей требовало очень непростых навыков — в том числе и навыков нахождения точек соприкосновения и узлов взаимных интересов почти что антагонистических цивилизаций... Это — не набор громкий слов, а суровая правда жизни, но Вячеслав Константинович с порученной работой справлялся очень хорошо. Поэтому в и концессию он был именно приглашён, для "выработки общих планов мирного управления местным населением".

Чему я вообще не удивился. Почему-то (скорее всего, "равняясь на царя") подавляющее большинство царских чиновников были искренне убеждены, что если кто-то хорошо справляется с работой "на Западе", то этот кто-то столь же успешно справится и с "Восточными" проблемами. Большинство — но в него сам фон Плеве не входил, а потому суть беседы заключалась в том, что высочайше возложенные на Вячеслава Константиновича обязанности перекладывалась на мои (видимо, очень широкие) плечи:

— Александр Владимирович, насколько я наслышан, в концессии вы первым решили приступить к работам. Полагаю нужным повторить уже, безусловно, Вам известное, что многим в Петербурге начинания Ваши не по нраву — и вовсе не потому, что кто-то держит на Вас лично зло. Но в столице сложилась партия, недовольная тем, что деятельность концессии принесёт им убытки, и все лишь ждали, когда концессионеры запросят средств из казны — чтобы представить концессию сборищем жуликов. Теперь же, когда Вы взяли финансовую часть предприятия в свои — весьма небезденежные — руки, лица эти в растерянности. Однако, боюсь, растерянность эта вскорости пройдет и противодействие делу перенаправится уже в Корею, где, как известно, разбой — дело обычное...